Магнат. Люди войны

Глава 12 Выборы, выборы…

Ларри ударил по тормозам, и я чуть не ткнулся в лобовое стекло.

Впереди, где сразу за воротами Бисагра мощеная булыжником Реаль дель Аррабал круто поворачивала в гору, прямо у стен церкви апостола Иакова Старшего (он же Сантьяго, покровитель Испании) разгоралась драка.

Интернациональный клич «Наших бьют!» понятен вне зависимости, на каком языке его кричат, и на него сбегались из переулочков и лавок.

Широкоплечий малый в грязной рубахе сжимал в кулаке обрывки плаката фалангистов и отмахивался от наседающих, не отдавая добычу. В кучу врубился высокий парень с бешеными глазами, размахивая короткой дубинкой. От первого же удара из свалки выпал усатый мужичок в берете, держась за голову. Но высокому тут же удачно засветили в нос, и он плюхнулся на задницу.

Секунд за тридцать драка приняла упорядоченный вид: участники четко разбились на две стороны, почище и погрязнее. Оклемавшийся парень пошел впереди клина, с свистом рассекая воздух, но в него из-за спин метнули кусок железной цепи. Полетели камни, рассыпалось на осколки первое стекло… По всей улице с грохотом закрывали двери и ставни.

Ларри попытался врубить заднюю — но снизу набегали и набегали люди, а драка катилась сверху как раз на нас.

Ни хрена себе сходили за молоком…

— Давай назад!

— Задавим!

— Дави клаксон и назад!

Рев гудка вплелся в неразличимые вопли и крики, на неширокой улице дрались уже человек пятьдесят. Сзади возмущенно заорал бледный малый, отскочил и злобно пнул машину по крылу.

Перед капотом барахтался клубок тел. Сцепившись попарно, люди били кулаками, локтями, коленями, лбом. Мелкий лавочник, оскалив зубы, прижал противника к стене и долбил его под ребра, пока тот не вцепился ногтями в лицо и не вырвался. Двое других упали на землю и катались по ней, пока не сбили ограждение и не рухнули с тротуара под откос, во дворик церкви.

Женщина вытащила на балкончик ведро и выплеснула воду в драку, ей ответили утробным ревом и ругательствами.

— ¡Arriba España! — заголосили чистые, увидев набегающую подмогу человек в двадцать.

Рано радовались — грохоча тяжелыми башмаками в драку неслись рабочие соседнего квартала:

— ¡Viva la Republica!

Крик «Мои яблоки!» ударил по ушам с такой страшной силой, что все на секунду присели в ужасе. Из опрокинутой тележки по мостовой катились фрукты, двое противников поскользнулись на них и продолжили драку в партере. А хозяйка тележки лупила дрыном всех вокруг, не разбирая кто за кого.

Бой закипел с новой силой, но с колокольни Сантьяго ударил набат, а со стороны центра затопал сапогами взвод Штурмовой гвардии. Ларри как раз сумел вырулить обратно на дорогу к фабрике, развернулся и увез нас подальше от беспредела.

Свежеизбранный алькальд дождался меня только через пару часов, когда полиция и гвардейцы разогнали мордобойцев, а дворники и домовладельцы подмели стекла, камни и смыли кровь с брусчатки.

— Прошу прощения, сеньор Грандер! Такое безобразие! Гвардия уже арестовала два десятка человек!

— Пострадавшие есть?

— Семеро раненых, в том числе выбитый глаз, один умер в госпитале Иоанна Крестителя, но большинство к врачам не обращалось. Я думаю, там еще человек двадцать, не меньше.

— А причины установлены?

— О, да что их устанавливать! — самодовольно улыбнулся кругленький алькальд. — Левые проиграли выборы в муниципалитет, вот и срывают злость на честных людях!

И принялся вымогать и выпрашивать деньги. Еще бы, оружейная фабрика, по сути, «градообразующее предприятие», а ее управляющий, сеньор Грандер, золото гребет лопатой, не обеднеет. Точка зрения алькальда на экономику сильно отличалась от моей, на согласование позиций мы убили слишком дохрена времени, но договорились.

— Мои рабочие в драке участвовали?

— Насколько я знаю, нет…

— Вот видите, мои вложения в завод и в поселок окупаются. Финансировать город я не возьмусь, у меня государственный заказ, но кое-какие работы по благоустройству готов выполнить. Вы же знаете, — я доверительно наклонился к алькальду, — эти подрядчики такие ворюги, крадут больше, чем делают!

Городской голова еле заметно вздохнул — денежки проплыли мимо. А как иначе? Не хватало мне еще и этих раскармливать!

Перед отлетом дозвонился в Овьедо, запросил у Серхио к моему возвращению справку о выборах. Но прочитать ее получилось только на ночь глядя — сразу по прилету Барбара затребовала моего присутствия завтра на ее первом самостоятельном полете. Она говорила не останавливаясь и ходила за мной, как привязанная, даже когда я отправился принимать душ с дороги. Способ угомонить ее известен, мы начали в ванной и закончили в спальне, Барбара умиротворенно свернулась калачиком и сразу же засопела. Я же сдуру взял читать справку, и сон из меня вышибло.

Муниципальные выборы в двух с половиной тысячах округов оппозиция выиграла триумфально — республиканском партиям правительственной коалиции досталось меньше трети мест.

Памятуя о «каруселях», «вбросах» и тому подобном, вылез из-под одеяла и отправился в кабинет разбираться с законом. Из обычной мажоритарной системы испанцы ухитрились сделать нечто особенное: голосование по спискам, то есть усилить перекос в стиле «победитель забирает все». Пока республиканцы худо-бедно держались в рамках коалиции, они перекрывали оппозицию, несмотря на очень небольшой разрыв в числе голосов. Но в последнее время трения между радикалами, социалистами и левоцентристами только росли, избирательный блок трещал по швам. Правые же, наоборот, слепили из разнородных партий и групп «Конфедерацию независимых правых» и перевернули ситуацию в свою пользу.

Посмотрел данные по голосам — примерно по четыре миллиона человек за каждый блок. Страна четко расколота пополам, никаких шансов на примирение я не видел, чисто «разногласия по аграрному вопросу» — кто кого в землю закопает. Стороны просто не хотели друг друга слышать и видеть. Прямо как у нас в интернетах, никакого внимания к аргументации, сразу «ты дурак?» и переход на личности. Только тут не в сети ругались, а сразу в морду выписывали, как я давеча в Толедо видел, или бомбы кидали и стреляли, а «модерацию» толком не наладили.

Что у одних, что у других господствует мнение — оппонентов не надо слушать, их надо поубивать нахрен, чтобы утвердить свою точку зрения. И неважно, в какую сторону качнется, но что-то мне кажется, угробить несколько миллионов человек — это овердофига за гражданский мир. Мяхше надо, мяхше.

Грешным делом подумал — может, короля вернуть? Но второго Скосырева у меня нет, а тащить обратно Альфонсо идея так себе.

Затуманенный недосыпом мозг вернулся к событиям в Андорре, когда мы провели коронацию на грани анекдота.

С горностаевой мантией, на которой настаивал Скосырев, я его обломал — где я вам возьму десять тысяч шкурок, чтобы из них быстро-быстро, за ночь, как Золушка, пошить мантию? Это же не фрак, напрокат не дают, вещь практически одноразовая, а затем в лучшем случае висит в музее. И оттуда не выдается — хранители заявили, что только через их труп. Преграда невелика, но я не настолько привержен монархизму, обошлись красным бархатным плащом.

Зато напрокат взяли корону, слепив наскоро из двух диадем Барбары. Ювелир в Барселоне добавил такую же бархатную подкладку и крестик на верхушку. Получилось солидно, народ офигевал, а что без горностаев, так ведь и Андорра не Франция и не Германия, цивильного листа не хватает. И так потратился изрядно, за согласие епископа возложить корону (ха-ха) пришлось вписаться в строительство двух больниц — в Андорре и Урхеле, хорошо хоть небольших.

А еще принять всяких недокоролей, начиная от герцога Гиза и прочих Гогенцоллернов с Габсбургами. Настоящие-то монархи, что Бельгии со Грецией, что Италии с Нидерландами, к нам, естественно, не поехали, но без признания в августейшей тусовке как-то некузяво.

А еще накормить пять тысяч человек, только не пятью хлебами и двумя рыбами, этого даже епископ не умел, а устроить натуральный уличный праздник для всех. В Урхеле и французских департаментах Арьеж и Верхние Пиренеи торговцы едой и вином, небось, за мое здоровье свечки ставили.

Сплошные расходы, а прибытки весьма условные.

Разве что FHASA. Наглядевшись на весь наш цирк с конями, взявший ее в концессию жадный француз с испанской фамилией Гомес после разговора со Скосыревым расторг договор и свалил подальше от буйных забастовщиков с криком:

— Невозможно делать бизнес в таких условиях!

Ну так-то да, раньше Гомес клал с прибором на все законы об охране труда, отпусках, выходных, продолжительности рабочего дня — просто потому, что в Андорре их не было, оттого и бастовали рабочие регулярно. А в новой конституции лично король прямо написал «защита прав и свобод» и представил пакет законов на рассмотрение Генерального совета. Синдики, потоптавшись в недоумении, законы приняли, а бесхозную концессию предложили мне.

Рулить я поставил Рикардо, он малость поднахватался за время нашего общения, опять же, не тот человек, который будет рабочих прижимать. Планы строительства немного поменяли, к дорогам добавили большие магазины дьюти-фри под названием Reial, то бишь «Королевский».

Поставили так, что объехать их невозможно ни из Франции, ни из Испании. С мощными бетонными подвалами, с вытянутыми по горизонтали узкими окошками, с просчитанными секторами обстрела. А то мало ли, вдруг какому режиму Виши* стукнет в голову, что соправительство в Андорре за ними так и осталось? Ну так пусть сунутся. Памятуя Чечню, я как минер, берусь в этих горах если не армию, то дивизию остановить точно, лишь бы взрывчатки хватило.

Режим Виши — коллаборационистское правительство Южной Франции после поражения и падения Парижа в 1940 году.

Но если не о деньгах, то весьма серьезный прибыток — навербованные Эренбургом. Большая часть французы, но из других народов тоже хватало. Например, мой здешний одногодок, молодой-веселый югослав по кличке «Граф», поэт-сюрреалист. Для наших дел занятие бесполезное, но в свои двадцать пять лет он успел закончить военную школу и получить звание подпоручика артиллерии. Всего же из полусотни десять человек в офицерских чинах и два десятка сержантов, отличный кадровый резерв, некоторых я сразу уговорил с нами в Парагвай.

Когда прощались, собралось все войско в синей форме, оглядел их, каждому руку пожал,

— Спасибо за помощь! Наградить бы вас, да не знаю, чем. Деньги совать как-то неудобно, ордена вам не нужны, если есть идеи, говорите.

— А учебу оплатить сможете?

— Конечно!

— А пожертвование в Рабочую помощь?

— Сделаем!

Оставил Скосырева делать политику, Рикардо — достраивать электростанцию, дороги и магазины. Офисным центром он займется чуть позже, когда Ося закончит агитационную кампанию — будет у нас, как на островах в Карибском море. В предрассветной дреме вспомнил виденную когда-то фотку трехэтажной халупы, в которой прописаны десятки корпораций, вроде Nestle, Xerox, Coca-Cola и так далее.

Надеялся поспать на аэродроме, да где там — моторы гудели, курсанты взлетали и садились, да еще радарная команда вцепилась, пришлось с ними колдовать над схемами. Ровно до того момента, как Барбара мягенько посадила У-2, а пилот-инструктор отрапортовал «Замечаний нет!»

Барбара расцеловала и его, и Севу, досталось и мне, что несколько сгладило раздражение от недосыпа. Так что в Овьедо я вполне пристойно вытерпел румынскую делегацию крупных, блин, знатоков автобронетанковой техники.

Мозг выедали они покруче моей бывшей жены Татьяны, оставшейся в XXI веке. Все им не так — груза «Атлант» должен брать больше, ездить быстрее, а бензина вообще не тратить. И не ломаться никогда.

А уж сколько они про танк наговорили, стратеги диванные! Пушка не та, двигатель не там, пулемет не тот, а гусеницы вообще нахрен не нужны. Ладно бы выслушивать такое от хоть что-то понимавших англичан, немцев или французов, но от румын??? Эпично просравших свое пафосное вступление в Первую Мировую, а во Второй стремительно воевавших на телегах.

И это при том, что трудами Сурина у нас нарисовался очень приличный танк, даже для начала сороковых! С наклонной броней в двадцать пять миллиметров, с достойной скоростью, ремонтопригодный — вполне конфетка. Естественно, продавали мы «экспортную» модель — с движком послабее и в пулеметном варианте. Пушка числилась опцией за дополнительные деньги.

Против пушки особенно выступал один румын, как ни странно, авиатор. Когда он выдавал очередную благоглупость, я натягивал американскую улыбку и рассматривал его кокарду — огромную, как его самомнение. Орел, крылья, лавровый венок, корона, все в золоте, дорого-богато.

Наконец, его оттеснил Сурин, а я долго еще раздувал ноздри и бормотал:

— Знатоки! Убивать надо таких знатоков!

Образцом же дунайские наследники римлян почитали чудесное поделие итальянской фирмы Ansaldo, танкетку CV3, всего за полгода эксплуатации заслужившую прозвище «консервная банка». Даже не «Карден-Ллойды», не вполне приличную польскую TKS, не говоря уж о советском Т-37! А уж когда они начали нахваливать Муссолини, только моя вялость спасла их от физической расправы. Кое-как дождался окончания визита и проводил от греха подальше.

На этом мои мучения не закончились — за две следующие недели нас посетили греки и финны. Слегка озверев от тягомотины вокруг да около, я тупо всучил греческим полковникам взятки и подписал контракт на двадцать штук. Теперь, если я понимаю расклады на Балканах, за танками должны явиться болгары и югославы.

Но вот советскую делегацию, да еще с Михаилом Кольцовым в составе, я никак не ожидал. Это что же, заработало сарафанное радио? Или сыграли рассылки по генштабам всех потенциальных клиентов?

Кольцова притащил успевший обернуться до Парижа Эренбург, но прикольнее всего, что он приволок «литератора из новых», о котором давным-давно рассказывал в кафе «Ротонда» при нашей первой встрече. Тогда Илья назвал только имя, а сейчас загорелый усач с вечно прищуренными глазами сунул мне волосатую лапищу и представился:

— Эрнест Хемингуэй.

Каноническая борода отсутствовала напрочь, и я даже заподозрил розыгрыш, тем более, что Илья с Михаилом наперебой нахваливали романы «Фиеста» и «Прощай, оружие!». Но потом я пригляделся, Эрнест похвастался своей последней книгой о корриде, и последние сомнения отпали.

Сидели мы на крыше управления, легкий ветер шевелил края пляжного зонта. Из его тени иронично поглядывал Эренбург, Кольцов протирал очки, сохраняя на лице загадочную полуулыбку, а Хемингуэй сразу придвинул к себе бутылку вина и махом выпил стакан.

Кроме тарелок и бутылок на столе обосновались газеты, атлас и справочники.

— И что вы там забыли, Джонни? — Кольцов водрузил очки на нос. — Нефть?

— В том-то и дело, Михаил, что там нефти нет. Парагвай и Боливия рвут друг друга из-за песка, считая, что он стоит миллионы.

— Обычная империалистическая война, ничего особенного, — хмыкнул Кольцов.

— Вот именно. На пустом месте, ради призрачных доходов гибнут индейцы. Только ради запаха нефти!

— Но все-таки, в чем ваш интерес?

— Моральный — помочь слабому, материальный — обкатать технику.

— Обывателю плевать, — оторвался от вина Эрнест.

— Ну так расскажите обывателю так, чтобы он вздрогнул!

— В Европе пахнет порохом, — гнул свое Кольцов, — здесь фашисты, там мелкая заварушка…

— Это драка не только Боливии с Парагваем, но американцев с англичанами, руками немецких и русских военных. Микрокосм будущего, колониализм под маской прогресса.

— А где правда? Кто жертва? — перебил Михаил.

— Это, скорее, к вам вопрос, вы же владеете диалектикой, умеете находить в каждом чихе классовый интерес. А я вижу, что жертвами, как обычно, становятся те, кто ни сном, ни духом. Людей убивают, чтобы нарисовать карты несуществующих нефтяных полей.

Хемингуэй, до этого молча жевавший сигару, внезапно засмеялся:

— Выглядит, как идеальное дерьмо. Жара, малярия и не одного приличного бара, где подают сухой мартини. Но если там есть хоть капля настоящей войны…

— Там есть всё: смерть без зрителей, храбрость без наград. Вы же знаете, Эрнест, настоящие истории пишутся не в салонах.

Эренбург задумчиво смотрел на Кольцова, Кольцов — на Эренбурга. Если Илья работал на меня и не сомневался в необходимости экспедиции, то Кольцов наверняка высчитывал, что может поиметь с этого Советский Союз.

Затянувшееся молчание прервал Хемингуэй. Он допил второй стакан и хлопнул ладонью по столу:

— Я в деле. Но если там не окажется хоть одного чокнутого полковника с виски, я потребую компенсацию.

Грех не напоить Нобелевского лауреата по литературе:

— Полковником с виски буду я сам. Давайте список, какой выпивки вам запасти.

Когда мы прикончили вино и доели мясо, пожаренное на решетке прямо там же, в уголке плоской крыши, а Эренбург увел Хэмингуэя, Кольцов вдруг попросил пять минут для приватного разговора.

Мы спустились в мой кабинет, Михаил подозрительно осмотрел приемную и плотно прикрыл дверь:

— Строго конфиденциально, прошу никому не рассказывать.

— Секунду, — я открыл глухую дверцу шкафа и щелкнул тумблером.

Загорелись лампочки, комнату наполнило ровное гудение.

— Что это?

— Генератор белого шума.

—?

— Секретные разговоры, как вы знаете, лучше всего вести у водопада, там невозможно подслушать из-за плеска воды. Это своего рода искусственный звук водопада.

— Вы не преувеличиваете опасность?

Я пожал плечами:

— Радио постоянно развивается, подслушивающие устройства тоже. Я лучше буду в этом деле на шаг впереди, чем на шаг позади. Если хотите, могу передать схему.

Кольцов поежился, но встал ровно и вытащил из кармана бархатную коробочку:

— Товарищ… простите, мистер Грандер! Центральный исполнительный комитет СССР закрытым указом наградил вас за большую помощь в деле борьбы с голодом.

Мать моя женщина… В коробочке блеснул золотом и красной эмалью орден Ленина.

Кольцов примерился, но не нашел места, чтобы привинтить его к моей рабочей одежде, и потому просто передал коробочку:

— Носить положено на левой сторо… впрочем, носить его не стоит.

— Спасибо! Или что там надо отвечать, «Служу Советскому Союзу»?

— Трудовому народу, но вам это необязательно.

— Плохо там?

Кольцов отвернулся к окну, желваки на его скулах обозначились резче:

— Да, очень. Помощь поступает только от вас… — он немного помолчал, а потом резко бросил: — в мире почти ничего не знают, а нам запрещено писать об этом. Пуск Уралмаша, Каракумский пробег, открытие Беломорканала, даже катастрофа АНТ в Подольске, это сколько угодно, но про голод ни слова.

— Катастрофа АНТ? — я уцепился за нечто знакомое и сразу же вспомнил судьбу Триандафиллова и Калиновского. — Военные?

Неужели им на роду написано разбиться в самолете?

— Нет, авиапромышленность. Начальники Глававиапрома, «Аэрофлота», летчики, восемь человек, все погибли.

Когда Михаил ушел, я исключительно из тщеславия проковырял дырку в куртке, прикрутил орден и покрасовался перед зеркалом, а потом запер награду с коробочкой в сейфе. Домой я его точно не понесу, неровен час, найдет Барбара и по простоте душевной использует как брошку. Представил, как она в соболях-жемчугах с орденом Ленина производит фурор на великосветской тусовке, и нервно засмеялся.

Нафиг-нафиг, мне хватает того, что она летает и может гробануться. Как этот чертов АНТ-7 — летели низко, зацепили колесами антенну, и все. Как испанская левая коалиция, упоенно занятая саморазрушением.

Алехандро Леррус, старый прожженный политик, ушлый хрен, отлично знавший, с какой стороны у бутерброда масло, от юношеских иллюзий про общественное благо избавился лет тридцать тому назад. Его Радикальная партия давно оставалась радикальной только на словах и превратилась в трамплин для получения теплых местечек.

Плюс взаимная неприязнь с Асаньей, которого Леррус поливал в Кортесах при каждой возможности, обвиняя в потворстве социалистам. Сам же Леррус брал деньги из любых источников, что было хорошо известно в стране, его неразборчивость уже привела к парочке скандалов.

А в последнее время, как сообщал Панчо, участились контакты Лерруса со спонсорами правых и его нападки на левых. Панчо утверждал, что сторонники монархии, аристократы и буржуазия, намерены использовать радикалов как таран, чтобы снести Асанью, а затем передать власть монархистам.

Правые тоже не сидели сложа руки, там нашлись умные головы, сообразившие, что лучше действовать пусть неустойчивой, но широкой коалицией и принялись летом 1933 года сколачивать блок. Клерикалы, монархисты обоих направлений, традиционалисты с отчетливым оттенком фашизма — в первую очередь из-за ориентации на итальянский образец — все сбились в кучу, лишь бы сковырнуть левых республиканцев.

Асанья без поддержки радикалов все больше опирался на социалистов, отчего зверели не только правые, но и центр. Фокус в том, что в отсутствии сколько-нибудь сильной компартии, ее роль играли социалисты и главный среди них Ларго Кабальеро даже призывал к диктатуре пролетариата. 12 сентября под шквалом критики справа, Асанья подал в отставку, президент республики назначил досрочные выборы на ноябрь.

Когда Серхио и Панчо положили мне на стол грядущие расклады, я прямо за голову схватился, настолько все хреново. И что делать — непонятно, коалиция сама подрубила сук, на котором сидела.

Вот, к примеру, отделение церкви от государства, закрытие католических школ, запрет иезуитов, конфискация земель и недвижимости — ничего особенного, обычная секуляризация, даже не в острой форме. Только не для Испании, где католицизм — хребет нации.

Или общедемократические реформы, вроде избирательного права женщинам. Все в обычном для ХХ века русле, но женщины в большинстве поддерживали церковь, а это почти семь миллионов избирательниц! То есть левореспубликанцы, ратуя за все хорошее против всего плохого, одним махом подарили эти голоса правым.

Аграрную реформу объявили, но как в анекдоте — так жалели собачку, так жалели, что отрубали ей хвост по кусочкам. Землю нарезали очень медленно, удовлетворить успели лишь немногих, а большинство крестьянства осталась недовольно. При этом разозлили помещиков конфискациями пустующих угодий.

А дурацкая позиция анархистов с бойкотом выборов? И Хосе в Парагвае, никаких рычагов влияния нет. Махно так вообще отказался — это, сказал, их страна, пусть сами разбираются.

Когда социалисты объявили, что пойдут на выборы самостоятельно, я понял — все, провал. От отчаяния сделал взнос Республиканскому действию Асаньи — пусть хоть листовок да плакатов напечатают, а то все типографии заняты материалами правых.

За что немедленно поплатился — консервативная газета АВС заявила о моих связях с масонством, а клерикальная El Debate опубликовала разоблачительную статью, по которой получалось, что католик Джон Грандер — попросту ширма для махинаций еврея Джозефа Шварца.

12 октября правые сформировали еще более крупный блок, и мне стало ясно, что дальше дергаться бессмысленно. Не спасало и сотрудничество левых на низовом уровне, когда во многих округах выставляли единые списки. До самых выборов я засел в Овьедо и занимался разработкой лампы бегущей волны, дающей усиление в сотни тысяч раз.

И радаром, работавшем на полуметровой волне. Если получится — будет мобильная установка, вращать трехметровую параболическую антенну всяко проще, чем стометровые «заборы» из проволоки.

Выборы левые, разумеется, проиграли.

С треском.