Медведица, или Легенда о Черном Янгаре

Глава 14. Возвращение

Он снова танцевал на цепи, пытаясь уклониться от палки. Сегодня Хазмат прикрутил к навершию нож, узкий и тупой, но оставляющий на коже рваные раны. Палка была длинной. Цепь — короткой. А от Хазмата ощутимо тянуло кисловатой опиумной вонью. Впрочем, выкуренная трубка никак не сказывалась на его ловкости.

— Быстрей! — кричит Хазмат, и нож взрезает кожу на предплечье. — Двигайся, песий сын, пока я с тебя шкуру не спустил.

И Янгу знает, что хозяин вполне способен угрозу исполнить.

— Пляши!

Кровь катится по ногам и рукам, покрывает кожу алой липкой пленкой, которая скоро подсохнет. И если Хазмат останется недоволен тем, как раб усвоил урок, то оставит здесь же, у столба. И тогда на кровь слетятся мухи…

— Давай!

Янгу танцует.

По песку, который въелся в подошвы ног…

…когда-нибудь Янгу станет свободен и купит себе туфли, такие, как у хозяина, с тонкой бархатной подошвой, с атласной отделкой и меховой оторочкой.

…две пары… или три… или даже дюжину.

Когда-нибудь.

— Шевелись!

Нож касается груди, жалит и отпускает. Хохочет Хазмат, и длинные его усы вздрагивают. Опиум странно действует на хозяина, не лишает разума — Янгу доводилось видеть иных курильщиков, которые забывали обо всем, и даже собственное имя в голове удержать не способны были. Но Хазмат — иное дело. Он становится злым, быстрым и жадным до крови. А потому надо спешить.

И Янгу танцует, уклоняясь от ударов.

Гремит цепь, волочится за ним стальной змеей.

…когда-нибудь Янгу станет свободен и купит себе цепь золотую, как та, что висит на груди хозяина.

…или даже две… три… с драгоценными камнями, чтобы все видели — вот достойный богатый человек идет.

— Давай! — клинок свистит у самого горла. И Хазмат вдруг останавливается, облизывает сухие губы. — Ни на что не годен!

Неправда.

В этом году Янгу уже одержал пять побед.

Да и Хазмат, лучший кай-тинаши, смотритель бойцов, не взялся бы за негодного.

Но перечить нельзя. И Янгу останавливается. Он смотрит в глаза хозяину и думает, что когда-нибудь перервет ему глотку.

И станет свободен.

— Глупец, — Хазмат кривится. — Такие как ты не умеют жить на свободе.

И подхватив самодельное копье, швыряет его в Янгара.

Клинок входит меж ребер, и боль, невыносимая боль, вырывает из сна.

— Спокойно, малыш, — чьи-то руки, сильные, но ласковые, удерживают Янгара на месте. — На вот, выпей.

Он очень хочет пить, но не в состоянии сделать и глотка.

— Пей, малыш, пей… ты поправишься…

Янгару раздвигают губы, и вода, упоительно вкусная вода, вливается в горло.

— Скоро поправишься…

Каждый глоток мучителен. И Янгар вновь проваливается в сон. На сей раз в нем нет ни пустыни, ни Хазмата, ни даже арены.

Есть солнце.

И лето.

Яркое. Зеленое. Небо высокое. И тень сокола расправила крылья, скользит по шелковому травяному платку. Воздух чистый.

И боли нет.

Янгар удивляется тому, что так бывает.

Она же всегда или почти всегда. Если не от новых ран, то от старых, которые взяли за обыкновение просыпаться к перемене погоды. Особенно те, поломанные медведем ребра.

Там.

Не здесь.

Он лежит на земле, слушая, как стрекочут в траве кузнечики. Откуда-то издали доносится крик канюка. И ветер играет с молодою осиной. Звенят серебряные листья.

Хорошо.

— Расскажи мне историю, — просит кто-то очень близкий. И Янгару в радость исполнить просьбу. Еще ему хочется повернуть голову и увидеть этого человека, но Янгар знает — нельзя.

Почему?

Просто нельзя.

Чьи-то руки нежно расплетают черные косы, выглаживают жесткие пряди гребнем. Чьи-то пальцы, тонкие, в золотой чешуе, касаются щек. И чья-то тень защищает Янгара от солнца.

Чья?

Он знает. Забыл только.

А еще он не умеет рассказывать истории.

— Попробуй.

И Янгар пробует, он вспоминает, как начинали говорить кирху — бродячие сказители, что вечно увязывались за караваном, сказками зарабатывая свой глоток воды.

— Далеко-далеко, за краем моря, лежит великая пустыня Дайхан. Необъятна она. И горе путнику, который решится пересечь красные пески, да не заплатит дань ашшару-проводнику, понадеется на карты. Переменчива пустыня. И лишь истинным детям ее, сотворенным из песка и скорпионьего яда, ведом голос пустыни Дайхан. Не нужны им карты и кроки, но хватит лишь шелеста ветра да голоса песков, чтобы найти новую тропу…

Так начал бы кирху, сев на босые пятки. И положил бы на колени доску с тремя струнами, которые тревожил бы, нехитрой мелодией увязывая слова. А Янгар не умеет красиво.

И доски у него нет.

Но знает он, что от сотворения мира водят ашшары караваны. И не найдется глупца, который посмеет обмануть или обидеть караванщика: великая пустыня отомстит за детей своих. Только к Янгару она вдруг проявила милосердие. Провела по краю. Опалила шкуру, но живым выпустила. Это ли не чудо?

— А по ту сторону пустыни, за высокими горами, лежит страна, которую жители называют Кхемет. Это значит — «Черная». Кормит ее великая река, которая спускается с гор. Каждый год по весне разливается она широко, выносит на поля тяжелый ил, кормит им землю. И нет плодородней полей, чем те, что лежат вдоль берегов реки.

…на них от рассвета до заката трудятся рабы.

Но разве сказка об этом?

— Устал, малыш? — спрашивают Янгара.

Устал. Там, на берегах великой реки, когда, пытаясь сбежать, пробирался по руслам каналов. И прятался от темно-зеленых ящеров, что пробирались на поля в поисках добычи.

Устал, когда поймали.

Пороли.

Учили.

И отдали в казармы, где распорядитель, пощупав руки, сказал:

— Слишком тощий, долго не протянет.

Но все же взялся показать, как копье держат: даже такие никчемные рабы, как Янгу, должны умирать красиво…

— Забудь, — теплые ладони сжимают виски. — Забудь, малыш. Этого больше нет. Ты вернулся домой. Почти уже вернулся. Кровь зовет. Надо просто услышать ее голос.

И Янгар закрывает глаза, позволяя лету и соколиной тени убаюкать себя.

Но снова проваливается в реальность.

— Вот так, мальчик, пей, — Кейсо заставляет глотать уже не воду, но пресный бульон, в который он по обыкновению добавил дюжину трав. Бульон от этого стал кислым, несъедобным почти.

— Ты…

— Я, малыш, я, — влажные ладони гладят щеки. — А ты везучий… везучий, как никто.

— Кейсо…

— Лежи. Пей вот… тебе силы нужны будут.

Нужны.

Янгар должен дойти до Соколиного кряжа, где стоят верные ему сотни. А затем вернуться, чтобы отомстить. За дом. За людей. За свадьбу.

И за девочку, которой больше не было.

От этой мысли становилось горько. И Янгар не умел справиться с этой горечью. Ему хотелось убивать. Или снова вернуться в тот сон, где лето. Там, чудилось Янгару, он забыл что-то очень и очень важное.

Пройдет еще три дня, и Янгхаар Черный, исхудавший, истерзанный болезнью, встанет на ноги. А спустя сутки, не слушая возражений Кейсо, оседлает коня. И ветром полетит, нахлестывая гладкие бока жеребца, спеша унять непонятную, не проходящую горечь местью.

Он доберется до Соколиного кряжа, чтобы узнать, что умер.

И рассмеется безумным смехом.

Черный Янгар бессмертен!

Разве не знает Ерхо Ину, что не так-то просто убить того, в ком течет кровь бога?

Страшен будет его смех. И над крепостью, врезанной в скалы, вновь поднимутся черные стяги с белой волчьей головой. Берегись, Ерхо Ину! Жив Янгар.

На следующий же день раскроются ворота, и рухнет мост, соединив два берега великой пропасти. Загрохочут копыта гонцов. Дюжину дюжин разошлет Янгар. И каждому даст алый плащ, алую плеть и алую же стрелу. И каждому вручит свиток.

Всю ночь скрипели перья. Выводили писцы букву за буквой, переписывали историю страшного предательства, совершенного Ерхо Ину.

О том, как гостем вошел он в дом Янгара.

О том, как дал в жены собственную дочь.

И о том, что, богов не побоявшись, ударил в спину, сжег дом Янгара и убил его людей.

А значит, быть войне.

Огнем и сталью пройдет Янгхаар Каапо по землям Тридуба. Убьет его сыновей, а дочь, которая могла бы стать хозяйкой в том, сожженном доме, наложницей сделает, рабыней.

И быть посему.

А если не исполнится слово, то пусть покарают Янгара боги.

Так говорил Янгар. И драгоценный пергамент сохранил его слова, чтобы стали они известны по всему Северу.

— Опять спешишь, мальчик, — Кейсо деревянной лопаточкой наносил мазь на рубцы, чтобы не стали они жесткими. Как по мнению Янгара, те вовсе не нуждались в такой заботе, но с Кейсо он не спорил.

Охота ему с царапинами возиться — пускай.

— Думаешь, простить надо было?

— Нет.

Правильно. Такое не прощается.

— Ты всем объявил о войне. И о том, что жив… — отложив лопатку, Кейсо вытер пальцы. — Стой, пусть впитается. Тебе следовало бы собрать войско и двинуться на Лисий лог. Ударить, пока Ину не опомнились. А теперь Тридуб успеет подготовиться.

— Я думал об этом.

Кейсо прав. И искушение было велико. Взять пару сотен людей, из тех, что надежны, да наведаться в Лисий лог. Да только…

— Предатели и рабы нападают исподтишка, — Янгар опустил рубаху, так и не дождавшись, когда мазь впитается. И полотно прилипло к раненому боку. — А я — ни то, ни другое.

Кейсо ничего не ответил, лишь головой покачал укоризненно: мол, глупости ты говоришь, мальчик.

— Я не буду как он, — Янгар налил себе вина.

Кубок был золотым, тяжелым.

А вино — самым дорогим, которое только можно купить за деньги.

И сладким до того, что зубы сводило.

Атласные туфли на сафьяновой подошве слетали с ног. А золотые цепи оказались тяжелы и все равно напоминали о той, другой цепи.

— Янгу, — только Кейсо было дозволено называть его этим именем. — Порой ты… слишком стараешься стать другим.

Он и прежде говорил это, но объяснить, что имеет в виду, отказывался.

Да и сейчас Кейсо отвел взгляд, будто чувствовал себя виноватым.

В чем?

Он ведь пытался предупредить Янгара. И вновь спас, тем самым увеличивая долг, который и без того был огромен. Пожалуй, лишь себе Янгар мог признаться, что рад существованию этого долга. Ведь пока он не будет выплачен, Кейсо не уйдет.

И сейчас каам, омыв руки в розовой воде, вернул себе прежнее, ленивое обличье. Его больше не интересовали дела Янгара, но лишь мягкая постель, одежда, хорошая еда и, конечно, женщины.

При мысли о женщинах под сердцем кольнуло.

Надо забыть.

Вычеркнуть.

Умерла? Многие, с кем судьба сплетала путь Янгара, умирали. Были среди них враги, были и те, кто спешил назвать себя другом, но разве Янгар горевал хоть о ком-то?

Он умел забывать.

И сейчас излечит непонятную самому тоску привычным образом.

Вызвав слугу, Янгар приказал:

— Найди мне женщину. Не старше двадцати. Рост средний. Не толстая и не худая.

Кейсо, поливавший лепешку белым донниковым медом, отвлекся.

— Волосы длинные. Рыжие, — продолжил Янгар. — Если получится найти несколько, приводи всех. Сам выберу.

Когда за слугой закрылась дверь, Кейсо тихо произнес:

— Это тебе не поможет.

Девушка была одна. Светлокожая. Рыжеволосая, но рыжина была иной, тусклой. И Янгар, зажав прядь волос меж пальцев, убедился — другие. Жесткие. И вьются.

И глаза серые.

А лицо слишком округлое.

Но отступать Янгхаар Каапо не привык. И присев рядом с девушкой, попросил:

— Прикоснись ко мне.

Он закрыл глаза.

И когда холодные пальцы скользнули по щеке, едва не взвыл от огорчения.

— Не так!

Девушка отшатнулась.

— Прикоснись иначе…

Ладонь уперлась в груди, неловко погладила и отстранилась.

Не то.

— Иначе!

— Как, господин? — робко спросила она.

Он не знал. Иначе.

Так, чтобы внутри стало тепло. И лето вернулось.

— Уходи, — Янгар кинул девушке золотую монету. — И молчи, ясно?

Она тенью выскользнет за дверь, а Черный Янгар напьется дорогим невкусным вином.