LitPamiatniki

— Чье прикосновение превратило вашего великого отца в камень? — спросил он. — Вы были там, когда это случилось.

— Я был там, — эхом повторил Эрталон Несс, обвиняюще поворачиваясь к Пазелу. — Я почти забыл. Это был ты!

С реки внизу доносились звуки пения. Эрталон Несс поднял голову.

— Они зовут вас, дитя Божества, — сказал Альяш. — И не сомневайтесь: ваш отец снова будет жить, и, как обещают старые рассказы, вы поплывете ему навстречу, когда он заявит права на свое королевство.

— Ты уплывешь и будешь убит! — крикнул Пазел.

Альяш покачал головой:

— Кто теперь смеется над верой?

Пазел был в отчаянии. С каждым произнесенным словом он все больше убеждался, что Отт или Дрелларек убьют его. Но он просто должен был бороться. Если бы он этого не сделал, эти люди забрали бы все — забрали бы сам Алифрос, — не говоря уже о жизни этого сломленного человека.

— Послушай меня, — взмолился он, беря сына Шаггата за руку. — Ты должен знать, что они ненавидят тебя. Разве они не запирали тебя все эти годы?

— Я думаю, он имеет в виду ваш дворец на Личероге, Ваше Сиятельство, — сказал боцман. — Что касается людей вашего отца, как может любой здравомыслящий человек подумать, что мы желаем им зла? В конце концов, мы спасли их от голода и построили для них это безопасное убежище, когда пять лжекоролей убивали любого человека, присягнувшего вашему отцу и отошедшего на лигу от Гуришала. Хватит этой чепухи, Ваше Сиятельство. Ваши люди ждут.

Сын Шаггата еще раз посмотрел на Пазела. Гримаса ненависти исказила его лицо, и он отдернул руку. Но как только он это сделал, ненависть исчезла, и мужчина выглядел просто потерянным. Его губы дрожали, а глаза с несчастным видом блуждали по камням.

— Мои люди, — сказал он, и в этих двух словах было больше одиночества, чем Пазел когда-либо слышал в любом голосе.

Он позволил Альяшу взять себя за локоть, и они вместе спустились по лестнице.

Глава 24. РЕДАКТОР, ПРИДЕРЖИВАЯСЬ МНЕНИЯ, ЧТО НЕИЗВЕСТНОСТЬ — ЭТО ВУЛЬГАРНАЯ БАНАЛЬНОСТЬ, РАСКРЫВАЕТ КОНЕЦ ИСТОРИИ

Они умерли, один за другим. Все они, порочные и добродетельные, Дреллареки и Диадрелы, их любимые, их враги. Народы, за которые они проливали свою кровь и убивали: те тоже погибли. Некоторые в экстраординарном стиле — столкновение предрассудков и жадности, усиленное военной техникой. Другие были просто похоронены, когда рухнули огромные, ненадежные дворцы, в которых они жили, эти противоречивые дома, построенные из добычи.

Они умерли, видите ли. Что еще могло случиться? Я был свидетелем нескольких смертей, слышал рассказы о других от тех, кто присутствовал; я даже сам внес в итог несколько имен, так что ваш редактор — убийца; это происходит не так редко, как вы думаете. До недавнего времени у меня были товарищи того времени, товарищи по выживанию, люди, в глазах которых загорался определенный свет, когда я говорил о «Чатранде», Нилстоуне или чести клана. Не слишком много. Сегодня вообще никого.

Все это было так давно, целую вечность назад. Многие ли из молодых ученых, окружающих сегодня меня, невоздержанного старого маразматика, верят, что мир Пазела и Таши когда-либо существовал — и что он был таким жестоким, благословенным и невежественным, каким мы его нашли? Никто в этом месте не похож ни на Пазела, ни на Ташу. Почему они должны в них верить? Пока я жив, я являюсь своего рода доказательством — но я, который плыл на «Чатранде» до его последнего часа, с каждым прошедшим годом похожу на себя все меньше и меньше. И, когда я умру, найдутся те, кто остановится на лестнице библиотеки, чтобы посмотреть на мой портрет, и спросит себя, не сошел ли художник с ума.

Что осталось от этих людей? Тех, которых я любил, и тех, которых ненавидел? Ни их лиц (вы должны сами представить им себе), ни их костей (хотя я держу череп Отта на столе в гостиной и иногда разговариваю с ним; он единственный, чья внешность улучшилась), ни их кожи, обуви, зубов, голосов, могил. Даже музеи, в которых собирались артефакты того времени, разрушились, и нет каменных табличек с надписью Здесь стоял музей. Что осталось? Их идеи. Сегодня — когда мир полностью изменился, когда ученые люди начинают утверждать, что у людей никогда не было времени славы, что они никогда не строили великих городов, никогда не приручали Неллурок и не пробовали магию, которая движет звездами — сегодня нам все еще нужны их идеи о достоинстве сознания, о братстве бесстрашных и скептичных, о действенности любви.

Я слышу ваш смех. Молодые ученые тоже смеются и шепчутся: Этот старый призрак наверху стал сентиментальным, смешивая свои воспоминания и сны. Смейтесь, смейтесь. Пусть ваше веселье продлится дольше, чем удар грома, ваша ирония и ваша молодость. В конце концов, у вас останутся идеи — и больше ничего! — и один или двое из вас проведут свою жизнь, честно работая, чтобы помочь лучшим идеям расцвести и вырасти. Мои друзья на «Чатранде» были такими людьми. Вот почему я должен записать их историю, прежде чем уйду.

Мы не кровь, не хрящи, не волосы и не слюна. Мы — идеи, если мы вообще что-то собой представляем. Та часть нас, которая никогда не была по-настоящему живой, — это единственная часть нас, которая не может умереть. А теперь вернемся на Брамиан.

Глава 25. ПИКНИК НА СТЕНЕ

23 фреала 941

132-й день из Этерхорда

Когда в башне забрезжил рассвет, доктор Чедфеллоу наконец-то оказал Пазелу настоящую услугу: он посадил юношу на свою собственную лошадь, подальше от Сандора Отта. Когда мастер-шпион это заметил, он окинул доктора холодным оценивающим взглядом, но ничего не сказал.

Пазелу пришло в голову, что Чедфеллоу, возможно, только что спас ему жизнь, но было почти невозможно испытывать к нему благодарность. Долгое время он мог думать только о том, как в последний раз увидел сына Шаггата, как тот отпустил руку Альяша на грязной поляне под башней и как его поднял на плечи один из нессарим — худой, сильный, покрытый дикими татуировками и совершенно смертоносный. Он снова услышал ужасный боевой клич, который раздался, когда они подняли Эрталона Несса: клич, который добежал до берега реки, перепрыгнул через воду, а затем, подобно фитилю, прожегшему себе путь к фейерверку, вырвался из каждого рта в поселении:

Из искры одной — шторм огня, из матки одной — народ!

Шаггат для нас — правда и месть, которая всех сожжет!

Почувствует гнев его каждый враг и каждый услышит лжец!

Каждый король склонится пред ним, и каждый воин — мертвец!

Все ближе и ближе врата небес в крови их достигнем мы,

За ним мы идем, за ним мы идем, вплоть до часа судьбы!

Песнопение перешло в высокий, яростный кошачий вой, от которого у Пазела встали дыбом волосы на затылке. Отт объяснил, что нессарим позаимствовали этот последний крик у людей-леопардов: те с этим воем нападали на колонию. По его словам, нессарим действительно восхищались мужеством и быстротой людей-леопардов и пытались подражанием выразить свое уважение. Конечной целью Отта было обращение этих племен в культ Шаггата: маловероятно, признал он, но не исключено.

Их второе путешествие вдоль стены было еще более захватывающим, чем первое. Радуга изогнулась дугой над северными горами; пальмы махали своими изумрудными прядями с вершин хребтов; водопад сверкал в лучах утреннего солнца. Но от этой красоты Пазелу стало еще больнее на душе. Он не знал, почему так сильно рисковал ради сумасшедшего, но он прекрасно понимал, что потерпел неудачу. Этот человек пытался мне поверить. Почему он не мог посмотреть правде в глаза?

Он вцепился пальцами в гриву лошади, мысли скользили от тайны к тайне. Наконец они остановились на той, что касалась человека, сидевшего за ним.

— Игнус, — сказал он. — Расскажи мне об обмене пленными там, в Симдже. Откуда ты знаешь, что у них были моя мать и Неда? Ты их видел?

Чедфеллоу напрягся. В течение нескольких минут он вообще ничего не говорил. Затем он сказал:

— Не будь тупым, Пазел. Когда я мог их увидеть? Мой коллега Ахелег поклялся, что они были там, обе, в Симджалла-Сити.

— Когда должен был произойти обмен?

Чедфеллоу вздохнул:

— Утром, на следующий день после свадьбы. Который также оказался днем, когда «Чатранд» и «Джистроллок» чуть не подрались. Когда ты переводил Роузу угрозы.

— А, — сказал Пазел. — Хорошо.

— Да. Хорошо.

Пазел был рад, что доктор не мог видеть его яростных глаз. Неужели Чедфеллоу думает, что у него был выбор? Разве этот человек не заметил, как Пазел исказил слова Роуза, сделал их менее оскорбительными для мзитрини? Его ли вина, что Арунис послал какого-то демона убить Отца Бабкри?

Некоторое время они ехали молча, наблюдая за мышами и ящерицами, убегавшими при приближении лошадей. Затем Чедфеллоу снова заговорил:

— Я вел переговоры об обмене в частном порядке. Я работал над этим три года — с того момента, как услышал о планах на Великий Мир. Я получил приказ о выдаче пленных для обмена, подписанный Его Превосходительством, для вручения начальнику тюрьмы Личерог. Но все это было до того, как я узнал о заговоре Шаггата.

— Не верю ни одному вашему слову, — сказал Пазел, его голос был натянут, как струна. — Вы могли бы покончить с заговором за столом губернатора в Ормаэле. Вместо этого вы отрицали, что Шаггат был на борту. Вы смеялись над нами, говорили, что Арунис не может быть настоящим Арунисом, называли нас кучкой перевозбужденных детей. Вы удерживали нас от разоблачения всей этой гноящейся лжи.

— Я видел, как Шаггата повесили! — рявкнул Чедфеллоу. — Конечно, я не верил, что он вернулся! Кроме того, я был в шоке, как и ты. В шоке от глубины предательства Отта.

— Я думаю, что вы вообще не были в шоке, — сказал Пазел. — Я думаю, вы — все еще часть заговора. Я думаю, что ваша работа с самого начала заключалась в том, чтобы сделать меня полезным для них — меня и мой проклятый богами Дар.

Костяшки пальцев Чедфеллоу, сжимавших поводья, побелели. Он боролся с самим собой:

— Ты видел список имен мзитрини, в тот день?

— Да, — сказал Пазел, вспоминая, как они с Нипсом изучали обрывки пергамента.

— Сколько их у нас на борту?

Пазел заколебался:

— Мзитрини? Ни одного, насколько я...

— Точно, ни одного. Мы их так и не забрали — они все еще гниют на Личероге, если вообще живы. Отт солгал мне, как и всем остальным. Три года переговоров, и, когда настал этот день, у меня не было пленных, которых я мог бы отдать Мзитрину. И чем же тогда, по-твоему, я планировал заплатить за наших пленных?

— Я не знаю, Игнус. Золотом?

— Шаггатом Нессом. Шаггатом, автором восьмидесяти тысяч смертей в Пентархии. Подумай, Пазел: любой мзитрини, достаточно взрослый, чтобы помнить это лицо, отдал бы мне ключи от пяти королевств, лишь бы вонзить нож ему в сердце! Твоя мать и Неда — они были бы ничем, разменной монетой. К этому времени они были бы свободны, Сутиния была бы...

Спазм сотряс его тело. Он выронил поводья из одной руки и схватил Пазела за челюсть:

— Но статуя? Что, во имя молний Рина, я мог сделать со статуей Шаггата Несса? Ты все разрушил, когда превратил его в камень. Ты отнял у них единственную возможность, которая у них была.

Худшая часть дневной жары осталась позади. На этот раз ни дождь, ни шквалы ветра не замедлили их продвижения. Через пять часов они взобрались на изогнутый гребень и увидели маячивший впереди город-крепость.

— Мы вернемся в ваши пещеры к ночи, не так ли, мистер Отт? — спросил Сару́.

— Если только вы не предпочитаете провести ночь на Дрот'уладе, — сказал мастер-шпион. — После крепости нам останется только спуск: это должно помочь опередить дикарей. И, если повезет, эгуар останется сытым, как и прежде.

— Он вовсе не сыт, — пробормотал Пазел, все еще сгорая от несправедливости обвинений доктора.

— Тише! — прошептал Свифт, нервно поглядывая на Отта. — Пазел, ты представляешь опасность для своего собственного здоровья. И еще одно — ты едешь как мешок с картошкой. Зачем, во имя гребаной Преисподней, Отт взял тебя с собой?

— Зачем он взял вас? — парировал Пазел.

— Потому что Сару́ и я, очевидно, отличные наездники. И еще потому, что мы маленькие, и это позволяет лошадям перевозить больше драгоценных камней. Ну вот, теперь каков твой ответ?

Пазел отвел взгляд. Конечно, ответ — его Дар, но он только подслушал несколько криков людей-леопардов. Вероятно, Отт даже сейчас жалеет, что не оставил Пазела на корабле. Может быть, с горечью подумал Пазел, в следующий раз Игнус предложит влить мне в глотку что-нибудь по-настоящему крепкое...

Примерно в двух милях от города они подошли к невысокой седловине холма, и Отт скомандовал привал. Пазел смог разглядеть тройную арку, через которую они прошли накануне. Он содрогнулся при воспоминании о голосе эгуара.

Они спешились, мальчики напоили лошадей и накормили их из торб. Альяш оторвал ломти от темной буханки хлеба и раздал их всем. Это был подарок от нессарим, вместе с двумя сосисками и глиняным кувшином вина: как будто сорокалетнее путешествие Эрталона Несса под их крыло свелось к обмену на продукты питания.

— Злобные ублюдки, эти нессарим! — одобрительно сказал Дрелларек. — Тощие, но кровожадные; я ясно видел это по их лицам. Осмелюсь сказать, они дрались бы как дикие кошки даже против моих турахов.

— У них есть только их вера, ради которой нужно жить, — сказал Отт. — И если вы все еще хотите знать, доктор, мы совершили это путешествие в поддержку их веры. Принесли им знак, глоток магии, который они унесут с собой на войну.

— Войну, которую они могут только проиграть, — сказал Чедфеллоу.

Мастер-шпион кивнул, ухмыляясь.

— Отвлекающий маневр, — сказал Сару́. — Вы построили весь этот город, полный сумасшедших, чтобы отвлечь внимание.

Пазел был ошеломлен, услышав нотку восхищения в голосе смолбоя. Однако его брат Свифт был более осторожен.

— Сын Шаггата был бы сейчас стариком, — сказал он, — если бы он не провел половину своей жизни во сне. Откуда они знают, что это действительно он?

— Они сразу все поняли, — сказал Альяш. — В конце концов, он сын их бога. Они узнали родинку на его локте и татуировки-шедевры — мастера ослепили, когда он закончил мальчиков.

— Тайный Кулак скажет этим бедным дуракам, когда отплывать? — спросил Дрелларек.

Отт покачал головой:

— Они сами себе хозяева. Мы просто позаботимся о том, что это произойдет до того, как сам Шаггат доберется до Гуришала. И когда они отплывут, мы поднимем тревогу в каждом уголке Алифроса. «Нессарим! Возродившиеся нессарим вопят, что их Шаггат тоже возвращается!» Мир услышит это, и очень громко. И тогда мы поможем бедному, неэффективному Белому Флоту их уничтожить.

— Уничтожить! — крикнул Пазел срывающимся голосом. — Вы собираетесь их уничтожить?

— Основную работу сделают мзитрини, — сказал Отт, — но мы потопим один или два корабля — показательно, конечно — и выгоним остальные на линию огня. У них будет свой момент. Они откусят кусочек от флота сиззи. Но это будет банально. Настоящей раной для Черных Тряпок станет унижение. Люди скажут, что прошло сорок лет после войны, а они все еще не могут искоренить культ Шаггата! Лучше всего то, что Пять Королей сами в это поверят. Когда другие наши собаки начнут кусаться, слухи о возвращении Шаггата распространятся по всем Бескоронным Государствам. Сиззи будут повсюду искать источник слухов, а тем временем они удвоят блокаду между Гуришалом и восточными землями. Но они не смогут искоренить этот слух. И каждый раз, когда собака будет вонзать зубы в этого медведя, он будет реагировать с еще бо́льшим отчаянием.

— Отвлекающий маневр, — сказал Альяш. — Ты прав, Сару́, мой мальчик. Но что за отвлекающий маневр! Первый лай, первый вой охотничьей стаи. Пять Королей услышат его и затрепещут.

— А другие собаки? — спросил Чедфеллоу с тихой яростью. — Кто они такие и где прячутся? Неужели они будут принесены в жертву так же хладнокровно, как люди в том поселении?

Отт, улыбаясь, покачал головой:

— Неужели вы хотите лишить меня всех моих сюрпризов, доктор?

— Я бы лишил вас намного бо́льшего.

— Ха! — рассмеялся Сандор Отт. — Моей женщины, например? И моей свободы? Вы попытались сделать и то, и другое, но потерпели неудачу. И даже если бы вы убедили этого никчемного губернатора Ормали заковать меня в кандалы, как вы думаете, сколько бы меня продержали?

— Два дня, — сказал Чедфеллоу. — После этого я бы увидел вас запертым на гауптвахте пакетбота, направляющегося в Этерхорд, с многочисленной охраной. Я заплатил им заранее: охранникам и владельцам этой лодки. У меня было подготовлено письмо для Его Превосходительства, со всем, что я знаю о ваших предательствах. Особенно о том, как вы и эта... — Чедфеллоу проглотил слово, — ...гадюка провели последний год, травя его хорошего друга Эберзама Исика.

Пазел внезапно испугался за Чедфеллоу. Его ярость никуда не делась — Чедфеллоу говорит о предательстве! — но, несмотря ни на что, Пазел чувствовал, что пропадет без этого человека. Разве ты не видишь, чем рискуешь, дурак? хотелось ему крикнуть. Отт, вероятно, убил голыми руками больше людей, чем ты спас во время операций.

Сейчас, однако, Отт выглядел просто удивленным.

— Его Превосходительство отправил бы ваше письмо в огонь. Он довольно хорошо знает о необходимости этой кампании для совершенствования своего владычества. Вы сам, для начала, расходный материал. Что касается его дружбы с Исиком... — Он посмотрел на Альяша и Дрелларека, и внезапно все трое начали смеяться, низко и сильно. Пазел наблюдал за ними, вспоминая, как Ниривиэль насмехался над Ташей. Демоны Ям. Они что-то сделали с адмиралом.

Лицо Чедфеллоу потемнело от ярости.

— А как насчет будущих «необходимостей»? — спросил он. — Сколько пиявок вы прикрепите к телу империи? Прикажете ли вы убить губернаторов территорий? Лорд-адмирала, возможно? Решите ли вы, что сыновья Магада недостойны наследовать корону, и убьете их, как вы убили сыновей императрицы Маисы?

Смех мужчин усилился.

— О, доктор, перестаньте, — сказал Альяш, вытирая слезы с глаз.

— Да, Игнус, остановитесь, — сказал Пазел. — Они того не стоят.

Доктор бросил на него измученный взгляд. И вдруг Пазел вспомнил кое-что, что Чедфеллоу сказал ему много лет назад, о клятве, которую врачи Арквала давали перед присвоением им званий: Я буду защищать жизнь во всей ее красе, даже ценой своей собственной. Неужели Чедфеллоу думает, что слишком много раз нарушал эту клятву?

— Отт убил щенков Маисы! — сказал Дрелларек. — Это бесценно! Почему бы вам не сказать ему правду, мастер Отт?

Отт снова покачал головой:

— Есть вещи, которые я не стану обсуждать с человеком, который пытается заклеймить меня как предателя.

— Ты предатель, — сказал Чедфеллоу, окончательно потеряв над собою контроль. — Ты слабый и жадный, недалекий человек. Ты извратил все, ради чего я жил и чем дорожил больше всего. Я назову твою собаку Сандор Отт: это сам Арквал. Ты натренировал его с жестокостью и страхом. Ты сделал его злобным, готовым укусить любого, кто встанет у него на пути.

Смех мастера-шпиона внезапно оборвался. Дрелларек и Альяш замолчали. Отт поднялся на ноги, не сводя глаз с Чедфеллоу.

— Не любого, — сказал он.

Пазел вскочил и схватил Чедфеллоу за руку.

— Пожалуйста, — прошипел он, — не говорите больше ничего.

— Он нам понадобится, Отт, — сказал Альяш, все еще улыбаясь.

— Здесь, на Станции Брамиан, есть полевой хирург, — сказал Сандор Отт. — Он сможет послужить Великому Кораблю, в крайнем случае. Чедфеллоу, ты дважды опорочил меня тем единственным оскорблением, которое я поклялся никогда не выносить. Назови меня предателем еще раз, и ты увидишь, слаб ли я.

— Ты, пре...

Пазел ударил Чедфеллоу так сильно, как только мог. Раздался звук, похожий на треск сломанной ветки, из носа доктора хлынула кровь и он неловко рухнул на землю. Затем Чедфеллоу изумленно уставился на Пазела, даже не пытаясь остановить кровавый поток.

— Заткни свой проклятый рот! — заорал Пазел. — Подождите, мистер Отт, он возьмет свои слова обратно, пожалуйста, пожалуйста, я заставлю его...

Сандор Отт вытащил длинный белый нож. Пазел стоял между ними, широко раскинув руки, умоляя убийцу. В его голосе было что-то от сна; он звучал мягко и далеко, как эхо. Позади него Чедфеллоу поднялся и вытащил свой меч.

— Опустите его, доктор! — засмеялся Дрелларек. — Это треклятое самоубийство, и вы это знаете. Придите в себя и извинитесь, если хотите жить.

— Не будет ли кто-нибудь из вас, — сказал мастер-шпион, — любезен отвести мистера Паткендла в сторону?

Альяш начал подниматься, но Дрелларек отмахнулся от него:

— Дай отдохнуть твоей ноге, пока возможно. Я им займусь.

— Очень мило с твоей стороны, — сказал Альяш.

Турах встал и неуклюже направился к Пазелу. Он не потрудился вытащить клинок. Увидев боевую стойку Пазела, он указал на нее и ухмыльнулся:

— Взгляните на это, мастер Отт. Мне конец!

Пазел отразил его первый удар поднятой рукой, но сила кулака тураха была сокрушительной. Второй удар пришелся ему в живот; третий, в затылок, едва не бросил его на землю. Когда Отт боком приблизился к доктору, небрежно поворачивая нож в руке, Дрелларек схватил Пазела за рубашку и оторвал его от земли. Пазел ударил ногами и попал мужчине в живот. Дрелларек поморщился и ударил его снова.

Чедфеллоу отступал от Отта, подняв меч, тело напряглось, ботинки неуклюже шаркали по камням. Его лицо было застывшим, как маска актера: из тех, что изображают какой-то основной грех, вроде безумия или отчаяния. Отт, однако, выглядел как человек, который избавился от всех забот. Он был старше, но, пока он гнал перед собой Чедфеллоу, к нему удивительным образом вернулась молодость. Расслабленный и грациозный, он сделал танцующий боковой шаг и атаковал.

И тут произошло нечто ужасное и кровавое, которое никто не предвидел. Дрелларек, Отт и Чедфеллоу просто исчезли. Там, где за мгновение до этого стояла группа, была только темнота и вспышка жара. Пазел почувствовал, как его со страшной силой отбросило назад. Когда он приземлился, верхняя часть его тела свисала с края стены, а у его ног лежала визжащая лошадь. Животное вскочило на ноги, и Пазел, ослепший от боли и скользящий навстречу смерти, взмахнул руками и ухватился за стремя. С обезумевшими от ужаса глазами, лошадь крутанулась на задних ногах, оттаскивая Пазела от пропасти, даже когда собственные передние ноги животного соскользнули с края. Пазел мог только отпустить стремя, и через несколько мгновений лошадь врезалась в деревья внизу. Затем он почувствовал жар на затылке и обернулся.

Над ним стоял эгуар. Его раскаленные добела глаза сверкали на темной крокодильей голове. Пазел схватился за горло, задыхаясь, из его глаз потекли слезы. Он был внутри кокона из паров, и запах был похож на кислоту, брошенную на раскаленные угли; мысленно он поразился, что еще не умер.

Но Дрелларек был мертв. Изо рта существа свисало тело тураха, и оно сморщилось, как старая тыква, поджаренная на огне. Слюна эгуара шипела на коже Дрелларека, а вокруг его зубов даже броня мужчины была объята пламенем. Затем существо подняло голову к небу и проглотило тураха, трижды щелчкнув челюстями.

Пазел почувствовал, как к горлу подступает тошнота. Он не мог повернуться спиной к эгуару, поэтому он потащился прочь на руках, спиной вперед, ожидая смерти, ужасной смерти, с каждым царапающим дюймом. Он увидел Свифта и Сару́ на стене позади существа, бегущих к крыше крепости. Затем он посмотрел вниз. Отт и Чедфеллоу неподвижно лежали под ногами эгуара.

О нет. Игнус.

Пазел выполз из паров и лег на бок, его рвало. Глаза эгуара все еще были прикованы к нему, обжигая его разум так же, как пары обжигали его легкие. И тогда существо заговорило.

Пазел опять ожидал урагана — но эгуар, возможно, знал о пределах возможностей Пазела, и тот не столкнулся с тем же потоком смысла, что и раньше. Тем не менее, ему все еще казалось, что эгуар складывал целые речи в отдельные слова, и, слушая их, Пазел испытывал гротескное ощущение, будто проглатывает еду большими, непрожаренными кусками.

— Я, Ма'татгрил-эгуар-дитя-юга безымянный-лишенный-желаний-безжалостный-все-это-тюрьмы вперед-и-назад воспринимаю их план, их яд, их сообразительность-безумие-разврат-веру, воспринимаю тебя, лишенный-век-без-брони-без-кожи ребенок-мужчина, разум распахнут, вместе с ними, отдельно.

Одно слово, одно сводящее с ума сложное рычание. Пошатываясь, Пазел сумел подняться на ноги и отступить еще на несколько шагов. Он знал, что Дар подскажет ему, как ответить, и отчаянно боролся с желанием попробовать. Слышать язык эгуара человеческими ушами было достаточно плохо; размышления на нем могли свести его с ума.

Он попробовал нечто гораздо более простое: он использовал язык людей- леопардов.

— Почему ты помог мне? — спросил он.

— Оковы уверенности в клетке желания на мертвом островке в морской пене я.

Пазел понял. Он не должен предполагать, что эгуар желал ему добра. И как будто для того, чтобы это подчеркнуть, существо широко открыло пасть и выдохнуло в его направлении, и Пазел почувствовал, как облако пара снова окутало его, но теперь смешанное с какой-то новой желчью или зельем из пищевода зверя. Пар ослабил его, колени подогнулись. Он упал вперед, уставившись на существо, пойманный в ловушку этими раскаленными добела глазами. Затем эгуар заговорил снова, и Пазел начал кричать, как никогда в жизни.

Ему не было больно, но его разум жестоко изнасиловали. Эгуар очистил его разум, как апельсин, и изучил все, что в нем содержалось. Пазел не просто почувствовал себя голым; он почувствовал себя так, как будто кто-то срезал с него кожу, осветил ярким светом его мышцы и жилы и велел танцевать.

Но он не будет танцевать (и эгуар узнал это, узнал раньше Пазела, он знал каждое движение и побуждение души). Зверь искал что-то очень специфическое, и Пазел каким-то образом знал, что он не должен это отдавать. Его ярость от вторжения была обжигающей; он попытался бы убить любого человека, который вторгся бы в него таким образом, он думал как сумасшедший, как ассасин, как Отт.

Эгуара, это, возможно, позабавило. Еще одним словесным тараном он сообщил Пазелу, что уже заглянул в сознание Сандора Отта и что ярость Пазела мало похожа на ярость мастера-шпиона. Затем он предложил Пазелу показать разум убийцы. И, прежде чем Пазел успел отказаться, эгуар показал ему видение.

Подобно паводковой воде, вырвавшейся из плотины, разум Пазела захлестнула история жизни Сандора Отта. Пазел едва мог вынести то, что увидел. Мрачные детские годы в трущобах; женские руки кормили его, а затем шлепали и выкручивали руки; другие дети кричали, ужасные мужчины всегда были в ярости. Захлопнутые двери, разбитые окна, вонь скотного двора в переполненных спальнях, мертвецы, завернутые в изношенные простыни. Переулки, полные бормочущих людей, жертв говорящей лихорадки; они хватали его за лодыжки, и он едва спасался. Эпидемия, сказал кто-то. Телега, набитая нищими, бегущими ночью из города.

Затем изгнание, глинобитная деревушка на склоне песчаного, безлесного холма. Угрозы со стороны скотоводов и знати, владельцев этой бесполезного кусочка земли. Сожженные крыши, замученные родители, старейшина, пронзенный колом и корчащийся на земле. Еще годы скитаний по дорогам, язвы на босых ногах, нищенская миска, привязанная к веревке на поясе. Холодные берега реки, крутые повороты, удары ногами. Вкус испорченного мяса, квашеной капусты, картофельной кожуры, соскобленной ножом с булыжников.

Пазел царапал ногтями собственное лицо.

— Останови это! Останови! — взмолился он. Воспоминания охватывали меньше первого десятилетия жизни Отта.

Эгуар убрал свой коготь с груди Отта, и поток мгновенно прекратился. Мастер-шпион начал стонать и шевелиться. Существо снова приготовилось проникнуть в разум Пазела. И вдруг Пазел понял, чего оно хочет, и понял, какое оружие он может использовать против существа перед ним. Мастер-Слова.

У него осталось два из них, дары Рамачни, слово для укрощения огня и слово, которое «ослепит, чтобы дать новое зрение». Он понятия не имел, что сделает последнее, но он знал, что огненное слово может спасти его, может даже уничтожить этого зверя и его пылающую силу...

Не успел он сформулировать эту мысль, как эгуар тоже ее понял. Со скоростью гремучей змеи он напряг тело и прыгнул. Сильный ветер швырнул Пазела на землю. Затем эгуар и его облако темных паров испарились, и слабость в конечностях исчезла.

Пазел встал на четвереньки. Стена была скользкой от серебристой жижи. Отт и Чедфеллоу лежали и стонали в нескольких ярдах от него. Пазел подполз к доктору и встряхнул его. Глаза Чедфеллоу были открыты, но, казалось, ничего не видели.

— Просыпайся, — сказал Пазел грубым и обожженным голосом.

Из джунглей за северной стороной стены донесся громкий треск. Пазел неловко повернулся, как пьяный. В нескольких сотнях ярдов от него огромные деревья вздрагивали и гнулись. Затем он увидел, как эгуар скользнул своей тушей на чудовищную ветку. Снова блеснули белые глаза — но на этот раз Пазел отвел взгляд раньше, чем стало слишком поздно.

— Дитя Ормаэла, — сказал эгуар.

— Будь ты проклят в Ямах! — закричал Пазел, плача от ярости. — Ты мог говорить как человек все это время?

— В Ямах для меня нет места, — сказал эгуар. — Послушай, смитидор: я знаю, куда ты направляешься, и что тебя там ждет, и что тебе понадобится, чтобы встретиться с этим лицом к лицу.

Пазел заткнул уши. Он не стал бы разговаривать с этим существом, не тогда, когда оно только что съело...

— ...твоего врага, — сказал эгуар, как будто Пазел говорил вслух. — Человека, надеявшегося получить возможность убить тебя. Но я не думаю, что тебе следует умирать, пока, по крайней мере, Камень движется по водам. Не тогда, когда война изо всех сил пытается вылупиться — брыкается, корчится в крови и огне из своей скорлупы. Не раньше, чем ты увидишь чудесный Юг, мир, созданный моими братьями. Радуйся, человек, радуйся отсутствию кожи, своему самопожертвованию, наготе нервов. Радуйтесь прежде всего своим друзьям и братству прежде, чем ты обернешься и обнаружишь, что это воспоминание, сухая оболочка без тепла. Но ты никогда больше не должен отказываться от знания, смитидор. Следующим я бы показал тебе разум доктора.

— Я не хочу видеть... и то, что я увидел в сознании Отта, было отвратительно. Держись подальше, держись подальше, или, клянусь, я использую Слово. — Он снова тряхнул Чедфеллоу. — Очнись, черт бы тебя побрал, мне нужна твоя помощь.

Затем эгуар прошипел последнее слово на своем родном языке, заставив Пазела поморщиться — хотя оно было, по сравнению с предыдущими высказываниями, удивительно кратким:

— Принятие — смертная боль, отрицание — смерть.

С этими словами существо удалилось, продираясь сквозь деревья. Пазел, пошатываясь, поднялся на ноги и зажал уши руками. Он видел, как Альяш бежит к ним вдоль стены. Когда Пазел обернулся, Чедфеллоу сидел, перепачканный слизью и кровью. Его нос был резко повернут вправо.

— Вставай, — сказал Пазел, распаляясь. — Что будет дальше — твоя забота.

— Я понятия не имею, о чем ты говоришь, — сказал Чедфеллоу.

Пазел смотрел доктору в глаза и ждал. Один вдох, два, три. Затем он присел на корточки и крепко зажмурился, когда в его черепе разразился припадок.

Глава 26. ВКУС ИЗМЕНЫ

23 фреала 941

В тот вечер на «Чатранде» друзьям Пазела было трудно сохранять бодрость духа. Высадившаяся группа провела на берегу два дня. Герцил оставался запертым на гауптвахте; Таша, Нипс и Марила сами были практически заключенными, хотя и в более просторных помещениях. Мистер Ускинс нарисовал красную линию на палубе вдоль основания волшебной стены Рамачни и поставил там четырех солдат с приказом никого не впускать и не выпускать без его разрешения. Каждый раз, когда Таша появлялась в дверях, они свирепо смотрели на нее. Они были самыми гордыми солдатами в Алифросе, и не сумели выполнить приказ об аресте шестнадцатилетней девушки.

Мистер Фиффенгурт пришел в каюту в восемь склянок, неся кувшин питьевой воды и тарелку с рагу из свиных ножек и ячменя мистера Теггаца. Он также принес удручающую весть о том, что ялик не вернулся из Брамиана и, по-видимому, не вернется раньше утра.

Квартирмейстер не стал задерживаться, так как на корабле шла шумная подготовка к отплытию.

— Не беспокойтесь о Паткендле, — сказал он, поворачиваясь, чтобы уйти. — Мертвый парень им ни к чему. Может, он им и не нравится, но они позаботятся о его безопасности.

— Меня беспокоит не то, что будут делать они, — сказал Нипс. — Пазел сам может впутаться в неприятности.

Нипс хотел наброситься на рагу, но Таша настояла на том, чтобы сначала провести урок борьбы, несмотря на отсутствие Герцила.

— Забудь о своем желудке, хотя бы раз, — сказала она, пресекая его возражения до того, как они начались, — и бросься на меня изо всех сил. И если мне не покажется, что ты пытаешься меня убить, я дьявольски хорошо покажу тебе, как это делается.

Нипс заколебался, кипя от злости. Затем он проглотил один кусочек рагу, швырнул вилку и ретировался в ванную, чтобы переодеться в свои боевые лохмотья. Таша свистом отправила собак в свою каюту и тоже переоделась, взяла в руку деревянный щит и надела кожаный шейный щиток.

Они отвинтили мебель и придвинули ее к стенам, а также свернули ковер из медвежьей шкуры. Пока Марила тихо читала в углу, а Фелтруп балансировал на спинке ее стула, бормоча и покачиваясь от усталости, Таша и Нипс сражались по всей каюте бальзовыми мечами.

На этот раз Нипс принял ее вызов. Он давно прошел стадию гневных обвинений, устав от того, что оказывался распростертым на земле или символически обезглавленным. Таша не собиралась говорить ему (гордость Нипса не нуждалась в поощрении), но она была поражена его успехами. Он был единственным молодым человеком, которого она когда-либо знала, более вспыльчивым, чем она сама, и все же он был здесь, выжидая своего часа, подстраивая свои движения под ее — и борясь со своим разумом. И во время атаки он стал лучше двигаться: взрывная сила смолбоя смягчилась до чего-то более плавного, что с бо́льшей вероятностью сохранит ему жизнь.

Было почти обидно продолжать выигрывать. Тем не менее, Таша не могла подходить к бою с каким-нибудь другим настроем, кроме как на победу: шестая апофегма напоминала ученикам, что практика — никогда не игра, а прелюдия к моменту, когда жизнь может закончиться.

— Удиви меня, — насмехалась она над ним, бросаясь от одной стороны пиллерса к другой, нанося синяки сначала на его левый бок, а затем на правый, заставляя его отступить. — Сделай то, чего я не видела пятьдесят раз. Устал, ага? Вот когда ты умрешь, коротышка-соллочи. Иди на меня!

Нипс даже не моргнул. Он закрывался от ее оскорблений, отказываясь быть втянутым. Таше это казалось почти чудом.

Наконец она подняла руку и остановила его. Нипс выронил свой деревянный меч и согнулся, задыхаясь, его лицо было похоже на раздавленный помидор. Он нащупал пряжку на своем щите.

— Ты хорошо справился, — признала Таша, шагнув к нему. — Что на этот раз изменило ситуацию?

— Я просто...

Он ударил ее краем своего щита, попав прямо в живот.

— ...представил...

Он бросил ее на землю и притянул к себе, обхватив ее шею сгибом руки.

— ...что ты Раффа, Раффа...

Он выплюнул это имя и неприятно сжал захват. Таша была в ярости — «удивить меня» не означало напасть, когда тренировка закончится — и решила преподать ему урок. Но когда она ткнула его локтем в бок, не слишком нежно, его реакция была совсем не такой, как она ожидала. Вместо того, чтобы согнуться пополам, как согнулась она после удара щитом, Нипс с поразительной силой швырнул их обоих на пол и в то же время еще сильнее сжал ее шею. Гораздо сильнее: Таша вспомнила укус своего ожерелья: рука юноши сдавливала ее трахею с такой же смертоносной силой. Она вцепилась в него и почувствовала, как он дернулся и повернулся, ударив ее лицом о деревянный пол и прижав грудью ее висок. Собаки взвыли за дверью каюты; Марила кричала: «Прекрати это! Прекрати это!», а затем раздался взрыв стекла и воды. Но Нипс не прекратил, и Таша почувствовала, что ее зрение затуманивается. У нее возникло смутное представление о его потном лице с безумными глазами над ее собственным, все еще произносящем это имя одними губами.

А потом, слава всем богам, он отпустил ее — и сам начал кричать. Таша упала на бок и увидела, как Нипс мечется из стороны в сторону. Зубы Фелтрупа сомкнулись на его ухе.

— Отпусти! Отпусти! Черт бы тебя побрал, Фелтруп, ты не в своем уме!

— Нет, он в своем! — крикнула Марила с дальнего конца комнаты.

Таша сдавленно вздохнула, и Нипс резко обернулся. Выражение неописуемого ужаса наполнило его глаза.

— Айя Рин, — прошептал он. — Таша, Таша. Что я наделал?

Десять минут спустя они все вместе — Таша, Марила, Нипс и Фелтруп —развалились на диване. Таша массировала шею, в то время как Фелтруп стряхивал осколки стекла (остатки кувшина с водой, который Марила швырнула в Нипса) — со своего меха и ее рубашки. Марила, прислонившись спиной к коленям Таши, прижимала одну из столовых салфеток Великий Мир к окровавленному уху Нипса. Сам Нипс сидел, свернувшись калачиком, уставившись в никуда. Когда лампа с шипением погасла, они были рады этому; никто из них не мог спокойно смотреть другим в лицо.

— Я почти выпустила собак, — сказала Марила.

— О боги, — сказала Таша, сильно вздрогнув. — Он бы умер. Я потеряла голос, Марила, я не смогла бы их отозвать. Они бы разорвали его на куски.

— Это и пришло мне в голову, — сказала Марила, — когда я услышала, как дверь начала раскалываться.

— Я думаю, одному из вас суждено было умереть, — сказал Фелтруп.

— Нипс, — сказала Таша, дотрагиваясь до него ногой. — Это был не ты.

— Нет, это было я, — тихо ответил Нипс. — В том-то и дело. Это... безумие. Оно пришло изнутри меня.

— Все равно это не твоя вина, — сказала Марила.

— Тогда я хотел бы знать, чья? — спросил Нипс.

— Вот теперь ты задал правильный вопрос, — сказал Фелтруп.

— Тебя каким-то образом околдовали, — сказала Марила, вытирая его ухо. — Я заметила перемену в середине тренировки. Твои глаза стали такими… странными. Я подумала, тебя слишком часто били по голове.

— Таша... — начал Нипс.

Таша резко дернулась; диван содрогнулся и застонал.

— Эта треклятая штука слишком мала, — сказала она. — Если никто не хочет ужинать, я предлагаю всем пойти спать.

Никто не пошевелился.

— Я не хочу спать, — наконец сказал Фелтруп.

— Ты уже несколько дней не спишь, — укоризненно сказала Таша.

— Нипс, — сказала Марила. — Ты все время повторял Раффа, Раффа. Что все это значит? Раффа кто?

Нипс взял салфетку у нее из рук и повернулся лицом к окну. После долгого молчания он выдавил из себя:

— Ундрабаст.

— Ого, — сказала Таша.

— Однажды я немного рассказал Пазелу, — начал Нипса глухим голосом, — как спрыгнул со своего корабля, когда он встал на якорь в Соллочстале, и побежал домой, в свою деревню. И как арквали пришли за мной и поймали меня в тот же день. Но это еще не... самое худшее.

Он посмотрел на них сердито и умоляюще:

— Мой старший брат, Раффа, он спросил их, сколько им будет стоить отпустить меня, пока они все еще слонялись по деревне и пили. Они сказали, что три фунта жемчуга. И Раффа поторговался. Прямо передо мной, как бы подлизываясь, пока, наконец, они не уступили. «Два фунта, потому что он такой маленький, а ты такой надоедливый». Раффа сказал им, что посмотрит, что сможет найти. Арквали сказали, что подождут всего час. Но на самом деле они ждали весь день. Они хотели эти жемчужины больше, чем меня.

Проблема была в том, что Раффа тоже так думал. Он был лучшим ловцом жемчуга в деревне. У него были коробки с ними, спрятанные в коптильне. Он копил на билет до Опалта. Наш кузен вернулся оттуда много лет назад и сказал Раффе, что ему стыдно за нашу пальмовую крышу. Он сказал, что соллочи живут как животные. А вот город Баллитвин был тем местом, где мужчина мог преуспеть.

Нипс замолчал. Таша хотела что-то сказать, но побоялась; внезапно она почувствовала себя обманщицей. Она выросла в особняке на Мейском Холме, в самом сердце величайшего города мира. Она вспомнила, как Сирарис расчесывала ей волосы, рассказывая, что они живут в единственном месте на Алифросе, на которое никто не может смотреть свысока. Почему они не ненавидят меня? подумала она. Почему Пазел не ненавидит меня?

— В тот день Раффа так и не вернулся, — сказал Нипс. — Я думаю, цена была слишком высока.

Марила молча коснулась его руки. Они остались там, неподвижные, прислушиваясь к топоту и крикам людей на других палубах. Фиффенгурт сказал, что работа может продолжаться всю ночь, но для Таши шум был успокаивающим; теплая каюта казалась центром улья. Когда она закрыла глаза, то услышала влажный звук, который был либо поцелуем, либо довольным чавканьем, с которым одна из ее собак плюхнулась на пол. Потом она поняла, что Марила обнимает Нипса. Эта треклятая ведьма, подумала она и заснула.

Фелтруп отодвинулся от дивана, когда Нипс и Марила начали целоваться. Ему было не совсем ясно, почему люди совершали такие поступки — письменные свидетельства сильно различались, — но он знал, что им не очень хотелось, чтобы за ними наблюдали в процессе.

Он подкрался к Сьюзит, которая лежала у двери в ванную.

— Я не буду спать, — сказал он ей.

Язык мастифа обволок его, как теплое влажное полотенце. Фелтруп крепко прижался к ее груди, глядя на затемненную каюту. Он изо всех сил пытался вспомнить сны, пока у него не заболел мозг, и почти ничего не вспомнил: очки, вкус конфет и слова «мятное масло». Он был нервным идиотом. Что могло быть такого ужасного в снах, которые он даже не помнил? В Алифросе был миллион крыс, которые убили бы за ту безопасность, которой он наслаждался.

— Мастер Старгравен, — произнес мягкий насмешливый голос.

Фелтруп вздрогнул. Собака продолжала спать рядом с ним, но как она съежилась! Нет, она была прежней — но он это сделал, уснул, наконец, и теперь все заплатят за его слабость.

Он встал и поправил очки.

Трое молодых людей спали как убитые. Он подошел к дивану и посмотрел на них сверху вниз. Так мирно: голова Нипса покоилась на коленях Марилы. Он увидел, какой ущерб его собственные зубы нанесли уху мальчика, и поморщился. Но он спас жизнь Таше.

Кто же позвал его по имени? Арунис, конечно. В каюте не было никаких признаков присутствия кого-либо еще, но это ненадолго обеспечит ему безопасность. В каждом сне он чувствовал непреодолимое желание идти, покинуть убежище каюты и бродить, пока колдун не найдет его и не начнется пытка.

Сегодняшний вечер не стал исключением: ноги уже вели его к двери большой каюты. Дважды он сворачивал и, пошатываясь, как клоун, возвращался в центр комнаты. Но он не мог усидеть на месте. Я предам их снова. С каждым разом становится все хуже. Я буду причиной их гибели, причиной, по которой Арунис будет править миром.

Внезапно он понял, что нужно делать. Он мог закончить сны так же быстро, как они начались. Но как? Меч? Полный рот битого стекла? Нет, нет — в любом случае, именно так с ним поступал Арунис. Он должен быть быстрее. Фелтруп посмотрел на окна галереи, жалобно взвизгнул и побежал прямо к ним.

Он так до них и не добрался. Между одним шагом и следующим корабль завертелся, как карусель, и вместо того, чтобы влететь в окно, он обнаружил, что распахивает дверь большой каюты.

Свет лампы: турахи все еще на посту. Позади них, такой же невидимый для людей, каким был сам Фелтруп во время их прогулок во сне, стоял Арунис. Глаза мага впились в него, как острия копий. Он согнул палец.

Иди сюда, ты, слабое и колеблющееся отродье канализации.

Зов был ужасно сильным, но Фелтруп, сделав последнее усилие над собой, захлопнул дверь каюты и прислонился к ней. Помогите, подумал он, помогите. На этот раз я действительно сойду с ума.

Затем, очень слабо, он снова услышал голос. Первый голос, тот самый, от которого он очнулся во сне. Он не принадлежал колдуну. Он доносился из спальни адмирала Исика.

Фелтруп оторвался от двери и побежал в спальню, ударившись о сдвинутый стул. Любая опасность была лучше той, что ждала его в коридоре. Он отбросил ногой коврик из медвежьей шкуры, потянулся к ручке двери — и замер. А если это еще один трюк? Что, если Арунис каким-то образом проник сквозь магическую стену так далеко? Что, если открыв дверь, Фелтруп даст возможность чародею пробить их последнюю защиту? Фелтруп съежился. Он вдруг почувствовал себя действительно очень похожим на крысу.

— Поверни ручку, — сказал голос, почти слишком тихо, чтобы быть услышанным.

Фелтруп повернул ручку, наполовину ожидая, что какой-нибудь ужас вырвется из комнаты, в мгновение ока растерзает его спящих друзей и положит конец их многомесячной борьбе. Ничего подобного не произошло: в комнате была только пыль и мебель, оставленная Исиком. Большая кровать, два комода, столик с драгоценностями Сирарис, туалетное зеркало, манекен, задрапированный в замысловатое платье: возможно, эта порочная женщина планировала надеть его на Симдже.

— Сюда, парень, быстрее.

Голос зазвучал громче, и внезапно Фелтруп узнал его и завизжал от радости. Он ворвался в комнату, теперь боясь только проснуться, и закричал:

— Где вы, где вы?

— Зеркало, Фелтруп. Стряхни с него пыль.

Фелтруп посмотрел в зеркало. Оно было наклонено к потолку, и пыль серой шкурой лежала на стекле. Он приложил свой шелковый рукав к зеркалу и вытер его начисто.

В зеркале не было никакого отражения. Вместо этого он обнаружил, что смотрит в темную и захламленную каменную комнату. У него сложилось впечатление о часах и телескопах, астролябиях и сферах из дымчатого стекла, заледенелом окне и лампах, отбрасывавших на пол сгустки кружащегося света.

Но все это он видел лишь краешком сознания, потому что прямо перед ним стоял высокий мужчина в плаще цвета морской волны. Совершенно лысый мужчина, но у него была густая белая борода и огромные брови-щеточки, а под ними — бездонные темные глаза.

— Это вы? — спросил Фелтруп, чувствуя, как к горлу подступает комок. — Такой, какой вы на самом деле?

— Правильно в первом случае, неправильно во втором, — ответил мужчина. — На самом деле я удивлен, что человек с таким богатым воображением, как у тебя, все еще цепляется за понятие реальности. Теперь отойди в сторону — вот и все.

Старик повернулся и пошел прочь, вглубь каменного зала. Когда двадцать футов отделяли его от Фелтрупа, он снова повернулся, а затем побежал с легкостью гораздо более молодого человека прямо к поверхности зеркала. В последний момент он прыгнул головой вперед — и Рамачни Фремкен в виде черной норки влетел в спальню, как в открытую дверь. Это был маг, каким его знал Фелтруп: тот, кто не дал ему утонуть, убил флешанков и научил Пазела Мастер-Слову, которое превратило Шаггата в камень. Тот, одно имя которого вызывало страх в глазах Аруниса, как бы чародей ни пытался это скрыть. Он приземлился в облаке пыли на кровать Исика. Фелтруп опустился на колени рядом с ним, чихнул и разрыдался.

— Прекрати это, немедленно, — сказал Рамачни. — В чем дело, Фелтруп, клянусь Алифросом? Мы встречаемся при лучших обстоятельствах, чем раньше, верно?

— О нет, Мастер, вовсе нет.

Рамачни вскочил с кровати и исчез в большой каюте. Фелтруп бросился за ним, все еще плача, хотя и не мог бы точно сказать, почему. Он нашел мага на подлокотнике дивана, смотрящим вниз на трех спящих молодых людей.

— Какими безмятежными они выглядят, — сказал Рамачни, повторяя предыдущую мысль Фелтрупа. — И как удачно, что твоя сон-форма так прекрасна. Но посмотри, что ты сделал с собой сегодня вечером, моя дорогая крыса! Некоторые превращают себя в воинов, ангелов или королей. Ты стал библиотекарем.

— Не только сегодня вечером, м'лорд. Это форма, которую я принимаю в каждом сне.

— В каждом сне? — спросил Рамачни, с удивлением поворачиваясь к нему. — Над эти стоит поразмыслить, когда у меня будет минутка. Но разве ты не можешь стоять спокойно, Фелтруп? Почему ты все время направляешься к двери?

Фелтруп усилием воли сдержал себя и со стыдом опустил голову:

— Арунис меня зовет. Он никогда не останавливается. У него ужасная власть надо мной, и он использует меня против наших друзей.

— Это мы еще посмотрим, — сказал Рамачни с ноткой раздражения.

— Милорд! — сказал Фелтруп, потирая подбородок обеими руками — самый крысиный жест. — Разве вы не говорили, что в этом мире Арунис сильнее вас, что, путешествуя сюда, вы оставляете бо́льшую часть своей силы позади?

— Верно, — сказал Рамачни, — хотя, когда я в следующий раз приду в Алифрос, это будет с силой, которую ты никогда не видел. Но сегодня вечером, Фелтруп, единственный путешественник — это ты. Когда начался твой сон, ты покинул знакомый тебе Алифрос и пришел сюда, в сон-Алифрос, лишь малая часть которого была создана твоим разумом. Мы с Арунисом уже были здесь, ибо сны существуют на территории, на которой маг находится всегда.

— Арунис стоит прямо за вашей волшебной стеной.

Рамачни покачал головой:

— Я эту стену не делал.

— Не делали! — воскликнул Фелтруп. — Значит, на борту есть какой-то другой маг, который желает нам добра?

— Возможно, — сказал Рамачни, с любопытством оглядывая большую каюту. — Но вот что я могу сказать наверняка: заклинание, создавшее магическую стену, было произнесено задолго до того, как «Чатранд» покинул Этерхорд — фактически, за много лет до этого. Как хитро оно, должно быть, было спрятано, чтобы я не смог его обнаружить! Интересно, будут ли еще такие сюрпризы, и все ли они окажутся такими полезными.

Внезапно он повернулся и понюхал воздух. Затем он перескочил через комнату на стол, где подозрительно уставился на рагу из свиных ножек.

— Не ешь этого, — сказал он. — Кто-то помимо мистера Теггаца приложил к нему руку. В нем есть привкус магии — темной магии, как ты понимаешь. Всего лишь отдаленное послевкусие, не столь очевидное, как проклятие или зелье. Но мы не должны рисковать.

Фелтруп сжал руки в кулаки и уставился на них так, как будто никогда не видел ничего более впечатляющего. Затем он взял рагу, пересек комнату, подошел к окну и выбросил блюдо за борт.

Однако, как только он закрыл окно, сомнение вернулось на его лицо.

— В моем первом сне Арунис бросил Снирагу в море, — сказал он, — но кошка все еще на борту. Мои сны ничего не меняют, верно? Когда я проснусь, это блюдо снова будет на столе. И мое бодрствующее я ничего не запомнит из того, что происходит в этих снах. Я не смогу предупредить их, Рамачни.

— Не будь так уверен, парень. Твои сны, безусловно, меняют тебя. Я слышу усталость в твоем голосе: ты боролся за саму свою душу. В любом случае, ты должен попробовать. Что бы ни было в этой еде, оно было положено туда с самым черным умыслом.

Фелтруп подпрыгнул, вспомнив.

— Нипс откусил кусочек! — сказал он. — Вскоре он сошел с ума и попытался убить леди Ташу. И почти сумел.

Рамачни поднял глаза от стола. Теперь на гнев в его глазах было страшно смотреть.

— Пришло время, Фелтруп. Ты воззвал о помощи, и я здесь, чтобы ее оказать. Давай пойдем и посмотрим на чародея.

Фелтруп сглотнул и поправил очки на носу. Рамачни спрыгнул на пол, снова подошел к дивану и подполз к плечу Таши. Его розовый язычок один раз коснулся ее лба; затем он повернулся и снова осмотрел комнату. Его взгляд остановился на коврике из медвежьей шкуры. На его лице появилось выражение удовлетворения.

— Как ты смеешь заставлять меня ждать.

Чародей ждал сразу за красной полосой, его рот искривился от гнева. Четверо турахов прислонились к стенам. Арунис наблюдал, как худой мужчина в очках вышел из каюты Исиков, не закрыв за собой дверь.

— Значит, теперь ты можешь сопротивляться моему призыву? Что ж, после сегодняшней ночи ты пожалеешь, что вообще пытался, ты, искалеченное трехногое отродье, жалкая пародия на крысу. Иди сюда!

Худой человек не торопился, но, наконец, он добрался до волшебной стены. Однако он не сразу переступил через нее. Вместо этого он остановился, его лицо было всего в нескольких дюймах от лица чародея.

— После сегодняшней ночи, — тихо сказал он, — ты пожалеешь, что вторгся в его сны.

— Чьи сны?

— Фелтрупа, ты, дурак.

С этими словами человек в очках протянул руку сквозь стену и схватил Аруниса за шарф. От его прикосновения маг громко ахнул и попытался отстраниться. Но худой человек, крепко держа его, начал петь:

Свет — кошелек, наполненный обманом,

Охотник — ярость с быстрыми ногами

И ночь такая черная, как смерть.

Их подкупить, но что им дать ты можешь?

Проклятие с пинком в сундук уложишь?

Добавишь вкус измены на десерт?

Ты нам достался дорогой ценою,

И даже, может, слишком дорогою,

Но души мы не отдадим в залог.

Да, гордость стоит слишком много злата,

Зато за боль платить ничто не надо.

И ты ее, обманщик старый, получишь нынче впрок.

На последнем слове он выпустил шарф, спрыгнул на палубу и снова превратился в норку. Арунис в ужасе отскочил назад. Но норка на него не напала. Она убежала.

— Что это? — взревел Арунис. — Великий Рамачни, поджавший хвост? Неужели ты можешь сражаться только стишками?

Оглушительный рев заполнил проход позади него.

Арунис развернулся и какое-то мгновение, разинув рот, смотрел на медведя — на огромный коричневый валун, нависший над ним, такой высокий, что его плечо касалось потолка прохода.

— Остановись, Фелтруп! — взвизгнул он. — Я приказываю тебе...

Затем на него обрушилась вся медвежья туша, похожие на шипы когти и зубы разорвали его сон-плоть, как папиросную бумагу, как упаковку на коробке, в которой не было подарка, не было ничего, кроме пустоты и голоса, который выругался и исчез.

Глава 27. ЗАСАДА

24 фреала 941

133-й день из Этерхорда

К тому времени, как они достигли холма, возвышающегося над «Чатрандом», Диадрелу запыхалась, а мужчина рядом с ней задыхался, как гончая. Даже в девять утра жара была невыносимой — особенно на высоте восьми дюймов над бесплодной землей. Над ними кружились морские птицы, неисчислимые: сухая сторона Песчаного Пера была одним огромным гнездом, где чайки, ржанки, альбатросы и крачки соперничали за каждый доступный дюйм гнездового пространства. Птицы, конечно, не собирались сражаться с существами, которые могли оторвать одно из их крыльев взмахом лезвия, но их клевание и пикирование мешали заниматься другими делами. Их крики — возмущенные вопли, гогот, рев, визг — заставили Диадрелу подумать о пытках проклятых.

— Дурацкое поручение, — проворчал мужчина-икшель по имени Стелдак.

Диадрелу прикрыла глаза ладонью. В трехстах футах под ними стояли на якоре «Чатранд» и одномачтовый корабль Сандора Отта, скрытые с трех сторон подковообразным островом.

— Посмотрите туда.

Она указала. Из-за куттера показался ялик «Чатранда». Его парус уже был спущен. На борту Великого Корабля люди готовили шлюпбалки, чтобы принять маленькое суденышко.

Диадрелу достала из кармана короткий монокуляр и поднесла его к глазу. На ялике был Пазел. Она испустила глубокий вздох облегчения. Мальчик пережил еще одно злоключение. Рин знает, что они делали с ним на этот раз.

— На борту нет Эрталона Несса, — сказала она вслух.

Стелдак зашипел сквозь зубы.

— Значит, все так, как я предсказывал, — сказал он. — Они отдали его кому-то на Брамиане, кому-то, кто использует его во зло. Как бы я хотел, чтобы вы закололи их обоих!

В голове Дри промелькнул ответ: Как бы я хотела заколоть тебя. Она закрыла глаза, глубоко пристыженная этой мыслью. Стелдак был изможден, несмотря на то, что последние два месяца его щедро кормили и ухаживали за ним. Он провел годы в клетке в столе Роуза, который вынимал его только во время трапезы — Стелдак проверял еду капитана на наличие яда. Его спасение было триумфом хитрости со стороны ее брата. Но неповиновение Стелдака — он пытался убить Роуза на месте — стоило лорду Талагу жизни.

Он был в бреду, напомнила она себе. Он годами верил, что умрет в этой клетке. Он покаялся и принес клятву клану.

И все же она была рада, что вспомнила о маленькой подзорной трубе, хотя бы для того, чтобы ей было на чем сосредоточиться, кроме Стелдака. Уже звук его дыхания заставил ее стиснуть зубы. Ненависть (так гласит пословица ее народа) была местом, где смерть входила в мир живых, слепым пятном в глазу души. Дри всегда нравилась эта пословица, хотя она и не могла вспомнить, когда в последний раз слышала ее на каком-либо другом языке, кроме своего родного. Было неправильно ненавидеть Стелдака. Но она ненавидела.

— На берегу была смерть — смерть военного. — Она указала на длинную черную ленту, развевающуюся на ветру на верхушке мачты. — Я не вижу Дрелларека, командира турахов. Интересно, это он погиб?

Стелдак пожал плечами.

— Жаль, что не Роуз. Кроме этого, меня это мало интересует. — Он бросился на чайку, которая с хищным воплем улетела прочь. — Пойдемте, Диадрелу. Здесь больше нечего узнавать.

— А как насчет ветров? — спросила она. Стелдак утвержал, что родился в море и прекрасно разбирается в погоде.

— Шторм с северо-востока, — сказал он, рассеянно взглянув на небо. — Эти западные ветры и вполовину не те, что были двенадцать часов назад. Какой-то шторм высасывает из них всю силу. Скоро они обратятся против самих себя, и тогда мы увидим.

— Как скоро?

Взгляд Стелдака скользнул по горизонту:

— После полудня, если вы заставите меня угадать. Но львы Бакру не подчиняются никому, кроме Бакру, а иногда даже и ему. Леди Дри, я хотел бы вернуться к нашему командиру. Возможно, мы ему понадобимся.

— Лорд Таликтрум знает, где мы находимся.

Тем не менее она уступила, и два икшеля начали спускаться с холма. Выбирать дорогу было непросто, и птицы, возбужденные движением, нападали с удвоенным рвением. К тому времени, как они достигли самых высоких кустов острова, они снова запыхались.

Они ощупью пробрались под колючими, истерзанными ветром деревьями торбаль, их ноги по колено утопали в подстилке из мертвого мха и лишайника. Затем начали более легкий спуск под более зеленой порослью. Черное Плечо, выбранное Оттом в качестве последней гавани Великого Корабля в северном мире, имело два лица: выжженный восток, наказываемый восходящим солнцем, и пышный запад, окутанный туманами, которые почти ежедневно приходили с Брамиана. Они перебрались с одной стороны на другую и вскоре смогли утолить жажду капельками воды, прилипшими к кончикам листьев. Снизу звук труб становился все сильнее.

— Вот они, — сказала Диадрелу.

Прямо впереди земля обрывалась расщелиной — словно неровный кусок пирога отрезали от острова до самого моря. На краю пропасти стояли Таликтрум и два других икшеля, глядя вниз на яркие каменные стены. На утесах, как и на вершине холма, гнездились птицы; но здесь это были береговые ласточки: кузины обычных, обитавших в сараях и хозяйственных постройках. Они визжали и препирались; вряд ли это можно было назвать песней. На утесах пестрели их гнезда, сплетенные из травы, покрытые глиной и высушенные до состояния камня. Тысячи птиц прилетали и улетали, похожие на языки темного пламени, принося личинок и насекомых своим птенцам.

Дри подумала, что это похоже на сцену из легенды: стена священных птиц (ласточки были священны для ее народа), грохочущий прибой, а над ними молодой лорд из благородного дома, блистающий в своем собственном ласточка-костюме. Клан владел двумя такими костюмами — сокровища, о которых заботились и чинили на протяжении веков. Но их использовали не только в церемониях: с руками, засунутыми в костяные перчатки, сплавленные с крыльями оперенного плаща, любой достаточно сильный икшель мог летать.

Рядом с ее племянником стояли старый провидец Пачет Гали и его внучка Майетт, настороженная двадцатилетняя девушка с широко раскрытыми глазами, которые, казалось, всегда искали угрозу. Почувствовав их приближение раньше остальных, Майетт приняла боевую стойку, похожую на кошачью, и медленно расслабилась только тогда, когда Дри и Стелдак вышли из-за деревьев.

— Как у нас дела, милорд? — спросил Стелдак, спеша к Таликтруму.

Молодой командир Дома Иксфир ни в малейшей степени не изменил своего взгляда и ответил вовсе не Стелдаку.

— Так не пойдет, — сказал он. — Нет, Пачет, это совсем не годится. Что не так, ты можешь понять, хотя бы это? Трубы? Ласточки? Твоя игра, прости за вопрос?

Старик обернулся. Он выглядел сурово и очень достойно — расчесанная седая борода и густые, как лисьи хвосты, брови. В руках он держал великолепный инструмент: набор черных деревянных свирелей, соединенных золотыми обручами, сверкавшими на солнце.

— Все три, будьте уверены, — сказал Пачет. — У каждой колонии ласточек есть своя собственная музыка, свой собственный почерк и тональность. Трубы не использовались в течение целого поколения. — Он опустил глаза. — И, возможно, у меня нет...

— Умения, которым ты когда-то славился?

Старик резко поднял голову.

— Легких моей юности, — спокойно сказал он. — Это все, что я хотел сказать.

— Очень честно с твоей стороны, Пачет. Но не забывай мой титул.

— Прошу прощения, лорд Таликтрум.

Дри снова почувствовала, как ее обжигает стыд — на этот раз за поведение ее племянника. На глазах у внучки Пашета! Этот икшель играл на твоем празднике рождения, ты, маленький тиран, не говоря уже о твоем отце и моем собственном.

— Мастер Гали, — сказала она, делая шаг вперед, — у вас хватит духу сыграть еще раз?

— Это бесполезно, — сказал Таликтрум. — Птицы глухи к нему. Мы должны подумать о нашем возвращении на корабль.

— Вы совершенно правы, милорд, — сказал Стелдак. — Погода меняется, и, если Брамиан выпустит на нас грозовые тучи, мы вообще не доберемся до корабля.

Дри сделала шаг ближе, указывая:

— Если мы немного пройдем вдоль южного утеса, там будет выступ и звук может быть лучше слышен.

Последовало неловкое молчание. Дри освободили из-под домашнего ареста и доставили на берег именно потому, что она из старых преданий кое-что знала о ласточка-трубах. Но Таликтрум ни на мгновение не хотел забывать, что она больше не командует. Она всего лишь сделала предложение, но принять его означало сыграть роль племянника, а не лорда.

— Пойдем, дедушка, — сказала молодая женщина, с подозрением посмотрев на Дри. — Давай уберем твой инструмент.

Но Таликтрум поднял останавливающую руку:

— Мы сделаем так, как рекомендует моя тетя. Возьми Пашета за руку, Майетт, и осторожно его веди.

Они пробирались гуськом вдоль края утеса. Он учится, подумала Диадрелу. Как и я.

Когда они достигли скального выступа, простой смысл ее предложения стал ясен всем. Скала была ближе к гнездам, и ветер не дул в лицо Пашету. Таликтрум оживился. Он подозвал старика, нетерпеливо махнул Дри и Майетт. «Вы вспугнете птиц, чтоб вы лопнули, отступите!» Затем он широко развел руки, на мгновение замер и махнул ими в сторону старого музыканта. С внезапной болью в сердце Дри поняла, что он имитирует жест ее брата: напыщенный двойной взмах, который говорит певцу или поэту, что тот может продолжать. Она и представить себе не могла, что будет по такому скучать.

Пашет Гали опустился на колени, набрал полные легкие воздуха и заиграл. Музыка не была похожа ни на что другое в икшельской традиции. Это не было мелодией как таковой, и все же там был громкий и мелодичный рефрен. Он не пытался подражать пению птиц, и все же взывал к ним. Это была магия: один из последних осколков магии в коллективной памяти ее народа. Среди икшель только музыканты сохранили какую-либо связь с древними дисциплинами, посредством которых (как говорили) когда-то совершались чудеса. Частью гениальности и дерзости ее брата было то, что он планировал впервые за столетия применить магию икшель на практике.

Но ее брат мертв, Пачет стар, и птицы, казалось, не слышали его.

Они все стояли, прислушиваясь, надеясь. Звук труб соперничал с ветром, прибоем, шумом самих ласточек. Наконец Таликтрум в отчаянии рубанул воздух рукой.

— Хватит, — сказал он. — Побереги дыхание, старик.

Однако Пашет не перестал играть. Вместо этого он медленно поднялся на ноги. Его глаза были широко раскрыты. Таликтрум перевел взгляд с музыканта на скалы и обратно. И тогда Дри поняла, что птицы замолчали.

Остальные стояли так же напряженно, как и она, наблюдая за утесами. Пашет Гали продолжал играть. Внезапно мимо его плеча промелькнула темная тень. В мгновение ока за ней последовали еще две. Казалось, что вся колония птиц стала единым целым. Они темным потоком перелетели через край расщелины и пронеслись среди икшелей, так близко, что Дри почувствовала ласку кончиков крыльев на своих плечах. Пашет повернулся, провожая глазами ласточек. Внезапно его музыка изменилась, и из призыва она превратилась в приказ, резкую и определенную команду.

На этот раз только двадцать или тридцать птиц обратили на него внимание, но и этого было достаточно. Отделившись от стаи, они образовали бегущий круг вокруг икшель. Пачет повысил свою песню на целую октаву, его лицо стало янтарно-красным от напряжения.

Затем птицы набросились на Таликтрума. Они толкались и теснились, наперебой пытаясь схватить какую-нибудь часть его рубашки или леггинсов. Дри подготовила его к этому моменту, рассказав старые предания их Дома и вспомнив то, что передали ей двоюродные бабушки и дяди. Таликтрум поднял руки, как будто готовясь нырнуть, и затем показалось, что он почти ныряет, но вверх, поскольку ласточки быстро понесли его сквозь верхушки деревьев.

— Боги земли и воздуха, — прошептала Диадрелу.

Она услышала его торжествующий смех. Птицы летели, куда он хотел: вверх по склону острова, над котлом волн, вниз в стремительном пике, из которого они едва могли выйти.

Майетт подошла к Диадрелу и схватила ее за руку.

— Мой дедушка устает, — сказала она. — Вы должны сказать своему племяннику, чтобы он спустился.

— Пусть он перестанет играть, когда захочет! — рассмеялся Стелдак. — Наш командир носит ласточка-костюм; если птицы бросят его, он сам прилетит к нам. И он больше не подчиняется Диадрелу, девочка: она была наказана кланом и вышла на свободу по его милости. Айя Рин, посмотри, как они повинуются! Как если бы...

Стелдак так и не закончил свою мысль. Таликтрум и его слуги-ласточки промчались над головой, и молодой лорд провел рукой по четырем фигурам под ним. И прежде чем они успели удивиться этому движению, ласточки закружились вокруг них, черные глаза горели нетерпением, когти вцепились в их одежду.

Они поднялись вместе в объятиях птиц. Стая устремилась вслед за Таликтрумом, который мчался над морем. Мы умрем! подумала Дри. Ибо музыка Пашета прекратилась: он едва мог держаться за свой инструмент, не говоря уже о том, чтобы играть.

Но птицы по-прежнему крепко держали их и по-прежнему летели туда, куда хотел Таликтрум. Он увел их далеко от утеса и высоко в небо. Для Дри, который много раз летал в ласточка-костюме, это был страшный, но волнующий опыт. Для остальных это был чистый ужас. У Стелдака был вид человека в свободном падении, наблюдающего, как его смерть несется к нему. Майетт и Пачет читали молитвы.

Только Таликтрум не испытывал страха: на самом деле, он выглядел наполовину обезумевшим от экстаза. Рыча, он заставил птиц подняться еще выше, пока они не увидели под собой все пять островов Черных Плеч, и изрыгающий дым конус действующего вулкана, и фантастические руины на вершине горы Брамиана со змеевидными стенами, которые исчезали в тумане. Как он это делает? спросила себя Дри. Будут ли они подчиняться ему до тех пор, пока он носит костюм? Затем стая развернулась, и Дри, наконец, увидела страх на лице племянника.

Великая Мать!

На вершине холма, на который они со Стелдаком взобрались час назад, стоял человек. Это был высокий пожилой мужчина с бритой головой, одетый в плащ песочного цвета, перетянутый малиновым поясом. Его руки были высоко подняты, и в одной из них он держал золотой скипетр, увенчанный темным и зазубренным кристаллом. Разъяренные морские птицы кружились вокруг него, опасаясь за свои яйца, и прошло мгновение, прежде чем Дри увидела его лицо и с уверенностью поняла, что видит его не в первый раз.

Мужчина не смотрел в небо; их никто не видел. Когда Таликтрум развернул стаю для очередного захода, Дри достала монокуляр и навела его на человека. Мужчина опустил свой скипетр так, что тот был направлен на «Чатранд», и Дри могла видеть, как его губы шевелятся — что-то поет или произносит заклинание. Мгновение спустя он повернулся и быстро ушел с верхушки холма.

Как он высадился и где его лодка? Дри и представить себе не могла, что такой персонаж все это время находился на борту «Чатранда». Но откуда еще он мог взяться? И где, во имя Девяти Ям, она видела его лицо?

Таликтрум изо всех сил пытался приблизиться к своей тете, но он не мог управлять отдельными птицами и просто посылал их всех зигзагами над островом. «Что нам делать?» — крикнул он голосом икшель, который не мог услышать ни один человек. На мгновение вся его гордость за свое лордство была забыта.

— Земля! — крикнула в ответ Дри. — Низко облети остров и приземляйся! Мы должны вернуться на корабль! Эта магия нам теперь ни к чему!

Таликтрум кивнул, все еще пребывая в шоке. Он обвел рукой круг, и, словно прочитав его мысли, птицы нырнули к Песчаному Перу. Вскоре незнакомец больше не мог их видеть — их от него отделяли деревья и холм.

И тут Майетт закричала, как ребенок, и указала на западное море.

К ним мчался военный корабль, огибая южный берег Брамиана. Дри снова поднесла монокуляр к глазу: хищный корабль, огромный и гладкий, с семью падающими звездами на носу и корпусом, выкрашенным в белый как снег цвет. Блодмел Мзитрина! Не более чем в двенадцати милях отсюда. И, конечно, он несся сюда не ради них — на таком расстоянии не было видно ничего такого маленького, как икшель, — а скорее ради «Чатранда», ничего не подозревающего «Чатранда», все еще пришвартованного на слепой стороне острова.

Жесты Таликтрума стали неистовыми и грубыми. Опасаясь быть замеченным человеком наверху, он погнал стаю так низко, что несколько незадачливых птиц на полном ходу влетели на гребень волны и мгновенно погибли. Затем в поле зрения появился утес для гнездования, и он так резко повернул, что птицы Майетт едва ее не отпустили. Их посадка была, мягко говоря, не мягкой. Дри и Стелдака швырнуло на стволы деревьев. Старый Пашет приземлился с гримасой боли, но он продолжал бережно держать в руках свой инструмент.

Таликтрум подбежал к Диадрелу:

— Вставай, тетя, нам нужно подумать! Это блодмел, так?

Дри с трудом поднялась на ноги.

— Не просто какой-нибудь блодмел, — сказала она. — Это «Джистроллок», Белый Жнец. И он не может быть здесь случайно.

— Но, возможно, они все еще уважают новый мир? — спросил Пашет Гали.

— Да, и они проделали весь этот путь, чтобы пригласить нас на игру передай-сандалию, — едко сказал Таликтрум.

— Молчи, старый дурак, — рявкнул Стелдак, — и дай Его Светлости подумать. — Таликтрум вытащил большой сверток из-под сугроба листвы. Это был другой ласточка-костюм, который они спрятали час назад. Таликтрум грубо вырвал костюм из дорожного мешка.

Диадрелу покачала головой:

— Нет, Пашет, они зашли слишком далеко для любой задачи, кроме убийства. Они обвиняют нас в смерти своего старейшины, и, действительно, Арунис послал инкуба в их святилище.

— Сколько у нас времени? — спросил Таликтрум.

— Если ветер не посвежеет? — спросил Стелдак. — Возможно, минут сорок, милорд.

— Тот старый гигант на вершине холма в сговоре с ними, так? — спросил Таликтрум. — Каким-то образом я знаю его лицо.

— Он сфванцкор, — сказала Диадрелу. — Наконец-то это вернулось ко мне. Он был на борту «Джистроллока», когда тот подошел к нам в Симдже. И я бы предположила, что он держит жезл, который Арунис назвал Скипетром Сатека — и за которым он послал инкуба. Но сейчас не время для предположений. Ты должен немедленно лететь на корабль, Таликтрум, и взять с собой Пачета.

— И что потом, тетя? Эти дьяволы собираются его потопить!

Голос Таликтрума прозвучал пронзительно. Дри в ужасе уставилась на него: у него был вид загнанного в угол животного. У нее было множество опасений по поводу роли ее племянника в качестве лидера клана, но паралич перед лицом опасности был чем-то, чего она никогда не представляла.

— «Джистроллок» ужасный враг, — осторожно сказала она, — но «Чатранд» не беззащитен, и он почти вдвое больше. Иди, Таликтрум. Проводи Пашета в целости и сохранности до Ночной Деревни, а затем предупреди людей.

— Конечно! — засмеялся Таликтрум. — Какого еще совета я должен ожидать от тебя? Поговори с гигантами, доверься им, прими их! Пусть они решают нашу судьбу!

— Если ты не хочешь этого делать, — сказала Диадрелу, — дай мне другой костюм, и я это сделаю сама.

— Теперь вы верите мне, милорд? — внезапно спросила Майетт, не сводя глаз с Диадрелу. — Я предупреждала вас, что она попытается занять ваше место.

— Чепуха, дитя, — сказал Пашет Гали.

— Диадрелу здесь не при делах, — сказал Стелдак. — Что это она советует? Ворваться на корабль, подняв тревогу? Это навлечет гибель на наш клан, что бы ни последовало. Если «Чатранд» действительно сбежит, то, когда корабль окажется вне опасности, Роуз первым делом уничтожит нас всех.

— Безумие, — прошептал Таликтрум.

— Да, племянник, так оно и есть, — сказала Диадрелу. — Пока мы тут препираемся, они приближаются. Если мы не будем действовать, наши люди будут мертвы к полудню. Но я никогда не предлагала отказаться от секретности. Иди в каюту Исиков и предупреди Герцила, Ташу, Нипса Ундрабуста или даже разбуженную крысу. Они смогут поднять тревогу вместо нас.

Таликтрум все еще колебался. Дри замолчала: все факты были высказаны; он либо встанет лицом к лицу с делом, стоящим перед ним, либо нет. А ты, Диадрелу Таммарикен? Встанешь ли ты лицом к лицу с тем, что должно быть сделано, если его воля сломается?

— Они не могут видеть «Джистроллок», — сказала Майетт, — и не поверят бредням толяссца или девушки Исик, не говоря уже о крысе.

— Они все еще стоят на якоре, — сказал Стелдак. — На легком якоре, но на то, чтобы его поднять, уйдет больше часа. И если «Джистроллок» поймает их в бухте, они будут полностью уничтожены.

— Тогда наша миссия провалена, — сказал Таликтрум хриплым от отчаяния голосом.

Пока остальные смотрели на него, потеряв дар речи, Дри изучала почву между своим племянником и скалой.

— Мы действительно можем забить тревогу, — продолжил Таликтрум, — но это должно быть нечто большее. Пашет Гали, ты должен снова сыграть птицам. То, на что надеялся мой отец в Убежище-За-Морем, должно произойти сейчас, в эту самую минуту. Мы должны покинуть корабль.

— Лорд-Командир, — сказал старик, побледнев, — я не знаю, справятся ли мои навыки с такой задачей! Нас так много — и птицы прислушались ко мне только один раз из всех моих попыток.

— Я думаю, они будут слушаться меня, — сказал Таликтрум, — как только ты произнесешь свое заклинание.

— Они должны принести нас… сюда? — ошеломленно спросил Стелдак. — На этот необитаемый остров, в этот дом птиц?

— Здесь лучше, чем на дне моря, — сказал Таликтрум. — А позже ласточки смогут доставить нас на Брамиан, по нескольку икшелей за раз. Мы можем отстроить там наш Дом и обрести хоть какой-то покой, и однажды наши дети смогут попробовать снова.

— Сейчас разгар дня, — сказала Диадрелу, — а переход в Убежище должен был бы совершиться под покровом темноты. Скольких убьют люди, когда наш народ устремится на верхнюю палубу?

— Не всех, — сказал Таликтрум, — и это главное.

— А как же мечта твоего отца, за которую он отдал свою жизнь?

— Он отдал жизнь, чтобы спасти Стелдака от кошки, — сказал Таликтрум. — Что касается мечты и снов... пришло время проснуться. Но провидение благоволит нам в одном отношении — если бы мы не сошли на берег, мы бы ничего не знали об опасности, как и гиганты, и вскоре погибли бы вместе с ними. Даже ты, тетя, не могла бы предпочесть такую судьбу.

Их взгляды встретились, леди и молодой лорд, старый командир и ее замена. Тогда Дри закрыла глаза, вознесла молитву Матери-Небу и прыгнула на него.

Таликтрум обладал инстинктами если не лидера, то воина. Он сделал стремительный шаг в сторону, и удар Дри прошел бы мимо — если бы она попыталась нанести его. Но ее племянник не был целью: она охотилась за другим ласточка-костюмом, поэтому схватила руку, которую Таликтрум поднял, чтобы блокировать удар, и в долю секунды вырвала костюм из его руки.

Реакция Таликтрума была именно такой, на какую она надеялась: молодой икшель ожидал прямой атаки и стремился увеличить дистанцию между ними, чтобы она не воспользовалась своим преимуществом. Когда Дри развернулась в противоположном направлении, между ними внезапно оказался ярд — все пространство в мире для боевого танцора.

Второй прыжок — и она оказалась между Пашетом и его внучкой. Майетт была быстра, как паук: она выхватила нож и рассекла воздух перед собой, и Дри почувствовала ветер от лезвия, когда изогнулась под ударом. Времени парировать не было: она как можно мягче ударила локтем по Пашету, схватила свирели и откатилась за пределы досягаемости следующего удара девушки.

Она вышла из переката, расставив ноги, увидела вспышку опускающегося ножа и нанесла блокирующий удар, почти достаточно сильный, чтобы раздробить предплечье Майетт. Нож вылетел из руки девушки; на мгновение она, казалось, застыла от боли. В это мгновение Дри схватила ее за руку и пояс и швырнула на Стелдака, который бочком приближался к ней.

Тень. Дри метнулась в сторону, и меч Таликтрума вонзился в землю там, где она стояла мгновением раньше. Боги наверху, он обнажил меч против своей семьи!

Шок от того, что она чуть не умерла от рук того, кого держала на руках младенцем — и кто был одет в древний перо-костюм, как великий прорицатель, — едва не стоил ей жизни. Таликтрум был смертельно серьезен: он выдернул клинок из земли и сделал восходящий выпад. Дри, имея свободное пространство, уклонилась от удара, но потеряла равновесие, и когда лезвие опустилось в третий раз, оно промахнулось мимо ее груди всего на дюйм. Чтобы уклониться от этого удара, ей пришлось выгнуться чуть ли не параллельно земле, и Таликтрум смог выбить из-под нее правую ногу, отбросив ее назад на свой клинок.

Она знала не хуже любого живого бойца, как превратить неудачу в преимущество. Но она снова заколебалась: на этот раз на грани того, чтобы нанести сокрушительный удар ногой в лицо своему племяннику. Она знала звук сломанной шеи и не могла жить со звуком его внутри себя, с осознанием того, что она нанесла смертельный удар. Затем Таликтрум выдернул свой меч из-под нее, и в этот момент острие клинка нанесло диагональную рану на ее спине.

Потом Дри не могла вспомнить, что она сделала дальше. Она только знала (в мыслях, слишком быстрых для слов), что она должна быть быстрее, чем ее пролитая кровь. Она не видела своей собственной атаки или того, как она мгновенно свалила Таликтрума; только боль в одной ноге и одном кулаке подсказала ей, что́ она использовала, чтобы сбить его с ног. Она стояла; он лежал, извиваясь в листьях, оглушенный, но не смертельно раненный, меч, который пролил ее кровь, все еще был сжат в его руке.

Она повернулась и побежала прямо по краю утеса, на ходу натягивая ласточка-костюм. Позади нее Стелдак выл: «Лорд Таликтрум! Убийство! Цареубийца!» И Майетт пустилась в погоню. Дри бежала так близко к обрыву, что земля и листья осыпались с каждым шагом. Как кровоточила спина! Древний плащ был осквернен навсегда, и как их потомки будут говорить о той, чья кровь запятнала одежду? Героиня, предательница, дура?

Она споткнулась. Ее плечо коснулось края утеса, а затем она начала падать, вращаясь, кипящие волны понеслись ей навстречу. Она закрыла глаза, вытянула руки и сунула ладони в перчатки, сплавленные с костями крыльев. И взлетела.

— Что вы имеете в виду, отказывается? — спросил Нипс.

— Я имею в виду, что он отказывается — он категорически не хочет приближаться к ней, — сказал Фиффенгурт, многозначительно взглянув на каюту Таши. Она отступила туда задолго до восхода солнца вместе с Фелтрупом и своими собаками и отвечала на их стук только раздраженным ворчанием. Однако приглушенный голос Фелтрупа звучал все громче и громче, как будто он произносил бесконечную речь.

Квартирмейстер вошел в каюту и закрыл за собой дверь. Он выглядел обеспокоенным и угрюмым:

— На самом деле, Паткендл не хочет никого из вас видеть. Он попросил, чтобы его гамак принесли в средний отсек на жилой палубе. Он говорит, что там он будет в такой же безопасности, как и в этой каюте, потому что вокруг всегда сотни моряков. И, конечно, ни одна женщина не может ступить туда ногой. Я не думаю, что он в здравом уме, Ундрабаст, если хочешь знать правду. Он говорит, что Альяш — мзитрини! И еще он говорит, что видел, как съели Дрелларека.

— Может быть, Пазела ударили по голове? — здраво предположила Марила.

Фиффенгурт покачал головой.

— Он выглядит так, словно боролся со змеями на дне Ям. И это еще не все, клянусь Рином. — Он понизил голос, хотя они были совершенно одни. — Паткендл говорит, что у Роуза на предплечье выжжен волк. Как тебе такое, парень? Роуз несет на себе ту же метку, что и ты, Паткендл, Таша и мистер Герцил. Означает ли это то, о чем я сейчас думаю, — что капитан должен нам помочь?

Глаза Нипса расширились от недоверия.

— Пазел, должно быть, ошибается, — сказал он. — Он увидел какой-то другой шрам на руке Роуза и его понесло.

— Я уверен, что ты прав, Ундрабаст, — с беспокойством сказал Фиффенгурт.

— Повесьте этого дурака, он невозможен! — взорвался Нипс. — Исчез на три дня Рин-знает-зачем на Брамиане, и даже не может заставить себя сказать: «Привет, я выжил».

— Очевидно, что не может, — сказала Марила.

Нипс впился в нее взглядом:

— Что-нибудь еще для тебя очевидно?

Марила твердо кивнула и начала считать на пальцах:

— Пазел на самом деле не будет в безопасности на жилой палубе, потому что там полно жестоких мужчин. И вся эта болтовня Фелтрупа — он точно так же болтал прошлой ночью. Он читает ей из Полилекса, Нипс. И Таша, должно быть, попросила его об этом, потому что, иначе, кто мог бы с этим мириться? И Роуз еще не заключил тебя в тюрьму — он думает, что ты будешь ему полезен, точно так же, как Пазел, должно быть, был полезен на Брамиане.

— Кончила? — требовательно спросил Нипс.

— Нет, — сказала Марила. — Очевидно, что вы с Пазелом поссорились перед его отъездом — ты злишься всякий раз, когда его упоминают. И еще одно: с тех пор, как Рамачни ушел, мы не выиграли ни одной битвы, если не считать того, что случилось на Ребре Дхолы. В основном мы сражались просто за то, чтобы остаться в живых. Мы… проигрываем, и наши враги сильнее, чем когда-либо.

Фиффенгурт вздохнул и потеребил бороду.

— В последней части я уверен, — сказал он. — Но на Брамиане они получили страшный удар: сержант Дрелларек встретил свою смерть каким-то ужасным образом, который никто не хочет объяснять.

Дверь Таши со скрипом отворилась. Там стояла она, перепачканная, с дикими глазами, между своими собаками:

— Где Пазел?

Неловкое молчание. Нипс и Фиффенгурт искоса взглянули друг на друга, как будто каждый надеялся, что другой заговорит первым.

Марила пришла им на помощь:

— Он злится на нас — во всяком случае, на вас двоих. Он и Нипс подрались...

— Что? — воскликнула Таша.

— ...и Пазел злится на тебя за то, что ты поцеловал Фулбрича...

— Что? — теперь уже крикнул Нипс. — Таша, ты поцеловала этого балбеса со змеиным языком? Этого дворцового подхалима?

Таша выглядела готовой ударить его:

— Ты ничего не знаешь о Грейсане. Он не больший подхалим, чем ты, он работал ради того, что у него есть...

— Ага, — едко рассмеялся Нипс. — Не сомневаюсь, что он зарабатывает свое жалованье. Просто не представлял, что ему будешь платить ты.

— Ты, свинья! — Таша сделала шаг к Нипсу. — Ты и Пазела пытался задушить?

— Вы что, оба тронулись умом? — крикнул Фиффенгурт, вставая между ними. — Я никогда не видел такой пары зверей! Хватит, хватит, или, клянусь Ночными Богами, вы будете обходиться без помощи этого старика!

Его ярость пристыдила их всех и заставила замолчать. Фиффенгурт глубоко вздохнул:

— Вот так гораздо лучше. Итак...

Испуганный визг его прервал. Это был Фелтруп, все еще находившийся в каюте Таши. Они ворвались в комнату и увидели крысу на кровати, глаза прикованы к единственному приоткрытому иллюминатору, на подоконник которого рухнуло что-то, что они сначала приняли за раненую птицу. Но затем птица поднялась на дрожащих человеческих ногах.

— Это Диадрелу! — воскликнула Таша, подскакивая к ней. — Ее ударили ножом!

Она осторожно подняла женщину-икшель с подоконника.

— Костюм, не повредите костюм! — ахнула Диадрелу.

— Дьявол забери этот костюм! — сказал Фелтруп. — Где ваша рана, Диадрелу?

— Лорд Рин! — воскликнул Фиффенгурт. — Это ползун!

Дри посмотрела на него острыми медными глазами.

— Положи это, Таша! — крикнул Фиффенгурт. — Они хуже скорпионов! Поверь мне, я знаю!

— Он расскажет? — тихо спросила Диадрелу.

— Расскажу ли я? — воскликнул Фиффенгурт. — Можешь поспорить на свою кровь, пускающую корабли на дно, что я расскажу!

— Нет, ты этого не сделаешь! — закричали Нипс и Таша вместе.

Фиффенгурт переводил взгляд с одного на другую, как человек, которого окружили незнакомцы в переулке.

— Вы не понимаете, — прошептал он. — Это ползун.

— У нас нет на это времени, — прохрипела Диадрелу.

— У вас спина порезана, ага? — спросил Нипс, пытаясь отодрать костюм от кровавого пятна. Дри впилась ногтями в его большой палец.

— На вас напали, — сказала она.

Предупреждение вырвалось из нее, пока ее кровь лилась на руку Таши: старый священник на острове, Скипетр Сатека, «Джистроллок», несущийся на восток с распущенными парусами. Люди стояли, разинув рты. И снова Таша была первой, кто принял решение.

— Возьми ее, Марила.

Она осторожно передала Диадрелу девушке из Толяссы.

— Что ты собираешься сделать, Таша? — спросил Фелтруп.

— Предупредить Роуза, — сказала она. — Это должна быть я, разве ты не понимаешь?

Не дожидаясь ответа, она вылетела из каюты. Они слышали, как она кричала из коридора:

— Турахи! Роуз хотел, чтобы меня схватили, верно? Вот я, возьмите меня! Я сдаюсь!

Нипс бросился было за ней, но, взглянув на страдание на лице Фиффенгурта, остановился как вкопанный.

— Послушайте, — сказал Нипс, — этому ползуну мы обязаны нашими жизнями. Она спасла меня и Пазела в Крабовых Болотах. И она была той, кто угадал подходящий момент, чтобы превратить Шаггата в камень.

— Тогда она использует тебя, Ундрабаст, — эксплуатирует твою добрую натуру.

— Да ну, — сказал Нипс. — Мою что?

Марила положила Диадрелу на кровать и освободила ее от перо-костюма.

— Нам понадобится врач, — сказала она.

— Нет! — сказала Диадрелу. — Я же сказал тебе, рана неглубокая. Дайте мне ваш нож, мистер Фиффенгурт.

— Ты знаешь, кто я такой!

Диадрелу вздохнула:

— Я также знаю, что «Джистроллок» быстро справится с этим судном, если другие его офицеры будут двигаться вдвое медленнее, чем ты. Ну же, давайте, сделайте это — срежьте с меня рубашку.

В ее манерах не было места скромности: она была солдатом, нуждающимся в помощи.

— Сделайте это! — взвизгнул Фелтруп, хватая квартирмейстера за ногу. Ошеломленный Фиффенгурт вытащил свой шкиперский нож. Он засунул его под пропитанную кровью рубашку и разрезал ее быстрым движением вверх.

Как и любой моряк, достойный этого имени, Фиффенгурт держал свой клинок очень острым. Ткань аккуратно разошлась, и Диадрелу предстала обнаженной по пояс. Квартирмейстер моргнул и опустил глаза. Он никогда не видел более красивой женщины — не женщины, а ползуна, черт бы все это побрал. Она повернулась, чтобы осмотреть себя: ее спина была пунцовой. Длинная диагональная рана пересекала ее плечо.

— Брух, — выругалась она, — я не могу летать. Послушайте меня, умоляю. У нас есть только два ласточка-костюма, и мой племянник носит другой. Он и еще трое наших находятся на Песчаном Пере. Они могут сбежать с острова только передавая оба костюма туда и обратно — принося пустой костюм обратно на остров после каждого путешествия, понимаете? — и это должно произойти до того, как «Чатранд» покинет гавань. Мы не можем пролететь больше полумили без отдыха. Кто-нибудь из моего клана должен немедленно отнести этот костюм обратно в Песчаное Перо.

— Как мы можем это сделать? — спросил Нипс.

— Предоставьте это мне! — сказал Фелтруп, подпрыгивая. — Я знаю, где они! И турахи никогда не поймают эту крысу, даже если очень попытаются! Предоставьте это мне!

И он тоже исчез.

Диадрелу зашипела: Марила обмакнула носовой платок в бренди и промывала рану. Фиффенгурт не позволил бы себе взглянуть на нее снова — или хотя бы раз, просто чтобы подтвердить подозрение. Вот он, клянусь Рином, ему это и не приснилось: волчий шрам, той же формы, что и у других, выжженный на этом удивительном...

— Ты понадобишься им наверху, квартирмейстер, — сказала женщина-ползун, глядя на него через плечо.

Он отвел глаза, покраснев.

— Никогда и мечтать не мог, что однажды увижу такое, — пробормотал он.

Дри рассмеялась, хотя слезы боли текли по ее лицу.

— Оставайся в живых достаточно долго, и ты увидишь все.

Таша нашла капитана в штурманской рубке, он сверял цифры в вахтенном журнале с Элкстемом, большая карта Внешних Островов была развернута на весь стол, свешиваясь дальше до пола. Его стюард преградил ей путь, но она прокричала мимо него:

— Капитан Роуз! Капитан Роуз! На нас напали!

Он посмотрел на нее с угрозой. Затем он неуклюже направился к двери, отмахнувшись от стюарда.

— Как ты смеешь, — прорычал он, наклоняясь над ней.

— Это правда, — сказала она, встретившись с его волчьими глазами. — «Джистроллок» летит прямо на нас, капитан, по другую сторону Песчаного Пера. Он, вероятно, меньше чем в десяти милях отсюда.

Глаза Роуза сверкнули на нее сверху вниз:

— «Джистроллок». Ты в истерике, девочка. Стюард, прикажите охране сопроводить...

— Нет! — сказала Таша, хватая его за куртку. — Он здесь, он последовал за нами! Капитан, ради Рина...

— Молчи, ты, маленькая дура!

Таша ничего не сказала, но посмотрела ему прямо в глаза. Он называл ее так и раньше: в проливе Симджа, когда флешанки штурмовали «Чатранд», оставляя вокруг себя кучи трупов. Лицо Роуза слегка побледнело, и она поняла, что он вспомнил, кто из них был прав.

— Откуда ты это знаешь? — прошептал он.

— Разве это имеет значение? — спросила она. — Посмотрите на меня, капитан. Я знаю.

Их лица были в нескольких дюймах друг от друга. Еще мгновение Роуз сидел, не двигаясь, только его глаза метались туда-сюда, как летучие мыши, и у Таши возникло странное впечатление, что он прислушивается к голосам, отличным от ее собственного. Затем он оттолкнул ее в сторону и выскочил из комнаты, как разъяренный бык.

— ВСЕ ПО МЕСТАМ! ВСЕ ДО ПОСЛЕДНЕГО ЧЕЛОВЕКА ПО МЕСТАМ! ЧЕРНЫЕ ТРЯПКИ В НЕСКОЛЬКИХ МИНУТАХ ОТ НАШЕГО НОСА!

Глава 28. ОХОТА

24 фреала 941

Впервые в своей жизни Фелтруп пересек палубу средь бела дня, не опасаясь людей. Сейчас на него могли только наступить, да и то случайно; крысы были последним, о чем думали матросы и офицеры. Более того, после того, что произошло в каюте Таши, Фелтруп почувствовал, как его охватывает странная, опьяняющая свобода. Когда два матроса, спорившие из-за боевого протокола, заблокировали трап, он пронзительно крикнул: «В сторону, в сторону!», — заставив их отпрыгнуть с его пути. Я напугал их, подумал Фелтруп. Я мог бы быть медведем, судя по тому, как они спрыгнули! Хотя на самом деле они могли бы убить меня одним ударом. Безрассудный, вот подходящее слово. Я безрассудная разбуженная крыса!

Но и крыса с миссией. И только спустившись во мрак спасательной палубы, Фелтруп понял, насколько его миссия опасна. Обычно безлюдная палуба была охвачена таким безумием, какого он никогда не видел. Штормовые фонари кружились в полутьме. Матросы бежали, налетая друг на друга и требуя бежать еще быстрее. Все кричали, однако ж, слова едва можно было разобрать из-за топота по доскам над головой. Не останавливайся, дорогой Фелтруп, беги сейчас, или ты вообще никогда не побежишь.

Так что Фелтруп бежал прямо сквозь эту испуганную толпу, а люди толкали ящики и двигали плечами бочки так быстро, как только могли, закрепляя все, что могло соскользнуть или опрокинуться — Великий Корабль убегал. Это я делаю для Дри. Для леди, которая увидела меня таким, какой я есть на самом деле.

Икшели забились в свою крепость из грузовых ящиков, слыша, как распространяется безумие гигантов, чувствуя дрожь, когда в нескольких ярдах от них были сброшены удерживающие груз доски и прибиты гвоздями к палубе. Молодые воины стояли вооруженные и напряженные; старейшины вздыхали, вспоминая массовые убийства; родители крепко прижимали детей к бокам. Ни один из шестисот не издал ни звука, даже самый маленький: икшели учатся не плакать в первый месяц жизни и никогда больше не делают этого, разве что в полном одиночестве.

Когда они услышали голос крысы, на октаву выше голоса гиганта, они не знали, что делать. Он не был похож на обычную безмозглую крысиную болтовню.

— Действительно, этого не могло быть: в этом было слишком много правды. Вы можете слышать меня, кузены, я знаю, что вы можете. Ваша леди ранена; остальные остались на Песчаном Пере. Будьте бесстрашны сейчас или потеряете их навсегда. Пришлите мне одного — не больше. Только одну храбрую душу, готовую к полету.

Он изо всех сил старался перекричать людей — большинство выкрикивало приказы, несколько восклицали о разбуженной крысе, и все бо́льшее число заявляло, что чудо это или нет, но они затопчут грызуна насмерть, если он не заткнет пасть.

Таша последовала за капитаном вверх по трапу № 5, стиснутая людьми, стремглав несущимися в обоих направлениях. Роузу потребовалась почти целая минута, чтобы поверить ей, подумала она, но команда «Чатранда» поверила ему на слово, не задумываясь.

Они вышли на верхнюю палубу, и она остановилась, ошеломленная. Она думала, что знает, как выглядит корабль в деле, но прошлые чрезвычайные ситуации бледнели перед этим вихрем. У каждого люка вахтенные командиры наставляли своих литаврщиков. Матросы сотнями прыгали к фалам, а между ними на палубе стояли турахи с арбалетами, длинными луками и васктами, метавшими диски из заточенной стали. Такелаж кипел от людей, поднимавшихся наверх, бегавших по рангоуту, бравших паруса на гитовы. Смолбои носились по обоим бортам корабля, высыпая мешки с опилками, чтобы ноги не скользили. Ветроуловители закрыли колпаками, ходовые огни погасили, немногих пассажиров, находившихся в поле зрения, загнали вниз, грузовой люк закрыли непромокаемой тканью, а между вантами натянули большие рулоны сетки, чтобы уберечь людей на палубе от падающих кусков такелажа.

Капитан Роуз направился к средней части корабля.

— Нечетные паруса, мистер Альяш, — воскликнул он тем неутомимым трубным голосом, которым мог общаться часами. — Мистер Фрикс, освободите нас. Ускинс, отправьте команду Берда на карронады, Таннера — вперед по левому борту, и отправьте замену Дрелларека на квартердек, как только его люди будут готовы. Мистер Джонхельм, проследите, чтобы огонь на камбузе был потушен. Леди Оггоск, я прошу вас оставаться в своей каюте.

— Достаточно скоро, Нилус. Сначала я хочу на него взглянуть.

В глазах ведьмы появился возбужденный блеск. Таша знала, что она имела в виду «Джистроллок», но если они увидят блодмел, будучи все еще запертыми в бухте, это будет последнее, что они когда-либо увидят.

После своего первого взрывного крика капитан стал необычайно спокоен. Его голос, когда он повышал его, был оглушительным, но большую часть команд он тихо отдавал своим лейтенантам, которые передавали их, мачта за мачтой, по кораблю. Его лицо было бесстрастным; глаза скользили по команде рассеянным взглядом. Но Ташу, которая видела, как Роуз плевался и злился из-за не туда положенного пера, этот сдержанный Роуз тревожил куда больше, чем ревущий в тысячу глоток.

— Поставьте нам брамсели, мистер Альяш. Но будьте готовы взять их на гитовы в тот момент, когда мы выйдем из-за скалы.

Альяш посмотрел на западный мыс бухты:

— Оппо, сэр. Я слышу этот ветер. Не то чтобы он как-нибудь нам поможет.

— Тем не менее, полные команды на брасы, — сказал Роуз. — Нам придется размахивать парусами, как дамским зонтиком, чтобы выбраться отсюда.

Якорь оставили за бортом: Фрикс и Фегин, орудуя двуручной пилой, несколькими десятками взмахов перерезали толстый как дерево линь. Таша почувствовала внезапный толчок, когда они вырвались на свободу, и повернулась как раз вовремя, чтобы увидеть, как развернулся грот — словно посреди них внезапно выросла белая стена замка. Затем последовали фок и спанкер-парус: паруса с нечетным номером, достаточно далеко друг от друга, чтобы не бороться друг с другом за слабый ветер. Таша подняла глаза еще выше и увидела матросов, ставящих топсели. Верхнее полотнище могло бы поймать ветер, которого не хватало нижним парусам, но придадут ли они все вместе достаточную скорость, чтобы вовремя покинуть бухту? «Чатранд» стоял почти неподвижно между каменными утесами — а «Джистроллок», подгоняемый западным ветром, мчался к ним по открытому морю.

Внезапно слева раздался оглушительный шум, сопровождаемый криками десяти тысяч птиц. Все взгляды обратились к Песчаному Перу. С самой высокой точки острова к небесам поднимался столб алого огня. Он становился все выше и выше, пока не стал напоминать огромное горящее дерево, в то время как вокруг него метались морские птицы, слившись в одну сплошную массу хлопающего ужаса. Многие птицы сталкивались или, потеряв нас собой контроль, летели прямо в огонь, где на мгновение вспыхивали и исчезали.

— Корма и нос, тишина, — прогремел Роуз, перекрывая крики матросов. — Мистер Кут, я хочу, чтобы пожарные шланги были наготове у осушительных насосов.

Он еще говорил, когда горящее дерево моргнуло, задрожало и исчезло. Но дым все еще поднимался с вершины холма, и Таша увидела, что пламя подожгло хрупкий подлесок. Она поморщилась. Все эти треклятые гнезда.

Затем рука Роуза сомкнулась на ее плече.

— Что, во имя Девяти Кругов гребаного Ада, происходит, девочка? — прорычал он так, чтобы услышали только ее уши.

— Я ничего не знаю об этом пламени, — сказала она, отстраняясь от него. — Но на Песчаном Пере есть человек — священник, возможно. У него есть скипетр, принадлежавший старому мзитрини, Отцу. Скипетр Сатека, так его называют. Я не знаю, для чего он нужен.

— И это все?

— Это все, что я знаю, капитан.

Роуз наклонился еще ниже, заслоняя ее от тех, кто толпился на палубе. Хриплым шепотом он спросил:

— Кто из них сказал тебе?

Таша не осмелилась произнести ни слова. Неужели он знает об икшель? Затем Роуз украдкой взглянул вниз, на их ноги, и у Таши похолодела кожа. Рядом с их собственными были другие ноги, другие мужчины, прижавшиеся ближе, словно пытаясь подслушать. Их ботинки были старыми, потрепанными и в темных пятнах. Таша почувствовала ту же головокружительную дезориентацию, которая пришла к ней, когда она открыла Полилекс, то же самое желание убежать.

Роуз бросил на нее понимающий взгляд.

— Ты можешь мне довериться, — сказал он. — Это был капитан Маулой с лицевым тиком? Или старый Левирак с плохими зубами? Или, может быть, Фарсин — тот, у которого изо рта пахнет сырым мясом?

Застыв от изумления, Таша пробормотала:

— Н-нет, сэр. Это был... кто-то другой.

— Не имеет значения. Держи их подальше от меня. Говори все, что хочешь, просто прикажи им держаться на расстоянии. Только если появится Курлстаф, ты выслушаешь каждое его слово и немедленно поделишься им со мной, слышишь?

— Но который из них он? — взмолилась Таша.

— Курлстаф, капитан Курлстаф! — раздраженно сказал Роуз. — Пидор с помадой и накрашенными ногтями! — с этими словами он отпустил ее и заорал, призывая Фиффенгурта, но обнаружил, что квартирмейстер уже у его локтя.

— Это пламя было сигналом для «Джистроллока», капитан, или я негодяй.

— Да, квартирмейстер, — сказал Роуз. Он повернулся вперед и снова прогудел: — Тактическую группу на квартердек. Мистер Альяш, взгляните на оружейные палубы, прежде чем присоединиться к нам. Мистер Ускинс, мне нужен отчет о деяниях чародея: стучите в его дверь, пока он не откроет ее. А ты... — он ткнул пальцем в Ташу, — ...закрой ставни в своем личном дворце, затем возвращайся ко мне.

Я схожу с ума, сказала себе Таша, убегая в каюту. Мой разум разваливается на части; я всегда спрашивала себя, каково это, и теперь я знаю.

Она видела мертвых, видела призраков. Они исчезли, когда Роуз отпустил ее плечо, и она даже мельком не увидела их лиц. Но, прежде чем покинуть верхнюю палубу, она оглянулась на капитана, и вот они уже кружат вокруг него, как мухи. Они не выглядели чудовищами — или, скорее, они выглядели такими же чудовищами, как Роуз: упрямые, жесткие, обветренные годами, проведенными в море. Один был одет, как ее двоюродный дедушка, в старые регалии Торговой Службы. Двое других носили синий пояс и высокий воротник старой Империи: униформу, которую она мгновенно узнала по портретам, украшавшим кабинет ее отца — портретам капитанов флота времен Первой Морской Войны. Четвертый носил коричневое, как и вооруженные топорами мужчины, преследовавшие ее на нижних палубах. Еще один был одет в сюртук с диковинными фалдами, его лицо перекосило от мышечных спазмов.

Почему они так нас пугают? не могла не подумать она. Но Полилекс уже дал ответ. Она все еще слышала, как Фелтруп читает вслух две ночи назад: Призрак — это одно при дневном свете и совсем другое в темноте. Станут ли они с наступлением ночи теми безликими людьми, которых она видела в блане́-сне? Неужели такие существа посещали капитана ночь за ночью? Этого было бы достаточно, чтобы свести с ума любого.

Роуз старался не обращать внимания на призраков, как будто они были попрошайками, готовыми наброситься на него при малейшем поощрении. Никто больше не знал, что они там были. Кроме меня, подумала она. Почему я? Была ли я наказана или, возможно, предупреждена? Неужели мой отец мертв, зовет меня из страны мертвых, дает мне возможность увидеть его? Ищет ли он меня, прямо сейчас? Мысль была как кость в горле.

И все же она чувствовала их вокруг себя: мягкое прикосновение к ее рукаву, движущуюся тень, которая исчезла, когда она поворачивалась, голос, бормочущий на пустой лестнице. Он у нас, казалось, говорили тени, он потерян для тебя навсегда, он наш...

Собравшись и стараясь не слышать голоса́, она шагнула с трапа на верхнюю орудийную палубу и столкнулась с Пазелом, который бежал в противоположном направлении.

При виде Таши его лицо просияло. Он схватил ее за руки, ухмыляясь, закружил ее — и затем, так же внезапно, его взгляд стал настороженным и уклончивым, и он согнал улыбку со своего лица.

— Ты... другая, — сказал он.

— О, — засмеялась она. — Да. И ты.

Она впервые увидела его с той ночи танцев. Его взгляд скользнул к палубе.

— Во всяком случае, вернулся живым, — сказал он.

— Так нам сказал Фиффенгурт, — многозначительно сказала она. — И, я полагаю, удача, что мы столкнулись друг с другом, так как через час нас может не быть в живых. — Ее гнев на него уже поднимался на поверхность. — Извини, мне нужно закрыть штормовые ставни.

— Тебя опередили, — сказал он. — Каюта уже в безопасности. Нипс только что закончил.

— Как дела у Дри?

— Волнуется. Девушка-икшель, которую послал Фелтруп, никогда раньше не летала.

Таша нервно оглядела коридор: они все еще были одни.

— То, что говорит Фиффенгурт, правда? — тихо спросила она. — Ты действительно видел шрам на руке Роуза?

Он кивнул:

— Да, правда, но это не значит, что мы можем ему доверять. Он по-прежнему самый сумасшедший человек на этом корабле и один из самых отвратительных. Таша… что с тобой случилось?

Она знала, что он говорил не о ее порезах, синяках или еще чем-то таком. Но как она могла объяснить, когда сама себя не понимала?

— Я засиделась допоздна, читая Полилекс. Что случилось с тобой?

— На меня дохнула гигантская ящерица.

— О.

— И мы поговорили. Это было ужасно. Таша, ты влюблена в Фулбрича?

— Может быть, — тихо сказала она, свирепо глядя на него. Конечно, даже было преувеличением, может быть; более верным ответом было бы Пока нет, но где ты? И Пазел не имел права задавать такие вопросы. И Грейсан не отдернул голову, когда они поцеловались.

— Я думаю, ты стала старше, пока меня не было, — сказал он.

— Только на три дня, ты, треклятый болван.

— Должно быть, это были мрачные дни, — сказал Пазел, заставив ее неловко рассмеяться.

Он снова потянулся к ней. Таша застыла на месте; Пазел сделал вид, что хочет коснуться пальцами ее губ. Но какое-то сомнение одолело его, и в итоге он по-идиотски сжал ее нос. И отдернул руку, разинув рот, как человек, лишившийся дара речи.

— Я пил твою кровь, — сказал он наконец. — На Симдже, я имею в виду. Растворенную в молоке.

— Ты абсолютно самый странный мальчик, которого я когда-либо встречала, — сказала Таша, доведенная почти до отчаяния. Развернувшись, она помчалась обратно по трапу на верхнюю палубу.

Тридцать парусов, пятьсот перепуганных людей у канатов и ужасные медленные повороты, когда скалы, казалось, находились так близко, что их можно было коснуться, — но они набирали скорость, и вход в бухту становился все ближе. Ветер уже посвежел, кливеры были полны, брамсели натянуты до предела. Таша посмотрела на мыс, черный базальтовый утес, обрывающийся прямо в море, как занавес, наполовину ожидая увидеть, как из-за него появится «Джистроллок» со всеми готовыми стрелять пушками и ордой солдат, толпящейся на палубе. Это могло случиться в любой момент: Диадрелу не очень точно определила расстояние.

За отчаянные четверть часа Роуз использовал все возможные уловки, откидывая назад топсели, перекладывая кливеры с наветренной и подветренной сторон при каждом галсе, даже стреляя из пушек с носа, чтобы отдача могла помочь матросам на брасах. В конце концов, не было никакой надежды на скрытность, не с тем шпионом на вершине холма. Более того, при таком несоответствии в боевой силе «Джистроллок» должен понять, что «Чатранд», скорее всего, попытается убежать. Но будет ли у них вообще такая возможность?

Поднявшись по трапу на квартердек, Таша обнаружила, что все старшие офицеры в сборе, плюс Отт и Чедфеллоу, а также огромный турах с широким лбом и холодными голубыми глазами: замена Дрелларека, как она предположила. Она больше не могла видеть никаких призраков, хотя Ускинс был достаточно бледен, чтобы сойти за одного из них.

— Мы справимся, верно? — сказал он. — Мы просто сбежим?

— И что, как вы ожидаете, мы вам ответим? — раздраженно спросил Элкстем. — Мы не знаем, насколько они близко. Мы даже не знаем, какая там скорость ветра.

— Через пять минут узнаем, — сказал Роуз.

Все мужчины столпились вокруг него, между нактоузом и поручнями. Капитан был единственным человеком, который не стоял на ногах: он послал за табуретом и своим походным столом, которые надежно прикрепили к палубе. Табурет был отделан какой-то коричневой кожей и вращался; стол выглядел как большой деревянный ящик на ножках. Затем Роуз открыл две защелки и поднял крышку. Внутри было место для письма, защищенное стенами с трех сторон и наполовину закрытое деревянным навесом. Там были маленькие ящички с защелками, стопка бумаги, удерживаемая рейками, циркуль для черчения, абак и нож.

При виде этого стола Ташу захлестнула тревога, как и некоторых офицеров. Неужели Роуз вот-вот потеряется в бумажной волоките? Насколько же он сумасшедший?

Капитан принялся точить карандаш.

— Слушайте внимательно, — сказал он, как будто группа могла мечтать о чем-то другом. — Этот соревнование может закончиться за считанные минуты, а может продлиться несколько часов или даже дней. Если оно закончится быстро, мы проиграем. «Джистроллок» не просто так прозвали Белым Жнецом. Верно, мистер Ускинс?

Первый помощник кивнул:

— Вне всякого сомнения, капитан. Этот корабль — убийца, и у него для этого есть все. В том числе бронированный нос и четыре носовые карронады, разрушающие корабли. И по сто сорок длинноствольных орудий на каждом борту.

— Вдвое больше, чем у нас, — сказал Роуз, — и команда постоянно тренируется в их использовании. «Чатранд» превратится в щепки, если «Джистроллок» обстреляет нас бортовым залпом. И на расстоянии они тоже могут превзойти нас. Всегда лучше стрелять и целиться в более крупную мишень. Они также будут быстрее в этих водах. Короче говоря, наши размеры представляют собой не что иное, как опасность, пока мы не столкнемся с большими волнами и порывистым ветром.

— Они могут быть рядом, сэр, — вставил Альяш.

— Не перебивайте, боцман! — рявкнул Фиффенгурт. — Капитан хорошо осведомлен об этих обстоятельствах.

— Да, конечно, — сказал Роуз. — Однако шторма, надвигающегося с востока, будет недостаточно. Пока ветер не переменится, Брамиан сам будет его укрощать. И по обе стороны от нас есть отмели, которые сдерживают волны. Нет, мы сможем набрать полный ход не раньше, чем через два часа. До тех пор мы должны остаться в живых. А это означает пожарные команды и цепные насосы; и всех погибших необходимо быстро переносить в хирургическую пристройку, чтобы их вид не деморализовал команду. Ускинс, вы ограничите Берда и Таннера стратегическим огнем до дальнейшего уведомления: у нас недостаточно ядер, чтобы тратить их впустую.

И не показывайте команде ничего, кроме ярости. Ярость, джентльмены: не нервы, не уверенность. Пусть они не видят ничего, кроме смертельной опасности вызвать ваше неудовольствие. Это избавит их от чрезмерного беспокойства о «Джистроллоке». Итак, Отт: поразят ли нас Черные Тряпки колдовством?

(Очевидно, Роуз, прошептал голос из ниоткуда. Только Таша и капитан подняли головы.)

— Можете на это положиться, — сказал Отт. — Они привезли Скипетр Сатека из Бабкри не только для того, чтобы зажечь сигнальный огонь.