Магнат. Люди войны

Глава 4 Сельская идиллия

Грузопассажирский пароход дошел от Сеуты до Альхесираса меньше чем за сутки, и все это время Михаил Крезен, бывший советник при Испанском легионе, проклинал себя за уступку капитану Ромералесу.

— Мигель, ты должен поехать в Касос-Вьехос со мной! Я познакомлю тебя с родней!

— Это, наверное, не очень удобно, — попытался отказаться Крезен.

— Мои родители никогда не видели русского!

— Вот спасибо, я что, цирковой медведь?

Ромералес не смутился ни на секунду:

— Я хотел сказать, что они будут рады тебя видеть! А моя матушка готовит потрясающий рабо де торрос из бычьих хвостов!

И вот теперь Крезен расплачивался за слабость — слушал бесконечное зудение капитана. Пухлый живчик, вопреки своему обыкновению, не хохмил, а жаловался:

— Carajo, проклятые шпаки из Мадрида наверняка работают на масонов!

— Может, на большевиков?

— На большевиков само собой! А эти сволочи из тылового управления засунули нас на эту калошу!

Ромералес доковылял к умывальнику и поплескал в лицо, чтобы хоть как-то справиться с морской болезнью:

— Мерзкая каюта, даже нет горячей воды! Дева Мария, как мне хреново!

Крезен его понимал — страдания физические дополнялись моральными. После на редкость бестолкового мятежа Санхурхо военный министр, он же премьер Асанья, перешерстил армию. Нелояльных офицеров увольняли «за неуважение к республике», Легион урезали вчетверо, до восьми бандер. И если майор Баррон, тоже попавший под сокращение, мог вернуться в родовое имение и жить на доходы с него, то Ромералесу, выходцу из низов, грозила невеселая перспектива снова ковыряться в земле и получать небольшую пенсию.

Но, черт побери, сколько можно ныть? И как темперамент капитана совмещает беззаветное упорство в бою и полный упадок духа в непривычной ситуации? В конце концов, стисни зубы и прими удар судьбы по-мужски!

Михаил и сам мог бы поныть не хуже — его выперли с такого уютного места как раз в тот момент, когда наконец-то дела с местными контрабандистами пошли в гору. С местным криминалом он связался давно и даже рискнул вложить свои деньги, но они еле-еле отбились, пришлось взяться за старое. Конкурентов он перестрелял из трофейной рифской винтовки, и власти решили, что это разборки между испанскими колонистами и бедуинами. Его партнеры за несколько месяцев прибрали осиротевшие бизнесы, и Крезен уже предвкушал будущие прибыли, но тут Санхурхо устроил свой нелепый мятеж.

Африканскую армию лихорадило, имевших связи вместо увольнения переводили в захолустные гарнизоны, не имевших выставляли на улицу. Когда волна сокращений добралась до советников, полковник Халяпин отстоял только членов РОВС и не стал вступаться за «пришлого» Крезена. Как говорится, в чужом пиру похмелье. Хорошо хоть без финансовых потерь, а в идеале с дивидендами от контрабанды. Но серьезных надежд на это нет — из Мелильи его попросили на выход, а издалека плотно контролировать партнеров невозможно. Так что оснований для нытья у Михаила побольше, чем у Ромералеса, ведь советникам пенсии не положено.

Во всей неизвестности только один просвет — письмо от Баррона, которого выперли в числе первых (а вот не надо было сразу заявлять о поддержке Санхурхо!). Майор приглашал Крезена при случае заехать к нему в Хирону и намекал на некоторые перспективы дальнейшей службы.

Впереди показался испанский берег, по мере приближения к причалам Альхесираса настроение Ромералеса с упадка менялось на воодушевление — его родной город находился всего в трех часах езды, капитану предстояла встреча с семьей. Километрах в пяти справа по курсу вставала скала Гибралтара, и Ромералес не преминул выдать несколько проклятий в адрес безбожных инглезов, захвативших исконную испанскую землю.

Дорога из порта на привокзальную площадь, где они собирались найти попутную машину, была густо оклеена листовками разных партий, но чаще всего попадались на глаза наиболее свежие призывы CNT к забастовке, что вызвало очередной поток проклятий Ромералеса, на этот раз анархистам.

Из небольшого здания вокзала, украшенного часами на стеклянном фасаде пассажа, выбегала строиться рота Штурмовой гвардии, только что доставленная на поезде. Рослые бойцы в синей униформе с веселыми криками толкались и равнялись на площади, сверкая серебряными вензелями на петлицах. В толкотне офицер уронил широкую и плоскую, как блин, фуражку и она покатилась под взрывы хохота. Но через секунду беглянку поймали, водрузили на голову командира, в шеренгах поправили кобуры, дубинки, пилотки и под четкое «равняйсь-смирно-направо-марш» утопали к ожидавшим грузовикам. Следом протащили ротное имущество.

Из-за гвардейцев искать машину пришлось долго, но часа через три Крезен и дерганный от нетерпения Ромералес въезжали в Касос-Вьехос.

Городок (или большая деревня) лежал у подножия крутого холма, по склонам которого змеей вилась тропка к руинам мавританской башни на вершине. Мощеные камнем узкие извилистые улочки, беленые домики с балкончиками, микроскопический скверик между старинной церковью и алькальдией — таких тысячи по всей Испании.

Хозяйство Ромералесов, с поправкой на географию, живо напомнили Крезену виденные богатые подворья справных казаков на Кубани, Михаилу даже пришел в голову эпитет «кулацкое».

Дом в три этажа, каменная ограда вокруг построек, ржание двух или трех лошадей в конюшне, крепкие двери, цветнички на окнах — все это он успел оценить, пока отец Ромералеса, кряжистый седой мужик, обнимался с сыном.

Следом наступила очередь плачущей матери, потом братьев с женами и напоследок выводка племянников и племянниц.

Но родители действительно порадовались не только сыну, но и сослуживцу, мать приступила к колдовству у плиты, откуда поплыли умопомрачительные запахи, а обе невестки выставляли на скатерть бесчисленные тарелки и миски.

Впервые на памяти Крезена за стол в Испании сели после краткой молитвы, обращенной к потемневшему резному распятию на стене. А дальше закуски-тапас и тушеный в красном вине бычий хвост таяли во рту, а домашнее вино окончательно привело Михаила в добродушное состояние.

Он с удовольствие провел рукой по тяжелой столешнице, выпиленной из дуба патриархом рода лет сто тому назад. И чего Ромералес жаловался? Вместительный дом, двор с десятком пристроек, большая семья — отец, мать, двое братьев с женами и детьми… Не бедствуют, одежда чистая, не латаная, еды много, есть патефон и несколько десятков пластинок.

Живи да радуйся.

В сердце остро ударило сожаление, что у него своего дома нет, потом вспомнились убитые в Армавире родители, и Крезен до хруста стиснул челюсти, чтобы не заскрежетать зубами.

А Ромералес, размахивая руками, рассказывал семейству, какой отчаянный парень этот ruso, а Михаилу — какая отличная охота на холмах Куэва-дель-Пинталь, и даже вынес похвастаться какую-то особенную двустволку.

Стук в дверь прозвучал неожиданно, на пороге, сжимая в руках старенькую шляпу, появилась почти точная копия хозяина дома. Только морщины порезче, рубаха и меховая безрукавка заношены, башмаки чиненые-перечиненые и вместо сытой уверенности — настороженное подобострастие.

— Сыночек ваш приехал, дон Ромералес? Вот радость-то! Даже не знаю, как теперь с моими новостями…

— Говори, Гонсало, не тяни!

— Шестипалый вернулся…

Капитан Ромералес захлопнул рот и потянулся за вином.

— Привез газет и собирает своих, из федерации…

— Спасибо, Гонсало, — протянул стакан глава семейства, — на-ко, выпей за моего сына!

Арендатор поклонился, отсалютовал, выпил не отрываясь и откланялся, шляпой прижимая к груди лепешки и сыр, которые ему всучила хозяйка.

Михаил тем временем разглядывал старое ружье с искусной гравировкой по металлу и затейливой резьбой по ложу. А когда попытался отложить его в сторону, старший Ромералес сумрачно заметил:

— Не убирай далеко, может пригодиться.

— Для охоты?

— Если бы! По всей Андалусии волнения, того и гляди, полыхнет.

— Мы видели на вокзале штурмовую гвардию, целую роту.

— «Синих» на всю округу не хватит.

Капитан Ромералес тоже хлопнул стакан вина, покатал желваки на скулах, но все-таки спросил отца:

— Шестипалый все по-прежнему с анархистами?

— Дружок твой Маноло? Как видишь, таскает их книжонки и мутит воду.

— ¡Mierda!

— Точно.

Слухи о всеобщей забастовке просачивались в прессу уже больше месяца, начавшись с требований железнодорожников повысить зарплату. Михаил даже не обратил внимания на эти сообщения, профсоюзы всегда что-то требовали, голосовали, отменяли решения — так и тут, съезд CNT в Мадриде от забастовки отказался. А на местах вон как…

Пока укладывались спать, капитан честил на все корки Маноло Шестипалого, своего друга детства. В школе они были не разлей вода, хотя семья приятеля батрачила на зажиточных Ромералесов, но затем их пути разошлись.

Особенно Маноло обидело что Ромералес по воле отца поступил в военное училище, он даже попытался доказать будущему капитану, что армия есть враг народа и паразит на теле нации. Горячий спор естественным образом перешел в драку, на том дружба и закончилась.

— Ладно, посмотрим, что будет завтра. Если тихо, съездим на охоту.

Утро началось с вопля прибежавшего из города племянника:

— Восстание! Восстание! Федерация сельхозрабочих постановила вооружаться!

Через минуту оба офицера, полностью застегнутые и с пистолетами в руках уже были внизу, где их встретил глава семейства:

— Эти голодранцы из Федерации объявили в городе коммунизм!

— То есть? — слегка опешил Крезен.

На его памяти голодранцы в лучшем случае объявляли Советскую власть, но вот чтобы так сразу и коммунизм…

— То есть повесили на алькальдии красный флаг и сейчас решают, поджигать церковь или нет. А Шестипалый грозился наведаться сюда.

— ¡Mierda! — сквозь зубы процедил Ромералес. — Надо забаррикадировать дом, полчаса у нас точно есть!

— Почему?

— Они сейчас будут митинговать, у кого сколько земли отобрать, — при этих словах верхняя губа Роералеса презрительно дернулась, — и кому сколько раздать.

— Так что же мы стоим! — встрепенулся Михаил. — Полиция в городе есть?

— Скажешь тоже! Есть пост Гражданской гвардии, три человека и сержант. Mierda, как бы их эти сволочи не поубивали!

— Так давай вытащим!

— Ты сумасшедший, русо.

— Ну, если у нас полчаса, успеем. А четыре обученных человека с оружием пригодятся.

Домашние быстро притащили офицерам простую одежду — не шастать же по городу в форме с погонами! С ними увязался брат Ромералеса, втроем они высунулись на улочку, огляделись и цепочкой, перекатами, тронулись к посту. Ромералес пару раз придерживал брата за шиворот, чтобы не лез вперед и действовал, как сказано.

По сравнению со вчерашним днем город обезлюдел — на улицах пусто, ставни и ворота закрыты лишь изредка между реек жалюзи мелькали встревоженные женские глаза. Никто не сидел на ступеньках, не гнал осликов с тележками, только от алькальдии доносился гул толпы.

Перед углом, за которым находился пост, спиной к Михаилу и спутникам стояли пятеро крестьян с двустволками за плечами и возбужденно переговаривались. По одежде они почти не отличались друг от друга и от гостей — береты, шляпы, рабочие штаны с помочами да рубахи с закатанными рукавами. Тут не Россия, зимой можно без пальто.

Время от времени то один, то другой высовывались за угол, посмотреть на пост, и тут же прятались обратно.

— Что скажешь, Мигель?

— Подойдем, вырубим троих, а остальные разбегутся.

— Вперед!

Первый из крестьян обернулся на звук шагов и махнул рукой:

— Скорее, давайте к нам! Не дадим гвардейцам сбежать!

Ту же обернулся другой, вгляделся и выпучил глаза:

— Это же Ромер…

Договорить он не успел: Михаил с ходу вломил тяжелым охотничьим ружьем, и мужик, выплевывая слюну вперемешку с зубами, отлетел к стене, гулко стукнувшись головой. Слева с хеканьем ударил Ромералес, справа его брат.

Двое оставшихся схватились за двустволки, но куда там! Крезен на противоходе врезал прикладом по ближайшей голове, капитан хекнул еще раз… Пятерых неудачников, стонущих от боли или валявшихся без сознания, Ромералесы быстро связали ремнями, а Михаил с удивлением смотрел на свою руку.

Она подрагивала от напряжения.

Пятнадцать лет назад он мог бросаться в штыковую на пулеметы, ходить в полдесятка атак в день, а рука оставалась твердой. Несмотря на все переживания и опасности, он легко переносил дни боев и недели маршей, а сейчас чуть ли не вспотел от небольшого усилия.

Капитан тем временем пытался убедить запершихся на посту, что пришел выручить гвардейцев, что он не восставший, и что нужно отступить в дом Ромералесов. Ему пришлось перебегать улочку, чтобы сержант опознал его, только тогда четверка жандармов тронулась за спасителями, пуская зайчики дурацкими лаковыми треуголками.

Ворота во двор перегораживала заваленная набок повозка, пришлось протискиваться в щель по одному и забираться в дом через окно — каждую дверь подперли изнутри шкафами, комодами или столами. Трудами не только родных, но прибежавших укрыться Гонсало и еще нескольких арендаторов, большая часть мебели в доме поменяла место, прикрыв почти все окна и двери.

На столе красовался весь охотничий арсенал, включая мушкет столетней давности, снаряженные патроны, порох, гильзы и куски свинца.

— Ну наконец! — громыхнул старший Ромералес и отвесил капитану подзатыльник. — Где вас дьяволы носили?

— Вот, — потирая темя, капитан показал на гвардейцев.

— Добро пожаловать, сынки! Никто в Андалусии не скажет, что старый Ромералес не умеет принимать гостей! Горячего пока нет, но еды и вина в погребе на две недели, продержимся.

Гвардейцы разулыбались, но сержант мгновенно навел порядок, выставив одного в караул и усадив двух оставшихся чистить оружие, несмотря на их жалобные взгляды на оплетенную бутыль. Сам же снял ремешок с подбородка, затем свою треуголку и вытер лоб, на котором отпечатался красный след от жесткой шляпы.

Михаил свалил трофейные двустволки в общую кучу, их тут же разобрали безоружные. Общим числом вышло тринадцать взрослых мужчин, десять женщин и дюжина детей.

Не доверяя тактическим способностям хозяина, Крезен еще раз обошел здание и вернулся с нехорошим предчувствием:

— Они не догадаются поджечь дом?

— ¡Mierda! — повторил свое ругательство капитан.

Сам дом, построенный из камня и крытый черепицей, был в относительной безопасности, но вот деревянные хозпостройки…

— Хосе, ты хорошо запер ворота во двор?

— Как обычно, — побледнел один из братьев.

Ромералес дернулся к выходу.

— Сиди, я сам проверю, — Крезен оставил двустволку, вытащил свой Astra-400* и приоткрыл дверь из кухни в патио.

Astra-400 — основной пистолет армии Испании с 1921 года, калибр 9 мм

Залитый ярким зимним солнцем двор был пуст. Выскользнув наружу, Михаил двинулся по стеночке, проверяя каждую дверцу и чутко прислушиваясь. Он обошел стойла, дровник, обогнул стоящую повозку, прихватил вилы и зашел в сенник. Тщательно потыкал в слежавшуюся солому, осмотрел углы и услышал негромкий гомон, вслед за которым кто-то спрыгнул с каменной ограды во двор.

После темного сенника на ярком свету он разглядел только крупную фигуру человека, подставившего руки другим, сидевшим на ограде, и сразу начал стрелять над головами.

Двое с ограды выронили стволы и с воплями повалились наружу, а перелезший грохнулся на четвереньки, а потом, не разгибаясь, рванул в угол к бочке для дождевой воды, ловко на нее вскочил и в одно движение перекинул тело через стенку.

Михаилу захотелось протереть глаза — и солнце слепило, и человек оказался слишком подвижен для своих размеров, и оружие бросили.

Под удаляющийся топот тяжелых башмаков он подобрал винтовку с ружьем и вернулся в дом:

— Они всегда такие смелые?

— По разному, — хмыкнул глава семейства.

Крезен с Ромералесом и сержантом расставили наблюдателей, чтобы никто не мог подобраться к подворью незамеченным, и собрали остальных в большой комнате, чтобы хоть как-то объяснить, что делать дальше — стрелять только наверняка, не высовываться, в перебранки не вступать…

— Я успел дозвониться в Медину-Сидонию, — обрадовал сержант, — пока эти негодяи не срезали провода. Нужно продержаться до обеда, будет подмога.

Еще полчаса, пока не закончился митинг у восставших, тишину нарушали лишь звяканье оружия и негромкое бормотание Гонсало:

— Шестипалый говорил, что в Каталонию приехал какой-то знаменитый русский коммунист.

— Зачем?

— Так создает отряды, чтобы поубивать всех священников и монахов, да падет на него проклятие.

Крезен настороженно повернулся:

— А имя он не называл?

— Называл, а как же! — охотно подтвердил Гонсало. — Нестор как его, Магано, или Мажино… что-то вроде.

— Махно? — неверяще выдохнул Крезен.

— Точно, Махно!

Михаил выругался сквозь зубы, а Ромералес тут же вцепился в него с требованием объяснить, кто такой Махно.

Пришлось рассказывать про неуловимого атамана, про его рейды сквозь всю Украину, про нелепые поражения добровольцев от необученных крестьян, про лучшие белые части, гонявшиеся за анархистами. На середине истории, как тифозная армия Махно ускользнула из ловушки, расставленной самим Слащевым, лучшим тактиком белых, с улицы послышался шум.

Гвардеец с чердака крикнул, что бунтовщики ставят поперек улицы пустые повозки.

— Боятся, что сбежим…

Крезен сам залез наверх, чтобы оценить ситуацию. Большинство восставших пришло сверху, от церкви, а на идущей вниз части улицы у импровизированной баррикады возилось то ли семь, то ли восемь человек.

— Парламентер, — почтительно доложил гвардеец.

Действительно, от большой толпы медленно отделился тот самый детина с белой тряпкой на палке.

Когда Крезен спустился вниз и доложил обстановку, брат Ромералеса процедил сквозь зубы:

— Маноло… Дать бы по нему хороший залп!

— Не советую, — охладил его сержант, — в суде вся эта шваль скажет, что вы стреляли в безоружного.

— А что делать?

— Тянуть время. Они наверняка потребуют выдать нас, вот и поторгуйтесь подольше!

Михаил потянул Ромералеса за рукав:

— А давай второй заслон, так же, как этих, у поста?

— Туда не подойти…

— По крышам!

— Черепица не выдержит!

— Ползком!

— Ты точно сумасшедший, Мигель.

Пробираться по черепице оказалось сложно — кое-где она гуляла и норовила сорваться вниз, приходилось проверять каждую чешуйку. Где-то позади на повышенных тонах сквозь дверь разговаривали Маноло-Шестипалый и хозяин дома, а внизу, у заваленной на бок повозки, торчали восемь человек с разномастным оружием. В ожидании исхода они вытягивали шеи, чтобы видеть происходящее.

Наверх никто из них не смотрел.

— Втроем не справимся, — прошептал Ромералес. — А самолетов и минометов у нас нет.

— Пугнем. По команде стреляем из всего разом, а ты орешь команды, будто у тебя взвод гвардии.

Вышло как по нотам: после первого залпа за угол метнулись двое, после громогласных приказов Ромералеса кинулись врассыпную остальные. Вслед им Михаил успел запустить кусок черепицы и попал одному по спине, что только придало ускорения.

При выстрелах и криках большая толпа встрепенулась и открыла беспорядочный огонь вдоль улицы, несмотря на то, что у дверей Ромералесов стоял Маноло. На счастье, стреляли из охотничьих ружей, дробью и куда попало. Шестипалый присел от неожиданности, но тут же сообразил, что нужно убегать не к толпе, а от нее, и помчался громадными прыжками вниз по улице, бросив свой флаг.

Он замедлился только когда протискивался между стеной и повозкой, но осел на землю после резкого удара Ромералеса — капитан стволом пистолета ткнул ему прямо в солнечное сплетение, а потом вывернул из руки Шестипалого револьвер:

— Ну здравствуй, амиго.

— Ничего… — ловил дыханье Маноло, — ничего… мы еще поборемся…

— Мы вчера в Альхесирасе видели батальон Штурмовой гвардии, — приврал капитан и ласково поинтересовался: — Как ты думаешь, им хватит трех часов, чтобы добраться сюда?

Шестипалый промолчал, раздувая ноздри от ненависти.

— Только ради нашей старой дружбы, иди домой, запрись и сиди до ареста! Не заставляй меня стрелять!

Маноло с трудом встал и, держась за стенку, медленными шагами двинулся в сторону.

Дальнейший штурм дома Ромералесов свелся к редкой и неприцельной пальбе, результатом чего стали несколько разбитых окон и ставень, выщербленная побелка на стенах да три или четыре расколотые черепицы.

А когда бунтовщики попытались подобраться по крышам на противоположной стороне улицы, Крезен удержал Ромералеса, возжаждавшего крови, и отбил «атаку» мелкой дробью. Один схватился за задницу с криками «Убили! Убили!», другой молча сверзился в патио противостоящего дома, третий, по-крабьи перебирая ногами и руками, перемахнул конек, следом за ним смылись остальные.

Солнце уверенно поднималось к зениту и прогрело воздух градусов до двадцати, осажденные устроились за вынесенным в патио столом, на который женщины выставили остатки вчерашнего пиршества.

В полдень в город на грузовиках приехали двадцать штурмовых гвардейцев, а через час еще десять. Они сорвали красный флаг с алькальдии, вызволили своих коллег и через час полностью восстановили порядок в городе.

Старший Ромералес торжественно перекрестился на темное распятие и велел освобождать проходы.

Силы правопорядка провели быстрое дознание и приступили к арестам, но удивительным образом никого из зачинщиков не застали — и Шестипалый, и его дружки предпочли смыться из города.

Городской врач озаботился извлечением дроби из нескольких пострадавших, прибывший под вечер лейтенант убедился, что жертв и разрушений нет, несмотря на стрельбу и шум, и приказал сворачивать операции. Все репрессии свелись к аресту нескольких зевак.

На следующий день Михаил распрощался с Ромералесами под приглашения непременно заезжать еще, чтобы обязательно сходить на охоту, получил от них в дорогу объемистую корзину с едой и вином и забрался в грузовик, увозивший гвардейцев в Херес-де-ла-Фронтера.

Как офицера, его посадили в кабину, где он, разглядывая вечнозеленые андалусские поля, лежащие между гладких холмов, сравнивал дурацкий мятеж Санхурхо с не менее дурацким «восстанием» анархистов.

Громко, бестолково, не нужно и, что главное — с противоположными результатами. Один хотел монархию и получил автономию Каталонии, другие хотели коммунизма (хотя вряд ли толком понимали, что это) и получили аресты.

А перебирая свои действия, Крезен с удивлением понял, что за весь вчерашний день никого не убил.