Магнат. Люди войны

Глава 9 Творя стремительный полет

Биплан слетал до Хихона, а потом через Овьедо вернулся в Йанеру.

Все это время я метался тигром в клетке у домика радарной станции, выскакивая наружу и поминутно требуя связи с У-2.

Но Севин голос был весел и спокоен, прерывать испытание я не решился и только кипел от злости, придумывая все новые и новые наказания авиахулигану.

Доклады о местоположении самолета шли с борта непрерывно, в домике постоянно вычисляли направление и дистанцию, а сравнивая их, Термен то и дело издавал радостные восклицания — точность обнаружения несколько превышала расчетную.

Так что я испытывал, как в том анекдоте, двоякие чувства. Сделать первый в мире радар — это прекрасно, но угробить при этом самую богатую наследницу?

Когда желтая спарка появилась с юга и после круга над аэродромом пошла на посадку, я бросил завершение испытаний на Термена, а сам запрыгнул в машину. Ларри ударил по газам, и мы помчались на взлетку. На бетонку выскочили одновременно с У-2, с почти одинаковой скоростью и остановились в конце полосы бок о бок.

Я выпрыгнул из машины, намереваясь растерзать Севу, но этот негодяй просек фишку и вылез на другую сторону, а со второго сиденья на плоскость выбралась Барбара и требовательно протянула ко мне руки, чтобы я помог ей спуститься.

А потом повисла у меня на шее с радостным визгом:

— Это великолепно! Теперь это мое хобби!

— Тебя не укачало?

— Нет, все прекрасно! Я даже немножко рулила!

Рискнувший выйти из-за фюзеляжа Сева напоролся на мой озверевший взгляд и нырнул обратно.

— А ну иди сюда! — заорал я на русском.

— Джонни, не наказывай его! — зашептала мне прямо в ухо Барбара. — Это я его уговорила, а летать мне очень понравилось!

Ага, она уговорила, рассказывай, Севу уговаривать не надо!

Вон, сделал умильную рожу и бормочет:

— Jefe, я…

— Головка от торпеды!!! Кто разрешил допускать к управлению???

Еще немного и я разнес бы Севу вдребезги пополам, но так и не разжавшая объятий Барбара скользнула язычком мне по ушной раковине:

— Я тебя хочу! Прямо сейчас!

С этим, однако, пришлось повременить.

— Значит так, Всеволод Михайлович!

При обращении по имени-отчеству длинное лицо Севы вытянулось еще больше, он обреченно снял шлем и утер мокрый лоб.

— От полетов отстранить. Назначить дежурным — вечным дежурным! — по аэродрому!

— Jefe! — возопил Сева.

Врачи только-только допустили его к полетам после аварии в Наварре, и тут такой облом!

— Молчать! А ты, дорогая, будь любезна сперва пройти курс подготовки. Это не автомобиль, тут все гораздо сложнее. И опаснее. А вот он, — я невежливо ткнул в Севу пальцем, — будет отвечать за твое обучение.

— Есть, — буркнул Сева.

— Как только мисс Хаттон сдаст на самостоятельное пилотирование, разрешу летать снова.

— Есть! — уже гораздо веселее отреагировал авиатор.

Нежданно-негаданно у меня с плеч свалился огромный камень: Барби занялась интересным делом. Каждое утро Сева, подгоняемый стремлением побыстрее вернуться за штурвал, заезжал за новоявленным курсантом авиашколы и вился над ней коршуном, вкладывая необходимые знания. Каждый день планеристы и летчики вывозили ее в небо. Каждый вечер, после рассказов о полетах, она набрасывалась на меня в постели.

Кто бы жаловался, а я нет. Во всяком случае, я понял, что подарить ей на свадьбу — самолет.

В соседний с Овьедо городок Ла-Фельгуера мы выдвигались целой войсковой колонной. Сидевшая там штаб-квартира астурийского отделения CNT замутила митинг и очень хотела видеть на нем товарищей Нестора, Хосе и Рикардо. В качестве группы поддержки с ними отправилась делегация «стрелкового клуба» человек в пятьдесят, один недоброневик и некто Джон Грандер.

Нет, я не собирался говорить речи с броневика, просто в Ла-Фельгуере находился металлургический завод Duro Felguera, наш давний поставщик. А еще сталелитейка, угольные шахты и так далее, отчего до появления моего комплекса это был самый крупный промышленный центр в Астурии. Тут прокатали первые в Испании листовую сталь и рельсы, тут получали огнеупоры, тут синтезировали аммиак. Неудивительно, что профсоюз окопался именно здесь — городок насквозь пролетарский, как и соседняя Ла-Формигуера. Прямо как Виллариба и Виллабаджо, только гуэра.

Из недоброневика хотели сделать зенитную установку, но втиснуть работы в график между экспортными заказами не удалось, вот и пришлось обращаться на завод Duro, чтобы стальные листы навесили там.

Пусть мы ехали всего на пяти грузовиках, но заодно отрабатывали порядок движения — зачем упускать возможность для тренировки? Старшие машин, интервалы в колонне, соблюдение скорости, вот это вот все. Так что хотя тут по прямой всего километров пятнадцать, но со всеми процедурами и по извилистым дорогам мы добрались до Ла-Фельгуэры через час после старта и часа на два позже начала митинга.

И въехали в очередную революцию.

За два часа страсти вокруг служившего трибуной грузовика накалились, а на окрестных улицах анархо-синдикалисты схлестнулись с национал-синдикалистами из группировки JONS*. Что называется, не ждали — фашисты занялись созданием собственных профсоюзов и решили «дать бой» анархистам на их территории, для чего привезли побольше народу из других городов.

Juntas de Ofensiva Nacional-Sindicalista — ХОНС, фашистская группировка, в 1934 слившаяся с «Испанской фалангой».

Случалось такое по всей стране, стычки никого не удивляли, гражданская война ведь не на пустом месте разгорелась. Раздел в обществе весьма резкий — тут одними танками-самолетами не обойдешься, тут надо противника или перевоспитывать, или в землю закапывать. Вот и получается, что как ни крутись, а тучу народа угробят.

А дрались в Ла-Фельгуэре серьезно, в ход пошли подручные предметы, и за несколько минут из переулков обратно на площадь вывели под руки нескольких участников, залитых кровью. При виде этого у группы поддержки попросту упала планка, и ни я, ни даже Хосе с Махно не смогли их удержать.

Месилово под лозунгом «Наших бьют!» вспыхнуло с новой яростью, местная полиция, напуганная размахом, вызвала подкрепление.

Пока мы хватали за штаны своих бойцов, выдергивали их обратно и не давали снова лезть в свалку, пока отгоняли грузовики к заводу и выставляли вокруг них охрану, в городок прибыла рота Гражданской гвардии из Овьедо. Гвардейцы построились в цепи, взяли карабины поперек груди и принялись выдавливать народ с площади, выхватывая то одного, то другого.

В этом перенасыщенном растворе не хватало крупинки для начала кристаллизации, и она не замедлила. Взвинченные нервы, забитые идеологией головы в сочетании с испанским темпераментом и действительно нелегкими условиями жизни — кто выстрелил первым, так и осталось неизвестно.

Ответный залп гвардейцы дали над головами, народ ломанулся по домам — за исключением самых упоротых, открывших стрельбу в ответ.

Ну как стрельбу… в белый свет, как в копеечку — револьвер или астровский пистолетик хорош для короткой дистанции, а с тридцати метров даже обученному стрелку попасть непросто. Шума много, а все, слава богу, целы.

До поры до времени — гвардейцы все-таки очистили площадь, оставив на ней одну затоптанную треуголку, выставили караул у алькальдии и приступили к арестам. Вот тут и началось — несколько анархистов заперлись в небольшом доме и довольно бойко, но поначалу безрезультатно, отстреливались сквозь окна.

Но чисто статистически — чем больше стреляют, тем выше шанс, что кого-нибудь зацепит, и зацепило некстати высунувшегося капрала.

Увидев это, командир роты приказал своим людям отойти в укрытия и послал за пулеметом. Блин, если они начнут гасить засевших, то я за своих людей не ручаюсь, начнется бойня в полный рост…

— Лейтенант! — гаркнул я что было силы.

Офицер с раздражением повернулся — какая-то штатская сволочь мешает расправиться с мятежниками! Но через секунду его взгляд изменился — в Овьедо только слепые не знали меня в лицо, а уж все должностные лица, что гражданские, что военные, что гвардейские, так или иначе со мной пересекались.

— Сеньор Грандер? Лейтенант Грегорио Арталь! Лучше уйдите, сейчас здесь будет опасно.

— Что вы собираетесь делать?

Он замялся, но все-таки ответил:

— Изрешетим дом, вот и все.

— Вы с ума сошли!

— У меня приказ! — лейтенант даже притопнул ногой.

— Дайте посмотреть! — я протянул руку. — Ну?

Вот не кормись с моих заводов пол-Астурии, не жертвуй я на городские нужды, не ремонтируй штабы и казармы — хрен бы выгорело. Но Арталь хорошо понимал, что я могу устроить ему небо в овчинку, и потому расстегнул нагрудный карман и подал сложенный вчетверо листок.

Телефонограмма из Мадрида прямо и недвусмысленно предписывала «без жалости отвечать огнем всем, кто стрелял в силы правопорядка». Подпись — генеральный директор службы безопасности Артуро Менендес. Веселенькое дело, тот приятный военный, твердый республиканец, отдал такой приказ???

— Лейтенант, зачем вам трупы? Я попробую убедить их сдаться.

— Вы с ума сошли!

— Прошу прощения, это была моя реплика.

Он на секунду замолчал, а потом совсем по-русски махнул рукой:

— Делайте, что хотите! Но не дольше получаса!

Почти половина времени ушла на то, чтобы уговорить Хосе, он никак не хотел «помогать власти». И мои аргументы, что живой анархист лучше мертвого, на него не действовали. Спас положение Махно, который долго подбирал слова, а потом выдал на своем испанском:

— Джон прав. Их убьют, они не встанут с нами, когда революция.

Хосе зло сплюнул и согласился на условии, что говорить буду я. И то дело, Хосе мне нужен только для представительности — в Ла-Фельгуэре меня-то знали меньше, а вот Хосе известен всем членам CNT.

С белым платком на палочке мы прошли к домику. За последние пятнадцать минут без стрельбы осажденные немного успокоились, горячечное возбуждение сменяли мысли о близкой и неприятной смерти.

На это я и давил — кругом лето, красота, скверно подыхать в такой день, да еще без смысла!

— Это революция! — ответили мне из-за двери.

— А вы предатели! — добавил второй голос.

Ну да, угробить за нефиг делать человек пятнадцать-двадцать — это революция, а кто не дает, тот предатель. Что за мусор у людей в головах, уму непостижимо.

Полчаса истекли, но я показал лейтенанту растопыренную пятерню и дождался ответного кивка. После чего пнул локтем Хосе и прошипел ему прямо в ухо:

— Если ты так и будешь молчать, твоих товарищей убьют за просто так!

Он зло посмотрел на меня, еще раз сплюнул и подошел вплотную к двери.

— Эй, революция обязательно будет. Но не сегодня. И вы понадобитесь все до единого, живые и здоровые.

— В тюрьме со здоровьем не очень, — насмешливо отозвались из дома.

— В могиле еще хуже, — парировал я.

Не знаю, о чем там Хосе дальше шептался через дверь, я следил, чтобы гвардейцы не начали вдруг стрелять, но он анархистов уболтал. Из окна выбросили первый револьвер, все вздрогнули, когда он лязгнул по брусчатке. Затем упал второй пистолет, третий, и, наконец, на улицу вышли семь человек.

Малость остывшие гвардейцы повязали и усадили арестованных в кузова, расселись сами и через полчаса, восстановив в Ла-Фельгуэре законность и порядок, укатили в Овьедо.

Мы сдали ЗСУ на завод, собрали «стрелковый клуб» и тоже двинулись обратно, забив на отработку движения колонной.

На этом история для меня не закончилась — буквально через несколько дней пришел вызов в Мадрид от Менендеса. История с пальбой и пулеметом заботами Радикальной республиканской партии и ее лидера Алехандро Лерруса, враждовавшего с Асаньей, попала в прессу. Депутаты в Кортесах принялись строчить запросы, и премьер вынужденно назначил расследование.

За недолгое время, что прошло после встречи в Толедо, Менендес заметно осунулся. Округлые некогда щеки втянулись, почти исчез живот, зато увеличились лысина и число морщин. Ну и глаза такие, будто раздумывает — пристрелить, чтобы не мешал, или все-таки перебороть себя и выслушать.

Неудивительно, работа у него собачья: Асанья проводит реформы, правые считают их слишком радикальными, левые — недостаточно радикальными, и все это недовольство выплескивается на улицы и в заговоры, а за порядок отвечает Менендес.

При этом в Кортесах его рвали вне зависимости от действий управления и гвардии — одни за «преступную мягкотелость», другие за «неоправданную жестокость». Причем одновременно, менялись только стороны, смотря кого прижали — правых или левых.

Сидел он в гражданском костюме с вопиюще зеленым галстуком, а секретарь в форме каждые пять минут таскал ему депеши, от вида которых Менедес кривился, как от зубной боли. А уж от содержания…

Прямо чуял, как он боролся с желанием вбить меня в землю по самые уши, но Менендес предпочел сделать вид, что никого не замечает, и уткнуться в бумаги.

Ну, если хозяин не соблюдает политес, то мне сам бог не велел. Не дожидаясь приглашения, пододвинул кресло, уселся и начал с наезда:

— Я читал ваш приказ лейтенанту Арталю. Вы сошли с ума?

Брови Менендеса поползли наверх и, наверное, уползли бы на затылок, но он справился с собой:

— Что? Что вы на меня так смотрите?

А как еще смотреть на идиота? Или на конченую сволочь, в худшем случае.

— Я смотрю на человека, который приказал расстреливать испанцев.

— Вы неправильно интерпретируете приказ! — Менендес пошел красными пятнами. — Он должен был воодушевить! Внушить уверенность молодому офицеру!

— Да-да, «без жалости отвечать огнем». Пулеметным.

— Это эксцесс исполнителя! Горячность молодости, желание отличиться!

Я подвинулся ближе и доверительно сообщил директору:

— Знаете, есть такой принцип, если что-то может быть понято неправильно, оно будет понято неправильно. А у вас прямым текстом написано «без жалости».

— Не вижу проблемы! — огрызнулся директор.

— Вы говорите про горячность молодости. Добавьте к ней высокомерие офицеров, их презрение к гражданским, идеологическую зашоренность анархистов, постоянные стычки, самозабвенную храбрость испанцев… А когда этот бульон закипит, влейте в него пафосный приказ. Рано или поздно это приведет к большой крови, какой-нибудь не в меру ретивый молодой офицер не просто подавит выступление огнем, но расстреляет арестованных. Вы совсем не допускаете такого исхода?

— Зачем вы вообще вмешались? Это дело Гражданской гвардии, а не ваше!

— Предотвратить кровопролитие.

— Вы помешали наведению порядка!

— Ну да. Идеального кладбищенского порядка. Поймите, Артуро, я очень ценю вашу работу и догадываюсь, какие у вас сложности, но вместо того, чтобы гасить пожар, вы его разжигаете! Каждый такой инцидент возбуждает ненависть к власти, а премьеру и без этого не сладко.

Говорили мы полчаса, расстались недовольные друг другом, так что не знаю, сумел я донести свое видение или нет. А тут еще телеграмма из Барселоны, словно мало мне разборок с тайной полицией — на испытаниях разбилась белловская Aircuda, один из предсерийных образцов.

К моему прибытию обломки самолета по большей части собрали и вывезли на завод, а неудачно выпрыгнувшего пилота штопали в госпитале. Белл с инженерами закрылся в КБ, пытаясь сопоставить расчеты, последние доклады испытателя и результаты осмотра разбитой машины.

Мне Белл втирал про ошибку пилотирования, но подоспевшие летчики (русский, испанец и американец), кто уже поднимался на Aircuda в воздух, заявили единодушно:

— Самолет неустойчив!

— Нужно постоянно опасаться штопора!

— Центр тяжести слишком смещен назад!

Конструктор отбивался:

— Нам все время приходится выбирать! Да, устойчивость хуже, чем у самолетов с двигателем в носу, зато гораздо лучше маневренность!

А я мысленно чесал репу и чувствовал себя, как бы это помягче, зарвавшимся дурачком — моделизм это прекрасно, но внешний вид не дает полного понимания. Что я знал? В какой части какие номера и опознавательные знаки, сколько у какого летчика на борту звездочек нарисовано. Ну, по мелочам еще нахватался.

А в реале…

Поставил Белл движок за кабиной — пришлось сдвигать назад и крыло. Обзор получился офигительный, все хвалят, но вот вылезла неустойчивость. И дикий геморрой с валом от мотора к винту.

Сколько ресурсов и сил потрачено и что, все с нуля? Нет, менять всю схему нельзя, в конце концов, «Кобра» отлично воевала. Значит, надо дорабатывать имеющуюся конструкцию и учить пилотов. В конце концов, И-16 тоже не самый простой в управлении самолет был. А на сделанном из него И-180 сам Чкалов гробанулся. Кстати, пригласить бы его к нам, послушать, что профи скажет.

Пока же вызвал в Барселону Севу, как ни крути, самый опытный летчик у нас.

Обломки разобирали, измеряли, техники определяли самые опасные в смысле разрушения места и сечения, а я мотался по заводам и фабрикам, проверяя последние нововведения.

На «Испано-Сюизе» меня порадовали исчерпанием проблемы с эрликоновской пушкой. Лицензию у швейцарцев я получил напрямую и поделился ей с барселонской фирмой, в которой имел долю. Испанцы тут же начали клепать 20-миллиметровые автоматы почему-то во Франции, что сильно задело швейцарцев. Ко всем моим головнякам добавилась необходимость разруливать патентный конфликт, но главный конструктор «Испано-Сюизы» решил на основе полученного опыта создать свой образец. Первые испытания HS.404 показали, что путь выбран верный.

За эти дни мы по нескольку раз проезжали через заводской поселок, я вытягивал шею, стараясь рассмотреть домик Габи, но там все время было пусто. Но не в этот раз — окна открыты, значит, внутри кто-то есть.

— Притормози.

Ларри сочувственно хмыкнул, но скорость сбросил, а я опустил стекло, чтобы ничего не мешало.

На небольшой лужайке перед домом величественно возлежал темный пес с белой грудью и белой полоской через лоб до носа.

— Цезарь! — ахнул я.

Он встрепенулся, увидел меня, вскочил и побежал, размахивая хвостом.

Ларри остановил машину, я выскочил навстречу Цезарю, и он чуть не сбил меня с ног, пытаясь достать до лица и облизать.

Я чесал ему пузо и трепал уши, когда скрипнула дверь и до дрожи знакомый голос скомандовал:

— Цезарь, домой!

Поднял глаза и замер — Габи в самом расцвете красоты, та же светлая кожа, черные волосы и длинная шея. И глаза темные, как два дула, и все в этом взгляде — насмешка, гордость, неодобрение, осуждение, упрямство. Так, наверное, Торквемада смотрел на еретиков, у меня аж мурашки по спине побежали.

— Цезарь, домой!

Пес поднял голову, посмотрел на меня, виновато махнул хвостом и затрусил к хозяйке.

Хлопнули двери — сперва в доме, потом в машине.

— Поехали.

Мелькнула мысль бросить все, да увезти ее куда подальше, где войны не будет. Ага, в Антарктиду, отлично придумал. Нет уж, взялся — тащи! Главное, не скулить.

Выводы комиссии Сева подтвердил и рвался показать, как надо управляться с таким самолетом, но я запретил — еще учудит чего-нибудь на радостях и гробанется, а он мне живой нужен.

Но на земле Сева весь самолет облазил, в кабину забрался, за все ручки подергал, все кнопки понажимал, тумблерами пощелкал. А мы, стоя на авиастремянке с большой площадкой, следили за его манипуляциями.

— Что могу сказать, Jefe… — он потеребил нос. — Кресло удобное, сидишь, как влитой. Но почему альтиметр не перед носом, а сбоку?

Лоуренс Белл слегка покраснел:

— Это не окончательный дизайн.

— Тогда записывайте рекомендации мистера Марченко, — скомандовал я вполголоса.

Белл выдвинул вперед чертежника, и тот застрочил в блокноте.

— Мне, как летчику, важнее всего навигация. Альтиметр, авиагоризонт, спидометр, индикатор поворота, вариометр, указатель курса, все должно быть прямо передо мной, чтобы головой не крутить и глаза не скашивать.

— Что насчет штурвала, педалей и рукояток?

— Вот рукоятки хотелось бы почетче, чтобы не глядя понимать, куда их сдвинул. Со щелчком, что ли…

— В шлеме с наушниками ты щелчок не услышишь.

— Само собой, но тактильно?

Больше всего Севе не понравилась гордость Белла — дверь в кабину. Вроде бы как в автомобиле, но заметно ниже и уже.

— Все равно приходится чуть ли не пополам складываться, чтобы головой не удариться. А если выбираться с парашютом, то еще сложнее.

Попавший в госпиталь испытатель на этом и погорел — вылезти-то он вылез, но когда прыгнул, его приложило о хвостовые рули.

— Что со штопором посоветуешь?

— Да ничего особенного. Учить пилотов, может, центровку слегка сместить, — пожал плечами Сева. — А, еще, вы же в нос пушек и пулеметов натолкаете?

Белл угукнул.

— И боезапас туда же? Ну так чем меньше боезапаса останется, тем легче нос.

— Да знаю, — раздраженно буркнул Белл.

Пока они там препирались, я все поглядывал на выкрашенный синим самолет — все равно, красивую машину сделали! Известно же, что красивые самолеты хорошо летают, значит, надо только доработать как следует.

А то фигня получается — грузовики продаем, пикапы тоже, на танки суринские, пусть несовершенные, заказы есть, не говоря уж про оружейку. Даже из Перу с Колумбией приезжали знакомиться с техникой, у них там как раз война закончилась перемирием, самое время заняться перевооружением. Расходятся наши изделия по контрактам, а мы имеем возможность совершенствовать конструкции «с учетом полученных замечаний».

И только самолеты ни туда, ни сюда, КБ работает будто для собственного удовольствия.

Вот я и устроил Беллу с его конструкторским бюро натуральную шарашку — перевел на казарменное положение. Освободили часть помещений в КБ, поставили туда раскладные кровати, шкафчики, перегородки, привозили еду и вино — все для вас, но пока самолет не доведете, воли не увидите. Заодно пусть сразу втыкают новый двигатель Allison, на тысячу восемьдесят лошадиных сил. И вместо двери делают обычный сдвижной фонарь и створку как на «Спитфайрах», чтобы вниз откидывалась.

А чтобы не скучали оставшиеся без полетов авиаторы, загнал их на стрельбище, пулять из двустволок по тарелочкам. Весьма полезный навык для воздушного боя, пусть в стендовой стрельбе тренируются.

Напоследок хотел заехать попрощаться с Цезарем, а потом решил — нет, он сам хозяйку выбрал, зачем бередить песью душу, пусть живет спокойно.

В Овьедо мы возвращались на почтовом рейсе авиакомпании Asturia — пассажиров никого, а что нет стюардессы и комфорта, как-нибудь переживем.

Почти всю дорогу Сева разливался соловьем, нахваливая Барбару и ее успехи в летной школе. И какая она усидчивая, и как все хорошо понимает, и как на тренажерах работает.

— У нее талант, точно говорю!

— Врешь, Сева, врешь!

Но летун не смутился:

— Ну, не вру, привираю немного. Но ей богу, схватывает быстро, скоро летать начнет!

Понятное дело, хочется ему побыстрее к летной работе вернуться.

— Сева, ты давай не гони, а то сам в небо, а ее в землю.

— Jefe, вот ей-богу…

— Не божись. Просто выучи ее как следует.

Так и долетели, я даже не распечатал пятое или шестое по счету письмо от графа Оранского, которое нашло меня в Барселоне. Предыдущие содержали только намеки и обещания грандиозного плана, но если в этом конверте плана нет, впредь прикажу секретарям всю корреспонденцию от графа выкидывать. Даже несмотря на вызывающую уважение настойчивость.

Вечером, дома, я письмо тоже не распечатал — Барбара встретила в слезах и пожаловалась, что у нее пропали драгоценности.