Магнат. Люди войны

Глава 7 На волю, в пампасы!

Поезда ходили без гарантии, словно за стенками вагона не Испания, а Россия времен Гражданской войны. Пусть съезд CNT не утвердил всеобщую стачку за повышение заработной платы, пусть часть профсоюзов была против, но никто не мог помешать другой части бастовать отдельно.

Из Хереса поезд довез Крезена до Севильи, но застрял из-за уличного бунта — толпы из рабочих пригородов громили дорогие бары и магазины. Радио вещало, что беспорядки вспыхнули по всей стране — в Галисии взорвали несколько бомб, в Сьюдад-Реале профсоюзные активисты захватили мэрию (тут же провозгласив свой любимый «либертарный коммунизм»). Запылал весь регион Валенсии, порой в буквальном смысле — анархисты подожгли несколько церквей. В Бугарре бунтовщики устроили настоящий бой с полицией, убито семь и ранено пятнадцать человек с обеих сторон. Взволновались Рибарроха-дель-Турия, Бетера, Гештальгар, Бенагуасиль и Утиель.

До Кордобы, всего в сотне километров от Севильи, поезд с грехом пополам добрался за двенадцать часов. Там пришлось ждать, когда путейцы договорятся с начальством и соизволят пропустить состав дальше.

Он едва подумал выйти и размять ноги, как звякнул станционный колокол, перед глазами заметалось скопище пассажиров с чемоданами, узелками, чайниками, зычно кричали солдаты, направляя поток взятыми поперек груди винтовками…

Михаил смотрел расширенными глазами, но потом встрепенулся, потряс головой, отгоняя наваждение — толпа в Кордобе разительно отличалась от той, в Екатеринодаре, а вместо солдат здесь наводили порядок «синие», Штурмовая гвардия.

Состав тронулся к вечеру, но утром все-таки вполз под своды мадридского вокзала Аточа. Крезен отправился добывать билет до Барселоны, который ему с удовольствием продали, но предупредили, что время отправления поезда пока неизвестно. Оставалось только ждать, и Михаил, прихватив свои вещи, отправился в ближайшее кафе завтракать.

Он хотел ограничиться кофе с круассаном и газетами, но поглядел, как за соседний столик офицеру в синей форме принесли поджаренный хлеб с натертыми томатами и хамоном, и заказал такой же.

Газеты вели малоприятную хронику: в Лериде грабежи, в Сарагосе обнаружен склад бомб, в Валенсии Гражданская гвардия восстановила порядок, арестовано двести пятьдесят и погибло десять человек, забастовка типографов, электриков и металлистов подавлена. Относительно спокойно выглядели Астурия и Каталония, но и там не обошлось без столкновений.

Когда принесли заказ, «синий» оценил его, понимающе улыбнулся и отсалютовал перевязанной рукой.

— Анархисты? — не удержался Михаил, показав на бинты.

— Да, — тут же подтвердил гвардеец, — пытались захватить казармы в Карабанчеле и Монтанье.

— Горячо было?

— Умеренно. Постреляли и разошлись. А в полицейское управление кинули три гранаты, ранен капрал и один из наших убит.

До Каталонии Крезен добрался на исходе третьих суток путешествия и стоял в нетерпеливом ожидании, пока поезд тащился последние километры до Барселоны. Мазнув взглядом по аккуратным домикам и улочкам, он вдруг увидел крупные буквы над заводским корпусом — Sociedad Espan’ola de Aeronautica, Grander Inc — и прилип к стеклу.

Мимо, совсем рядом, проплывал ярко освещенный зал с громадными окнами, где десятки людей с засученными рукавами склонялись над чертежными досками. Чуть поодаль — новые цеха из стекла и бетона, за ними — новые дома с общественным центром посередине, новые общежития. Черт побери, Грандер что, выстроил по квартире каждому рабочему? Между корпусами гуляли люди, на площадке с воротами мальчишки гоняли в футбол и совсем не замечали зимнего холода, у большого магазина с вывеской Cooperativa разгружали несколько машин…

Впрочем, идиллия вскоре осталась позади, а ее сменили рабочие предместья, грязные и неухоженные (особенно на контрасте с грандеровским предместьем), с тесными проходами, бельем на веревках и чумазыми детьми.

В Барселоне поезд за каким-то хреном загнали на станцию Санс, на пересадку в Сагрере пришлось тащиться через половину города и площадь Каталонской Славы. Вопреки пафосу официального имени, она давным-давно служила блошиным рынком и ее обычно называли «Старой барахолкой» или, в лучшем случае, «Ярмаркой Беллкаре».

Но только не сегодня — продавцы рухляди жались к окраинам площади, громадная толпа под черно-красными флагами выдавливала их на авениды Диагональ, Меридиана, парадную улицу Каталанских Кортесов и в соседние переулки.

Тысячи людей — докеры в замасленных комбинезонах, металлисты в прожженных куртках, ткачихи с убранными под платки волосами — тянулись к импровизированной трибуне, где молотил воздух сжатым кулаком мужик в пекарском халате.

Обойти стихийный митинг не давали прибывавшие из рабочих пригородов колонны с транспарантами «На забастовку!», «Да здравствует CNT!», «Только солидарность…» — последний Михаил не дочитал, его подхватил и понес к центру событий людской поток.

— Мы говорим «Нет!» голоду и цепям! — закончил под рев толпы пекарь и слез с постамента, сколоченного из ящиков.

Его сменил высокий и губастый человек с рупором:

— Товарищ Рамон все верно сказал! Но вы все видели, что стихийное выступление, без какого-либо участия со стороны федерального органа, потерпело закономерное поражение! Наш долг, долг солидарности и совести, не осуждать участников, а готовиться и совершить революцию при свете дня и с уверенностью в победе!

— Наш Хосе! — приятельски ткнул Крезена локтем в бок невысокий шофер в берете. — Сейчас он им задаст!

— Нам необходима серьезная подготовка и организация! — покрывал гомон толпы человек с рупором. — Нам необходим опыт наших иностранных товарищей! И сегодня я прошу всех приветствовать гордость нашего движения, товарища Махно из России!

Площадь взорвалась криками, вперед вышел невысокий человек со шрамом на лице, пятерней зачесал назад густые волосы и принял от Хосе рупор:

— Товарищи! Вы не побеждены и не унижены…

Пораженный как громом Михаил поначалу вообще не понимал, что говорил Махно. Он впервые видел легендарного атамана и стоял, полуоткрыв мгновенно пересохший рот. Перед глазами снова, как наяву, проносились бои в Донбассе, наступление на Москву, рейды махновских сотен по тылам, эвакуация и поражение белых армий… Отмерев, Крезен непроизвольно дернул руку к пистолету — дистанция позволяла, он бы наверняка успел выпустить пять-шесть пуль и прикончить Махно, но хладнокровие снайпера возобладало над мстительным порывом. Михаил сглотнул, осторожно покрутил головой: стрелять в толпе не лучшая идея — скрутят, да еще могут запросто пырнуть навахой или вообще забить тяжелыми башмаками.

В конце концов, что было, то прошло, за выстрел в давнего противника ему никто не заплатит, и он принялся осторожно протискиваться в задние ряды, краем уха слушая, что говорил Махно.

— В противовес централизму анархизм всегда выдвигал и отстаивал принцип федерализма, в котором сочетались независимость личности или организации, их инициатива и служение общему делу.

— Эй, товарищ, ты куда? — дорогу Крезену заступили трое работяг с черно-красными повязками.

— Живот скрутило, товарищи, я только что с поезда, — просительно улыбнулся Михаил и даже показал картонку билета.

Старший тройки недоверчиво оглядел его чемоданчик и одежду, но пожал плечами, хмыкнул и посторонился.

— Мы выступаем за организационную платформу всеобщего союза анархистов, основанную на четырех основных организационных принципах, — неслось в спину. — Это, во-первых, единство идеологии…

Чем меньше оставалось до края площади, тем сильнее доносились запахи обжорок — вот уж кто-кто, а харчевники, в отличие от старьевщиков, не стали разбегаться при виде митинга, а наоборот, старались зашибить лишнюю песету.

— Коллективный метод действия означает строго согласованное единство действий всех членов и групп…

Сзади волновался и гудел митинг, а Крезен, несмотря на недавний завтрак, собрался прикупить еды — неизвестно, получится пообедать в дороге или нет. Пирожки-эмпанадас и сендвичи-энтрепас доверия из-за неизвестной начинки не вызывали, также сомнительно выглядели и пахли что бомбас из картофеля якобы с мясом, что шашлычки пинчитос. Михаил заколебался, выбирая между острым пататас бравас и жареными каштанами, и выбрал последние — уж в них точно не натолкали никакой подпорченной дряни. Горластая тетка, перевязанная платком крест-накрест, приняла деньги рукой в перчатке с обрезанными пальцами и затолкала их куда-то в обширную пазуху, а взамен ловко свернула кулек и доверху наполнила его еще горячими орешками.

— Мы за отказ от индивидуальных выступлений в пользу общего действия, за которое несут ответственность все члены организации…

Уже не слушая, что там вещал Махно, Крезен выбрался с площади, сунул нос в скрученный из газеты пакетик и вдохнул сладковатый аромат, похожий одновременно на запахи картошки и арахиса.

А когда поднял глаза, то уперся взглядом в накатывающие по Кортесам с запада, со стороны Рамблы, грузовики с гвардейцами. Перед въездом на площадь они встали бок о бок, перекрыв улицу и с одного из них заговорил мегафон:

— Именем закона, разойдитесь!

Засвистел один человек, потом к нему присоединился второй, третий и через минуту свистела и ревела вся площадь. Дзынькнуло стекло — в ход пошли камни, у дальнего угла площади завязалась потасовка.

Уже втискиваясь в переулок, Михаил услышал взрыв хохота и обернулся — с одного из балконов вытряхнули мешок с мукой прямо в кузов грузовика, и белые, как снеговики, гвардейцы, протирали глаза, смешно отплевываясь.

Он успел выскользнуть из большой заварухи и добрался до станции в Сагрере в аккурат за пятнадцать минут до отхода поезда. И через три часа, неожиданно быстро, оказался в Хироне — как раз успел лениво прикончить кулек каштанов. Печеная мякоть напомнила ему оставшийся в прошлом дом и праздничную гурьевскую кашу, щедро посыпанную орехами, с дымком, но без цукатов. Вытерев руки, Крезен подхватил чемоданчик и отправился на привокзальную площадь искать транспорт — до поместья Баррона оставалось еще километров десять.

Майор в отставке принял его строго в правилах хорошего тона — церемонно, но куда менее радушно, чем семейство Ромералесов в Касас-Вьехас. Представил жене, вывел детей, мальчика и девочку, поприветствовать гостя и чинно пригласил выпить кофе.

Никаких разговоров о возможной службе он не вел, и Крезен получил редкую возможность отключить голову, чему не помешало даже маниакальное желание сеньоры Баррон продемонстрировать семейные фотографии. Снимались тут по любому поводу и все до единого, о чем свидетельствовал увесистый альбом, больше похожий на инкунабулу. Под монотонное перечисление родственников и поводов к тому или иному кадру, Михаил старательно кивал, порой издавая звуки согласия и восхищения.

Наутро завтрак сервировали в столовой, хозяйка убивалась, что на улице холодно и нет возможности сидеть за коваными столиками на чудесной террасе среди увитых плющом колонн.

Затем мужчины проводили сеньору с детьми до пригородной станции и посадили на поезд в Хирону. Едва состав проехал светофор, как Баррон изменился в лице и прорычал:

— Они решили делить мою землю!!!

— Кто? — опешил Крезен. — Жена и дети?

— Не будь дураком, ruso! — встопорщил густые усы майор. — Конечно, арендаторы! Двести лет они кормились с руки нашей семьи, а теперь им, видите ли, мало! Бездельники! Если им мало здесь, пусть идут в города!

За время пути от станции до пропахшего цветочными саше и лавандой дома Баррон рассказал все перипетии борьбы за землю. Начиная с давней истории об арендаторе, повесившимся назло Баррону, захвате небольшой части земли весной 1931 года, и до недавнего ареста гражданской гвардией агитаторов-анархистов.

Крупнейшее поместье по соседству, принадлежавшее герцогу Пласенсия, правительство выкупило больше, чем на половину, мотивируя тем, что часть находится в аренде более двенадцати лет, а часть вообще не обрабатывается.

— Вы не представляете, Мигель, как испортились нравы! Крестьяне вместо работы провозглашают коммунизм, громят магазины и раздают продовольствие бесплатно! Ничего, пуля — лучший аргумент! Мы еще вышвырнем проклятых шпаков из Мадрида и покажем, кто в Испании настоящая власть!

Крезен внутренне усмехнулся — уж он-то хорошо представлял, что может разбуженная крестьянская стихия, но не стал раззадоривать майора своими рассказами.

Немного успокоившись, Баррон налил себе и гостю хересного бренди, выпил и сразу перешел к делу.

— Хосе Варелу выпустили из тюрьмы.

Михаил приподнял бровь — ему доводилось слышать про бравого полковника и упертого монархиста, но какое это отношение имеет к перспективам службы?

— Сейчас он занят созданием организации в Стране Басков, ему нужны инструктора.

— Почему я?

— Многие из тех, кто мог бы принять участие, находятся под наблюдением директората безопасности, — скривился Баррон. — Ты же вообще иностранец, в худшем случае тебя просто депортируют.

Теперь скривился Крезен и продемонстрировал майору, как указательный палец трется о большой — дураков нет работать за бесплатно.

— Не только я или герцог Пласенсия недовольны происходящим, есть и другие люди, деньги будут.

— Как это все называется?

— Рекете. Варела — национальный jefe рекете. Ну что, ruso, по рукам?

— Мне надо посмотреть на месте.

Повозки с людьми прибывали на поле за богом забытой наваррской деревушкой с самого рассвета. Старики с белыми головами, выдубленные солнцем и ветром пастухи, нетерпеливо-радостная молодежь — съезжались все, кто готов сражаться за короля и Испанию. Через одного на груди нашито Сердце Иисуса, у глав семейств за поясами древние кинжалы, у многих — четки или даже крупные распятия на шее.

На гору больших валунов взобрался полковник Хосе Варела — чуть полноватый, с наметившимся вторым подбородком, в портупее поверх заправленной в галифе гимнастерки. Он оглядел собравшуюся толпу, пристукнул о камни тростью с серебряным набалдашником, а потом резко поднял ее вверх.

В ответ на краю поля запел горн.

Из часовни Сан-Мартин вышел священник с дароносицей. Рекете опустились на колени, снимая красные береты.

— ¡Viva Cristo Rey! — прогремело над полем, когда священник поднял облатку.

— ¡Viva! — ответила толпа.

Речь полковника Крезен не слушал, он смотрел на рекете и все пытался понять, кого они ему напоминают.

По команде Варелы новичков разбили на отряды, несколько помощников пытались создать подобие строя.

— Я должен отомстить за отца! — вскрикнул мальчик лет тринадцати, которого не пустили вместе со всеми.

Мальчишка сверкал глазами и вцепился в ручку навахи, заткнутой за пояс — еле-еле угомонили и отправили к молодежной сотне.

Тут до Крезена и дошло — это же самая настоящая «Дикая дивизия»! Такие же бешеные горцы, чернявые и горбоносые, только не кавказцы, а баски, не мусульмане, а католики. Будь они в чекменях, папахах и черкесках — вообще не отличить!

По окончании помощники и Михаил явились к полковнику. Варела сверкнул камнем на перстне, открыл серебряный портсигар, угостил всех, и принялся излагать план развертывания батальонов и терций.

— Сеньор Мигель, вы сможете написать наставления для пехотного взвода?

— Разумеется, — коротко ответил Крезен.

Задавать при всех вопросы об оплате он счел неразумным и спросил полковника только вечером, когда они ехали на одной из повозок в Памплону.

Варела откинул полу сутаны (путешествовать он предпочитал под видом священника), снова достал портсигар, закурил и пустился в долгие рассуждения о долге, чести, верности королю, скудности финасов, необходимости экономии…

Михаил посматривал на его перстень, вспоминал очень недешевую трость и мысленно усмехался.

Из Памплоны он уехал в Париж — в Наварре ловить было нечего.

В Париже, ежась от холода, Крезен первым делом навестил Закржевского — вдруг через РОВС удастся найти еще место?

— Даже не думай, — сделал большие глаза Дима. — После налета полиции Витковский сидит тише воды, ниже травы.

Он оглядел грязноватое кафе, но посетители выглядели обычно — мелкие буржуа, секретарши или модистки, парочка богемных личностей, и все заняты своими разговорами или уткнулись в тарелки с едой.

Еще больше понизив голос и наклонившись через столик, отчего на лысине сверкнул зайчик от лампы, Дима отрезал последние надежды Крезена:

— «Внутренняя линия» разоблачила нескольких большевицких шпионов, сейчас все насторожены, проверяют-перепроверяют даже самых надежных, что уж говорить о тебе, не члене Союза…

Потом сел ровнее, потеребил бородку, слегка прищурил глаз и раздумчиво сказал:

— А знаешь… Наши тут послали несколько человек в Парагвай…

— Куда? — брови Михаила сошлись у переносицы.

— В Парагвай, страна такая в Латинской Америке. Индейцы, пампасы, бизоны и тому подобное. Генерала фон Эрна помнишь?

Крезен помотал головой.

— Ну, при Врангеле был дежурным генералом? Потом в Югославии преподавал в кадетском корпусе… Не помнишь? Ну да, генералов много, а нас мало, — хохотнул над собственной шуткой Дима. — Он там во главе отделения РОВС, профессор военной академии в Асунсьоне, можно попробовать…

Нет уж, надо что-то более цивилизованное. Михаил расплатился за себя и поднялся, отметив недовольную гримаску Закржевского — Дима явно надеялся проскочить на халяву.

Разочарования на этом не кончились — Флоренс в Grander Inc не оказалось, а новые секретарши долго не могли понять, кого он вообще разыскивает. Наконец, кто-то вспомнил, что Флор уволили, и она уехала обратно в Америку.

Не вышло даже закрутить с одной из новеньких — девчонки при попытках познакомиться и, тем более, пригласить куда-либо, шарахались как от зачумленного.

Помыкавшись в Париже неделю, Михаил взял билет на трансатлантик в Нью-Йорк. Весь его багаж составляли чемодан, саквояж да кипа газет, которые он прихватил на берегу.

О чем сразу же пожалел — пресса наперебой обсасывала помолвку Грандера с Барбарой Хаттон. После восьмого по счету описания дома в Нью-Йорке и громадной яхты, Крезена накрыла то ли досада, то ли тоска, густо замешанные на зависти к «золотому мальчику». Ну почему Грандеру все само падает в руки?

Богатые родители, успешная игра на бирже, десяток походя сделанных изобретений, каждое из которых могло обеспечить автора на всю жизнь. А теперь еще эта безмозглая курица с миллионами, будто кто-то наверху посчитал, что у Джонни мало денег!.

Окончательно настроение испортилось после обширного интервью с профессором из МИТ, который убедительно доказывал, что все прорывы Грандера не случайны, ссылался на его магистерскую работу, статьи по теории связи, и по всему выходило, что этот сукин сын еще и соображает на уровне лучших ученых.

В раздражении схватив пальто, он выскочил на прогулочную палубу и долго мерял ее быстрыми шагами из края в край, а потом стоял, вцепившись в поручни и глядя на убегавшую за корму свинцово-серую воду.

В баре, куда он спустился за утешением, веселились несколько компаний, в том числе женских. Симпатичных девиц хватало, а спустя полбутылки коньяка их стало еще больше. Утром, оглядев спящее рядом тело, Крезен вполне удовлетворился увиденным — с выбором он не ошибся, даже в подпитии.

На остаток пути грех было жаловаться, на берег Михаил сошел в пристойном виде и бодром состоянии духа. Нью-Йорк встретил неласково: многие старые связи исчезли, а те, что остались, предпочитали быстро сворачивать разговор или вообще не начинать его. Наконец, Крезен разыскал знакомца по банде Маранцано, завязавшего с криминалом. Оплывший и небритый толстяк Грег за прошедшие годы сильно опустился, но тоже не горел желанием рассказывать, язык у него развязался только после пятидесяти баксов:

— Кастелламарская война, слышал? Нет? Совсем вы там в Европе одичали. Не Европа? Африка? Ну ты даешь!

Наводящими вопросами и бурбоном Михаил вытянул из него расклады.

— Теперь за главного Лаки Лучано, из семьи Массерия. Грохнул своего босса, представляешь? Занял его место, а потом создал трест из всех семей!

— И что, никто не был против? — уточнил Крезен, хорошо помнивший нравы итальянцев.

— Так он создал Murder Inc!

— Корпорацию убийств?

— Ага, собрал отморозков, они перестреляли всех, кто противился Лаки! За один день!

Крезен сделал зарубочку — «корпорация» выглядела как перспективное место работы, но следующие слова разбили это впечатление:

— Причем своих там нет, только кайки*!

— Евреи???

— Они самые. Штраус, Гольдштейн, Ницберг, Бухгалтер, Коган, Фейнштейн, все там.

Кайк — kike, оскорбительное прозвище евреев в английском.

— А что итальянские семьи?

— Никто и слова не сказал.

— Слушай, — медленно спросил Михаил, — а ты не боишься все это рассказывать?

Грег строго поглядел на него и отрезал:

— Знаю, кому можно, да и помирать все равно скоро.

С этими словами он высосал остатки бурбона прямо из бутылки.

— А тебе, Майкл, лучше убраться подальше. Лаки ничего не забыл и ничего не простил, клан Маранцано извел под корень. Если он узнает, что ты здесь, твоя песенка спета.

Поразмыслив, Крезен последовал совету Грега — работы в таких условиях не предвидится, а последней головы лишиться можно запросто.

Оставалось только проверить свои вклады и депозиты, да определить, куда поворачивать коней. Из Европы он только что приехал, в Штатах его рано или поздно найдут, Канада и Мексика тоже слишком опасно…

Что остается из цивилизованных стран? Разве что Аргентина. Купить ранчо и жить в свое удовольствие. Вряд ли Лаки и его убийцы будут искать пусть неплохого, но вполне рядового киллера так далеко.

Приняв решение, он отправился в банк, управлявший его небольшим портфелем. По мере сил он следил за действиями Джона Грандера на бирже и старался повторять его ходы, но… никаких миллионов акции RCA и General Motors не принесли, разве что немного выросли. Доход составлял такую смехотворную сумму, что о покупке ранчо можно забыть.

Снова накатило раздражение и злость на «золотого мальчика», Михаил повернулся и… нос к носу столкнулся с Флоренс.

Она вспыхнула, дернула головой, развернулась и ушла, сделав вид, что незнакомы.

Михаил чуть было не кинул ей вслед «Стерва!», но сдержался — какой смысл устраивать скандал? Во всяком случае, теперь яснее ясного, что с Америкой все кончено и осталось выбрать, где прятаться.

Тут-то и вспомнил про Парагвай — а почему бы и нет?

В Вашингтоне он не без труда нашел микроскопическое посольство в номере отеля Hamilton. Американского гражданина о всех процедурах, необходимых в случае, если Михаил соберется пожить в Парагвае пару-тройку лет, просвещал лично посол. А когда Крезен ненароком заметил, что служил советником в Африканской армии Испании, дипломат весьма воодушевился, начал расхваливать военную карьеру в Парагвае, похвастался только что выигранным сражением за Нанаву, и даже продиктовал секретарше сопроводительное письмо.

Теперь осталось всего лишь туда добраться, но перед этим Михаил решил воспользоваться тем, что от гостиницы до Белого Дома всего два квартала и, наконец, полюбоваться на средоточие американской силы и славы.

На Пенсильвания-авеню шатались зеваки, глазея на сверкающие лаком и хромом автомобили, въезжавшие и выезжавшие из ворот и гулко сигналившие клаксонами.

Михаил стоял у ограды, потирая занывший шрам над правой бровью, когда створки в очередной раз распахнулись и наружу выплыли три роскошных лимузина.

За стеклом второго, хмурясь и разглядывая зевак мутным взглядом, сидел он — Джон Грандер.