LitPamiatniki

— Аннулируется! — крикнул Отец, поднимая скипетр и церемониальный нож. — Без заключения брака Симджанский Договор аннулируется! Нет мира между Мзитрином и каннибалом Арквалом! Я видел смерть, разве я не говорил вам, дети?

— Мир должен быть, должен!

— Не будет!

— Нас убьют! Они точно накажут Симджу!

— Смерть! Смерть! — закричал Отец.

— Вырвите этот клинок у него из рук! — крикнул король Оширам.

— Где чудовище? — взревел Исик. — Где он, где дьявол, который убил мою Ташу?

Но Аруниса нигде не было видно.

Фалмуркат Старший взял своего сына за руку.

— Идем! — с горечью сказал он. — Все это обман, и к тому же старый. Женить тебя на припадочной, не желающей мира, и таким образом посрамить врага, когда она умрет.

— Тише, Иллох, что за чушь! — воскликнула его жена.

Но старый принц не обратил на это внимания.

— Некоторые из нас читают историю, — сказал он. — Хаспал из Нохирина женился на девушке из Ризанса. Она умерла от судорог через месяц, и Мзитрин принял на себя весь позор. Этот свинья-адмирал, должно быть, рассчитывал, что его девушка продержится немного дольше, вот и все.

Пазел решил, что настало самое худшее. Сейчас Исик набросится на этого человека; оскорбления разнесутся за пределы святилища, за пределы Симджи; через несколько часов или дней начнутся морские сражения, а к концу недели начнется война. Но Исик никак не отреагировал, и Пазел с огромным облегчением понял, что старший принц использовал свой родной язык. Но что, если это изменится?

Переключившись на толясский, он посмотрел на Герцила:

— Мы должны вытащить ее отсюда, сейчас же.

Герцил кивнул.

— Пойдемте, Эберзам! Мы должны сделать так, как хотела бы Таша, и отнести ее на «Чатранд». Мы устроим ей достойные похороны дома, в Этерхорде.

— Но до этого еще месяцы и месяцы, — провыл Исик. — Ее тело долго не протянет.

— Есть средства, — тихо сказал Чедфеллоу.

Исик свирепо повернулся к нему:

— Хочешь замариновать мою дочь, как селедку, да? Фальшивый друг, которым ты являешься! Никогда больше ты не прикоснешься ни к одному из моих!

— Спокойно, Исик, он врач, — сказал король.

— Что ты о нем знаешь? — взревел Исик, заставив толпу снова ахнуть. — Глупый дурак! Что ты об этом знаешь? А вы, все? Вокруг себя я вижу только марионетки на ниточках! Маленькие беспомощные куклы, дергающиеся, танцующие под шарманку.

Новые вздохи зрителей.

— Не трогайте его! — крикнул Оширам, потому что стражники уже бросились к Исику. Никакая трагедия не могла оправдать такие слова в адрес государя, в его собственном королевстве и перед его пэрами; людей казнили и за меньшее. Только сам король мог помиловать Исика, как знали все присутствующие.

— Но она должна отправиться в Этерхорд, — с плачем сказала Паку́ Лападолма.

— Действительно, должна, ваше величество, — сказал один из монахов-темпларов. — Только сегодня утром она написала это, когда мы внесли ее имя в городской реестр: «Хотя мое тело сгниет в пути, пусть меня похоронят рядом с моей матерью на Мейском Холме». Она была весьма настойчива в этом вопросе.

На это Исик не смог ничего возразить. Кто-то расстелил на полу плащ. Разинув рот, адмирал наблюдал, как Герцил поднял тело Таши и положил ее на ткань.

Пазел почувствовал руку на своем локте. Он обернулся и, к своему изумлению, оказался лицом к лицу со сфванцкором, который украдкой поглядывал на него во время церемонии. Губы под белой маской слегка дрожали.

— Отец был прав. На вашем корабле зло. Ты в этом участвуешь?

Это был голос молодой женщины, говорившей на ломаном арквали и странно шептавшей, как будто пытаясь скрыть свой голос. Тем не менее Пазел был уверен, что слышал его раньше.

— Кто ты? — требовательно спросил он.

— Отвернись, пока не стало слишком поздно. Ты никогда не будешь принадлежать к числу тех, кто принадлежит.

— Что ты сказала?

Она ничего не ответила, только повернулась спиной и убежала, а потом Нипс потянул его за руку.

— Очнись, приятель! Пора идти!

Мысли Пазела были в смятении, но он знал, что Нипс прав. Наклонившись, он схватил угол плаща, на котором лежала Таша. Герцил, Нипс и Фиффенгурт уже держали свои углы. Вместе они подняли ее тело и под новые вопли зрителей понесли его по проходу и через арку.

Солнце ослепило их. Исик следовал за ними по пятам, рыдая:

— Все зря, все зря! Моя утренняя звезда...

Прежде чем они достигли нижней ступени, они услышали, как король Оширам над ними приказал своим стражникам образовать фалангу перед трупоносцами:

— На корабль! Вбейте клин, если это необходимо! И пусть никто не мешает им в их го́ре!

Дворцовая стража сделала, как им было сказано, и пораженная толпа отступила, когда мужчины и смолбои понесли Ташу обратно в город. Большинство было слишком потрясено, чтобы броситься в погоню. Однако Пазел знал, что их паралич продлится недолго. И что тогда? Толпа может сойти с ума, предупредил Герцил. Это может случиться, когда кажется, что мир вот-вот рухнет. Будет ли восстание? Попытаются ли они завладеть ее телом, украсть клочок ее одежды или клок волос, похоронить ее вместе с мучениками Симджи?

У остальных, возможно, были такие же мысли, потому что все четверо бежали так быстро, как только могли. Когда Пазел оглянулся, он увидел, что адмирал отстает.

— Не жди! — крикнул Исик, махая ему рукой. — Быстрее, Паткендл! Защити ее!

В голосе старого воина были как любовь, так и горе. Пазел поднял ему руку — он имел в виду обещание, хотя выглядело как прощание — и, пошатываясь, пошел дальше.

Когда ему было шесть лет, мать Пазела исчезла. Это был его первый вкус ужаса, возможность кошмарной потери, и он никогда не забывал этого, хотя мать вернулась всего через неделю.

Часовой на городской стене наблюдал за ее отъездом — мужчины всегда следили за Сутинией Паткендл — всю дорогу до тракта Черного Оленя, где она повернула на восток, к долине Головешка. Соседи сообщили эту новость капитану Грегори Паткендлу со своей обычной смесью сочувствия и презрения. Головешка была старым полем битвы, оставшимся мертвым после Второй Морской Войны, и до сих пор там можно было найти только бандитов, нищих и безымянные могилы. Соседи вздыхали и цокали языками. Только Сутиния, говорили они.

Сестра Пазела восприняла эту новость, пожав плечами и рассмеявшись; она была полна решимости не обращать на это внимания. Капитан Грегори только закатил глаза.

— Она вернется, — сказал он. — Это не в первый раз, но мы можем надеяться, что в последний. — Пазел молча ждал свою мать, слишком напуганный, чтобы плакать.

Как оказалось, Грегори был прав по обоим пунктам. Сутиния вернулась, загорелая и грязная с дороги, но в остальном невредимая. И больше она никогда не исчезала — до вторжения Арквала, когда все красивые женщины Ормаэла исчезли, в основном попав в руки империи. Да, Сутиния осталась на месте, зато через несколько месяцев после той таинственной недели сам Грегори отплыл из Ормаэл-порта, чтобы никогда не вернуться. Что еще хуже, сестра капитана Грегори, которая часто помогала с детьми, выбрала ту весну, чтобы сбежать в Этрей с падшим монахом. Сутиния, которая никогда не была самой заботливой матерью, внезапно оказалась предоставлена самой себе.

Пазелу нравилось думать, что он не добавил ей забот. Отец объявил его умным. Доктор Чедфеллоу, их знаменитый друг семьи, предложил ему овладеть тремя языками до того, как ему исполнится девять лет, и Пазел хорошо продвигался. Пазел хотел плавать, как Грегори, но как только он открывал учебники грамматики, подаренные Игнусом, ему почему-то было трудно отложить их в сторону.

Неде было одиннадцать, и она воевала со всеми. Она ненавидела своего отца за то, что он их бросил, Сутинию за то, что она дала ему на это причины, Чедфеллоу за то, что не отговорил Грегори от этого, и Пазела за то, что тот не ненавидел других с такой силой, как она сама. В довершение всего, ее мать и Чедфеллоу сблизились. Это, сказала она озадаченному Пазелу, было предательством отца, который их предал.

Пазел просто хотел, чтобы все замолчали. Он любил их, несмотря на растущий страх, что все они сумасшедшие. Или, скорее, все, кроме Чедфеллоу — тот был подарком от доброго лорда Рина. Доктор путешествовал по миру; он мог говорить о медицине и истории, войнах и животных, землетрясениях и призраках. И в те дни он все еще смеялся, хотя и редко, и тогда удивлял Пазела своей нескрываемой радостью.

Шли годы, и странности их матери усугублялись. Она запиралась с книгами, взбиралась на крышу во время грозы, давала Пазелу сиропы, предназначенные для опорожнения кишечника, а затем изучала результаты с помощью ложки с длинной ручкой.

Затем наступил день кремовых яблок. С рассвета до заката Сутиния заставляла своих детей пить кисель, приготовленный из этого странного фрукта, хотя первый же глоток сказал им, что напиток опасен: на самом деле он оказался и ядовитым, и заколдованным. После месячной комы Пазел очнулся со своим Даром, а Неда — с удвоенным гневом на Сутинию.

Их мать стала ведьмой. Или перестала скрывать этот факт. В любом случае, это делало ее еще более странной и опасной. Она перестала мыться и забывала готовить. Когда Неда съехала, Сутинии потребовалось три дня, чтобы заметить, что ее нет.

Позже в том же году военные корабли Мзитрина начали совершать набеги на побережье Чересте. Мэр Ормаэла обратился к Чедфеллоу, Специальному Посланнику Арквала, и попросил имперской защиты. Пазел получил еще одну причину обожать Чедфеллоу: тот был Ухом Императора.

Однажды корабль капитана Грегори был замечен недалеко от Ормаэла с самим Грегори за штурвалом: но теперь на корабле были цвета Мзитрина. Грегори сразу же был переименован в Паткендла-Предателя, и семья Пазела разделила его позор. Соседи смотрели сквозь них; друзья Пазела обнаружили, что он им никогда по-настоящему не нравился. Неда, которая устроилась работать на козью ферму, наносила им краткие визиты, изливая все свое негодование и оставляя подарки в виде кислого сыра, но больше никогда не проводила ни одной ночи под крышей Сутинии.

Только Чедфеллоу не изменился. Он по-прежнему приходил ужинать — и обычно сам приносил ужин, потому что Сутиния была почти нищей, — и целый час тренировал Пазела в арквали. Он был лучшим, что могло случиться с сыном предателя. Пока не стал самым худшим.

В ночь перед вторжением — о котором Чедфеллоу не сказал ни слова — Пазел обнаружил, что сидит рядом с доктором под апельсиновым деревом Неды и собирает воздушного змея. Пазел не мог вспомнить многого из того, о чем они говорили (его мысли были больше заняты подарком доктора, чем его словами), но последнюю часть разговора он никогда не забудет.

— Игнус, что делала моя мать? В тот раз, когда убежала.

— Тебе следует спросить ее, мой мальчик.

Пазел ничего не сказал; они оба знали, что он спрашивал об этом тысячу раз.

— Хорошо, — неохотно сказал доктор, — давай предположим, что она отправилась на какое-то время к своему народу.

— Мой отец так и не вернулся. Что, если бы и она не вернулась?

— Она вернулась. Ты ее сын, и она тебя любит.

— Что, если бы не вернулась?

Вопрос Пазела был мольбой. Как будто он уже мог каким-то образом почувствовать их: огонь и предсмертные крики, порабощение, изнасилования и боевые топоры, которые должны были вот-вот прийти в его мир.

Чедфеллоу посмотрел ему прямо в глаза. Понизив голос, он сказал:

— Если бы она не вернулась, я бы отвез тебя в Этерхорд, сделал бы из тебя настоящего арквали и отправил бы в надлежащую школу. Одну из трех Высших академий, чтобы быть уверенным. И когда бы ты закончил учебу, тебя бы не просто похлопали по голове. Нет, ты получил бы собственную строчку в Бесконечном Свитке, который Молодые Ученые Империи подписывают на протяжении восьми столетий. И у тебя были бы друзья, которые любили бы тебя за твой ум, а не завидовали ему. И, хотя ты можешь мне не верить, через несколько лет ты бы забыл этих тупиц и болванов и чувствовал бы себя дома там, а не здесь.

Пазел был ошарашен. Он никак не мог заслужить все это. Чедфеллоу смотрел на него, почти ухмыляясь, пока из ниоткуда не появилась Сутиния, которая толкнула доктора обратно в кресло и отвесила размашистую пощечину.

— Ты заберешь его, когда меня похоронят, Игнус, — сказала она, схватила Пазела за руку и повела в дом.

— Мама, мама, — сказал Пазел, когда они взбежали по лестнице. — Он имел в виду, если бы я был один, если бы с тобой что-нибудь случилось. Отпусти. Ты не понимаешь.

— Я понимаю больше, чем ты думаешь, — отрезала она.

Она больно тащила его за руку.

— Ты животное, — крикнул он, взвизгнув от боли. — Лучше бы ты держалась подальше. Я хочу поехать с ним в Этерхорд.

Она притащила его в ванную и поставила перед зеркалом:

— Посмотри на свою кожу. В Этерхорде тебя бы сделали смолбоем или рабом.

— Я тоже не цвета ормали! — рявкнул он в ответ. И это было правдой, хотя и не всей: у него был слишком карамельный цвет лица и слишком каштановые волосы.

Сутиния пожала плечами:

— Ты достаточно близок.

— Я похож на тебя, — всхлипнул он. В тот момент это было худшее оскорбление, которое пришло ему в голову. Его мать начала смеяться, что взбесило его еще больше. — Этерхорд — подходящий город, — крикнул он. — Игнус принадлежит ему, и я тоже мог бы, если бы ты просто оставила меня одного.

Она покинет его на следующий же день и, возможно, навсегда, но в тот момент его слова произвели странный эффект. Ее смех и ярость исчезли, и она посмотрела на него с каким-то печальным удивлением, как будто только сейчас поняла, о чем они говорили.

— Ты не принадлежишь тому месту, — сказала она. — Мы никогда не будем принадлежать к числу тех, кто принадлежит. Лучшее, что можно сделать, — это собрать какое-нибудь племя отверженных, когда ты станешь достаточно взрослым, чтобы их найти.

— Но Игнус...

— Игнус — фантазер. Он думает о каком-то другом мальчике, о какой-то жизни, которая могла бы быть, если бы мир был совсем другим. Мне все равно, веришь ли ты в то, что я говорю. Просто запомни это, любимый, и реши сам, кто сказал правду.

Пазел споткнулся, ударив Ташу голенями. Ее тело становилось все тяжелее. Фиффенгурт прихрамывал, оберегая колено.

— Этот треклятый охранник прямо перед нами, — сказал он тихим голосом, нервно поглядывая на Пазела. — Вы никогда не сможете... вы знаете.

— Конечно, сможет, — сказал Нипс. — Вы не видели нас в Крабовых Болотах, с волпеками позади нас. Мой приятель может мчаться, как гончая от хлыста.

Пазел мрачно улыбнулся. У него был шов в боку.

— Я сброшу их со следа, не волнуйтесь, — сказал он.

— Они могут даже не пытаться остановить тебя, — сказал Герцил. Но его голос звучал неохотно, как будто что-то совсем другое занимало его мысли.

Фиффенгурт не обратил на это внимания.

— Я буду скучать по вам, Паткендл, — хрипло сказал он, — хоть вы и чертов смутьян.

Пазел опустил глаза. Он тоже будет скучать по ним. Потому что где-то в центре города он собирался ускользнуть. Он должен был это сделать; даже Герцил согласился. На «Чатранде» предстояла борьба, но на берегу была и другая, столь же важная: борьба за разоблачение заговора. Лучшего шанса, чем этот, не представится, ведь в Симджалле собрались делегации всех стран. И не существовало лучшего человека для этой работы, чем Пазел. Он кое-чему научился благодаря своему Дару: когда ты говоришь с людьми на их родном языке, они склонны слушать. Пазел будет говорить правду всем, кого встретит, — слугам, морякам, королям, — пока она не разлетится по всей Симдже, и никакая сила на земле не сможет ее подавить.

— Вы будете недолго скучать по нему, — горячо сказал Нипс. — Вот увидите, к ночи он будет на борту «Чатранда».

На это никто ничего не сказал. Никто не мог сказать, что станет с Пазелом, как только он начнет говорить правду. Было более вероятно, что закат найдет его на какой-нибудь кухне, съежившегося под раковиной, или на дне корзины для белья, или на колокольне храма, прячущегося от Тайного Кулака. И то только в том случае, если ему удастся завоевать чье-то доверие. Если он будет говорить не просто умно, но и здраво.

Они донесли Ташу до шторм-сосен, когда вновь появился юноша Фулбрич. Дворцовая стража отгоняла его остриями копий, пока Герцил не приказал им позволить ему приблизиться.

— Леди Таша мертва, — сказал он Фулбричу. — Пошли экипаж за ее отцом — он на дороге позади нас — и потом найди нас в доках. Мы с тобой должны снова поговорить, Фулбрич.

Юноша уставился на Ташу широко раскрытыми глазами.

— Я приведу экипаж, — наконец сказал он и помчался впереди них к городу.

Пазелу не терпелось расспросить Герцила о Фулбриче. Кто он и почему продолжает появляться? Но по лицу толяссца было ясно, что он не произнесет ни слова объяснения — по крайней мере здесь, в присутствии стражи.

Через несколько минут они добрались до городских ворот. Бедняки наполняли мешки лепестками испорелли — позже парфюмеры превратят их в духи. Тело Таши повергло их в ужасный шок. Старые монахи, слишком слабые для похода к святилищу, разразились криками «Айя Рин!» Дети кричали; старухи воздевали руки к небу и плакали.

Они бежали прямо через Симджаллу — мрачное возвращение процессии, — и с каждым кварталом вопли становились все громче. Пазел напрягся, ожидая возможности вырваться. Но так и не сумел. Капитан стражи в точности следовал инструкциям короля: его люди бежали впереди и позади четверки и никого не подпускали. Пазел умоляюще посмотрел на Нипса, который нахмурился и покачал головой.

Когда они приблизились к порту, улицы были заполнены мужчинами и женщинами, которые стонали в недоумении, забытые флаги Арквала и Мзитрина валялись у их ног. Пазел впадал в отчаяние. Как только его посадят в лодку, будет слишком поздно.

Они свернули за другой угол. В конце квартала Пазел увидел мачты, такелаж и деревянные корпусы кораблей, теснившихся у причала.

— Послушайте, — настойчиво прошептал он остальным, — я ухожу, пора.

— Пазел, нет! — прошипел Нипс. — За нами наблюдают все и каждый!

— Ну и что? Они беспокоятся о Таше.

— Эта толпа обезумела от горя, — сказал Фиффенгурт. — Вы сейчас побежите, и кто-нибудь, скорее всего, догонит вас и сломает вам зубы кирпичом.

— Я им безразличен, — настаивал Пазел. — Я всего лишь мальчишка, который случайно с ней познакомился.

Герцил тоже покачал головой:

— Ты не можешь уйти сейчас, парень. Мы должны найти другой способ.

Пазел переводил взгляд с друга на друга. Они пытались защитить его, даже ценой катастрофы. Точно так же поступил бы старый Исик, если бы они попытались воззвать к его разуму, объяснить путь, который выбрала Таша.

Пазел не смотрел на нее, боясь, что задохнется, если увидит ее бледное, холодное лицо. Как прошли ее последние минуты с Исиком? Ты знала, не так ли, Таша? Приходит время, когда ты просто перестаешь спорить.

Секундами позже он протолкнулся сквозь толпу испуганных зевак и побежал изо всех сил, направляясь к боковой улице. Остальные трое закричали, но они все еще поддерживали Ташу и не могли позволить ей упасть.

Стражники улюлюкали и глумились — «Беги, ублюдок! Попутного ветра, друг!» — но, как он и ожидал, никто не бросился в погоню. На время процессии боковая улица была огорожена канатами, и нетрудно было понять почему. Она была узкой и круто поднималась на холм по множеству осыпающихся лестниц. После первого поворота Пазел увидел лишь горстку людей; после второго — вообще никого. И все же он продолжал бежать, как будто скорость была единственным способом убедиться, что он выполнит свой план. Потерять себя, подумал он. Эта жизнь закончена. Должна начаться новая. Правда, Рамачни сказал, что их самая большая сила заключается в семье, которую они создали во время путешествия в Симджу. Но семьи могут раскалываться, и Рамачни ушел — он был, внезапно понял Пазел, самым первым, кто ушел.

Он повернул налево, на еще более узкую улочку. Здесь он, наконец, позволил себе перевести дыхание. Он был далеко от порта и толпы скорбящих. Пришло время подумать о том, куда ему следует направиться.

Он бессознательно сунул руку в карман. Что-то прозрачное и легкое коснулось его пальцев, и он вытащил его. Это была Благословение-Лента, голубая шелковая лента из школы Таши, Лорг. В МИР НЕВЕДОМЫЙ ОТПРАВЛЯЕШЬСЯ ТЫ, И ЛЮБОВЬ ОДНА СОХРАНИТ ТЯ. Как она туда попала? Он отчетливо помнил, как уронил ее в святилище.

Пазел посмотрел вдоль улицы. Ветхие балконы, яркие полосы развешанного белья. Затем он опустил глаза и увидел, что кто-то вышел на улицу с дальнего конца. Это был всадник, сидевший на одной из гигантских птиц-посыльных Симджи. Футах в тридцати от Пазела он остановил птицу, резко дернув за упряжь на крыльях, и открыто уставился на мальчика.

Тихий звук позади него. Пазел обернулся и увидел еще одного человека, стоявшего на ногах, прислонившись к дверному проему, который мгновение назад был пуст. Он был одет в скромную рабочую одежду симджанина, возможно, дворника или каменщика. Но он смотрел на Пазела так же пристально, как и всадник.

Пазел сразу почувствовал в них опасность. Импульсивно он направился дальше по улице к всаднику, как будто просто продолжал свой путь. Птица гарцевала и каркала, а затем всадник преградил Пазелу путь. Он поднял руку, призывая Пазела остановиться.

— Зерно на полях пожелтело, но? — сказал он.

— П-прошу проще...?

— Неправильный ответ.

Человек пришпорил свое животное, птица опустила голову и нанесла Пазелу удар — словно тупым топором ударили в грудь. Пазел пошатнулся, у него перехватило дыхание. Мужчина в рабочей одежде шел к нему, ухмыляясь. Всадник снова повернул птицу-посыльного, и Пазел увидел длинный стальной гвоздь, торчащий из носка его ботинка. Пазел отскочил в сторону, когда мужчина нанес удар. Гвоздь промахнулся на несколько дюймов. Выругавшись, мужчина начал спешиваться.

Затем его голова дернулась вверх. Пазел обернулся и увидел, как Герцил подпрыгнул в воздух, как танцор, сделал ложный выпад правой ногой и нанес молниеносный удар левой, который свалил человека в рабочей одежде, как марионетку, у которой оборвались веревочки.

Приземлившись, Герцил побежал к Пазелу. Всадник развернул свою птицу, яростно лягаясь пятками. С глубоким карканьем птица унесла его прочь.

Герцил схватил Пазела за подбородок.

— Все в порядке? — спросил он.

— Я так думаю. Ай! — Он приложил руку к груди.

— Грудь будет болеть две недели, если тебя ударил тот фенхель. — Герцил покачал головой. — Почему ты не послушал, Пазел? Я же говорил тебе не уходить.

— Я думал, ты просто пытаешься защитить меня, — сказал Пазел.

— Да! Я видел, как Тайный Кулак наблюдал за нами из каждого третьего угла, как только мы вошли в ворота. Пошли, быстрее! Когда этот всадник поднимет тревогу, они обрушатся на нас со всей силой.

Они побежали обратно тем же путем, по которому пришел Пазел. Человек, которого ударил Герцил, лежал неподвижно, его шея была вывернута под неестественным углом. Пазел на мгновение закрыл глаза, но он никогда не забудет потрясенный взгляд этого человека, разинутый окровавленный рот, широко раскрытые глаза. Как и лица многих умерших, долгие годы он будет видеть его во снах.

Когда они добрались до порта, им пришлось пробиваться сквозь толпу. Даже за то короткое время, что его не было, она распухла, и ее беспокойство усилилось. Некоторые буквально плакали от страха. Будет война, еще одна бесконечная война; как они вообще позволили себе надеяться, что это может закончиться? Другие вымещали свою боль на Пазеле:

— Поймали маленького дезертира! Хорошая работа! Как я говорю, всегда бей того, кто сбежал с корабля!

Герцил привел его к рыбацкому пирсу, у подножия которого люди короля Оширама сдерживали толпу. Их пропустили, и Пазел увидел Фиффенгурта и Нипса, стоящих рядом с телом Таши в конце пирса. Оба смотрели в сторону «Чатранда», который возвышался, как морская крепость, в трех милях от берега.

Их лица просияли при виде Пазела.

— С возвращением, дурак, — сказал Нипс.

Пазел не стал спорить по этому поводу.

— Что мы теперь будем делать? — спросил он.

— Во-первых, вернем Ташу на «Чатранд», — сказал Герцил. — Когда это будет сделано, мы будем искать другой способ раскрыть миру заговор Арквала. Способ, который не требует, чтобы смолбои играли в кошки-мышки с ассасинами.

— Это будет приятная перемена, — сказал Нипс, наблюдая за заливом. — Танцующие дьяволы! Почему эти гребцы такие медлительные?

— Потому что вы на них зырите, — сказал Фиффенгурт.

Пазел расхаживал по причалу, стараясь не смотреть на сверток у ног Герцила. После бесконечного ожидания шлюпка подошла к причалу. Люди на веслах увидели Ташу и сразу же начали кричать:

— Кто это сделал, мистер Фиффенгурт? Кто посмел тронуть ее хоть пальцем? Мы можем убить его, сэр?

Опускать Ташу в лодку было унизительно. Любовь-узел Бабкри соскользнул, и ее золотые волосы рассыпались по скользкому полу. У них всё не выходило положить ее в полный рост, пока, наконец, не перекинули ее ноги через банку, между гребцами. Нипс попытался почистить ее волосы о свои бриджи.

Матросы плакали. Как и большинство членов экипажа, поначалу они не слишком обращали внимание на Договор-Невесту. Пассажиры благородного происхождения приходили и уходили, часто приветствуя моряков, если вообще приветствовали, с едва скрываемой усмешкой. Матросы платили тем же, и рассказы о невежестве пассажиров первого класса, их морской болезни, страхе перед крысами, блохами и клопами — и вообще бесполезности — продавались на нижних палубах, как леденцы.

Но они недолго глумились над Ташей Исик. Вместо изысканной еды или отбеленных нижних юбок она мечтала о возможности взобраться на мачты или исследовать черную пещеру трюма. Она также виртуозно ругалась: целая жизнь подслушивания разговоров капитанов, коммодоров и других гостей за столом ее отца превратила ее в ходячий сборник военно-морских ругательств. Когда матросы «Чатранда» впервые высадились на берег, они хвастались ее красотой, а когда распространился слух, что она расправилась в драке с парой бандитов-смолбоев, они добавили свирепость к списку ее достоинств. Она была «хорошим пацаном», решили они, и не было более высокой похвалы.

— Что это, квартирмейстер? — внезапно спросил голос с палубы «Чатранда».

Это был капитан Роуз. Рыжебородый мужчина изучал их с большим подозрением, его огромные руки вцепились в поручни. Рядом с ним стояла леди Оггоск, ведьма-провидица, старые глаза блестели из-под выцветшей шали.

Герцил крикнул прежде, чем Фиффенгурт успел ответить:

— Это, Роуз, конец вашего заговора — и, что вас будет волновать гораздо меньше, конец более благородный, чем могут понять некоторые умы.

— Я достаточно насмотрелся на трупы. Похороните этот в Симдже, кем бы он ни был.

Герцил протянул руку и раскрыл лицо Таши, теперь мертвенно-серое.

— Вам следовало бы сделать все возможное, чтобы не препятствовать возвращению Таши в Этерхорд. Его Превосходительство захочет засвидетельствовать свое почтение.

— Что, что? — воскликнула Оггоск. — Девушка мертва?

— Кажется, я только что это сказал, герцогиня.

Роуз не стал препятствовать. На самом деле он помог, очистив палубу ото всех, кроме крепких рук. Тем не менее, когда спасательная шлюпка приблизилась к возвышающемуся судну, Пазел услышал крики страдания и неверия. Донесся голос Оггоск: новость уже распространилась по кораблю.

Канаты талей были закреплены, и вахтенные, рывок за рывком, подтянули спасательную шлюпку к борту корабля.

— Смажьте гроб парафином, — сказал Роуз, когда они поднялись на верхнюю палубу. — Мы пошлем на берег за бальзамировщиком.

— Это сделает доктор Чедфеллоу, — сказал Герцил.

Роуз кивнул:

— Она была храброй. Я опечален ее смертью.

Пазел посмотрел на него с яростью. Лжец.

По всей палубе стояли люди, разинув рты и держа в руках свои фуражки. Леди Оггоск пробормотала молитву. Когда они вытаскивали Ташу из лодки, ведьма внезапно положила руку на холодный, бесцветный лоб девушки. Молочно-голубые глаза Оггоск широко раскрылись. Она перевела взгляд на Пазела, и на мгновение он застыл как вкопанный. Как будто она могла видеть его насквозь.

— Что ты наделал? — прошептала она.

С огромным усилием Пазел отвел взгляд. Оггоск отступила назад, но Пазел, казалось, чувствовал, как ее глаза сверлят точку между его плеч, пока они пересекали бесконечную верхнюю палубу, безмолвную, если не считать скрипа такелажа и вздохов пораженных людей.

Свадебные туфли ему шили сами демоны жестокости.

В полумиле позади людей, несших труп Таши, адмирал Исик пинком отправил шелковые туфли в придорожный кустарник. Он сразу почувствовал себя лучше. Когда-то он неплохо бегал — давным-давно, еще до своего первого командования, — и ощущение сухой, пропитанной навозом земли под босыми ногами вызвало воспоминания о Тураме, старой усадьбе Исиков в Вестфирте, где его отец убил медведя-мародера одним охотничьим ножом. Он ослабил галстук. Он их догонит.

Позади него толпа выла тысячами голосов. Скоро самые младшие догонят его, выкрикнут свои соболезнования, встанут у него на пути. Он перешел на осторожный бег. Казалось, страдание, как и ярость, может придать человеку сил.

Я потерял свою девочку. Потерял ее мать двенадцать лет назад. Потерял Сирарис — она всегда была моим врагом, но я обладал ее телом, ее руками, обладал прекрасной иллюзией. Даже это они отняли у меня. Но не это тело, вы, ублюдки, вы, грязь. Не этот разум, всегда настроенный против вас.

Он думал о своем императоре, о Роузе и, прежде всего, о Сандоре Отте. Возможно, Ташу убил Арунис, но Отт сплел паутину, в которой чародей нашел ее, безнадежно запутавшуюся. Арунис появился из ниоткуда; Отт годами следил за Исиком, переодевшись почетным гвардейцем.

Клянусь богами, как хорошо снова бежать. Дорога обжигала подошвы его ног, и каждый шлепок говорил: ты жив, ты можешь действовать, тебе больше нечего бояться.

Теперь он понял, что должен сделать. Жертва Таши означала, что пророчество аннулировано: на Гуришале не начнется никаких революционных волнений, никаких приготовлений к возвращению их бога. Но Шаггат остался. Так же как и желание снова сделать его плотью. И, самое главное, остался Нилстоун.

Это означало, что доставить его дочь домой должно какое-то другое судно: «Чатранд» не должен покидать этот порт, никогда. И в заливе Симджа была только одна сила, которая могла его остановить. Несмотря на всю их демонстрацию оружия, корабли Мзитрина никогда не осмелились бы действовать против судна Арквала. Во всяком случае, не здесь, на глазах у всего мира. Но король Оширам имел бы на это полное право. Флот Симджи, возможно, и был жалким созданием, однако десяти или двенадцати военных кораблей, несомненно, достаточно, чтобы удержать «Чатранд», каким бы огромным он ни был. Вы и представить себе не могли, что я зайду так далеко. Вы рассчитывали на мою слепую любовь к Арквалу, на мою солдатскую клятву. Вы пожалеете об этом.

Тело Таши прошло через Северные Ворота, Исик отстал всего на несколько минут. Сборщики цветов указывали дорогу. Он будет смертельно болен от усталости, когда их догонит. Но это будет сделано, и пусть после этого наступит ночь.

— Ваше превосходительство!

Он поднял глаза: к углу подъезжала темная карета, запряженная двумя лошадьми. Кучер придержал животных, но не он окликнул Исика. На сиденье рядом с мужчиной сидел тот же хорошо одетый юноша, который подошел к Герцилу в процессии.

— Ваш камердинер велел мне подать вам экипаж, сэр.

— Спасибо... нет необходимости... — Исик обнаружил, что едва может говорить.

— Клянусь богами, сэр, вы без обуви!

Молодой человек спрыгнул вниз, подбежал к Исику и взял его за руку. Как только они дошли до кареты, кучер открыл дверцу и поставил скамеечку для ног. Внутри было пусто и роскошно. Исик замолчал и уставился на мальчика.

— Кто?..

— Грейсан Фулбрич, посол. Королевский клерк и ваш покорный слуга. Заходите, мы быстро доберемся до порта.

Он достал из кармана свежий носовой платок и протянул его Исику. Адмирал вытер пот с лысой головы и вошел в карету. Мгновение спустя кучер щелкнул кнутом, и они тронулись с места, причем с поразительной скоростью.

Но почему они поворачивают? Исик был совершенно уверен, что порт находится прямо перед ним. Он нащупал дверь, но не нашел ручки, которую можно было бы открыть. Он потянулся к окну: зарешечено. Затем он почувствовал, как носовой платок, все еще зажатый в его пальцах, грубо протащили сквозь решетку. Когда лошади понеслись вперед, он увидел на углу улицы Фулбрича, который махал ему на прощание.

Радостный скулеж мастифов перешел в хныканье: их хозяйка не пошевелилась, чтобы поприветствовать их. Джорл ткнул Ташу мордой в подбородок. Сьюзит, затаив дыхание, ходила кругами, пока компания пересекала каюту.

— А теперь быстро, — сказал Герцил.

Они положили ее на скамью под высокими окнами галереи. Герцил открыл шкафчик под скамьей, сунул руку внутрь и, когда его рука вернулась, в ней был обнаженный меч. Пазел и раньше видел меч Герцила — видел, как он темнел от крови и кружился в сражении, — но никогда не видел его так близко. Лезвие было темным и жестоким, с зазубринами в двух местах. Плавная надпись бежала по стали, но годы почти стерли выгравированные буквы.

Герцил заметил его взгляд.

— Илдракин, — сказал он. — Кровь Земли. Так он называется. Когда-нибудь я расскажу тебе его историю.

Он повернулся и быстро осмотрел помещение, затем перешел к спальням и личной ванной комнатой Исиков. Когда он вернулся, Илдракин был убран в ножны.

— Никто не входил в наше отсутствие, — сказал он. — Здесь мы в безопасности настолько, насколько это возможно на этом корабле.

— Тогда мне лучше заняться своими обязанностями, если я вам не нужен, — сказал Фиффенгурт.

— Вы нам нужны, — сказал Герцил. — Но вы нам больше всего нужны как квартирмейстер. Кто еще будет держать нас в курсе планов Роуза?

Фиффенгурт покачал головой:

— Роуз мне доверяет, как я доверяю гремучей змее. И все же время от времени я что-то подслушиваю. Я поделюсь тем, что узнаю. И пришлю к вам отца Таши, как только он поднимется на борт.

— Вы хорошая слива, мистер Фиффенгурт, — сказал Пазел.

— Учитывая, что вы ормали, молодой человек, я приму это как комплимент.

Они заперли за ним дверь. Какое-то мгновение никто не пошевелился и не произносил ни слова.

Затем Герцил спросил:

— Вы здесь, Диадрелу?

— Конечно.

Голос раздался откуда-то сверху. Вот она, на книжном шкафу: женщина с медной кожей, короткими волосами, в черной одежде, с блестящими глазами. Женщина-икшель, которая была королевой, пока не связала свою судьбу с людьми. Присев на край шкафа, она выглядела не больше мыши-сони. Стоя, она могла бы быть восьми дюймов ростом.

— Я знаю, вы доверяете квартирмейстеру, — сказала она, пристально глядя на них сверху вниз, — но должна сказать вам, что мы считаем его одним из самых опасных людей на борту. Он любознателен и знает о проходах и потайных местах «Чатранда» больше, чем кто-либо, кроме самого Роуза. Кроме того, говоря о моем народе, он называет нас ползуны, и в его голосе слышится нотка отвращения.

— Фиффенгурт ненавидит икшель? — спросил Нипс. — Я в это не верю! Он самый мягкосердечный старый моряк, которого я когда-либо встречал.

— Но тем не менее моряк, — сказала Диадрелу, — и обладает всеми пороками моряков. Я не знаю, проистекают ли эти чувства из его прошлого опыта или из общего страха. Но я не скоро открою наше присутствие вашему союзнику.

— Мы и не просим тебя об этом, — сказал Пазел.

Дри указала на дверь каюты.

— Кто-то пытался взломать замо́к, пока вы были на острове, — сказала она. — Дважды. Я заклинила механизм своим мечом.

— Отличная работа, — сказал Нипс.

Но Герцил покачал головой:

— А что, если бы они взломали дверь? Вас бы поймали у всех на виду.

— Герцил Станапет, — сказала женщина-икшель, — я прожила всю свою жизнь в нескольких ярдах от человеческих существ, людей, которые убили бы меня, не задумываясь. Не вам учить меня скрытности.

Герцил улыбнулся, не совсем соглашаясь с этим.

— Вы готовы, миледи? — спросил он.

Вместо ответа женщина спустилась — три полки в мгновение ока, прыжок на спинку дивана Исика, еще один на плечо Герцила и последний прыжок на скамейку под окном, в нескольких дюймах от шеи Таши. Когда их глаза встретились с ней, они увидели, что она держит в руках что-то острое и полупрозрачное. Это была стрела икшель, длиной в два дюйма, сделанная, как она сказала им ранее, из пера дикобраза.

— Кто скажет те слова, которые должны быть сказаны? — спросила она.

— Герцил, лучше всего, — сказал Пазел.

— Нет, — возразил Герцил. — Ты был там, когда она упала, Пазел, и твое лицо было последним, что она увидела, когда ее глаза затуманились. Задача твоя.

Пазел глубоко вздохнул.

— Хорошо, — сказал он. — Но я бы себя чувствовал лучше, если бы здесь был врач. Я бы даже согласился на безумного старого Рейна.

— На колени, — сказала Диадрелу.

Пазел неохотно подчинился. Он приблизил свое лицо к лицу Таши. Только тогда он понял, насколько по-настоящему напуган. Глаза Таши выглядели увядшими. Губы, которые он целовал прошлой ночью, были испачканы грязью.

Диадрелу поменяла хватку на стреле — и со всей силой своей руки вонзила ее в вену на шее Таши.

Глаза девушки распахнулись. И Пазел начал говорить так быстро, как только мог:

— Не кричи, не кричи, Таша, ты в безопасности, ты с нами, ты со мной, Таша, поверь мне, не кричи.

Она не закричала. Она в ужасе отскочила от него, чуть не подмяв под себя Диадрелу и ударившись об окно с такой силой, что в ближайшем стекле появилась трещина. Когда Пазел попытался удержать ее, она яростно ударила его ногой.

— Мир! — прошипел Герцил. — Клянусь Ночными Богами, Таша Исик, возможно, я слишком хорошо тебя обучил! Прошу прощения, леди Диадрелу, и ты тоже, Пазел! Хватит, девочка, сделай вдох.

Пазел поднялся, облегчение волнами накатывало на него. Она была в сознании, жива — и свободна от ловушки Аруниса. Все шло по плану.

Или нет? Глаза Таши были странными, дикими. Наконец она, казалось, узнала их лица, но никому не позволила утешить себя. Она дрожала, как от смертельного холода.

— Это сработало, — тихо сказал Нипс. — Ты была идеальна, Таша.

Таша поднесла руку к горлу. Ее голос был сухим, полным боли шепотом.

— Мы одурачили Аруниса?

— Мы одурачили их всех, — сказал Герцил. — Ты не вышла замуж и ложное пророчество Отта не может сбыться.

Он накрыл ее ноги одеялом. Таша посмотрела на залитый солнцем залив. Глядя на нее, Пазел внезапно подумал о группе моряков, которых он видел давным-давно: выжившие после урагана, уговаривающие разрушенный корабль войти в Ормаэл-порт, лица, уничтоженные воспоминаниями о диком страхе.

— Я коснулась льда, — прошептала Таша. — Я была в темном месте, полном людей, но света не было, а потом я начала видеть без света, и люди были отвратительны, у них не было лиц, и этот старый священник был там, размахивая своим скипетром, и под моими свадебными туфлями был лед, и черные деревья хватали меня маленькими ветвями-пальцами, и были глаза в щелях деревьев и были голоса из дыр в земле. Я замерзла. Я чувствовала, как ты обнимаешь меня, Пазел; я даже чувствовала шрам на твоей руке. Но потом это чувство прекратилось. А потом все начало исчезать в темноте — люди-монстры гасли, как свечи, один за другим. И голоса стихали, пока не остался только один странный голос, зовущий меня по имени, снова и снова, как что-то, что никогда не прекратится, как вода, вечно капающая в пещере. Но там не было ни воды, ни стен, не было ничего, кроме льда, льда под моей кожей, льда в моем желудке и моем мозгу.

Она обхватила себя руками, медленно переводя взгляд с одного лица на другое.

— Я была мертва?

— Нет, — сказала Диадрелу, — но ты была так близка к смерти, как только может быть человек, и вернулась невредимой. Блане́ означает «смерть-дурак», но не потому, что он обманывает только дураков. Название скорее означает, что сам призрак смерти не должен видеть разницы, должен обмануться, если столкнется с человеком во власти наркотика.

— И вдобавок бренди, — вздохнул Нипс.

— Старина Драффл прошел через что-то подобное, когда вы с Таликтрумом накачали его наркотиками? — спросил Пазел.

Женщина-икшель покачала головой:

— Существует несколько разновидностей блане́, для различных целей. Драффла мы хотели только усыпить. Но когда Таша вонзила это перо себе в ладонь на брачном помосте, она должна была казаться мертвой вне всяких подозрений. Для этого требовался блане́ самого высшего сорта — и самого опасного. Без противоядия Таша никогда бы не очнулась от его хватки. Она бы спала, пока не умерла с голоду.

— Мне все еще холодно, — сказала Таша.

— Возможно, тебе будет холодно в течение нескольких дней, — сказала Диадрелу. — Мой отец однажды уколол себе палец чистым блане́. Неделю спустя его все еще мучили кошмары, и он чувствовал холодную хватку наркотика. Позже он сказал, что ему помог солнечный свет.

— Увы, какое-то время у нее этого света будет совсем мало, — сказал Герцил. — Эта каюта должна стать твоей клеткой, Таша, пока король Оширам не узнает правду о нашей миссии. Если, конечно, я вообще смогу найти способ связаться с ним.

— И что потом? — спросила Диадрелу. — Хватит ли у него смелости изолировать Великий Корабль и пробиться на борт через сотню турахов?

— Мы должны на это надеяться, — сказал Герцил. — Но есть еще один вопрос: что, если он добьется успеха? Без сомнения, он уничтожит Шаггата, чтобы Арунис при помощи какого-то коварства не вернул безумца к жизни. Но Нилстоун он не может уничтожить: никакая сила на Алифросе не может. Согласится ли он охранять его до тех пор, пока не будет найдено какое-нибудь лучшее место для упокоения камня? Это может разрушить его династию, ибо — хотя малейшее прикосновение к нему убивает пугливых — кто-то всегда будет мечтать использовать Камень и, возможно, преуспеет. Арунис, например, убежден, что это возможно.

Он серьезно посмотрел на каждого из них по очереди.

— Мы никогда не должны забывать, что наши судьбы связаны с Камнем. Во-первых, нашей клятвой — сделать его недоступным для тех, кто достаточно мерзок, чтобы попытаться им воспользоваться, — и, во-вторых, тем, что мы дети этого мира. Алифрос велик, но сила Нилстоуна безгранична. Если его сила высвободится, спрятаться будет негде. — Герцил со вздохом повернулся к Таше. — Я рассчитывал на помощь твоего отца, чтобы убедить Оширама. Но теперь...

Таша ахнула:

— О, дурак! Что случилось? Он ударил короля, да?

Остальные улыбнулись друг другу, но не засмеялись. Их могли подслушивать; в конце концов, они были в трауре. Однако, прежде чем кто-либо успел объяснить, их прервал пронзительный крик.

— Слушайте голос!

Все подпрыгнули. У двери в ванную стоял Фелтруп Старгрейвен, разбуженная крыса, ужасно раненный во вчерашнем сражении. Они столпились вокруг него, вне себя от радости. Он казался удивительно устойчивым на своих трех здоровых ногах (четвертая была раздавлена крышкой осушительной трубы) и нетерпеливо подергивал коротким хвостом (другая крыса давным-давно перекусила его пополам). Джорл и Сьюзит бросились вперед и лизнули его — акт любви, в котором Фелтруп мог бы утонуть. Но крыса стряхнула их и снова запищала:

— Слушайте голос, далекий голос! Разве вы не слышите?

Они замерли и услышали его: мужской голос с невозможного расстояния, то повышающийся, то понижающийся.

— Это опять священник, — сказал Пазел. — Ну, тот, кого называют Отцом. Но я не могу разобрать, что он говорит.

— Он говорит, что мы умрем! — закричала крыса.

— Что?

— Умрем, умрем! Не буквально, конечно. Даже не метафорически. И вывод не подразумевается — но как, скажите на милость, говорящий знает, какие выводы сделает его слушатель? И в самом строгом смысле то, что он говорит, — это не столько его мнение, сколько неоспоримый факт: это было сказано. Он ревел, ругался, издевался...

— Фелтруп, — сказала Диадрелу. — Ты исцелился. Твоя болтовня это доказывает. Но о чем ты говоришь?

— Сейчас звонит колокол, — сказал Пазел.

Фелтруп закружился по кругу, слишком взволнованный, чтобы оставаться неподвижным:

— Не один колокол — два! Катастрофа, катастрофа!

Они открыли еще несколько окон: действительно, там были два колокола, один высокий, другой низкий, звучащие в унисон, так что ноты, казалось, сливались в одну. И с берега понеслись голоса, ошеломленные голоса, восторженные крики.

— Но это же свадебный сигнал, — сказала Таша. — На Симдже звонят в два колокола одновременно, чтобы показать, что пара состоит в браке. Но мы нет! Мы никогда не произносили никаких клятв!

— Кроме того, они все думают, что ты мертва, — сказал Нипс.

— Так что же происходит? — требовательно спросила Таша.

— О, горе, горе, горе! — продолжал кричать Фелтруп.

Как и сама крыса, Пазел обнаружил, что больше не может оставаться неподвижным. Несмотря на крики остальных, он бросился через каюту, проскользнул в дверь и побежал по короткому коридору на верхнюю орудийную палубу. Люди спешили к трапам (на деле обычным лестницам, только на корабле и настолько отвесным, что пришлось сделать опоры для рук), оставляя швабры, ведра и наполовину сращенные шкоты там, где застал сигнал. Пазел поднялся вместе с ними. Когда они добрались до верхней палубы, там уже собралась огромная толпа. Все стояли по левому борту, глядя на берег.

Среди них Пазел с радостью нашел Дасту, которого уважал больше всех среди старших смолбоев. Это был широкоплечий двадцатилетний парень из Логова Плавильщиков, сурового района Этерхорда. Как и почти все, Дасту немного побаивался Пазела — в конце концов, от его прикосновения человек превратился в камень. Но Дасту ни разу не назвал его мукетч (грязевой краб), как это делали почти все остальные мальчики, когда поняли, что он ормали. Дасту все еще смотрел ему в глаза. И Дасту делился своими знаниями о «Чатранде», его потаенных уголках, легендах, сленге. Он рассказал о трапе № 5, рядом с каютой посла: его называли Серебряной Лестницей, потому что им пользовались богатые пассажиры — иногда они запечатывали Денежные Ворота, чтобы держать сброд подальше от своих кают. Трап № 1 (на носу по правому борту) был Священной Лестницей, потому что именно там старый капитан Курлстаф услышал голос Рина. В каком-то смысле эти мелкие детали едва ли имели значение. Но усилия Дасту имели, и огромное.

Более старший юноша освободил место у перил.

— Никто не знает, что происходит, — сказал он. — Однако эти вопли звучат чертовски радостно, лады? Странный способ проявить уважение к мертвым.

— Есть какие-нибудь признаки адмирала Исика? — спросил Пазел.

Дасту покачал головой.

— После вас никто не поднимался на борт. А остальные из нас здесь в ловушке, мурт меня побери.

В ловушке. Дасту не преувеличивал. Капитан Роуз и командир морпехов сержант Дрелларек не разрешили отпуск на берег: высадилась только свадебная группа. Удобным предлогом послужила болезнь: двумя днями ранее в Ормаэле, где «Чатранд» неделю стоял на якоре, разразилась говорящая лихорадка. Доктор Чедфеллоу объявил, что Таша и ее семья полностью здоровы, но предупредил, что остальных членов экипажа придется обследовать по одному — процесс, который может занять несколько дней.

Правда, конечно, заключалась в том, что любой, кто сошел бы на берег, наверняка рассказал бы о жестоком безумном событии, свидетелем которого они стали на Великом Корабле. На такой риск заговорщики пойти не могли.

— Матросы, должно быть, рассержены, — прошептал Пазел.

— Хоть смирительную рубашку надевай, — сказал Дасту. — И пассажиры! Ты понимаешь, что мы держим в заложниках сорок пассажиров? Подумай, как это выглядит, приятель! Там большая семья Атамиров — родители, дети, старые тети и дяди — пытается добраться домой через Этерхорд. И еще несколько симджан. Как, по-твоему, на это посмотрят на берегу?

— Где они? Заперты в трюме?

Дасту кивнул:

— За исключением Лацло и Болуту. Этих Ускинс запер в их каютах до тех пор, пока мы не отправимся в путь. Можешь поспорить на свой завтрак, что эти двое жалеют, что не высадились в Трессеке.

Пазел покачал головой. Лацло был торговцем экзотическими животными. Он был с ними всю дорогу от Этерхорда, продавая моржовую кость в одном порту, покупая сапфировых голубей в другом, обменивая шестиногих летучих мышей на лисьи шкуры в третьем. Но не только торговля держала его на борту. Он хотел жениться на Паку́ Лападолме.

Никто не мог отрицать, что он был оптимистом. За три месяца Пазел слышал, как девушка сказала своему поклоннику всего четыре слова: «От тебя разит навозом». Если она и упоминала его при других, то не по имени, а как «имбецила» или «эту морщинистую обезьяну». Лацло, казалось, не возражал: более того, он продолжал обсуждать имена для своих детей со всеми, кто хотел его слушать.

Болуту был еще более странным случаем. Ветеринар, пользующийся большим расположением императорской семьи, он также верил в Рина и принял обет странствующего монаха. Он был чернокожим, и ходили даже слухи, что он — слевран, один из диких кочевников северной степи, хотя еще вчера Пазел слышал, как он говорил на мзитрини. Тогда он вражеский шпион? Но что хорошего было в шпионе, чья внешность, действия и голос привлекали столько внимания?

Пазел поморщился. Не его голос, больше нет. Вчера, разгневанный вмешательством этого человека, Арунис при помощи магии заставил Болуту открыть рот и положил ему на язык раскаленный уголь. Рамачни остановил горение с помощью контр-заклинания и, без сомнения, спас ветеринару жизнь. Но с языком ничего нельзя было поделать. Пазел уже заметил, что Болуту общается с помощью каракулей в блокноте.

Еще один радостный рев из города. Пазел посмотрел в сторону порта и увидел, как люди перескакивают с одной привязанной лодки на другую, направляясь к центру города.

— Это слишком странно, — сказал он Дасту. — Что у них за повод для радости?

— Видите эту шлюпку! — крикнул матрос слева от них. — Там, на корме, не доктор ли Чедфеллоу?

Так оно и было. Доктор сидел в длинной шлюпке, работая веслами. Справа от него находился Арунис. Ускинс, первый помощник капитана, тоже был на борту. Они приближались к «Джистроллоку», Белому Жнецу, самому свирепому военному кораблю Белого Флота Мзитрина. Он стоял на якоре менее чем в полумиле от «Чатранда»: достаточно близко, чтобы Пазел мог видеть вражеских моряков, собравшихся на носу.

— Они похожи на старых товарищей по плаванию, — проворчал Дасту. — Он такой же злодей, как и сам Арунис, этот доктор.

Руки Пазела крепче вцепились в поручень. Мы выиграли первый раунд, подумал он. Мы разбили пророчество Отта вдребезги. Так чего же боится Фелтруп? И что, черт возьми, задержало Эберзама Исика?

Маленькая лодка приблизилась к «Джистроллоку», и Пазел увидел, как Чедфеллоу встал, чтобы поговорить с офицером мзитрини, возможно, самим капитаном. Что сказал доктор, он не расслышал, но матросы, столпившиеся у поручней военного корабля, встретили его слова удивленными возгласами. Через мгновение доктор снова сел, и шлюпка повернула к «Чатранду».

— Клянусь Древом, — сказал Дасту. — Сиззи вывешивают новый флаг на своей грот-мачте! И не их имперское знамя. Что происходит?

Все корабли мзитрини делали то же самое. Раздались радостные возгласы, когда подняли вымпелы.

— Это герб, — тихо сказал Пазел. — Это герб Фалмуркатов.

— Фалмуркатов? — переспросил Дасту. — Герб принца, который должен был жениться на Таше? Почему?

В этот самый момент начали взрываться фейерверки. Свистки, хлопушки и взрывы маленьких бомб сопровождались ржанием испуганных лошадей и истеричным лаем собак.

Пазел наблюдал за приближением шлюпки. Доктор Чедфеллоу был мрачен, его лицо ожесточилось от неприязни, которую испытывали к нему практически все на «Чатранде». Но Арунис улыбался: улыбка триумфа, по крайней мере, так представлялось Пазелу. Мистер Ускинс просто выглядел испуганным.

Рядом с ними появился Нипс. Он посмотрел на посеревшего Пазела:

— Фелтрупу пришла в голову ужасная идея...

— Чатранд! Урлох-лех-ли! Эй, корабль Чатранд!

Это был крик с «Джистроллока»: офицер на ее фок-мачте приветствовал их в рупор. На грот-мачте «Чатранда» вахтенный офицер приложил руку к уху.

— Фелтруп прав, — сказал Пазел.

Дасту переводил взгляд с одного на другого:

— О чем вы говорите? И кто такой Фелтруп?

— Адмирал Куминзат просит чести служить капитану Роузу, адмиралу Исику и тем офицерам, которых вы выберете, — прогремел мзитрини. — Через час после захода солнца, на борту его флагманского корабля. Семь блюд и слоеное тесто, за которым последуют ликеры из Мангали.

На шлюпке Арунис откинул голову назад и рассмеялся.

— Кажется, меня сейчас стошнит, — сказал Нипс.

— Дочь солдата. — Пазел прижал кулаки ко лбу. — Дьявол его побери. Черт бы побрал этого человека.

Дасту был в растерянности:

— Кого, черт возьми, кого?

— Они скандируют ее имя, — сказал Нипс.

— Чье треклятое имя? — спросил Дасту. — Таши?

— Нет, — сказал Пазел. — Дочь другого солдата. Имя той девушки, которая все это время была у Сандора Отта в кармане. Девушки, на которой принц Фалмуркат только что женился. Паку́ Лападолмы.

Не говоря больше ни слова, он и Нипс повернулись и направились на корму. Всю ночь друзья сидели в каюте Исиков, заново сговариваясь, но чувствуя, что им поставили шах и мат. Всю ночь над Симджаллой взрывались фейерверки, золотые, зеленые и серебряные, а когда дул правильный ветер, они слышали пение, которое не кончилось на рассвете: Паку́, Паку́, Королева Мира!

Глава 5. ОТ РЕДАКТОРА: ПОЯСНЕНИЕ

Я спрошу вас очень прямо: было ли когда-нибудь что-нибудь более абсурдное, более причудливое, более лишенное вероятности и здравого смысла? Должен ли я, свидетель этих событий, записывать их здесь, в моем дворце книг, медитации и холодного несоленого супа? Должен ли я железным пером описывать дни, светлые и отвратительные, писать после полуночи под лампой, сжигающей слизь гигантского жука, смотреть, как птица, загипнотизированная движением капюшона кобры, на события, которые сформировали мою жизнь — их жизни — все жизни в этом невезучем Алифросе?

Заслуживаю ли я этой чести? Ни в коем случае. Я приглашаю читателя заметить, что я никогда не утверждал обратного. Так много смертей на «Чатранде», так много дней смертельной боли и отчаяния, так много форм принимало мужество — меч сквозь клыки огонь-тролля, гангренозная нога под пилой, война в пропахшей рассолом темноте трюма. Но есть и более фундаментальные вопросы. Кто убил? Кто воздержался от убийства? Кто защитил разум, самый хрупкий цветок, когда-либо раскрывавшийся в душе человека, от ливня насилия и мести?

Не я. Не этот бедный редактор, которому ангелы на время одалживают их зрение. Я читаю, я пишу, я пью свой суп из пещерных креветок и вкладываю свою энергию в задачу, для которой, я знаю, непригоден. Ничего другого я не могу предложить истории. Ничего другого я не желаю для себя.

Мне показалось важным прояснить этот вопрос. Теперь мы можем продолжать.

Глава 6. БЕСЕДА ПРИ СВЕТЕ СВЕЧИ

7 тиала 941

Лошади были сильными, и кучер безжалостно хлестал их кнутом, так что карета, взмывая и дребезжа, летела по мощеным улицам. Эберзам Исик прислонился спиной к стене и пинал дверцу до тех пор, пока его босые ноги не начали кровоточить. Дверца выдержала. Он кричал, но никто не ответил на его крики.

Вскоре голоса на улице начали затихать, как будто они оставляли центр города позади. Камень под лошадиными копытами перешел в дерево: они пересекали мост. Он попытался вспомнить болтовню короля — где протекает река, сколько переправ. Исик даже не мог вспомнить ее название. Затем наступила темнота. Туннель, крик кучера, эхом разносящийся по всей длине, грохот закрывающихся за ними железных ворот.

Дверца кареты открылась. Исик выглянул в большое каменное помещение. Свет был тусклым; липкий воздух напоминал недра трюма. Перед ним стояло трое молодых людей. Они были аккуратно, но не элегантно одеты и, по-видимому, безоружны. Поклонившись, они извинились за тяжелую поездку. Но Исик, увидев их, узнал и военные манеры, и военные глаза. Эти люди наблюдали за его руками, когда он неуклюже спускался на землю.

— Вы арквали, — сказал он.

Это был не вопрос, и они не стали ничего отрицать, а просто повернулись и повели его через заваленное сеном помещение. Он прошел мимо открытой двери, услышал в тени трепыхание какой-то большой птицы. Он смутно подумал, не попросить ли ему обувь.

— Осторожно, здесь порог, адмирал.

— Меня убьют?

Мужчины посмотрели на него, и один из них пожал плечами.

— Мы не можем тратить время впустую, — сказал он.

Затем что-то привлекло его внимание. Быстрый, как змея, он запустил руку в жилет Исика и извлек бронзовую фляжку.

— Не слишком серьезное оружие, — сказал Исик.

Мужчина слегка улыбнулся, открывая фляжку.

— Вестфирт, — сказал он, принюхиваясь. — Отличный бренди.

— Оставайся на службе достаточно долго, и ты сможешь себе его позволить. Ах, нет. Такие, как ты, не живут так долго, а?

Выражение лица молодого человека изменилось. На какое-то время это было последнее воспоминание Исика.

— Просыпайтесь, адмирал.

— Убью тебя... будь ты проклят!

Его прислонили к грязной стене. Жгучая боль, как в худшие моменты мозговой лихорадки, вызванной ядами Сирарис. Его волосы воняли спиртным и кровью. Парень сбил его с ног его же собственной фляжкой.

— В ведерке рядом с вами есть колотый лед и тряпка.

Его разум прояснился. Он знал этот голос и ненавидел его больше всех остальных. Он поднял глаза.

Перед ним стоял Сандор Отт. Руки мастера-шпиона были скрещены на груди; его взгляд был спокоен, но он выглядел еще хуже, чем чувствовал себя Исик. На гобелен старых шрамов, которым было его лицо, наложились свежие: глубокие раны от когтей Снираги, кошки леди Оггоск, набросившейся на Отта два дня назад в Ормаэле. Были и другие порезы, возможно, оставленные витражным окном, через которое он выбросился, спасаясь от ареста. Раны были перевязаны, на скорую руку, но все равно выглядели уродливо.

— Когда ты стал шпионом, — сказал Исик, возясь с ведерком, — ты соблазнил много влиятельных женщин? Я бы сказал, что те дни прошли.

— Когда я стал шпионом, то обнаружил, что могу убивать любое количество людей, которые мне не по нраву, и убил — в десять раз больше, чем вы за эти годы.

— Я имею в виду, что ты — уродливая собака.

Отт покачал головой:

— Неудовольствие и гнев — это не одно и то же, Исик. Вы не можете разозлить меня. Однако я надеюсь, что вы не станете тратить мое время впустую.

— Меня пытали во время Сахарной Войны, — сказал Исик. — Я ничего не раскрыл. И у меня меньше причин бояться тебя, чем тех мятежников с их кнутами и скорпионами.

Отт вздохнул:

— Больше, на самом деле. Вас просто не проинформировали.

Он сел рядом с адмиралом, руки на колени. Только тогда Исик понял, что они совершенно одни. В нескольких ярдах от него стояли два стула и убогий столик со свечой — единственным источником света. Позади стола он увидел неясный металлический отблеск, возможно, петля или дверная ручка. Он не мог видеть других стен.

— До того, как Оширамы пришли к власти в Симдже, — внезапно сказал Отт, — было восемь королей Омбротов, которым, в свою очередь, предшествовало столетие правления Трота из Чересте. А до Трота этим островом правила сумасшедшая демоническая королева, с крабьей клешней на месте левой руки. У нее был союз с духами и неестественно долгая жизнь: она просидела на троне сто двадцать лет. Эпоха, которую симджане предпочли бы забыть.

Исик посмотрел на мужчину справа от себя. Он был достаточно близко, чтобы до него можно было дотронуться. Один из его глаз был буквально залит кровью: должно быть, кошка вонзила туда коготь. Оружия было не видно. Не то чтобы это имело значение. Сандор Отт был самым известным убийцей в империи. Он мог убить Исика за считанные секунды, любым количеством способов.

— Она запретила похороны, эта королева.

— Неужели?

Мастер-шпион кивнул:

— Когда гражданин умирал, она сразу же посылала людей за телом. Она вводила ему консерванты, перевязывала, пропитывала труп кунжутным маслом и, наконец, покрывала глиной. Прежде чем глина высохнет, она располагала труп в какой-нибудь реалистичной позе — фермер с мотыгой, кузнец у наковальни, ребенок, склонившийся, чтобы завязать башмак, — в специально построенном подземелье под ее покоями. Весьма изобретательно: подземелье было построено вокруг угольной топки, так что его можно было нагревать, как печь. Таким образом, она пекла трупы, твердые, как камень. Не так быстро, как молодой Паткендл превратил Шаггата, но не менее эффективно.

Он знает, что произошло вчера, подумал Исик. У него все еще есть шпионы на борту!

— У королевы была идея, что призраки мертвых делают ее могущественной, и что они будут оставаться до тех пор, пока сами тела не погибнут. Она стала известна как Миркитжи, королева статуй. Ее ненавидели и боялись неописуемо — даже до того, как она изменила практику и стала использовать живых.

— Тебя будут помнить как родственную ей душу, — сказал Исик.

— Обо мне вообще не будут помнить. О, будут ходить слухи — самое большее, в течение одного поколения — слухи о старом шпионе, который стоял за триумфом Арквала. Но ни в одной истории не будет его имени или описания. Мои ученики об этом позаботятся. Ваши мемуары, например, не будут опубликованы, сданы в архив или даже оставлены в частных руках. Ваши письма будут извлечены и сожжены.

— Почему ты похитил меня, Отт?

Мастер-шпион проигнорировал вопрос:

— Когда королева Миркитжи, наконец, умерла, дворец был разрушен, а вместе с ним и верхние уровни подземелья. Но королева сделала тысячи таких статуй, и подземелье имело девять уровней глубины — по одному на каждую Преисподнюю Подземного Мира. В любом случае, были обнаружены только первые три уровня, до недавнего времени. Мы находимся в седьмом.

— Теперь я понимаю, — сказал адмирал. — Ты подвергнешь меня этой древней пытке, если я не выполню твою просьбу. Но что ты можешь хотеть? Все эти годы я исполнял все твои желания, хотя и не знал об этом.

— Ни в малейшей степени, — согласился Отт, улыбаясь. — Но вы опять ошибаетесь. Я не причиню вам боли, если смогу этого избежать. В течение многих лет было необходимо вас травить — необходимо, не особенно приятно, — но это время прошло. Я просто намереваюсь подготовить вас к следующему этапу вашего служения императору.

Ваша дочь мертва. Мое дело проиграно. Позлорадствуйте, если хотите. Вы в отставке, и вам больше не нужно демонстрировать солдатское достоинство.

— Ты лжешь. Ты не сдался, вообще.

— Я никогда не сдаюсь — это правда. Но мой великий план сорван. Шаггат Несс стал каменной глыбой, свадьба отменена, пророчество, которое я распространил в Гуришале среди его поклонников, не может сбыться.

Можете злорадствовать, но послушайте: у вас еще есть несколько лет службы, Исик. Но вы не можете провести их здесь. Вы оскорбили короля Симджи. Немыслимо, чтобы вы служили Арквалу послом.

Исик прижал лед к виску. Он изучал Отта. Уголок радужной оболочки раненого глаза мужчины был затуманен кровью. Непрозрачный, со вчерашнего дня. Слепой.

— В выдвижном ящике этого стола, — говорил Отт, — лежит письмо с приказом лорда-адмирала, скрепленное подписью самого императора. Он назначает вас на должность лектора в военно-морской академии с окладом двести сиклей в год.

Исик фыркнул:

— В нем есть указания, как добраться до богадельни?

— Что за чушь. Этот особняк на Мейском Холме должен принести вам достаточно денег, чтобы прожить свои дни в комфорте, хотя и в более стесненных условиях.

— Значит, я все еще владею им? И не должен ничего платить?

Отт на мгновение замолчал:

— Могут быть определенные пошлины, налоги...

— Ха! — сказал Исик. — Кому ты это обещал, Отт? Ты вытащил еще одну девочку из школы рабов на Нурте? Ту, у которой есть причина, как у Сирарис, время от времени брать в постель высохшего старого убийцу вроде тебя — как часть своей службы императору, конечно.

К бесконечному удовлетворению Исика, он увидел, как рот Отта слегка сжался. Он пытался достучаться до этого человека.

— Нам следует обменяться историями, не правда ли? — настойчиво продолжал Исик. — Она делала тебе тот же массаж, к которому я привык, начиная с затылка? Шептала ли она нам обоим одни и те же слова в одни и те же интимные моменты?

— Вы безрассудны, — тихо сказал Отт.

Да, кашалот тебе в глотку.

— Кого из твоих людей она готовила, чтобы убить тебя? — надавил он. — Ты должен иметь представление. Почему она должна оставаться с тобой? Сломленный, редкозубый мясник в шкуре носорога, который живет для заговоров и лжи. Ты, должно быть, догадался, что она скоро попытается избавиться от тебя. Наверно ты сам убил ее вчера, прежде чем она смогла признаться, что ненавидит тебя?

— Я бы увернулся от него, — сказал Отт.

— Что?

— От вашего кулака. Когда вы решите, что я полностью отвлечен яростью, вы, я подозреваю, собираетесь нанести удар правым кулаком как можно сильнее, надеясь разбить мою голову о стену и ошеломить меня. Затем вы собираетесь поднять меня за рубашку и бить по мне снова и снова, возможно, сначала засунув эту тряпку мне в горло. Вы заметили мой глаз. Но я никогда не позволю вашей руке скользнуть в мою слепую зону, адмирал, так что я просто увернусь от удара и разберусь с вами.

Исик почувствовал себя голым. Отт почти идеально описал его намерения.

— Гнев, как и страх, обостряет чувства до остроты бритвы, — продолжал мастер-шпион. — Вы бы лучше подняли какую-нибудь интеллектуальную проблему. Абстрактные мысли ослабляют нашу защиту. Даже у меня нет полного иммунитета.

Отт прислонился спиной к стене, снова успокоившись:

— Сказать вам, что меня сейчас занимает? Нилстоун. Я не верил в его существование и смеялся над доктором Чедфеллоу, который верил. Но, как мы оба знаем, Камень ужасно реален. И, похоже, задолго до того, как Арунис извлек Красного Волка из глубин и расплавил его, обнажив артефакт, кто-то еще на борту «Чатранда» тоже знал о нем.

Отт достал из жилетного кармана клочок пергамента, развернул его и небрежно передал Исику:

— Это пришло из корабельного трюма. Мой человек вырвал его из пасти крысы, если вы можете в это поверить. Наверное, она собиралась им поужинать.

Исик наклонил пергамент к свету свечи. Обрывок крошился и обгорел с двух сторон, но он все еще мог разглядеть крючковатый почерк.

— ...кличь его ОКО ДРОТА, или Арквали НИЛ-СТОУН, — про́клятый кмень, уверен будь, — бо убиет он каждого коснувшегося с быстротой, отвратительной для зреющего, убиет всех, окромя самых малых паразитов, которые в дальнейшем страдати от чудных перемен.

Кмень сей ваша Чародейка погребла в ВОЛКЕ ИЗ АЛОГО ЖЕЛЕЗА, недавно схваченном архи-еретиком НЕССОМ и утерянном в хаосе его падения.

— Язык — загадка, — сказал Отт. — Почти арквали, но не совсем. Можно было бы подумать, что это просто старо-арквали, за исключением того, что в нем прямо говорится о краже Красного Волка Шаггатом всего сорок лет назад. Это не почерк Аруниса: у нас есть образцы его почерка в заказах на покупку, которые он выписывал как мистер Кет; и это не похоже на чародея — передавать какие-либо свои секреты письменно.

— Здесь у нас самые странные обстоятельства, так? Кто-то на борту «Чатранда» знал, что нас ждет — не только то, что мы обязательно найдем такую вещь, как Красный Волк, но и то, что в этом Волке содержится ужас под названием Нилстоун. — Отт неожиданно прямо посмотрел на Исика. — У вас не возникло никаких мыслей относительно того, кто мог бы такое написать?

Исик вернул пергамент:

— Теперь ты хочешь, чтобы я выторговал свободу, которую ты никогда не дашь.

— О, а вы уверены? — спросил Отт. — Я не отказываюсь ни от чего, что может быть полезно императору. Помогите мне снова увидеть вас в том свете, в каком я видел вас эти несколько десятилетий, и все возможно.

— Правда? — спросил Исик. — Ты можешь вернуть мою дочь к жизни?

Отт неопределенно пожал плечами:

— Закройте ваш разум от всего, адмирал. Но сегодня давайте больше не будем говорить о женщинах. Что насчет Рамачни? Кто или что он такое?

Вот оно, подумал Исик. Твое настоящее слепое пятно, то, что тебя пугает.

— Разбуженная норка, так?

Отт просто посмотрел на него. Вопрос явно не заслуживал ответа.

— Что ж, — сказал Исик через мгновение, — при этом он маг. Волшебник, который служил вице-королям Бектуриана и мог превратиться в золотого орла, если верить...

— Он в коме или просто крепко спит? Можно ли рассчитывать, что он убьет чародея?

Исик почувствовал, как у него упало сердце. Рамачни ответил на этот вопрос достаточно ясно. Арунис был сильнее, по крайней мере, в этом мире; Рамачни был гостем, вынужденным в изнеможении ползти обратно в свой собственный мир. Исик подумал об уходе мага, о меланхолии, охватившей их всех. Рамачни доверил им найти способ сохранить Таше жизнь, и они потерпели неудачу. И теперь Отт снова пытается играть с ним.

— Рамачни — ангел, — услышал он свой голос, — один из золотых ангелов Рина, как моя Таша и ее мать. Давай, завербуй его, если сможешь. Но его может оказаться труднее обмануть, чем меня.

Отт снова пожал плечами, затем легко поднялся на ноги.

— Как пожелаете. Но не смотрите так угрюмо, адмирал. Вы разозлили меня, а это нелегко сделать. Вы не из тех, кто сдается — в этом смысле мы очень похожи. Возможно, именно поэтому мы одни из последних людей нашего поколения, оставшихся сражаться за дело Его Превосходительства.

— За какое дело? Господство над всем Алифросом? Это не мое дело.

Глаза Отта похолодели; он повернулся и подошел к столу, его искалеченное лицо засияло в свете свечи. Затем он открыл ящик стола и достал перо, чернильницу и лист льняной бумаги.

— Ни одного слова об измене там, где я могу услышать, — сказал он. — Скажите мне, есть ли какое-либо дело, в которое вы верите? Группа, которая собирается в вашей каюте, есть ли у нее какая-либо цель?

Исик поднял глаза на мастера-шпиона. Мысленным взором он увидел шрамы, выгравированные на коже его дочери и ее друзей: метка Волка, который тысячелетие надежно прятал Нилстоун.

— Да, — сказал он, — есть.

— Тогда идите сюда и напишите им письмо. Оно будет доставлено, уверяю вас.

Он подвинул чистый лист через стол. Мгновение Исик не двигался. Затем он медленно поднялся на ноги и подошел к столу.

— Все, что я захочу?

— Как только вы объясните, что не вернетесь в Этерхорд на «Чатранде» — да, все, что хотите. Вы можете привести любые причины, которые придут вам в голову. Но если вы скажите им, что вас удерживают силой, следует ожидать попытки спасения. Конечно, и тысяча человек не смогут найти эту гробницу, но откуда им знать? Они попытаются покинуть корабль и умрут со стрелами в спинах. Некому будет присмотреть за телом Таши по дороге домой или проследить, чтобы ее похоронили с почестями рядом с матерью.

— Если я действительно должен отправиться в Этерхорд, почему бы не позволить мне вернуться на Великом Корабле?

Отт улыбнулся:

— Нет никакой спешки — вы не обязаны занять новую должность завтра. Кроме того, я пока не могу гарантировать, что вы готовы формировать умы будущих офицеров.

— Ты никогда не отпустишь меня, не так ли?

Отт постучал по бумаге:

— Пишите, сэр. Если вы хотите писать, вы должны сделать это сейчас. Я должен встретиться с Дреллареком через час.

Он откинулся на спинку стула, ожидая. После очередной паузы Исик опустился на стул напротив. Он уставился на Отта, его тело напряглось от ненависти. Затем он взял ручку и начал очень быстро писать. Он писал как в лихорадке, заполняя страницу за считанные минуты, и подписал свое имя последним решительным росчерком.

Отт поднял лист и осторожно помахал им, высушивая чернила. Затем он резко свистнул. Внезапно в пятидесяти футах от них вспыхнул свет, и из дверного проема в комнату вошли те же люди, которые забрали Исика из кареты.

На этот раз они не скрывали своего презрения. Они схватили Исика и грубо подняли его на ноги. Отт снова посмотрел на страницу.

— «Товарищи падают, но миссия продолжается», — прочитал он и кивнул. — Я не могу не согласиться с вами. Действительно, ваше письмо вполне удовлетворительно, — он посмотрел на Исика и улыбнулся, — за исключением того, что вы пренебрегли звездой.

Исик оцепенел.

— Звезда, — повторил Отт. — Это крошечное, кажущееся случайным чернильное пятно, которое вы всегда, в обязательном порядке, оставляете на третьей строчке своих писем — вы неясно выводите его кончиком пера, в виде звезды. Знак того, что вы в безопасности, и вас не заставляют писать против вашей воли. Однако без звезды Герцил Станапет с первого взгляда поймет, что вы в плену.

Исик почувствовал, как надежда, которая поддерживала его, исчезает. Он падал во тьму, и кто мог сказать, где закончится падение? Отт прижал кончик пера к букве, оставив капельку, и с большой осторожностью нацарапал на ней звездочку. Затем он посмотрел на Исика и улыбнулся:

— Много лет назад император приказал всем своим высшим офицерам принять такие меры предосторожности. По моему настоянию. Конечно, Сирарис поставила себе цель узнать ваш метод.

Теперь: восьмой и девятый уровни тюрьмы королевы Миркитжи целы, как и статуи. Я хочу, чтобы вы провели некоторое время там, среди мертвых. У вас будут вода и еда, но не будет света. Познакомьтесь с ними на ощупь; уверяю вас, они очаровательны. Только, если вы обнаружите сломанную конечность, быстро уходите. Видите ли, их грызут крысы. Сухой костный мозг, мучнистая плоть. Они очень привязаны к месту и очень опасны, особенно в темноте.

Когда придет время, мы вернемся и предложим вам выбор. Вы можете умереть сразу, безболезненно. Или вы можете вернуться на государственную службу и работать на императора. Но знайте, что за вами всегда будут наблюдать. И если вам приснится тень того, что вы любите называть заговором, тогда Герцил, два смолбоя, Нама, ваша повариха, и все, кого вы уважаете, будут убиты так же, как убивала королева Миркитжи. И я прослежу, чтобы вы получили сувениры, которые это докажут.

Его улыбка исчезла. Он кивнул своим людям, и они потащили Исика прочь. Но затем быстрым жестом Отт снова задержал их:

— Я не убивал Сирарис и никогда не причинил бы ей вреда. Годы, которые она провела с вами, были сплошным страданием, но она терпела их ради любви.

— Любви… к тебе?

— И долга, Исик. — В голосе Отта снова зазвучали нотки ярости. — Ради Арквала, нашей матери и нашего отечества, ради единственной надежды на порядок, оставшейся в этом мире. Но это бесполезный разговор. Некоторые, вроде вас, никогда не смогут стать просветленными. Для них лучше всего темнота.

— Ты не просветлен, Отт, — сказал Исик. — Ты порабощен. Это даже отдаленно не одно и то же.

— Сирарис поняла, — процедил Отт сквозь зубы. — Каждый поцелуй, который она дарила вам, был необходим. Как смерть Таши. Как, например, смерть вашей жены — я сам перепилил перила балкона, Исик, и это позволило Сирарис занять место рядом с вами.

Видите ли, я ничего не оставляю на волю случая. Это то, в чем мы не похожи.

Глава 7. ИНКУБ

8 тиала 941

87-й день из Этерхорда

— Утрол, Сарабин, Элегортак, Ингод-Ир из Смертельного Сна. Нелу в беспросветных глубинах и Дрот, Мастер Мастеров, Разоритель Миров. Из круга пепла внутри круга соли внутри круга могильной земли я взываю к вам, старые силы, которым нет равных, к вам, Властелинам Домов Ночи.

Чародей пел шипящим и низким голосом. Он сидел на полу своей каюты, закрытой и душной комнаты; над ним висели мускусные запахи желчи, камфары и вяленого мяса. Полночь пришла и ушла; порывистый ветер стучал по стеклу иллюминатора. Белый песик спал под кроватью. Стоящая на полке лампа, заправленная моржовым жиром, отбрасывала слабый свет на Аруниса, сгорбившегося внутри трех кругов, как темный толстобрюхий паук в центре паутины.

— Шамид, Воденон, страшный Вараг во Льду…

Время от времени в трещине в стене над плечом мага мелькала крохотная медно-красная искра: свет отражался в зрачке икшеля.

— Демон, — сказал Лудунте. — Он демон в человеческом обличье.

— Возможно, — сказала Диадрелу. — Но, возможно, кто-то еще хуже.

Они удерживались внутри стены, упираясь ногами: стопы прижаты к доскам каюты Аруниса, спины — к доскам соседней каюты. Они смотрели на чародея сквозь щель в обшивке не шире иголки. Они сами проделали щель с помощью шпион-домкрата: механического клина, который можно было забить между двумя досками и расширить с помощью рукоятки. Для икшелей это был инструмент выживания.

— Он вызывает этих существ? — испуганно прошептал Лудунте.

Диадрелу покачала головой:

— Если бы он мог призвать Ночных Богов, чтобы исполнить свою волю, ему не понадобился бы Шаггат Несс или, возможно, даже Нилстоун. И все же, без сомнения, он ищет их помощи. Эти круги — магическое устройство для успокоения: с его помощью он пытается очиститься от любых заклинаний, наложенных на эту каюту, которые могут оказаться неприятными для богов, которым он льстит. И, возможно, защитить себя. Не могу сказать.

— Вы очень образованны, госпожа.

— Называй меня Дри.

— Как пожелаете, м'леди. Разве вы не говорили, что он, должно быть, ослаб после всего своего черного колдовства последних дней?

— Так считал Рамачни, — сказала Диадрелу. — И, кроме всего прочего, сегодня вечером мы узнали одну вещь: он все еще боится Рамачни, если только на борту нет другого мага, способного наложить неприятные ему заклинания.

— Куда ушел Рамачни? Когда он вернется?

— Далеко — и достаточно надолго, — серьезно ответила Дри. — Боюсь, мы должны оставаться в одиночестве и преодолеть множество опасностей. Кстати говоря, почему ты один? Разве после смерти моего брата истек срок действия приказа о двух икшелях на вахте?

Лудунте опустил глаза, внезапно смутившись.

— А, — сказала Диадрелу изменившимся голосом. — Таликтрум приказал тебе не обсуждать со мной дела клана. Я права?

Лудунте посмотрел на нее с явной тревогой, но не сказал ни слова.

— Этого следовало ожидать, — сказала Диадрелу, отворачиваясь. — Так, так. Молчи, конечно.

Она говорила как бы о чем-то пустяковом, но не смогла скрыть свое неудовольствие. Лудунте был софистом Диадрелу, ее учеником. Икшели давали семилетнюю клятву послушания своим наставникам, имея только одну возможность — в день окончания второго года — расторгнуть клятву, не потеряв честь. Время подтверждение Лудунте пришло и ушло, пока они стояли в порту Ормаэла. В этот момент Дри не было на борту, и церемония, которую она провела по возвращении, была, возможно, меньше, чем надеялся Лудунте: она просто собрала его друзей и старейшин клана, без преувеличения описала его успехи и передала из рук в руки Чашу Дома, полную пряного вина. Это был ее путь: она не суетилась и не льстила. Было достаточно почетно быть одним из пяти софистов, которых она взяла за тридцать лет.

Из этих пятерых двое закончили учебу и ушли. Еще один, Найтикин, был убит еще до начала путешествия мальчиком-лодочником на пристани в Соррофране. Найтикин был помолвлен ​​с Энсил, младшей из софистов Дри. Дри сначала отказала Энсил, опасаясь, что ее сочувствие к горюющей девушке может омрачить ее суждение. Но Энсил проявила храбрость и рассудительность во время путешествия к Симдже, и незадолго до прибытия туда Дри приняла ее обет.

Теперь ей остались только Энсил и Лудунте. По непреложному закону они должны подчиняться каждому ее приказу, но если она прикажет им не подчиняться Таликтруму, предводителю клана, она обречет их присоединиться к ее позору.

Она посмотрела на Лудунте и впервые подумала, какое ужасное бремя она возложила на них двоих. Мать Небо, подумала она, я все разрушила.

С появлением Пазела, смолбоя, который мог говорить на их языке и слышать их естественные голоса, — и ужасно непопулярного решения Дри не убивать его — ее репутация мудрой женщины была поставлена под сомнение. В течение лета, пока «Чатранд» плыл на запад к Симдже, она боролась за жизнь мальчика со своим братом, лордом Талагом, с которым десятилетиями делила правление Домом Иксфир. Старинный дом и гордая семья. Их прямые предки основали его, отказавшись от кочевого обычая жить на кораблях впервые с тех пор, как ее раса была украдена — в клетках и банках с образцами — из-за Правящего Моря.

Сейчас весь Дом переселился на борт «Чатранда»: шестьсот икшелей, мужчин, женщин и детей, следуя мечте о побеге, которая пришла к Талагу в детстве и преследовала его до самой смерти.

Вот опять: тупой удар в сердце. Образ ее брата во рту Снираги, когда огромная кошка прыгала по проходу. Его конечности были алыми; он болтался, как мертвый, в ее челюсти. Они так и не нашли его тело.

— Почувствуйте этот гром, — сказал Лудунте, прижимая руку к стене. — К утру здесь будет шторм.

У Диадрелу не было времени горевать по Талагу; с его смертью она стала единоличным предводителем клана. Талаг собирался признать своего сына, Таликтрума, полноправным лордом Иксфир. Эта задача выпала на долю Диадрелу, но она этого не сделала. Таликтрум был совершеннолетним и выдержал все испытания на силу и мужество. Но что насчет суждения? Дри не могла представить себе, как она стоит перед кланом и говорит: Вот ваш сюзерен, ваш щит и защитник, доверьте ему свою жизнь. Ритуальные слова, сказали бы некоторые. Но для Диадрелу они содержали обещание, которое она не могла дать так легкомысленно.

После смерти Талага его сын должен был присоединиться к ней в качестве второго командующего, но только в тот момент, когда ему был бы присвоен титул. Но Таликтрум не был готов. Талаг был гением, хотя злым и самовлюбленным, Таликтрум — просто честолюбивым. Как и его отец, он не доверял самому воздуху, которым дышат люди, но никогда не осознавал, что гнев Талага, каким бы ослепляющим он ни был, был порожден тщательным изучением истории. Если Таликтрум и в самом деле верил в ту же мечту, что и его отец, — привезти свой народ в безопасное место на Убежище-за-Морем, острове, из которого их увезли, — он делал это без малейшего любопытства относительно того, что они могут найти, когда доберутся туда.

Когда Таликтрум был ребенком, Дри любила его, как только могла. Но она сомневалась, что он когда-либо смотрел на нее и видел любящую тетю. На его десятый день рождения она взяла его с собой в смелую экспедицию: кататься на коньках при лунном свете по замерзшей реке Оол. Он был зол, узнав, что коньки может носить и использовать любой, а не только правящая элита.

— Тогда зачем нам с ними возиться? — спросил он, сбитый с толку.

— Пошел дождь, — сказал Лудунте.

Нет, Таликтрум видел только Леди, должность, власть в ее руках. Эта холодная оценка преподала ей урок. Из-за этого она навсегда перестала доверять титулам.

Теперь у этого двадцатилетнего юноши была власть, о которой он всегда мечтал, а у нее не было. Для народа, привыкшего к тому, что его убивают люди, пощадить Пазела было уже достаточно плохо. Раскрыть их присутствие в каюте, полной людей, — просто немыслимо. Клан собрался; для слушания дела был избран Совет Свидетелей, и через три часа клан лишил ее командования. Дри знала, что могло быть и хуже: Таликтрум хотел, чтобы ее охраняли днем ​​и ночью и запретили все дальнейшие контакты с теми, кого он насмешливо называл «ее ручными людьми». Что бы он сделал, если бы узнал, что она поклялась стоять рядом с этими людьми, даже перед своими соплеменниками, пока Арунис не падет и Нилстоун каким-то образом не станет бесполезным?

— Госпожа, — сказал Лудунте. — Он встал.

Она заняла его место у глазка. Арунис стоял в центре трех колец, за ним наблюдал неподвижный песик. Стараясь не задеть круги своим плащом, он достал с полки лампу, керамический кувшин для воды и небольшой деревянный ящичек. Первые два предмета он положил на пол сразу за кругами. Затем он открыл ящичек и вынул несколько пригоршней пушистых водорослей из тех, что используются для упаковки бьющихся вещей. Отбросив их в сторону, он снял, наконец, черный платок, аккуратно перевязанный веревкой, осторожно развязал веревку и развернул ткань.

— Кровь Рина, — сказала Диадрелу.

На платке лежала горсть человеческих костей. Там было три зуба, то, что могло быть фрагментом ребра, и целый палец с суставами. Все они были желто-коричневыми и явно старыми, возможно, даже древними. Маг посмотрел на них с опаской, как на вещи, которые могли выпрыгнуть у него из рук. Затем он вернул ящичек на полку и достал маленькую медную чашку.

— Что этот дьявол задумал на этот раз? — спросил Лудунте.

— Больше, чем молитва, мне кажется, — ответила Диадрелу.

Арунис снова сел на пол. Платок он расстелил перед собой, внутри самого внутреннего круга, а чашку — между кольцами золы и соли. Теперь Дри увидела, что в ней было несколько чайных ложек бледного комковатого вещества, похожего на раскрошенный пирог. Из складок своего плаща он достал спичку, зажег ее от масляной лампы и поднес к черному платку.

— Повелители Ночи, — прошептал он, — снимите заграждения с ваших путей, отоприте ваши ворота и задние двери, уберите свою ревнивую стражу. Пусть тот, кто живет с вами, посмотрит на эти реликвии самого себя.

Он бросил спичку в чашку. Желтое вещество яростно вспыхнуло, потрескивая и плюясь. Воздух наполнился таким резким и горьким запахом, что он проникал даже через крошечный глазок икшелей, и Дри на мгновение попятилась, боясь, что закашляется. Песик заскулил. Лудунте едва не вырвало:

— Что это? Наркотик, яд?

Дри не могла ответить. Когда она посмотрела снова, лампа с моржовым жиром погасла, а огонь в чаше превратился в слабое, шипящее пламя. Арунис не пошевелил ни единым мускулом.

И тогда пламя заговорило:

— Хидет веностралхан, Виттер.

Лудунте подавил крик. Дри предостерегающе схватила его за руку, хотя сама почувствовала, как ее пронзил ужас. Голос был холодным, сухим и властным, но по-настоящему ужасным его делало безразличие. Она понятия не имела, что означают эти слова, но они были произнесены с тягучим безразличием того, кто мог от скуки отрубить руку другому, а, может быть, и самому себе. Было ужасно даже знать, что такой голос существует.

— Он принес его, Сатек, — сказал Арунис. — Он принес его на этот остров, менее чем в трех милях отсюда, и я должен получить его для моего короля.

Голос из пламени заговорил снова, с той же ленивой яростью.

— Твое время в этом мире прошло, — сказал Арунис. — Но через Шаггата я могу завершить твою работу.

Ровный, медленный вздох: предсмертный вздох или призрак смеха.

— И все же я должен его получить, — сказал Арунис. — С твоей помощью или без нее. Но мы победим быстрее, если ты мне поможешь. Представь себе, что, когда Рой вернется, Шаггат держит Нилстоун в одном кулаке, твой скипетр в другом! Армии увянут перед ним, как лепестки на морозе.

— Саукре не Шаггат преличин.

— Он снова станет плотью. Помяни мое слово. Даже Рамачни из Неммока не сможет этому помешать.

Они продолжали говорить. Колдун то сердился, то умолял, но голос другого никогда не менялся. Пламя в чашке потускнело. Что бы оно ни потребляло, оно почти исчезло.

— М'леди, пары...

— Тише, Лудунте!

— Я ничего не прошу для себя, — прошипел Арунис, склоняясь над угасающим пламенем. — Близок к смерти был я и магии почти лишен, но не ищу я помощи для себя. Но разве ты не можешь пошевелить пальцем ради того, что построил? Неужели ты действительно хочешь, чтобы это навсегда осталось со старым дураком Бабкри? Сделай это для себя, Сатек. Позволь мне быть твоим орудием мести!

Колдун протянул ладонь на дюйм выше груды костей:

— Сделай это, и, когда я верну Нилстоун, построю я для твоих реликвий гробницу размером с замок на вершине Олисурна. Откажи мне, и выброшу я их в залив.

Огонь погас.

— Сатек!

Чародей замер, внимательно прислушиваясь. В каюте было темно. Благодаря своему исключительному ночному зрению икшели все еще могли видеть достаточно хорошо, но Дри не могла сказать, было ли на его лице выражение триумфа или поражения. Она держала ладонь на руке Лудунте, предупреждая его, чтобы он не издавал ни звука.

Несколько минут Арунис, казалось, не дышал. Затем внезапно он вскочил на ноги и выпрыгнул из кругов. Бросившись к иллюминатору, он отчаянно дернул засов и распахнул круглое стеклянное окно. Шум дождя заполнил каюту; Дри слышала, как капли стучат по полу. Арунис наклонился и выглянул наружу, затем рассмеялся — смех, должно быть, разнесся по нескольким палубам.

Песик тявкнул из-под кровати. Услышав этот звук, Арунис впервые взглянул на него, и ему, казалось, пришла в голову пугающая мысль. Бросившись к кровати, он схватил пса и отпрыгнул назад, в пределы трех кругов, крепко прижимая извивающееся животное к груди.

Что-то пролетело через иллюминатор и глухо ударилось о пол. Оно было размером с чайку, но непонятной формы. И таким черным, что Дри не могла его разглядеть. Было ли у него две ноги или четыре? Был ли это хвост или тонкая коса?

— Иди, — сказал ему Арунис, в его голосе прозвучал неприкрытый страх. — Иди, тварь, возьми его и принеси мне.

Существо издало звериный вой и прыгнуло на мага. Но на краю первого круга оно резко остановилось, нащупывая воздух, как будто запуталось в паутине. Оно плевалось и царапалось, но не могло прорваться. В ярости существо закружило по каюте, разбивая чашки, склянки и чернильницы, перевернуло стол, опустошая полки, Арунис кричал: «Иди, иди!», песик убийственно лаял. Но тварь не могла пересечь линии на полу каюты.

— Твой хозяин поставил перед тобой задачу, инкуб! Ты не смеешь вернуться в свою сферу, не выполнив ее, а ночь уже наполовину прошла. Повинуйся ему!

Существо снова бросилось на Аруниса, и снова круги оказалось невозможно пересечь. Шипя от ярости, оно вернулось к иллюминатору, затем изогнулось и посмотрело назад. Молния сверкнула над заливом, и в ее сиянии Дри увидела лицо из ночного кошмара, ребенка, слившегося с бешеной собакой, а затем существо исчезло.

Арунис подскочил к иллюминатору и быстро захлопнул его. Уронив своего питомца, он, пошатываясь, вернулся к своей кровати, бросился на нее и, тяжело дыша, закрыл лицо руками.

Дри сделала знак Лудунте: Мы поднимаемся. Через несколько секунд они вскарабкались по стене и поползли прочь по потолку соседней каюты. Когда их отделяло от мага приличное расстояние, Дри села и начала разминать сведенные судорогой ноги.

— Он вызвал дьявола, м'леди, — хрипло прошептал Лудунте. — Прямо на наших глазах.

Она резко посмотрела на него. Мальчик был в шоке.

— Даже сейчас, — спросила она, — будет ли Таликтрум отрицать опасность, которую представляет этот маг? Неужели он считает, что Арунис потерпит гнездо ползунов, направляющих эту миссию в желанную для них сторону?

Лудунте сглотнул. Его рот скривился от разочарования.

— Я начинаю понимать, — сказала Диадрелу. — Он поместил тебя сюда одного, потому что ты верен мне, так? Так что все, что ты заметишь, будет испорченным и неубедительным для клана. В конце концов, ты всего лишь поклявшийся слуга сумасшедшей.

— Нет, нет...

— А потом, конечно, пары́. Возможно, у нас были галлюцинации. Кто бы не предпочел так думать? Особенно, если верить означает отвернуться от старой истории — икшель против всех людей повсюду, — и признать, что мы должны найти кого-то, на кого можно положиться, или умереть вместе со всеми?

— М'леди, вы приказываете мне говорить?

— Нет! — быстро сказала Дри. — Херидом, я приказываю тебе этого не делать. Ты должен быть в состоянии предстать перед Таликтрумом и честно заявить, что ты никогда мне ничего не говорил. Если он собирается шпионить за мной, я бы предпочла, чтобы он использовал тебя, а не кого-либо другого. Сейчас я завишу от тебя больше, чем когда-либо.

Лудунте на мгновение уставился себе под ноги. Затем он поднял голову и спросил:

— Вы знаете, куда Арунис отправил это существо? Чтобы напасть на ваших друзей в каюте посла?

Дри покачала головой:

— Его конечная цель — вернуть Нилстоун, но он отправил инкуба на берег. Менее чем в трех милях отсюда, сказал он. Все, что он хочет, находится на острове и в руках того, кого он назвал дураком Бабкри. Другими словами, мзитрини. Что ж, нам пора уходить. Иди и закрой дыру.

— М'леди, у меня нет рукоятки шпион-домкрата.

Дри подумала, что ослышалась. Она поднялась на ноги, и в ее голосе звучала холодная ярость:

— Тебя оставили присматривать за шпион-домкратом, но у тебя нет возможности закрыть его за собой?

Лудунте неохотно кивнул.

Дри глубоко вздохнула:

— Послушай меня, софист. Ты никогда больше не согласишься смотреть в шпионскую щель, которую не можешь закрыть, — даже если восстанет призрак самого Ялидрина Основателя и этого потребует. Иди в Ночную Деревню и принеси рукоятку. В них нет недостатка. Доложи Таликтруму о том, что мы видели, затем возвращайся и закрой дыру. Это мои приказы.

— Да, госпожа.

Ночной Деревней называлась спасательная палуба — почти лишенная света площадка прямо над трюмом, где икшель обитали в крепости из грузовых ящиков, в десяти ярдах от носа.

— Доложи Таликтруму обо всем, что мы видели, — продолжала Дри. — Может пройти какое-то время, прежде чем я вернусь.

Лудунте со страхом посмотрел на нее:

— Куда вы собираетесь идти, госпожа?

Она поколебалась, затем улыбнулась и нежно положила руку ему на плечо.

— Куда клан не должен за мной последовать, — сказала она.

Однако она отправилась не прямо туда, куда планировала. Сначала нужно было уладить одно дело.

Герцил Станапет все еще спал в своей каюте камердинера на жилой палубе. У Диадрелу не было возможности войти в душную маленькую комнатку, но, пробираясь между потолком и полом наверху, она услышала, как он двигается. Шорох в темноте, затем легкое царапанье. Бледный луч света вырвался из трещины, которую она никогда бы не увидела в противном случае. Герцил зажег свечу. Дри подползла к трещине и посмотрела вниз.

Он сидел на полу, скрестив ноги, без рубашки, с прямой спиной и полузакрытыми глазами. Поза для медитации. Его руки и грудь были мускулистыми, как у икшеля: ни одного слабого места, ни одному дюйму плоти не позволялось наслаждаться мягкостью. Его почерневший меч лежал перед ним, как талисман. Удача, решила Дри: было трудно застать Герцила одного.

Он, не вставая, поднял руки и вытянулся. Каким он был безмятежным, каким целеустремленным. Она пришла, чтобы рассказать ему об инкубе — только об инкубе, не забывай об этом. Но сомнения одолевали ее, когда она наблюдала за его ровным дыханием. Что бы сказали они, ее народ, если бы увидели ее сейчас? В этом отсеке находилось множество людей. Стены были тонкими, а воздух —неподвижным и бесшумным. Было бы безрассудством вступать в контакт здесь.

Он изогнул торс, и она увидела волчий шрам на его грудной клетке, блестящий от пота. Мне следовало пойти в каюту, сказала она себе, к смолбоям и Таше. Почему мне необходимо обратиться к этому человеку напрямую?

Она почувствовала, как ее сердце заколотилось. Она мысленно повторила свои слова. Я должна поговорить с тобой, встань, впусти меня. Я доверю тебе знания, которые могут меня убить. Не из-за инкуба, а...

Мать Небо, о чем она думала? Говорить… об этом? Могла ли она рассказать человеку об этом и при этом называть себя членом клана? Она закрыла глаза и прижала сжатый кулак ко рту, как будто тот мог заговорить без ее согласия. Невозможно. Невозможно. Ты сходишь с ума.

Уровнем ниже, во мраке нижней палубы, Шаггат Несс, Бог-король Гуришала и Пятый Монарх Мзитринской Пентархии, стоял, зарывшись каменными лодыжками в солому. Дри изучала его с равной долей восхищения и отвращения. На его безжизненном лице отразилось возмущение и зачатки страха. Его левая рука, высоко поднятая, но сморщенная и иссохшая, сжимала самый смертоносный предмет в мире.

Нилстоун. Маленький, круглый и черный, как смоль. Слишком черный, как тело инкуба: глаза Дри, казалось, переставали работать, когда она попыталась сосредоточиться на его поверхности.

Большой отсек был известен как кормушка — хлев для корабельного скота. Половина тюков соломы была убрана, остальные сложены у задней стены на расстоянии нескольких футов от потолка. Диадрелу скорчилась на вершине, изучая людей внизу.

Двое из группы, одетые в желтые халаты, были прикованы цепями к кормовой переборке. Один растянулся на полу и спал; другой расхаживал по всей длине своих цепей, почесываясь и споря сам с собой. Это были сыновья Шаггата. На вид им было лет по двадцать, но на самом деле они были более чем в два раза старше. На тюремном острове, Личероге, их болтовня так раздражала Аруниса, что он наложил на них обоих сонные чары, которые так до конца и не рассеялись: по сей день оба были подвержены приступам нарколепсии.

Во сне они старели медленнее. Но долгое заточение и, возможно, странность того, что большую часть своей жизни они провели в бессознательном состоянии, в значительной степени подорвали их рассудок.

Все остальные были солдатами, турахами. Трое охраняли единственную дверь комнаты (оставленную открытой в тщетной надежде на дуновение ветерка), и еще трое стояли в четком строю вокруг каменного короля. Это были гигантские и ужасные люди: элитные коммандос, признанные достойными охранять самого императора. Они пили огненный сторакс на рассвете, чтобы заставить мышцы проснуться, проглатывали таблетки, сделанные из костей слевранских пантер, чтобы увеличить свою силу (хотя Дри слышал, как Болуту умолял их отказаться от «порочной привычки»), погружали кулаки в ведра с гравием и алым перцем чили, чтобы стать нечувствительными к боли.

Но вчера, столкнувшись лицом к лицу с Арунисом и его воинами-трупами, некоторые из турахов заколебались, по-видимому, испугавшись, и за эти несколько секунд были потеряны жизни. Наказание пришло этим утром. Сержант Дрелларек, их командир, выстроил всех отступавших в шеренгу на главной палубе. Затем он велел своему помощнику прочитать седьмое из Девяноста Правил веры в Рина.

— Правило седьмое, — прокричал юноша. — Страх разъедает душу и ничего не дает взамен, но мудрость может спасти меня от любого вреда. Я отброшу первое ради второго и буду охранять неприкосновенность разума.

Затем Дрелларек вытащил свой нож и перерезал горло каждому седьмому мужчине в шеренге. Те, кому удалось спастись, запаковали тела своих товарищей в парусину и обвязали бечевкой. Чудовищно, подумала Диадрелу. И очень эффективно. Отныне они не будут бояться никого, кроме него.

Но разве больше нечего бояться? Вчера все они узнали, что прикосновение к Нилстоуну влечет за собой мгновенную смерть для любого, у кого есть страх в сердце. Но как насчет того, чтобы стоять рядом с ним часами подряд? Мужчины выглядели достаточно хорошо — только иногда почесывались и чувствовали себя некомфортно на жаре. На данный момент это было все, что Дри нужно было знать. Она не думала, что Арунис скоро придет за Нилстоуном или своим королем. По его собственному признанию, он был слаб — и после мер Дрелларека она не сомневалась, что эти люди и их восемьдесят товарищей-турахов будут сражаться с ним до смерти.

Она снова попыталась увидеть Нилстоун. Как Камень может быть и не быть там в одно и то же время? Что это за чертова штука? Рамачни сказал, что это «смерть, принявшая форму», и тот действительно пришел на Алифрос из мира мертвых. Рамачни также заверил их, что Камень никогда не будет уничтожен. И все же она и ее товарищи-люди поклялись как-то избавиться от Нилстоуна, прежде чем Арунис найдет способ использовать его против них всех.

— Я хочу вина!

Это был сын Шаггата. Он свирепо смотрел на своих похитителей, топая ногами.

— Эт точно, — пробормотал сонный турах.

— Мой отец — бог! Его час настал! Ты же не хочешь умереть чертовски плохой смертью?

— Он не бог, ты, негодяй. Почему бы тебе не поспать, чтоб ты пропал?

Диадрелу отползла от края тюка с соломой. Здесь больше ничего не узнать. Со вздохом она решила вернуться на территорию икшель. Она не испытывала удовольствия от оскорблений и насмешек, которые ожидали ее там. Но она была голодна — и, как у любого члена клана, у нее были общественные обязанности: приготовление пищи, ремонт, уход за больными и ранеными. Таликтрум дал ей понять, что проявляет личный интерес к ее работе по дому.

— Дай сюда эту бутылку! — сказал сын Шаггата.

— Это не вино, придурок, это вода. И она наша. Ты бросил свою в сено, как непослушный ребенок, ага?

Дри улыбнулась: остатки разбитой бутылки лежали в нескольких футах слева от нее.

Сын действительно начал плакать:

— Ты презираешь меня.

— Теперь ты врубаешься.

— Очень скоро ты пожалеешь. Когда он снова станет плотью, и Рой вырвется из серого королевства, ты ответишь перед моим отцом. Я скажу ему, и ты будешь раздавлен. Вы, черви, крошечные насекомые, вы… хулиганы.

— Что это за рой, о котором ты всегда говоришь?

Но сын Шаггата потерял нить своей тирады:

— Разве я прошу так много, тюремщик? Бутылку хорошего вина и кусочек сыра? Даже местный сыр подойдет.

Дри встала, потянулась — и вспышка движения над головой заставила ее подпрыгнуть, крутануться и выхватить меч в воздухе; только быстрота тридцатилетних тренировок спасла ей жизнь.

Отвратительное насекомое находилось прямо перед ней. Оно было размером с саму Дри, двукрылое, как стрекоза, с колючими конечностями, зелеными фасетчатыми глазами и длинным, похожим на осиное жалом, изогнувшимся под его телом. Это жало только что вонзилось в то место, где Дри лежала мгновение назад.

Она вытащила и свой нож. Существо внезапно издало глубокое жужжание, словно в дерево вгрызлась поперечная пила. Оно повернуло черную волосатую голову, уставилось на нее одним глазом и взмыло в воздух. Небо, очень быстрое. Она не могла его видеть: затем оно снова атаковало. На этот раз она почувствовала прикосновение к ноге. Она ударила, но меч рассек только воздух.

— Вино и сыр! Вино и сыр!

— Заткнись! Заткни свое поганое хлебало!

Тварь была быстрее Снираги. Она нырнула в третий раз, исчезла и снова нырнула, промахнувшись мимо шеи Дри на ширину пальца. Дри закружилась в боевом танце, в отчаянном вращении, способном удержать четырех человек одновременно. Я умру, если остановлюсь. Если я спрыгну с сена, оно ужалит меня прежде, чем я приземлюсь.

Комната превратилась в размытое пятно. Не прекращая исступленно танцевать, она метнулась назад мимо осколков стеклянной бутылки. Там был тюк повыше; она могла прислониться к нему спиной, как к стене, зарыться в него, если понадобится. Если у меня будет время. Сколько их там? Затем насекомое набросилось на нее, и жало пронзило ее плащ рядом с ребрами, и, еще до удара зная, что победила, Дри переломила жало надвое поворотом своего тела и погрузила руку с ножом до запястья в глаз насекомого.

Оно умирало несколько минут. Его кровь и слюна обожгли ее с головы до ног, а шип на ноге пронзил бедро. Но наконец его конвульсии прекратились. Дри сбросила тушу вниз, окровавленная и ошеломленная. Что, во имя черных Бездн Горя, на нее только что напало?

— Принеси мою бутылку, пожалуйста, — просопел сын Шаггата.

Турах застонал:

— Принеси ее сам — цепь достаточно длинная. Только я думаю, что ты ее разбил, твое глупейшество.

Дри сделала несколько неуверенных шагов. Желчь насекомого воняла неописуемо. Никто в Ночной Деревне ей не поверит. Она должна забрать его голову или то, что от нее осталось. Затем тюки сена сдвинулись с места.

Она резко обернулась. Питор Несс уставился на нее, положив подбородок на край тюка соломы, менее чем в двух футах от нее. Одна рука застыла над разбитым стеклом. Он был в ужасе.

— Стража, — прохрипел он.

— Осторожно! Осторожнее, ты, треклятый...

Его рука убралась. Она увидела, как его губы изогнулись, формируя еще одно слово, а затем она бросилась на него, погрузила нож ему в щеку и, используя нож как опору, вонзила меч в яремную вену. Кровь ударила в нее потоком: она была практически внутри раны. Он издал звук, который не был тем словом, которого она боялась, нащупал алую соломинку и с недоверием смотрел на нее, умирая.

Она прыгнула еще раз. Падая, он захватил с собой четыре тюка, стекло и все, что мог.

Было четыре часа утра, когда Диадрелу добралась до крепости икшель. Мужчины и женщины, знавшие ее всю свою жизнь, отшатнулись в изумлении. Кровь пропитала ее с головы до ног; даже волосы стали жесткими от нее; но единственной раной был небольшой порез на бедре.

Появился Таликтрум, окруженный своими Солдатами Рассвета, бритоголовыми фанатиками, которых он унаследовал от отца. Он задал ей вопрос резким, повелительным тоном.

— Это снова был король крыс? — спросил он резким, повелительным тоном. — Или Снирага? Была ли опасность для клана?

— Да, — сказала она.

— Какого рода, тетя?

Она посмотрела на него, нервного молодого лидера Дома Иксфир. Она не знала, с чего начать.

— Ты должна отвечать на мои вопросы так же, как и все остальные, — сказал Таликтрум, почти крича. — Мы выживаем благодаря сплоченности клана. Мы не нити, а сотканная ткань, и дисциплина делает плетение прочным. Дай ей протереться в одном углу, и вся ткань расползется.

— Тебе не нужно повторять мне детские уроки, — мягко сказал Дри. — Я сама рассказала их тебе, клянусь Рином.

Солдаты напряглись. Таликтрум переводил взгляд с одного на другого.

— Моя тетя очень любит призывать Рина, — сказал он с нервной усмешкой. — Так же часто, как Мать Небо, Странницу или любую другую священную для икшель фигуру.

Дри пожала плечами. Часть ее кричала о его слабости, об уродливом стремлении к положению в обществе и уважению.

— Старая традиция, — пробормотала она.

— И взята у великанов, как некоторые лекарства и болезни. Скажи мне, тетя: Рин для тебя бог или дьявол?

Она почувствовала агрессию в его словах и была потрясена. Он показывал ее своим фанатикам: «Вот она, непохожая на меня, та, над кем я поднялся, несмотря на наше родство». Ее пробрал холод до глубины души, когда она представила, что такая тактика означает для будущего клана.

Внезапно в комнату ворвалась другая ее софистка, Энсил. Тонкая, как тростинка, девушка с выдающимся вперед лбом, овдовевшая до того, как смогла выйти замуж, Энсил большую часть времени была тихой, почти невидимой; но Диадрелу знала железо в сердце тростинки. Девушка протолкалась сквозь Солдат Рассвета, бросила один яростный взгляд на Таликтрума и вывела свою госпожу наружу.

В своей комнате она позволила девушке сорвать с себя испорченную одежду, а затем села, как было приказано, в жестянку из-под сельди, которая служила ванной. Она не произнесла ни слова, пока ее студентка выливала на нее холодную воду, ведро за ведром, яростно оттирая кровь и остатки насекомого. Девушке пришлось выковырять часть его из волос ножом.

Через несколько минут Дри смочила губы.

— Лудунте, — пробормотала она. — Разве он не доложил?

— Он пытался, госпожа. Лорд Таликтрум был на Верхнем Чердаке и не хотел его видеть. Небеса небесные, леди, у вас в волосах стекло!

Та разбитая бутылка была даром богов. Когда она уползала, охранники уже обсуждали, была ли смерть несчастным случаем или самоубийством.

— Но это было ни то, ни другое, — сказала она вслух.

— Что не было ни тем, ни другим, госпожа?

Она посмотрела на свою софистку.

— Я убила человека, — сказала она.

Девушка на мгновение замолчала, затем кивнула:

— Я так и думала.

— Он был напуган. Я не думаю, что он когда-либо видел кого-то из нас.

— Я знаю что это было правильно, поскольку вы так поступили, госпожа.

Вера Энсил ранила сильнее, чем презрение. Дри обхватила себя руками. Конечно, слово, почти слетевшее с его губ, было ползуны. Что еще говорят люди при виде икшель? Конечно, его смерть была неизбежна.

Учитывая, что она позволила себя увидеть.

Она подумала о Талаге. Его блеск, безумная сила его стремления. Раскройте наше присутствие, и вы осудите на смерть нас всех. Если вы не можешь убить, чтобы заставить замолчать язык великана, вы не достойны покидать убежище Дома. Оставайтесь в Этерхорде, и за вами будут охотиться. Не следуйте за нами на борт.

Человек, которого она убила, провел в цепях почти всю свою жизнь.

— Госпожа, — удивленно произнесла Энсил. — На вас... клеймо. На вашей коже выжжен волк.

Дри кивнула, прикрывая грудь. Почему это происходит, что я здесь делаю? Как я могу сохранить верность со всем этим?

Глава 8. ВЕРА И ОГОНЬ

8 тиала 941

Инкуб бросился к земле сквозь шторм. Каждая минута, проведенная в этом мире, была жгучей пыткой — словно в его плоть всадили тысячи игл с кислотными наконечниками. Не существовало ничего, кроме ненависти: к бледным и извивающимся людям, к обжигающему дождю, черному ветру, вонючему морю.

Город приближался, его газовые фонари подернулись дымкой из-за ливня. Празднование переместилось под крыши: каждая таверна и ночлежка, каждый храм и низкопробный бордель был наводнен гуляками, все еще пьяными от плохого вина и всеобщего братства. Инкуб поднял потрепанное крыло и повернул на север, за угол стены. На парапете появилась фигура: часовой в шлеме и кольчуге, смотрящий вниз на промокшие поля. Инкуб не стал раздумывать: он позволил себе упасть на стену в нескольких ярдах от человека, задыхаясь, сгорая и замерзая одновременно; когда человек с криком обернулся, в инкубе проснулась жажда крови и он бросился на часового.

Часовой поднял копье, но демон ударил, как разъяренная кошка. Он увернулся от оружия, схватил кольчугу когтями, разорвал в клочья руку, которая держала копье, затем поднялся, чтобы сделать то же самое с ненавистным лицом. Мужчина был еще жив, когда упал со стены, но умер до того, как его тело ударилось о землю.

Инкуб оторвался от падающего трупа. Кровь успокоила его. Как и многие существа, чьи души простирались за пределы одного мира, он претерпел огромные изменения, когда его перетаскивали из одного мира в другой. В своем родном мире он был мирным домашним животным, скорее похожим на овцу, хотя его хозяевам иногда казалось, что они видят злость в его глазах.