Магнат. Люди войны

Глава 6 Casa Blanca

Сердце упало совсем как в школьные годы, когда вызвали к директору за очередную выходку, или когда родители дознались, куда пропали сигареты и почему коньяка в бутылке стало меньше.

Общение с вышестоящими, тем более, когда знаешь за собой грешки, всегда стресс. Даже без грешков, сколько нервов мне стоило общение с аппаратом губернатора в Желтогорске или та же самая эпопея с «Калибром». А тут целый президент United States of таки America!

Ведь явно не поблагодарить хочет, для этого достаточно письмо написать, а вариантов немного — либо впрячь меня в свой «Новый курс», либо предъявить за инвестиции в Испанию и золото. Вроде бы мелочевка на фоне государственных объемов, но положение у президента хуже губернаторского (я нервно хихикнул) и он может схватиться и за мелочевку.

Честно говоря, я знал, что все плохо, но не думал, что настолько. Поездка в Вашингтон убедила в обратном — сразу за плотной стеной репортеров, окружавшей роскошное житье вулвортов-асторов-вандербильтов, начинался кошмар «святых девяностых».

Только тридцатых и в Америке, а так один в один.

Лезущие в глаза яркие пятна рекламы, сияние электричества и припадочное мигание гирлянд на вывесках, дорогие авто — и серый город, угрюмые очереди за бесплатным супом или стихийные толкучки, где продавали с рук последние ценные вещи. Повсюду молчаливые люди с картонками в руках «Согласен на любую работу», «Ребенок не ел три дня», «Помогите ветерану» провожали машины голодными глазами. Землистые лица, резкие морщины, тусклые волосы — как у моих родителей в те страшные годы. И готовность на что угодно, лишь бы заработать на хлеб.

Ларри сжимал кулаки, когда мимо поезда проносились унылые рабочие пригороды с окнами в пыли и стенами в потеках, с кучками мужчин на перекрестках, ждавших вместо «американской мечты» спасительного чуда — разовой подработки на три доллара.

Только один раз за шесть часов дороги вязкую трясину отчаяния прорезала бурная движуха: где-то за Филадельфией, то ли в Эктоне, то ли в Оглтауне, толпа в несколько сот человек громила большой магазин.

Поезд как раз сбавил ход на стрелках, и мы, затаив дыхание, смотрели, как метрах в тридцати от нас люди с пустыми руками и безумными глазами ломились внутрь, а им навстречу выбирались счастливцы, прижимавшие к груди консервные банки, мешочки с мукой или коробки с яйцами. В свалке добытое роняли, рвались пакеты, бились бутылки. Из гибнущих продуктов сотни ног замешивали на асфальте крутое тесто гнева, политое кетчупом, как кровью.

Угол здания скрыл от нас толпу — а у служебного входа десятка два человек закидывали мешки с картошкой и кукурузой в кузов обшарпанного грузовичка. Тут же, пятеро работяг в кепках и синих комбинезонах деловито и сосредоточенно били хозяина магазина, пиная его ногами прямо на рассыпанных початках.

Издалека доносились полицейские свистки, поезд прибавил ходу, и грабеж остался позади.

Так-то я читал об этом в еженедельных сводках Лаврова, маршем «Армии прибавки» дело не ограничилось, по всей стране шли выступления и голодные бунты. Магазины разносили в Оклахоме, Миннеаполисе, Финиксе; в Небраске толпа захватила здание легислатуры* штата, в Чикаго демонстрация учителей штурмовала банки. Но одно дело читать, а другое — увидеть своими глазами.

Легислатура — наименование законодательного органа в ряде штатов.

— Из нашего взвода, — сумрачно проговорил в оконное стекло Ларри, — за полгода сгинули четверо. Грегори забили в «Армии прибавки», когда решили, что он большевик.

— Как это?

— Руководство акции опасалось, что им припишут коммунистические мотивы, развели настоящую паранойю.

Ларри разжал руки с побелевшими костяшками, отпустил поручень и вернулся в кресло:

— Джимми был в Вашингтоне в декабре, они требовали у конгресса введения налога на богатых. Полиция окружила их, выгнала в чистое поле и держала на снегу двое суток. Пневмония.

— А другие?

— У Сэмми от недоедания просело зрение, попал под машину. А Уилл решил отправиться в Калифорнию, да его там загребли в концлагерь. Не нравится властям, когда кругом шастают голодные бродяги, — Ларри скривил рот в сарказме. — С тех пор ни слуху, ни духу.

А я трясусь от предстоящего разговора! Ну не убьют же меня в Белом Доме! И дубинками не отходят! А раз так — гори оно все синим пламенем, я все сделал правильно, и пусть сколько угодно предъявляют!

Но, блин, чего-чего, а концлагерей я не ожидал, хотя даже у Хаттонов за торжественным обедом разговоры насчет диктатуры возникали несколько раз. Один из гостей, сенатор, прямо сказал: «Если наша страна когда-либо нуждалась в Муссолини, то его время пришло». И все кинулись обсуждать, какой символ будет у новоявленных фашистов и будут ли они носить бело-сине-красные рубашки. Причем тут же восторгались действиями начальника штаба Армии США, генерала Дугласа Макартура при разгоне тех самых ветеранов, участников марша на Вашингтон. С намеками на то, что сейчас стране нужен решительный лидер, готовый пустить в дело танки, а не этот слюнтяй Рузвельт. Но о моей поддержке избирательной кампании президента знали и потому ограничились лишь намеками.

Буржуев вообще трясло. Что ни день, то один или другой высказывался в духе «Если не помочь фермерам — мы будем иметь революцию» или «выбор прост: или мы сами отказываемся от прошлых концепций, или насильственное свержение нашего строя».

Что характерно, о близости революции говорили все: коммунисты вербовали сторонников, марксистский журнал New masses выходил стотысячным тиражом, манифест «Культура и кризис», подписанный деятелями культуры во главе с Драйзером, Дос Пассосом и Колдуэллом, декларировал поддержку компартии.

Лоб горел, я уткнулся им в оконное стекло вагона, постоял и вернулся в кресло, треть которого занимал кошелек. Большой такой кожаный кошелек с металлическими замочками, и точно такие же саквояжи у всех, кто ехал со мной: у Ларри, у охранников, у Панчо, у Лаврова…

Финансовая система США едва-едва удержалась на краю обрыва, по итогам прошлого года закрылось несколько тысяч банков. Вкладчики, памятуя Черный Вторник, кинулись изымать свои деньги — лучше держать в кубышке или вообще за границей. Тоже как в девяностые, со всеми дефолтами и пирамидами, только тут пирамида получилась куда основательней — налички в кредитных учреждениях имелось миллиардов на шесть, а вклады превышали эту сумму в семь раз. Ну и когда губернатор Мичигана объявил в штате «банковские каникулы», чтобы избежать обвала, цепная реакция накрыла всю страну — к концу февраля не работали почти все банки, никто не хотел брать чеки, только кэш.

Вот мы и тащили неподъемные кошельки, хотя после экстренного введения Рузвельтом «Чрезвычайного закона о банках» паника немного улеглась, а спасителя принялся восхвалять хор обделавшихся финансистов. Ничего, им полезно, по крайней мере, они не голодали и не стояли в ночных очередях у проходных в отчаянных попытках получить работу и накормить детей.

Вот когда все висело на волоске, готовое сорваться в кровавое говнище, Рузвельт и принял власть. Причем он сам понимал остроту момента и прямо говорил «Если я окажусь плохим президентом, вероятно, я буду последним президентом». Порядок он взялся наводить экстраординарными мерами, так что мои страхи вполне оправданы, но это не отменяет необходимости держать себя в руках и не стучать зубами.

— Разработкой «нового курса» занимается группа приглашенных специалистов, — Лавров зачитывал мне досье.

— Что это вообще за люди?

Владимир Николаевич усмехнулся:

— Обычно президенты собирали команду из чиновников или конгрессменов, но Рузвельт набрал университетских профессоров, дескать, они не зашорены и не оглядываются на вышестоящих.

— То есть Рузвельт вкидывает им идеи, а они думают, как их воплотить?

— Скорее наоборот, Джонни, у самого Рузвельта идей не очень, разве что Гражданский корпус по охране природы.

А, ну да, что-то припоминаю — «департамент по сгребанию осенних листьев», как его величали недоброжелатели.

— Если чрезвычайный закон о банках это, так сказать, тушение пожара, то дальше пошли более продуманные законы, о сокращении дефицита и о поддержке фермеров.

— Странная поддержка, Владимир Николаевич, государство платит деньги не за продукцию, а за то, что ее не производят…

— Предполагается, что цены пойдут вверх, фермерам станет легче.

Мэрилендские поля за окном вагона, распаханные от края и до края, говорили иное.

— А что там с дефицитом бюджета и прочими финансами?

— «Закон об экономике» принят, но почти сто демократов вотировали против.

— Бунт на корабле?

— Да, похоже, — Лавров покопался в портфеле и достал отпечатанную на машинке справку, — Рузвельт сразу после голосования реорганизовал систему управления фракцией, создав комитет из пятнадцати «надсмотрщиков».

В Конгрессе пусть Рузвельт как угодно резвится, но указ о сдаче золота уже подписан и что-то мне подсказывало — наши телодвижения с благородным металлом президенту сильно не понравятся. Прочие действия Рузвельта, вроде создания Администрации долины Теннесси или закона о национальной промышленности, волновали меня куда меньше.

От гостиницы, где мы умылись-причесались после железной дороги, поехали на заранее арендованных машинах. Наемные водители даже глазом не дернулись, когда им сообщили адрес, и лихо довезли до пристроенного к воротам домика охраны у въезда к Белому Дому или Casa Blanca, если на испанском. Я же всю дорогу я сидел, вцепившись в ручку портфеля, и дышал на пять счетов.

Внутрь пропустили только один автомобиль, после быстрого и неглубокого осмотра: до металлоискателей и газоанализаторов еще не доросли, но агенты Секретной службы не юзали даже зеркала на штангах! Сравнил с пропуском в ФНЦ «Калибр» и перестал удивляться, что американских президентов регулярно отстреливали. Причем совсем недавно, и двух месяцев не прошло, как Рузвельта пытался угрохать какой-то полоумный в Майами.

Блин, ворота — одно название, вышибить можно хоть Фордом-Т, досмотр — сплошная профанация, столбы ограды широкие и невысокие — спортивный человек легко перемахнет. Короче, приходите, гости дорогие, берите, что хотите…

А так, конечно, красотища — фонтан журчит, вокруг него клумба цветочками пахнет, лужайка зеленая, теплынь, градусов двадцать верных. Я уж понадеялся, что нас с Панчо высадят под парадным десятиколонным портиком, но нет, ковровую дорожку сегодня не расстелили. Нас завернули к правому крылу, я на автомате посмотрел в сторону левого и обнаружил там не крыло*, а несимметричный павильончик входа.

Восточное крыло Белого Дома в современном виде построено в 1942 году

Лощеный секретарь с пробором в ниточку провел внутрь и усадил в кресла вестибюля:

— Ожидайте, президент вызовет.

По коридорам сновали деловитые сотрудники, кто с бумагами, кто без, несколько раз в дверь заглядывал охранник, время шло, но заскучать мы не успели — в лобби появились два типичных строительных подрядчика с блокнотами и принялись вымерять помещение раскладными метрами. При этом они вяло спорили: толстячок настаивал на стальных балках, а его длинный коллега топил за железобетонные.

Слушая препирательства, плохо бьющиеся с пафосом места и моими страхами, я окончательно успокоился и понял: а ничего мне не сделают. Рузвельт не Сталин, даже если у меня внесудебным порядком конфискуют активы в Штатах, останется Швейцария, Испания, Франция и так далее. Будет сложнее, но я вытяну.

В начале четвертого секретарь возник снова:

— Мистер Грандер…

Мы встали, но он вежливо отсек Панчо:

— Президент ждет мистера Грандера.

Рузвельт, в темном костюме с бабочкой, похожий на доброго дедушку, встретил в каталке почти у дверей и подал руку, обаятельно улыбаясь. Следом за президентом подошла немецкая овчарка и спокойно обнюхала меня.

— Мэйджор, не мешай. Мистер Грандер, садитесь, — Рузвельт ловко припарковал инвалидное кресло у стола для совещаний, собака улеглась в углу. — Сразу хочу поблагодарить вас за исключительную поддержку на выборах, не знаю, смогли бы добиться успеха без нее.

— Смогли бы, — я постарался улыбнуться как можно искреннее.

Хотя трехсот тысяч долларов до сих пор жалко, сумму-то я махнул от вольного, не позаботившись уточнить, сколько нынче принято жертвовать. А там весь избирательный фонд — два с половиной миллиона.

— В любом случае, с вашей помощью нам было гораздо проще, чем без нее, — завершил обмен любезностями Рузвельт.

Мы устроились друг напротив друга за столом, заваленным бумагами, заставленным телефонами, книгами, так, что свободный пятачок оставался только перед хозяином.

— Еще я хотел поблагодарить лично, что вы тогда взорвали только стадион, а не всю мою alma mater, — шутливо намекнул президент на давнюю историю, когда группа беспредельщиков из МИТ устроила огненное шоу на матче Гарварда с Йелем.

Оставалось только потупить взгляд и украдкой исподлобья осмотреть комнату — она сильно отличалась от виденных мной фотографий Овального кабинета. Наверное, тут все перестроили, не зря же подрядчики шатались по зданию.

Минут пять, если не больше, Рузвельт говорил на общие темы и отслеживал мои реакции. Интересно, зачем — ни за что не поверю, что ему не подготовили обо мне справку, может, хотел проверить лично?.

— … больше нет предохранительного клапана в виде прерий на Западе, где могли начать новую жизнь выброшенные экономической машиной Востока, — излагал свое видение ситуации президент. — Наш народ теперь живет плохо, независимый предприниматель исчезает… Если этот процесс будет идти в том же темпе, к концу столетия дюжина корпораций будет контролировать всю американскую экономику.

— Будет еще хуже, — поддакнул я, — дюжина корпораций будет контролировать всю мировую экономику.

Рузвельт на секунду запнулся:

— Вы сгущаете краски, в вас говорит категоричность молодости…

— Даже если этих корпораций будет не дюжина, а сто или двести, это принципиально ничего не изменит.

— Тем более мы должны сейчас действовать сообща, чтобы укрепить американские ценности и предотвратить социальные последствия кризиса. Правительству и бизнесу в текущих условиях необходимо совместное планирование…

— Простите за дерзость, но вам не кажется, что это идет вразрез с философией свободного предпринимательства, на которой стоит Америка? — закинул я пробный камешек, чтобы определить, насколько далеко он готов идти.

— Если бы эта философия не потерпела банкротства, вы бы сейчас говорили с Гербертом Гувером. Но я верю, что можно при всеобщем участии и содействии преодолеть кризис, оставаясь в рамках принципов свободного предпринимательства.

— Вы имеете в виду общественные работы, мистер президент? Мне кажется, что департамента по сгребанию листьев недостаточно.

Рузвельт готовно рассмеялся:

— Сгребанию листьев? Метко! Но что бы предложили вы?

— Большие инфраструктурные проекты, — попытался я увести разговор в сторону, памятуя об Администрации долины Теннесси.

— Например? — он склонил голову набок, и его жест повторила сидевшая в углу овчарка.

— Например, скоростные шоссе, — я точно знал, что с чем-чем, а с хайвеями американцы разберутся сами и мои советы их никак не усилят.

— У нас с 1925 года действует система нумерованных дорог, — возразил Рузвельт, — она вполне справляется.

— Машин с каждым годом становится все больше, скорость движения растет. А нумерованные дороги скоростными быть не могут.

Рузвельт отыграл лицом скептицизм, а я продолжил:

— Они не имеют единого стандарта, но хуже, что они проходят по главным улицам городов, где движение тормозят пешеходы, светофоры, пересечения и так далее.

— То есть вы предлагаете строить их в объезд? Нечто подобное предлагают в Германии

Ну да, Гитлер вытаскивал экономику автобанами, что мешает Рузвельту сделать то же самое?

— Начать с самого оживленного направления, например, из Бостона до Вашингтона, через Нью-Йорк и Филадельфию…

— Да, у вас всегда были интересные идеи, как раз в Бостоне это хорошо помнят, — опять сверкнул зубами Рузвельт. — Вундеркинд, выдающийся изобретатель, крупный промышленник, вы могли бы стать примером для нашей молодежи!

Ну да, свободная линия плеча, зауженные панталоны…

— Но вместо того, чтобы в трудный час инвестировать в Америку, вы строите заводы в Испании! Вы депонируете золото в Швейцарии! — резко повернул президент.

Ну вот и начало порки. Все по канону — разговорил, усыпил внимание и как в холодную воду макнул. Заодно и образ сменил — вместо демократического лидера, готового шутить при каждом удобном случае, теперь передо мной сидел строгий родитель. Потемнели синие глаза за стеклами пенсне, даже кончики лацканов пиджака стали похожи на копья.

По моему телу побежали мурашки, но снова, как в пиковые моменты, голова заработала с удвоенной скоростью. Пока Рузвельт хмурил брови, я успел перебрать и отбросить два десятка вариантов и остановился на самом остром:

— Через шесть-семь лет нас ждет большая война, я бы даже сказал, что Вторая мировая.

Президент, не ожидавший такого, даже рот приоткрыл, а я воспользовался его замешательством и погнал дальше:

— Италия и Германия в Европе, Япония в Азии и на Тихом океане попытаются навязать миру новый порядок.

Глядя на меня, как на опасного сумасшедшего, Рузвельт твердо возразил:

— В Италии и Германии правительства образованы вполне демократическим путем.

— Что не помешало Гитлеру отменить права и свободы. Да, сейчас эти страны кажутся тихими и спокойными, но через три года вы измените свое мнение.

— Ну предположим, но почему вы инвестируете в Испанию?

— Чтобы иметь производство как можно ближе к месту сбыта.

— Мы прекрасно можем доставить произведенное из Америки.

О, вот уже и торгуется!

— Если не случится военно-морской блокады. Но если администрация даст государственные гарантии доставки заказов в Испанию — я готов размещать их в Америке.

Пусть Штаты тоже будут против «невмешательства».

— О какой сумме может идти речь?

— О всех моих активах, до трехсот миллионов.

Рузвельт откинулся на спинку кресла и задумчиво потеребил подбородок.

— А если вы ошибаетесь, и войны не будет?

— Я только порадуюсь, но война будет непременно, и первое место, где попытаются свалить демократию, как раз Испания. Но в любом случае, Америка получит деньги, на которые сможет подготовить свою промышленность, хотя бы отчасти.

— Несколько неожиданно, я должен обсудить это с моими советниками, — все еще настороженно ответил президент и тут же нанес следующий удар: — Но вопрос с золотом в Швейцарии остается.

Здесь у нас железная отмазка — мы не вывозили из Штатов. Более того, я всеми силами собирался помочь Америке получить золото большевиков в обмен на станки и оборудование, что я и заявил Рузвельту. Советы вынуждены продавать хлеб, поскольку от них требуют в уплату сырье и только сырье, что одновременно ведет к голоду в СССР, падению цен на зерно и разорению американских фермеров. И, похоже, гуманистическая составляющая «спасем людей от голода» подействовала не меньше экономический.

Но больше всего президента смущала необходимость вести дела с коммунистами, которые вовсю размахивали знаменами мировой революции. Ну я и предложил чтобы руки у США остались чистыми, всю эту схему прокручивать через мое посредничество. Мало ли что Джон Грандер продает и с кем торгует, частная фирма, имеет право.

А еще добавил, что был и в Германии, и в СССР, видел настроения. У Советов на мировую революцию нет сил, страна до сих пор не восстановилась после Гражданской. Кроме того, они выперли главного адепта мировой революции товарища Троцкого и скоро погрязнут во внутренних разборках. И вообще, не надо бояться большевиков, они же имеют ту же самую цель, что и Рузвельт — необходимое для всех, а не роскошь для немногих. Просто страна бедная, отсюда и методы неприятные. Бояться же надо Германии, где сил побольше и к власти пришла партия, у которой реванш записан в программе.

Рузвельт поблескивал стеклышками пенсне, спорил, задавал острые вопросы и пару раз почти припер меня к стенке, но мозг работал удивительно быстро и четко, я каждый раз выворачивался. Как с Парагваем.

— У меня есть к вам просьба, так сказать, частного порядка, — Рузвельт посмотрел на собаку и зачем-то поправил галстук-бабочку. — Вы не могли бы отменить контракт с поставкой оружия в Парагвай?

Вот сто пудов, без Рокфеллеров, игравших в чакском конфликте за Боливию, тут не обошлось.

— Ни в коем случае. Более того, я намерен расширять поставки. А для Jersey Standard могу сообщить, что в Чако нефти нет, и что они могут использовать свои инвестиции на что-нибудь более полезное. Во всяком случае, я там нефть искать не собираюсь, это бессмысленно.

Уж не знаю, поверят ли мне, но хуже не будет.

— Думаю, что смогу сообщить эту разочаровывающую новость заинтересованным лицам, — двусмысленно улыбнулся Рузвельт. — Что же насчет вашей идеи со скоростными шоссе, она неплоха, но требует изрядного количества техники и вложений.

— Безусловно! И в конечном счете это послужит…

Рузвельт легко остановил меня жестом ладони:

— Люди не едят в конечном счете, они едят каждый день. А накормить их нужно сегодня, так что не уезжайте из Вашингтона, пока мы не согласуем детали.

Я встал для прощания, но чудом не упал — кабинет слегка плыл перед глазами, а ноги неприятно ослабли.

Президент нажал кнопку звонка, в кабинет вошел секретарь и помог ему подняться из кресла.

— Очень рад был познакомиться с таким талантливым молодым человеком, — Рузвельт подал руку, стоя под картиной несущегося на всех парусах старинного корабля, — мне кажется, что это начало прекрасной дружбы.

На мгновение задержал его руку в своей:

— Мистер президент, вы намерены и дальше выступать перед нацией по радио?

— Разумеется! Разрешение продажи пива, новый курс, я много о чем хотел бы рассказать моим избирателям!

— В таком случае я пришлю вам два прибора, компрессор и де-эссер.

Рузвельт и секретарь сихронно свели брови к переносице.

— Компрессор обрабатывает сигнал и убирает перепады уровня, а де-эссер устраняет неприятные резкие шипение и свист. В общем, чтобы не влезать в технические подробности, звук получается более четким и легче воспринимается слушателем.

Не знаю, хватило бы у меня сил дальше, но я заметно выдохся и чувствовал себя, как пьяный. В вестибюле Панчо сразу подхватил меня — точно как секретарь поддерживал Рузвельта. После бешеной работы мозга в голове почти не осталось мыслей, да и те ворочались еле-еле, словно громадные камни, а в машине я понял, что спина у меня взмокла. Вот так вот, а если бы пришлось говорить с товарищем Сталиным? Хотя он, наверное, и слушать бы империалиста не стал.

Автомобиль тронулся, охранник из агентов Секретной службы открыл ворота, мимо проплыла лужайка, кусты и зеваки, глазевшие на Белый Дом.

Чуть в стороне стоял странно знакомый человек с небольшим шрамом на правой брови — я его где-то видел, но попытка вспомнить вызывала почти физическую боль, пока из неведомых глубин памяти не всплыл тот белогвардеец, что работал на Амброзио Маццарино. Это усилие окончательно вымотало мой мозг, произошло, как говорили наши программисты в Желтогорске, переполнение стека, и я вырубился.