Медведица, или Легенда о Черном Янгаре

Глава 29. Другие мысли

Человек висел на дыбе давно. Его руки вывернулись, а тело обмякло. По белой ноздреватой коже, разрисованной хлыстом, катился пот. Голова его безвольно повисла, но ребра вздымались, показывая, что человек еще жив.

И Янгхаар, зачерпнув резным нарядным ковшиком воды, вылил ее на голову пленника. Тот встрепенулся, раскрыл губы, ловя холодные струйки, и застонал.

— Продолжим? — спросил Янгар, сапогом подвигая маленькую жаровню, на которой наливался спелой краснотой инструмент.

Пленник задергался и захрипел.

— Тебе просто надо ответить на мой вопрос, — Янгар повернул ворот, ослабляя натяжение.

— Не… знаю…

Сорванный голос был тих. И распухший язык скользил по губам, подбирая капли воды.

— Врешь.

Еще один поворот. И тело опускается ниже.

— Знаешь. Все ты знаешь. Ты же был там, Хрир из Важьей долины.

Поставив ворот на ступор, Янгар отошел и вернулся со стулом.

— Сейчас ты сядешь и расскажешь мне, как это было… — распутав веревки, он помог пленнику сесть. Привязывать не стал: дыба хорошо растянула суставы, и сбежать Хрир не сможет при всем его желании. Драться тоже.

— Ну же? — Янгар стер с лица кровь и копоть.

И помог напиться.

— Я… не… знаю, — повторил Хрир. У него с трудом получалось держать голову.

— Кого ты боишься? — Янгар присел на корточки и смотрел снизу вверх, не скрывая любопытства. — Ты ведь все равно умрешь. Вопрос в том, как быстро. Я могу перерезать тебе глотку. Или сломать шею. Это быстрая смерть. А могу стесывать кожу по кусочку, прижигая раны…

Хрир дернулся и захрипел.

— Осторожно, не упади. Больно будет, — предупредил Янгар, заботливо поддерживая пленника. — Ты умрешь. И если так, то стоит ли цепляться за тайны прошлого? Не бойся мести Золотых родов, до мертвых они не дотянутся. Хочешь?

Он налил в чашу вина и поднес к губам пленника.

— Ты… ошибся, — сделав глоток, тот облизал губы.

— Вряд ли. Это твое? — Янгхаар вытащил из кошеля широкую золотую цепь, при виде которой пленник скривился. — Твое. Ты носил ее памятью о той давней большой добыче… удаче… хвастался…

— Я…

— Не умел держать язык за зубами? Или не захотел? Тогда тебе нечего было бояться, верно? Тогда… — Янгар перебирал чеканные звенья. — Тогда ты был богат… удачлив… молодой, а уже десятник… и пил меньше… и не стал швырять золото, как другие. Спрятал… где?

— Иди ты на…

Пламя факелов окрашивало золото в алый, словно проступала на звеньях единожды пролитая кровь.

— У твоей дочери красивые серьги… золотые… с солнечным камнем такого, знаешь, светлого оттенка… а вот ожерелье кому-то другому досталось. Вы ведь честно все поделили?

— Не тронь ее…

— Не трону, — охотно согласился Янгар, прижимая цепочку к щеке. — Я выкуплю серьги. Или украду. Они принадлежали моей матери. Скажи, кто приказал убить ее?

Хрир закусил разжеванную губу.

— Я ведь все равно тебя заставлю, — цепочка скользила по коже золотой змейкой, и прохлада ее успокаивала, не позволяя скатиться в черное безумие. — Мне не нужны твои товарищи… вряд ли они еще живы. А вот золотые имена, Хрир из Важьей долины, дело другое. Назови.

— Я не… знаю.

— Глупец, — Янгхаар убрал цепочку в кошель, поднял руку пленника и заставил разжать кулак. — Ты же представляешь, что человек способен сделать с человеком?

Раскаленный прут коснулся кожи. И Хрир стиснул зубы, заглушая крик.

— Это только начало, — пообещал Янгар, перебирая инструмент. — Я все равно узнаю то, что нужно.

И сделает то, что должен.

Но почему-то в глубине души Янгхаар Каапо радовался, что его жена не увидит его таким.

К концу дня имена были названы.

Янгар танцевал.

И пара клинков, что пара стальных птиц, сидела на его руках. Плакал разрезанный крыльями воздух. Дрожали на невидимом ветру шелковые занавеси, раскрывали рваные раны.

Скользили босые ноги по ковру.

И кожа Янгара была темна от чужой крови.

Кейсо, остановившись на пороге, не решился переступить его. Смотрел, как мечутся змеями черные косы, то взлетая, то опадая, прилипая к спине и груди, чтобы оставить на подсыхающей крови свежий отпечаток. Словно рубцы, покрывали они тело Янгара.

Тот был бос.

И старые штаны пропитались дымом.

— Янгу, — позвал Кейсо, поднимая опрокинутый кувшин. Винная лужа успела впитаться в шерстяной узор ковра, и значит, тот был безнадежно испорчен.

Не только он.

Разрублены подушки. И пух летает, норовя ускользнуть из-под удара.

Низкий столик, украшенный солнечными камнями, разрублен пополам. Хрустят под стопами Янгара осколки стекла. И серебро печально звенит, когда задевают его.

Янгхаар Каапо остановился. И бессильно опали руки, разжались пальцы, выпуская рукояти клинков. Те легли на ковер беззвучно, устало.

— Что мне делать, Кейсо? — спросил Янгар, не оборачиваясь. — Скажи, ты ведь всегда знал, что мне делать…

Он повернулся и провел ладонью по лицу, а потом с удивлением уставился на руку.

— Это кровь? — Кейсо подошел и, перехватив запястье, вслушался в пульс. Сердце мальчишки слетело с привязи, неслось ошалелой кобылицей. — Кровь.

— Кровь, — согласился Янгар, улыбаясь. — Человека, который убивал мою семью… а я убил его. Разве это не справедливо?

Кейсо ничего не ответил, и Янгар, вырвав руку, сказал:

— Зато я узнал имена.

— Садись.

Янгар послушно опустился на разодранные подушки, зачерпнул горсть пуха и, поднеся к лицу, подул.

— Как одуванчики. У нас много одуванчиков росло…

— Тебе надо умыться.

Покачав головой, Янгхаар продолжил:

— Выпей, — Кейсо извлек кувшин с темным крепленым вином.

Пил Янгхаар редко и мало, опасаясь, что винный дух ослабит привязь, на которой сидело его безумие. Но сейчас он принял полную чашу и осушил ее одним глотком. Удивленно произнес:

— Сладкое какое. Налей еще.

Кейсо налил и попросил:

— Расскажи.

— Лучше ты расскажи, — в темных глазах жила печаль. — И объясни, почему мне сейчас так…

— Плохо?

— Да.

Золотая чеканная цепочка с застежкой в виде змеиной головы обвивала запястье Янгара.

— Я ведь убивал. Много. Никогда не задумывался особо, кого и зачем… на арене… или Хазмат… он заслужил, скотина… или потом, когда с пустынниками связался. Никого ведь не жалели… и пытать приходилось.

— И тебе было все равно?

— Да.

Темные волосы Янгара слиплись. И чужая кровь, смешанная с пеплом, подсыхала, превращаясь в бурую пленку, словно чешую.

— Этот человек заслужил то, что я с ним сделал, — упрямо повторил Янгхаар Каапо, глядя в чашу с вином, будто на дне ее надеялся отыскать ответ. — Но тогда скажи, почему я чувствую себя тварью?

Кейсо сдавил хрупкие виски и, заставив запрокинуть голову, заглянул в глаза:

— Потому, что ты начал превращаться в человека. Душа очнулась.

— Лучше бы дальше спала.

— Ты и вправду этого хочешь?

Янгхаар накренил чашу, позволяя вину подобраться к самому ее краю. Алое пробиралось по золотому.

— Нет, — наконец, ответил он. — Расскажи о себе, Кейсо, отказавшийся от имени и рода. Расскажи, и я успокоюсь, поверив, что все делаю верно. Или напротив, ошибаюсь. Но ты сам говорил, что только мертвецы не совершают ошибок.

— Я уже рассказывал.

— О храме, — кивнул Янгхаар. — Но не о том, почему ты пришел в него.

— Потому что слышал, что там можно найти себя…

…в озере божественных слез.

…одолеть семь тысяч ступеней и оказаться во дворе, который стерегут ледяные драконы.

…замереть меж створок открытой двери, осознав собственную ничтожность. И шагнуть в темноту, разрезанную светом сотен свечей.

— Нашел? — Янгар вновь наполнил чашу вином.

— Нет.

Кейсо ждал чуда. Людям свойственно надеяться на помощь свыше.

— Озеро — это всего-навсего озеро. Не важно, кто наполнил его водой, родники, дожди или светлая богиня. Вода прозрачная, это да…

…отражение плыло и вздрагивало. И Кейсо смотрел в глаз себе же. Долго смотрел…

…увидел себя.

Ужаснулся.

Хотел сбежать, но силы вдруг оставили.

И упав на колени, Кейсо наполнял слезами слюдяную чашу чудесного озера. Только об этом он не расскажет: у каждого свой путь.

И боль своя.

— Когда-то у меня был дом, — Кейсо поднял кувшин, в котором вина осталось едва ли на треть. Для разговора хватит, а если нет, то стоит кликнуть, и принесут еще. — И братья были… и невеста.

— Красивая?

— Для меня не было женщины краше. Она была высокой… ладной… когда шла, все оборачивались вслед. Волосы — чистое золото. И глаза карие, как… как вишня спелая…

…нежный овал лица, легкие солнечные краски.

Походка неторопливая.

Мягкая.

Покачиваются бедра, идет крупными складками расшитая ткань юбки, ласкает лодыжки.

Скользит коса, змеею вьются шелковые ленты…

Хороша Ингеборген, дочь бортника. И многие смотрят ей вслед.

— Но вот беда, — Кейсо пил вино из широкого горла, и струйки стекали по подбородку, по шее, марали синий шелк нового халата. — Моя невеста меня не любила. Правда, я об этом не знал… она ведь приняла от меня чашу и гребень, отдарившись иглой.

— Ваш обычай? — пальцы Янгара раздирали щеку, на которой уже подсохла кровь. И бурые чешуйки летели на и без того измаранный ковер.

— Наш… я не знал, что отец заставил ее принять мои подарки. Я ведь сын князя… старший… наследник… и ему было приятно думать, что дочь его станет княжной. Наверное, если бы я был чуть более внимателен, я бы понял, что ее сердце отдано другому. Но я не видел ничего, кроме ее красоты. И спешил свадьбу сыграть.

Вина было мало.

И горчило, как слезы из того, потерянного озера, в котором Кейсо увидел, во что он превратился.

— По нашему обычаю жених должен добыть зверя… такого зверя, чтобы всем было ясно: он славный охотник. Кабана… или медведя… а я решил, что моя Ингеборген достойна большего. Я вышел на турий след.

— Тура тяжело убивать. У него шкура толстая, — Янгар потрогал ребра. — И свирепый… пятерых затоптал. Давно.

Его воспоминания были другими. В них Лесной Хозяин был просто зверем, одним из многих, которые умирали на потеху толпе.

— Но ты добыл?

— Добыл, — старые шрамы Кейсо заныли, напоминая о той давней схватке. — Только и он меня…

— Сильно?

— Хребет хрустнул. Думали, что не выживу… и что на ноги встать не сумею.

Выжил, пусть бы и долго метался на нити, соединившей два мира. А потом еще дольше лежал неподвижною колодой, кляня богов за такую судьбу.

— И оказалось, что дом остался, семья осталась, но… не быть мне наследником. Кому нужен князь, не способный ложки ко рту донести? И кому нужен муж, который не защитит, не накормит, детей не подарит?

Так сказала Ингеборген, и в словах ее была горькая правда.

Янгхаар слушает увлеченно.

Ребенок еще, пусть и зим разменял прилично. Недожил, недоиграл и теперь душа, очнувшись, желает получить то, что было утеряно.

— Я попросил у нее год. Не хотел терять надежды. И сказал, что если не сумею одолеть болезнь, то отпущу ее. Но я сумел заставить руки слушаться. На ноги встал… все сказали, что это чудо, за которое я должен богов благодарить. Вот только мало его оказалась. Моя невеста вышла замуж за моего брата. Сказала, что любит его… что всегда любила. А он принял ее любовь. И все вокруг тоже.

Янгхаар тряхнул головой.

— Неправильно так.

— Я тоже так решил, — Кейсо вспомнил, как тяжело ему дался тот первый шаг, когда пришлось оторвать руки от печи. Одеревеневшие ноги. Спину слабую, которая, казалось, вот-вот переломится под его весом. И руки дрожащие.

Шаг и безумная хмельная радость: вышло.

Только мало этого оказалось…

…все равно калека…

…и к чему девку неволить? Сердцу ведь не прикажешь, как сказал отец, взгляд отводя.

Кейсо пытался приказать, честно, давил зависть и злость, улыбался, желал счастья молодым, но внутри зрело дурное. Ярость, не слепая, как у мальчишки, но вполне себе зрячая, копилась день ото дня, подстегивая. И шептала она: вот брат, который предал. И невеста продажная.

И все вокруг от тебя отвернулись, сочувствуя, но не делая ничего, чтобы остановить.

Да и… не верили они, что жив будет Кейсо.

Похоронили.

— Я убил своего брата, малыш. Выждал время. Окреп. И окрепнув, вызвал его на поединок. Убил, хотя мог бы оставить живым… он проиграл, потому как до последнего не верил, что я хочу его смерти.

Треск костей. И скрип лезвия, что пробивает кожу, входит в плоть.

— Я забрал его жену. Думал, она поймет, как сильно я люблю ее. А она меня прокляла. И проклинала каждый день… и ночь тоже… ее красота ушла, как вода в песок.

Янгар хмурится.

И раздирает предплечья, очищая кожу от чужой крови.

— Моя семья от меня отвернулась. И вышло, что не стало у меня дома. Не стало семьи. Невеста же… лучше бы никогда ее не было. Или меня? Однажды я проснулся и понял, что вот-вот задохнусь, не от ее ненависти, но от своей ярости, которая меня не оставила.

— И ты пошел в храм?

— Сначала просто ушел. Бродил среди людей, искал… сам не знаю, чего. И однажды услышал о храме в горах. Ненависть сжигает, малыш.

Он кивнул и, протянув измаранные кровью ладони, попросил:

— Научи перестать ненавидеть.

Этого Кейсо не мог.