LitPamiatniki

Дождь смыл кровь с его тела. Задолго до того, как существо добралось до святилища, кислотные иглы вернулись.

Скипетр. Скипетр. Золотая вещица с черным кристаллом наверху. Инкуб чувствовал его впереди себя.

В ту ночь мзитрини пировали, потому что их принцы, приехавшие с визитом, должны были отбыть утром вместе с бо́льшей частью официальной свиты. Они поставили большой шатер в поле рядом со святилищем, а также кирпичные печи для запекания домашней птицы, оленины и акул. Толпа затопила шатер, наполнив и близлежащие пастбища. Мзитрини значительно превосходили числом других гостей: мясо было превосходным, все стали друзьями, и они веселились на полную катушку.

Одна сторона шатра была открыта, внутрь хлестал дождь. Некоторые из гостей сдавались и бежали за экипажами обратно в город. Инкуб приземлился на остроконечную крышу святилища и, как краб, пополз к краю, мяукая и рыча от боли.

Артефакт, который он был призван украсть, лежал у него под ногами. Но существо знало, что войти в святилище означало бы увеличить свои муки сверх всякой меры. И, конечно, скипетр тоже охранялся. Маг, подумал инкуб, чувствуя, как пульсирует магия сквозь крышу, эта штука в руках мага. И, несмотря на всю свою боль и жажду крови, маленький демон боялся. Я не войду. Я не буду сражаться с ним в его логове. Он стоял, дрожа и постанывая, и грыз свои запястья до крови.

Сандор Отт находил, что на редкость холодный дождь приятно охлаждает его шрамы. Он сидел на низком утесе с видом на святилище, за пределами света шипящих фенгас-ламп в шатре, скармливая соколу рядом с собой кусочки оленины и наблюдая, как кремово-желтая птица проглатывает каждый кусочек, прежде чем дать ему другой. Время от времени он останавливался, чтобы погладить Ниривиэля по шее.

— Значит, все моряки-сиззи ушли? Офицеры, я имею в виду.

— Все до единого, — сказал сокол, его голос был подобен высокому аккорду виолончели.

— А Куминзат — адмирал — он оставил свою дочь с этим престарелым священником?

— Она некоторое время шла рядом со своим биологическим отцом, мастер. Но она — сфванцкор. Есть три молодые женщины-сфванцкор и четверо молодых мужчин. Отец держит их всех при себе.

— И он никогда не покидал святилище, этот старый Отец?

— Ни разу со вчерашнего шествия. И потом только до верха лестницы.

— Где он преклонил колени перед королем Оширамом, — сказал Отт, и на его лице мелькнула усмешка. Он одобрительно посмотрел на сокола. — Твой отчет, как всегда, точен. Однажды я вознагражу тебя, Ниривиэль.

— Слава и победа Арквала, — сразу же сказала птица, как будто эта фраза была чем-то, что она научилась произносить в такие моменты. — Это моя награда. Это единственная истинная награда для тех, кто любит Империю.

Детское удовольствие в голосе хищника. Отт скормил ему последний кровавый кусочек:

— Ты готов к путешествию, прекраснейший сокол?

— Да, Мастер, — сказал Ниривиэль.

Затем мастер-шпион снял с пальца кольцо — простую вещицу из меди, очень похожую на перстень смолбоя, хотя цифры, выгравированные на ней, слегка отличались. Он достал кожаный шнурок и привязал кольцо к вытянутой ноге птицы.

— Будь осторожнее с этим; это единственная вещица, которую я сохранил с детства, — сказал он. — Думаю, ты знаешь, кому я хочу ее передать.

Мгновение спустя птица уже летела на север, к Ормаэлу, а Сандор Отт кружил вокруг тента, бесшумный, как старая пантера, хорошо скрытый в темноте. Он мог выделить своих агентов среди гостей в палатке: один, притворяясь пьяным, тягался на руках с сиззи; другой соблазнял глазами молодую священницу из Локострина. Отт постарался, чтобы никто из этих людей его не заметил. Шпионаж за собственными агентами был частью игры.

Внимательно все осмотрев, Отт пошел на север, обойдя святилище, и начал спускаться по узкой козьей тропе к морю. Ниривиэль сообщил об одинокой фигуре, бредущей по прибою с рассеянным видом лунатика. Влюбленный дурак, наверное. Но сегодня вечером он заслуживал того, чтобы на него взглянуть. Собственная шпионская сеть мзитрини, цитмолох, до сих пор бросалась в глаза своим молчанием. Отт почти надеялся на какую-нибудь встречу со своими соперниками перед их отъездом. Это был вопрос профессиональной вежливости.

Шторм заканчивался, луна металась в грозовых тучах, ища открытого неба. Отт присел на корточки там, где пастбище рассыпалось в песок. Он не видел никого на берегу ни в том, ни в другом направлении. Ни строения, ни камня. Он ждал лунного света, размышляя о предстоящих днях, о войне, которую он намеревался разжечь среди этих дикарей-сиззи, об ужасной важности выбора времени и такта. Он поставил судьбу империи в зависимость от одного корабля и дергающегося безумца, который был его капитаном. Роуз! Если бы здесь у меня был бы кто-то еще, кроме этого помешанного мошенника с Южного Кесанса и его ведьмы!

Отт ненавидел магию, область, в которую, как он знал, ему запрещено входить. На Великом Корабле ее и так было слишком много. Леди Оггоск, Рамачни, Арунис. Нилстоун, оружие, в которое он никогда не верил и которым не мог воспользоваться — пока. И Пазел, трижды проклятый Паткендл, который спас жизнь Шаггату, но превратил его в камень.

— Почему бы нам просто не выбить треклятую штуку у него из руки? — спросил вчера Дрелларек-Горлорез. — И ты мог бы завтра вонзить копье в брюхо этому коротышке ормали. Ты мог бы убить их всех. Теперь, когда свадьба позади, они нам на фиг не нужны, верно?

Заманчивое предложение. Но тщательный осмотр Шаггата доказал, что это невозможно. Рука Шаггата крепко сжимала Нилстоун: эта рука, по крайней мере, разлетелась бы вдребезги, если бы они попытались ослабить ее силой. И по руке до самого плеча расходились микротрещины — множество трещин и разветвлений. Вся рука может оторваться, и безумец истечет кровью за считанные секунды, когда снова станет человеком из плоти и крови.

Отт закрыл глаза. Сегодня вечером он чувствовал свой возраст. Триумф Арквала наступит, несомненно, так же, как этот желтый шар пробьется через тучи. И Роуз сыграет свою роль. Кем бы он ни был, старый бык всегда был честолюбив.

Отт встал и направился к пляжу. Кто-то прошел этим путем; он мог видеть следы даже при прерывистом лунном свете. Один человек, босой, примерно его роста. Ночное купание? Отт вгляделся в темную воду; там не было ничего, кроме волн.

Затем луна вырвалась на свободу и залила пляж серебром. Отт посмотрел направо, налево — и там, словно сама луна породила ее, он увидел обнаженную молодую женщину, выходящую из моря.

Она была примерно в двадцати ярдах от него, быстро выбираясь из прибоя, глядя прямо перед собой. Отт затаил дыхание. Волосы девушки были коротко подстрижены, как у гардемарина; ее конечности были бледными и мускулистыми. Ей было не больше двадцати, но двигалась она скользящей походкой настоящего воина.

Она добралась до верхней части берега, где начиналась трава. Присев на корточки рядом с плотными зарослями кустарника, девушка вытащила сверток с одеждой. Отт наблюдал, как она одевается: черная блузка и леггинсы, свободного покроя, но обтягивающие запястья и лодыжки. Затем она снова наклонилась и подняла нож.

Боги смерти, она сфванцкор! Ибо нож нельзя было ни с чем спутать: блеск кварца, изгиб ястребиного клюва на кончике. Это был ритуальный клинок со свадебной церемонии — единственное оружие, которое король Оширам разрешил мзитрини взять с собой на берег. Только вадхи, Благословенные Защитники, могли носить такие ножи. И единственными вадхи, такими же молодыми, как эта девушка, были недавно обученные сфванцкоры. Было сообщение. Среди них были девушки. Да, трое из семи девушки.

Но что, во имя Рина, она собирается делать? То, как она держала нож — словно он ее обжигает, но уронить невозможно, — сказало ему, что она хочет пустить кому-то кровь. Но кому? Девушка вернулась к волнам, в ее движениях была решимость и что-то похожее на ярость. Кто-то еще в море? Теперь света было предостаточно, но Отт не видел никого другого.

Мы никогда не будем принадлежать к числу тех, кто принадлежит.

Неда приставила нож к своему горлу. Волны били ее по коленям, стоять на месте было трудно. Один быстрый порез, длинный, но неглубокий, не через вену. Должно хватить сил заплыть за буруны, где акулы найдут ее до того, как она утонет.

Дурная кровь в ней. Рано или поздно она должна была выйти наружу.

Ибо они там, в море, голодные, кружащие. Они слетятся, как мухи на пир. Она плавала среди них в другой форме, со своими братьями... Нет, они не были ее братьями или сестрами. Они ненавидели ее, незваную гостью из Ормаэла, ходячий позор. Они всегда знали, что она потерпит неудачу, и вчера она это сделала. Что ей запретил Отец? Говорить с Пазелом, но именно это она и сделала. Кто-то на свадьбе это заметил, и слух дошел до Кайера Виспека, великого героя-сфванцкора, служившего на «Джистроллоке». Кайер Виспек что-то прошептал Отцу. Старый священник вскинул голову, вопросительно посмотрел на нее через алтарь, и какое-то чувство — гордость или надежда на нее — исчезли из его глаз. Оно не вернулось на закате, когда сфванцкоры демонстрировали подвиги силы и акробатики перед благоговейной толпой. Ни на предрассветных молитвах, когда он коснулся ее лба скипетром и указал на море. Иди и плыви, забудь эту боль. И прежде всего забудь о человеке по имени Пазел Паткендл. Она плавала, меняла форму, снова становилась самой собой, но не забывала. Она никогда не забудет, и взгляд Отца, полный любви, никогда не вернется.

Другие претенденты знали, что она впала в немилость. Малаброн, большой благочестивый Малаброн из Сурака, начал злорадствовать. Дурная кровь. На самом деле, это не ее вина. Вера прожигает насквозь более слабые души. Как огонь сковородку с тонким дном.

Маленькое Феникс-Пламя, прошептал другой, его голос сочился презрением. А Суридин, дочь адмирала Куминзата, просто наблюдала за ней понимающими глазами. Она была лучшей из них, подумала Неда, и ее молчаливое осуждение ранило больше, чем все оскорбления вместе взятые.

Дурная кровь. Она знала это еще ребенком. Кровь капитана Грегори, Предателя. Кровь Сутинии Паткендл, которая пыталась отравить своих детей. Посмотри, что стало с Пазелом. Он не раб и любит этих арквали, людей, которые сожгли его город, зарезали детей на площади Дарли, один за другим насиловали ее день и ночь. На каждом языке были слова для таких женщин, как она. Нечистая. Бесстыдная. Порченный товар.

Теперь она знала, что Отец всего лишь хотел избавить ее от боли. Он запретил ей разговаривать с Пазелом или даже вспоминать о нем, потому что Пазел, как и другие их враги, потерял свою душу.

Тасмут. Запятнанная. Так сказали бы это на ормали. Она была грязной тряпкой, испачканной, вонючей, и никакая сила в Алифросе не могла...

— Опусти этот клинок, девочка.

Она резко обернулась. Старик в темной рубашке и леггинсах стоял позади нее, опустив ноги в прибой. Не вооружен, не двигается. Избитое, покрытое царапинами лицо, один глаз залит кровью, в другом светились дикость и ум. Он говорил на мзитрини, но не был одним из них.

— Отойди, — сказала она предупреждающим тоном.

Старик покачал головой:

— Ты не захочешь драться со мной. Я вижу, что ты треклятая адская кошка, но, скорее всего, я бы тебя убил. Видишь ли, у меня было больше практики в этом искусстве. Больше практики, чем следовало бы иметь человеку.

Неда бросилась к нему. Удивительно, но он не пошевелился. Когда она подняла нож для смертельного удара, он небрежно отвел взгляд в сторону, и что-то в его спокойствии заставило ее замереть, потрясенную и испуганную. Он повернулся и взглянул на клинок.

— Ты не будешь против, если я тебя убью, — сказал он как ни в чем не бывало. — В конце концов, ты собиралась сделать это сама. Но ты сфванцкор, истинно верующая. И, если мне удастся тебя убить, я отнесу твое тело обратно в святилище и скажу твоим священникам простую правду — я помешал самоубийству. И я знаю, что ты этого не хочешь.

Неда уставилась на уродливого старика. Самоубийство было непростительным грехом.

— Или, может быть, — спросил он, — ты потеряла веру? И это привело тебя сюда?

— Я тебя убью, — пробормотала она. — Чудовище. Кто ты такой?

— Шпион, — сказал он. — А ты, девочка, блестящая молодая послушница, которой есть ради чего жить, хотя, очевидно, ты этого не видишь. Тогда в чем же дело? Потеряла веру в Веру?

— Нет!

— Странно, — задумчиво произнес он. — Когда происходит то, чего мы больше всего боимся — то, чего вся наша воля стремится избежать, — это иногда оказывается именно тем, что нам нужно.

Она опустила нож на полпути к его горлу. Старик наблюдал за ее рукой.

— Ублюдок! — прошипела она. — Ты арквали!

— Это похоже на сбрасывание кожи, — продолжил он. — Той, внутри которой мы бы умерли, если бы не избавились от нее. Но как только мы позволим ей упасть — новые миры, девочка. Нас ждут новые миры.

Внезапно Неда отпрыгнула назад.

— Ты ни черта не знаешь! Шпион, шпион-арквали! — Она заплакала, возмущенная и не верящая, что он должен быть здесь, отравляя ее последние мысли, вставая между ней и смертью.

Впервые он сделал шаг в ее сторону. Жесткий, старый, медлительный! Он был безумен или лгал. Его было бы легко убить.

— Я не знаю, почему ты хочешь умереть, — сказал он, — но я знаю путь сфванцкоров — возможно, лучше, чем ты. Я наблюдал за такими, как ты, в течение многих лет. Давай, девочка, сдавайся. Ты же не хочешь, чтобы тебя именовали душе-предательницей вместо эпитафии. Ты же не хочешь, чтобы тебя похоронили вместе с отходами скотобойни.

Да, такова была судьба самоубийц в Мзитрине. Этот человек знал. Возможно, он был именно тем, за кого себя выдавал.

— Я тебя убью, — повторила она, не слишком уверенно.

Мужчина ухмыльнулся — по-волчьи, отвратительно.

— Не надо угрожать, — сказал он. — Не тогда, когда я могу точно рассказать твоим учителям то, что видел сегодня вечером. А я видел довольно много, девочка. Привилегия: я полагаю, ни один другой мужчина никогда не увидит этого до того дня, когда они разденут тебя для могилы. Или старый Отец более испорчен, чем я думаю?

Неда сделала выпад. Ни один мужчина на свете не будет клеветать на Отца ей в лицо. Двигаясь вперед, она умело перебросила клинок из правой руки в левую. Ее глаза не выдали движения, ее правая рука не упала. Это был финт, который она тренировала десять тысяч раз.

Но ее левая рука осталась пуста. Мужчина, двигаясь как кобра, выхватил нож из воздуха, и за долю секунды, последовавшую за этим, Неда осознала поразительные пределы своих навыков. Она лежала лицом вниз, задыхаясь от песка и морской воды, беспомощная от боли ударов, которых не увидела.

Старик заговорил справа от нее:

— Ты — сфванцкор иностранного происхождения. До меня доходили слухи о тебе. Скажи мне, где Отец откопал тебя? Где твой дом?

Со вздохом Неда перекатилась на бок. Мужчина держал лезвие двумя пальцами, изучая ее лицо.

— Знаешь, — сказал он изменившимся голосом, — мне пришла в голову странная — кровь Рина, самая странная — идея о тебе. — Он присел на корточки рядом с ней. — Как твой ормали, девочка?

Она выплюнула полный рот песка. Старик рассмеялся и покачал головой. Затем он встал, обошел ее, не слишком близко, и пошел вверх по пляжу.

— Если ты его сестра, подумай вот о чем: он влюблен в Договор-Невесту. Дочь человека, который послал морских пехотинцев в Ормаэл. Ручаюсь, он бы умер за нее.

Неда справилась с руками и коленями. Она поползла за ним, чувствуя, как к ней возвращаются силы. Мужчина крикнул через плечо:

— Они сказали, что ни один арквали не сможет победить тебя, не так ли? Что ж, девочка, сегодня ночью я украл твою смерть: это была бы позорная смерть. Возвращайся и гадай, какую еще ложь продают тебе твои учителя.

Он исчез. Неда уткнулась лбом в песок. Желая, чтобы ее сердце остановилось, зная, что этого не произойдет. У ней не получилось даже умереть.

Пазел, влюбленный в дочь этого адмирала-мясника? Этого не могло быть. Она видела, что они с ним сделали. Она наблюдала за ударами, чувствовала их. Старик был лжецом и извергом.

Затем она увидела блеск ножа. Он оставил его лезвием вниз в песке. Она встала, подошла к кинжалу, вытащила — и почувствовала именно то, что он описал: разрыв ее уверенности, сдираемую кожу. Что было под ней? Было ли что-нибудь, в чем она могла бы узнать себя?

Вспышка красного света. Блестящая, почти ослепляющая. Неда замерла: свет пришел со стороны святилища. Затем начались крики, едва различимые за шумом волн.

— Отец!

Она побежала так, как не бегала никогда раньше. Отец использовал Скипетр Сатека: он столкнулся с какой-то ужасной угрозой. Она пронеслась по берегу, миновала ужасного старика (застывшего, уставившегося вдаль) и полетела прямо к святилищу. Во дворе горел огонь: огонь среди колонн, огонь кружился над головой, как огромная пылающая птица.

Она слышала боевые кличи Кайера Виспека и Суридин, затем раздался рев Отца и еще одна вспышка света. Неда бежала вслепую, продираясь сквозь подлесок. Когда ее зрение прояснилось, она увидела невероятно отвратительную фигуру — горящую, клыкастую, похожую на собаку, похожую на ребенка, — пикирующую с воздуха над внутренним двором.

Отец ждал под ним, его борода была наполовину опалена. Он встретил инкуба ударом скипетра, и демон с визгом умчался в ночь.

Крики с продуваемого всеми ветрами пастбища. Последние из гуляк бежали изо всех сил, спасая свои жизни.

Суридин погналась за тварью, размахивая железным шампуром с пиршества. Кайер Виспек держал Отца на руках: старик был почти без сознания. Затем ноги Неды коснулись мрамора, и она оказалась во дворе, крича им, поднимая клинок, которым собиралась покончить с собой. Отец повернулся к ней лицом, его глаза засияли чем-то похожим на радость. А потом демон с криком вернулся через колонны и ударил Отца в грудь.

Удар сбил с ног обоих мужчин. Кайер Виспек схватил существо, хотя оно все еще было объято пламенем. Отец, из груди которого хлестала кровь, закричал на незнакомом языке, и черный кристалл в скипетре засветился. Внезапная перемена произошла с инкубом: бесформенное существо исчезло, и на том месте, где оно находилось, замерцала какая-то более мягкая, более слабая форма. Только на мгновение; затем инкуб принял свою чудовищную форму и сомкнул челюсти на шее Отца.

Неда сократила дистанцию и атаковала. Она нанесла удар вниз, вонзив нож в позвоночник существа. Инкуб извернулся, полоснув ее по руке, плюясь огнем. Нож разлетелся вдребезги. Инкуб отпустил Отца и поднялся на своих пылающих крыльях. Он дико летал по двору, завывая голосами проклятых, проливая потоки крови, которые вспыхивали и исчезали прежде, чем касались земли.

Чья-то рука сомкнулась на руке Неды: Суридин подняла ее на ноги. Девушка толкнула Неду слева от Отца, в то время как сама встала справа, а Кайер Виспек попытался остановить кровь, льющуюся из ран.

Инкуб снова набросился — на этот раз на скипетр, вырвав его из слабеющих рук Отца. Отец закричал. Демон прыгнул и с усилием замахал крыльями, поднимаясь — Суридин схватила его за ногу. Неда чувствовала запах горящих рук — это было все равно, что взять в пылающее полено. Демон потащил ее через двор, в то время как Неда отчаянно пыталась ударить существо сама. Затем инкуб выронил скипетр, крутанулся в воздухе и разорвал руку, которая не давала ему улететь.

Суридин закричала от смертельной боли. Совершенно не задумываясь, Неда схватила скипетр и нанесла удар. Инкуб завыл, его пламя почти погасло. Неда почувствовала силу в черном кристалле, осколке Ларца, который был проклятием рода демонов. Суридин упала; инкуб рухнул рядом с ней на мрамор, и Неда с криком снова ударила его скипетром.

Огонь погас. Демон продолжал сражаться, черная дымящаяся фигура. Неда ударила снова, и вой прекратился, но когти все еще рвали Суридин. Неда ударила еще раз и закричала «Рашта хелид!»

И вдруг демон исчез. Никакого трупа на земле. Ни малейшего запаха его демонического дыма в воздухе. Инкуб не оставил после себя ничего, кроме ран.

Кайер Виспек вернул других претендентов с моря. Отец прожил еще два часа: достаточно долго, чтобы Неда набралась смелости и рассказала ему, где и как она хотела бы начать свою жизнь в качестве сфванцкора, а старый священник дал свое согласие. Достаточно долго и для того, чтобы разбудить старого Кайерада Хаэла и доставить на берег с «Джистроллока», ибо скипетр должен принадлежать старшему сфванцкору. И этого было достаточно, чтобы Отец указал в сторону гавани и прохрипел Неде на ухо:

— Демонетта… оно пришло с того корабля... с «Чатранда». Я знал. Я знал это с самого начала.

Неда не отходила от Отца. Его жизнь ускользала, как и самоконтроль претендентов. Они ссорились, кричали и отходили в сторону, чтобы скрыть слезы. Он не мог оставить их, мир не мог так повернуться. Но Отец посмотрел на Неду, и его улыбка была гордой, как бы говоря: Помни, дочь. Они отчаялись, а ты — нет. Ты была сильнее любого из них.

Мог ли он видеть ее насквозь, даже сейчас? Поймет ли он, насколько он неправ?

Когда он, наконец, умер, их горе выплеснулось наружу. Малаброн был хуже всех. Он произнес богохульство о смерти Веры, свирепо посмотрел на Кайера Виспека, как будто собирался сразиться с ним, и сказал, что во всей трагедии виновата Неда.

На это остальные закричали, чтобы он замолчал. В конце концов, Отец цеплялся за Неду в свои последние мгновения, и именно она нанесла существу смертельный удар. И Суридин, дочь адмирала, умершая всего через несколько минут после инкуба, приложила три пальца к щеке Неды в старом жесте мзитрини, предназначенном для ближайших родственников.

— Сестра, — сказала она.

Глава 9. ПРОТИВОСТОЯНИЕ В ЗАЛИВЕ СИМДЖА

8 тиала 941

87-й день из Этерхорда

Уважаемые и Дорогие Друзья,

Если вы читаете это, то должны знать, что я не вернулся на Великий Корабль. С большим сожалением я должен заявить, что не намерен этого делать.

Моя дочь мертва. Мое сердце получило удар, от которого не оправится: ни за столетие, ни тем более за те несколько лет, которые мне остались. Как и все вы, я надеялся, что мы сможем каким-то образом победить и колдуна, и шпиона. Мы не победили. Враг оказался сильнее и лучше подготовлен. Мне стыдно, что я неправильно опознал врагов — и не сразу опознал друзей.

Но и в одиночку я продолжаю сражаться. Я начал налаживать отношения с королем Оширамом. Я уже убедил его попросить несколько ключевых делегаций, включая мзитрини, задержаться после ухода других гостей. И я расскажу им все, что знаю о заговоре нашего императора, о интригах Аруниса и угрозе Нилстоуна. Убедив их, я отправлюсь убеждать мир и строить морскую стену против всех этих зол. По крайней мере, мзитрини будут предупреждены и начнут охранять все подходы к Гуришалу, даже со стороны западного Неллурога, откуда, как они предполагали, никто никогда не сможет подойти. Шаггат, будь то камень или плоть, никогда не доберется до своих верующих.

Однажды я сказал Таше, что навсегда отказался от своих адмиральских нашивок, и я не шутил. Сейчас больше, чем когда-либо, я верю в свой долг дипломата — но не дипломата Магада. Арквал должен быть представлен голосом и лицом, но не имперским: голосом, которому люди научатся доверять; лицом, ассоциирующимся с честью и доброй волей. Наше будущее — и я никогда больше не поверю, что есть какое-то будущее, кроме того, которое мы строим вместе, — зависит от этого даже больше, чем от тактики и меча.

Когда вы — как я — уделите время размышлениям, вы поймете, что эта задача принадлежит только мне.

Вы пятеро дали клятву, и должны оставаться верны ей. Могущественный дух выбрал вас для этой задачи, без сомнения, потому, что почувствовал в вас силу, необходимую для ее выполнения. Жертва Таши будет не последней. Но вы никогда не должны колебаться. Пусть старый солдат скажет вам: товарищи падают, но миссия продолжается.

Прощайте, друзья. Мы никогда больше не увидим друг друга, разве что, как некоторые верят, в мире после смерти, в тени Древа.

Непобежденный, Э. Исик

Ошеломленная Таша отложила письмо.

— Он не пойдет с нами, — сказала она.

— Только не говори мне, что ты в это веришь, — сказал Нипс.

— А ты нет? — спросил Пазел.

Была середина утра, на следующий день после свадебного фиаско: еще один великолепный, ветреный день в конце лета, но в каюте Таши едва хватало света, чтобы читать. Над иллюминатором висела темная ткань: Таша все еще скрывалась, все еще была мертва, насколько кто-либо знал за пределами ее круга друзей. Она приоткрыла ткань на дюйм и выглянула наружу. Лоцманские катера скользили по заливу Симджа, направляя более крупные суда в проливы. Через несколько часов отправится в плавание и сам «Чатранд».

— Конечно, не верю, — сказал Нипс, снова беря в руки лист смятой бумаги. — Письмо, очевидно, поддельное. Таша, если бы твой отец действительно решил остаться здесь, тебе не кажется, что он проплыл бы три мили, чтобы попрощаться с тобой?

— Он бы так и сделал, если бы знал, что я жива.

— Даже если бы не знал, — сказал Нипс, — он бы захотел, ну, попрощаться с твоим телом. И проводить остальных.

— Он бы хотел, — сказал Пазел. — Но, если он наблюдает за нами в подзорную трубу, то наверняка заметил лучников вдоль поручней. Не говоря уже о том, что никого не пустили на корабль или с него, кроме свадебной партии и этого парня, Фулбрича. Мы здесь пленники. Он слишком умен, чтобы быть пойманным.

— Он мог бы нанять лодку, подплыть поближе и крикнуть нам прощайте, — сказал Нипс.

Таша горько рассмеялась:

— И рассказать всем на «Чатранде» то, что он только что написал? Невероятно.

— Вы оба спрыгнули с ума, — сказал Нипс. — Мы говорим об адмирале Исике. Человеке, который никогда не проиграл ни одного морского сражения. Человеке, который велит королям заткнуться.

Их прервал всхлип. Под письменным столом Таши стояла низкая корзина, а в ней на сложенном одеяле лежала крыса, Фелтруп. Он вернулся в корзину вскоре после своей вспышки накануне и с тех пор не просыпался. Теперь он дергался, бормоча и постанывая своим высоким гнусавым голосом.

Вдруг, не просыпаясь, он закричал:

— Не проси меня! Не проси!

Таша подошла к нему и погладила маленькое существо.

— Ему снятся ужасные сны, — сказала она. — Я иногда бужу его, бедняжку, но потом он боится снова заснуть. И Рин знает, что ему нужно спать.

— Без помощи Рамачни этот удар Джервика его бы убил, — сказал Нипс.

— Его могут убить нервы, — сказал Пазел.

Таша указала на письмо в его руке:

— Посмотрите на него еще раз, ладно? Вы видите что-нибудь странное — я имею в виду что-нибудь за пределами значения слов?

Мальчики снова изучили письмо. И покачали головами.

— Вот именно. — Таша взяла лист и указала на крошечное пятнышко в форме звезды на третьей строке. — Вы приняли это за чернильную кляксу и искали что-то странное. Но это его знак, его код. И он означает: «Никто не приставляет нож к моему горлу». Он никому об этом не рассказывал, кроме меня и Герцила.

— Ну, это не сработало, — упрямо сказал Нипс. — Таша, у меня нюх на ложь, а это письмо воняет, как рыбацкий сапог. Скажи ей, Пазел.

— Обычно он прав, — признал Пазел.

— Обычно?

— Ну, это не значит, что ты идеален, приятель.

— Понятно, — твердо сказал Нипс. — У меня ведь нет магического дара, ага?

— Перестань, — сказал Пазел.

— Вот что ты думаешь. «Зачем доверять ему? Это просто работа его природного мозга».

— Ты заставляешь меня беспокоиться о твоем мозге, точняк, — сказал Пазел.

— По крайней мере, мой не превращает меня каждый месяц в задыхающегося петуха или...

— Прекратите! — рявкнула Таша. — Вы сводите меня с ума!

Мальчики сразу замолчали. Таша в ярости отвернулась к окну. Последнее судно с припасами подошло к борту; докеры грузили товары на подъемники. Они берут с собой больше еды и воды — и, возмутительно, больше пассажиров, пять или шесть бедняг, направлявшихся в Этерхорд, чтобы лучше поддерживать иллюзию, что они поплывут в столицу Арквала. Кто эти люди? Сколько они заплатили? Когда они узнают, что никогда не приедут в Этерхорд?

Она снова услышала слова своего отца в Кактусовых Садах. Ты — все, что у меня осталось. Я не могу смотреть, как ты умрешь у меня на глазах, как она.

— Найдите Герцила, — сказала она. — Приведите его скорее. Пожалуйста.

— Ты считаешь, что письмо настоящее? — спросил Пазел.

— Это написал папа, если ты это имеешь в виду, — сказала она. — И эти слова о тактике, и то, как он винит себя, и эта часть о завершении миссии любой ценой — это именно то, чего я ожидала от него. И еще эта звезда.

Она коснулась ее пальцем и глубоко вздохнула:

— Я уверена только в одном: папе нужно сказать, что я жива. Может быть, он прав — может быть, ему не стоит идти с нами. Но было бы бессердечно уплыть и оставить его в неведении.

Когда смолбои ушли, Таша вытащила из-под кровати сундук и достала тренировочные перчатки. Это были уродливые штуковины: железные перчатки с шерстяной подкладкой на костяшках и ржавыми цепочками, которые туго обматывались вокруг запястья. Герцил хотел, чтобы они были тугими и тяжелыми. Сотня ударов по тени в этих перчатках обычно заставляли ее задыхаться. Но сегодня она хотела бо́льшего.

Она вышла во внешнюю каюту, заперла дверь и приказала своим собакам лежать смирно. На корабле царила какая-то суматоха; мужские голоса и топот ног эхом отдавались от пола и потолка. Идеально, подумала она и приступила к тренировке.

Таша была прекрасным бойцом, в нескольких отношениях даже исключительным. Но у нее также был взбалмошный характер. В бою он выражался не как гнев — Герцил учил ее никогда не полагаться на ярость, — а как импульсивность. Герцил сразу же обнаружил этот недостаток. Вдохновение — прекрасный союзник, но роковой учитель, сказал он. Имей в виду, Таша: я заставлю тебя почувствовать глупость твоих порывов, пока ты не научишься отличать хорошие от плохих. Это будет обидно, и ты возненавидишь меня, но, по крайней мере, останешься жива.

Даже с голыми руками тренировка была бы изнурительной — много прыжков, блоков и вращающихся ударов. С тяжелыми перчатками она стала настолько тяжелой, что Таша не могла думать ни о чем другом. Мир, лишенный всего, кроме пота, равновесия и поединка с невидимыми врагами. Она сражалась, бегая кругами. Бух-бух! Кулаки ударили по отцовскому креслу для чтения. Каждая перчатка в ее руке казалась каменным молотком.

Закончив тренировку, она начала ее снова. Быстрее, девочка! ругал ее голос Герцила в голове. Они хотят пролить твою кровь! Ее сердцебиение было таким же резким и настойчивым, как удары. Наконец, почти в бреду, она подбежала к стене и сняла один из скрещенных мечей, подаренных ее отцу десятилетия назад, когда он стал адмиралом. Это был тонкий клинок, но в ее руках он казался шестифутовой бектурианской саблей. Она еще раз прокрутилась по большой каюте, яростно и сосредоточенно, нанося рубящие и колющие удары, голос Герцила подстрекал ее, безжалостно ругаясь, когда она промахивалась мимо цели. Кто-то пытается отрезать тебе голову! кричал он. Ты видишь его или нет? Это не игра, ты, избалованная сука, ты наносишь удар, чтобы убить, ты наносишь удар, чтобы убить.

Она вышла из транса с мечом, наполовину погруженным в чью-то воображаемую грудь. Ее тошнило от того, что она видела в своем воображении, но, как утверждал ее наставник, так и должно было быть. Ликуя от собственной силы. И настолько уставшей, что едва могла стоять.

Ее отец думал, что она могла бы заняться живописью. Прекрасное предложение, сказал он. В тот день, когда он и Сирарис доставили ее к зубчатым воротам школы Лорг.

Она, пошатываясь, добрела до ванной комнаты и открыла кран в чугунной ванне. Живопись. Знал ли он ее вообще когда-нибудь? Она разделась, вошла в холодную соленую воду и тщательно вымылась, затем смыла соль несколькими драгоценными чашками пресной воды. Затем посмотрела на свое тело в зеркале на двери. Загорелые руки, грудь уже не совсем девичья, мышцы дрожат от холода. На это тело начали обращать внимание мужчины. Фалмуркат, например. Принц уже лежал бы с ней в его каюте на борту длинного белого корабля. Вместо этого там, на другой стороне залива, лежит голая Паку́ Лападолма, верная дочь Арквала, в объятиях своего мужа-мзитрини. На какое-то время мужа.

Герцила не было ни в его каюте, ни в какой-либо из общих комнат. Мальчики направились на верхние палубы. Однако, еще не добравшись до пушек, они обнаружили, что где-то назревает большая суматоха. Люди бросились вперед, обтекая с обеих сторон грузовой люк и поднимаясь по трапам. Сверху донесся звук гневных голосов.

— Что это? — воскликнул Пазел. — Драка?

— Драка? — эхом отозвался кто-то, не оборачиваясь. — Именно это я и говорил!

— Драка! Драка!

Слишком поздно Пазел понял, что никто из мужчин не знал, к чему они бежали. Но его небрежное слово, казалось, было тем, чего хотели все, и по мере того, как они бежали, оно распространялось вокруг них, как масляный огонь. Мужчины схватили ножи, бутылки и абордажные пики, свободные от службы морские пехотинцы схватились за свои копья.

— Чертов бунт, вот что это такое!

— Плапп против Бернскоув!

— Не может быть! Роуз сдерет с них шкуру живьем!

На трапе возникла давка. Пазела и Нипса пронесло наверх, мимо главной палубы, где к ним присоединилось еще больше матросов, и вместе с остальными выбросило на ослепительный солнечный свет возле фок-мачты. Улюлюканье и крики становились все громче. Пазел вскочил на поручни и прикрыл глаза ладонью.

— О, Питфайр, — сказал он.

«Джистроллок» лежал рядом с «Чатрандом» — их разделяло не больше ярда, — и большая толпа вооруженных мзитрини столпилась у поручней, ревя и скандируя.

— Васподин! Васподин!

— Что они говорят, Пазел? — крикнул Нипс.

Пазел спрыгнул вниз, дурное предчувствие угнездилось в животе, словно тошнота.

— Не повторяй этого никому, — прошептал он. — Они скандируют «убийцы».

У Нипса отвисла челюсть. На носу насмешки становились все громче.

— Да здравствует Великий Мир, — едко произнес чей-то голос позади них.

Это была леди Оггоск. Мальчики инстинктивно отпрянули. Они давно причислили старую ведьму к своим врагам. Правда, она отвернулась от Сирарис и Сандора Отта всего несколько дней назад, и у Таши была какая-то смутная идея о том, что она состоит в секретном ордене, связанном с Лоргом. Но Пазелу было все равно. Оггоск всю жизнь служила капитану Роузу, и он не хотел иметь с ней ничего общего.

— Вы знаете, что происходит, герцогиня? — осторожно спросил он.

— Предательство, вот что, — ответила Оггоск. — Низменные интриги, и не нашего сорта. Прошлой ночью напали на Отца.

— Чьего отца? — воскликнул Пазел.

Она посмотрела на него и, казалось, многое поняла:

— Не на Исика. Забудь об Исике. Он был обречен с самого начала.

Крики становились все более опасными. Пазел уставился на старую женщину, пытаясь понять, что могли означать ее слова. Наконец, почувствовав, что она больше ничего ему не скажет, он повернулся, чтобы уйти. Но прежде, чем он сделал шаг, его схватила когтистая рука.

— Где ее тело? — требовательно спросила она.

Пазел вырвал свою руку из ее хватки.

— С друзьями, — сказал он, — где и останется.

Мальчики стали проталкиваться вперед. В том месте, где два корабля были ближе всего, крики стали оглушительными. «Чатранд» стоял на якоре, и «Белый Жнец» тоже почти не двигался, был поднят только единственный марсель. Корабль был больше половины их длины, что делало его самым большим судном, которое Пазел когда-либо видел, после самого Великого Корабля. Пушки «Чатранда» выглядели достаточно грозно, но пушки «Джистроллока» внушали благоговейный трепет: ряды массивных орудий, стреляющих ядрами, весом в сорок восемь фунтов; более длинные орудия для дальних целей, массивные «крушители» карронады, сверкающие бронзовые кулеврины на корме. На платформах на верхней палубе красовались гигантские баллисты, похожие на арбалеты, и абордажные орудия, которые могли зацепить другое судно и разорвать его такелаж. «Джистроллок» нельзя было спутать ни с чем — он являлся ужасным оружием войны.

К счастью, эти пушки еще никто не зарядил: в настоящее время мзитрини довольствовались тем, что угрожали своим старым врагам мечами, копьями и проклятиями. Палуба «Джистроллока» была на двадцать футов ниже, чем у «Чатранда», поэтому разъяренная толпа набилась на бак, забралась на мачты и ванты. И отовсюду мзитрини орали: Васподин!

Примерно двадцать смолбоев протолкались к поручням правого борта «Чатранда», чтобы лучше видеть, Среди них стоял Дасту, более спокойный, чем остальные.

— Пазел, сюда! — позвал он, освобождая место. — Что они там кричат, приятель? Что это за треклятое слово?

Пазел вгляделся в лица мзитрини, пытаясь придумать, как бы ему увильнуть от ответа. В задней части бака «Джистроллока» стояли три сфванцкора в черных плащах. Они не кричали, но в их глазах была глубокая ярость, недоступная ни одному из их соотечественников. Один был постарше, мужчина лет тридцати-тридцати пяти. Остальным было за двадцать, их лица были жесткими и угрожающими.

— Ты смотришь на этих сфвани, ага? — сказал другой смолбой по прозвищу Крючок. — Минуту назад их было больше, и одна была девкой.

— Девушкой? — резко переспросил Пазел.

— Крючок прав, — сказал Дасту. — Но девушка недолго пробыла на палубе. Просто бросила на нас один внимательный взгляд и побежала к трапу. Я думал, она сейчас заплачет.

Пазел подумал о девушке в маске на свадьбе, чей голос все еще отдавался эхом в его голове. Могла ли это быть она? Неужели она снова его искала?

Крики мзитрини становились все громче. Арквали тоже не собирались им уступать: некоторые обвиняли мзитрини в убийстве Таши — разве они не ткнули в нее ножом как раз перед тем, как она упала в обморок? Другие требовали, чтобы они выдали Паку́ Лападолму.

— Кровопийцы! — выли они с красными лицами. — Черные тряпки! Хотите, чтобы вас выпороли, как сорок лет назад?

Пазел не узнавал своих товарищей по кораблю. Неужели это те же самые люди, которые были свидетелями черной магии Аруниса два дня назад? Люди, которые в ужасе бежали от флешанков? Где они нашли мужество и безумную гордость? Они не знали, в чем их обвиняют, но, черт возьми, собирались отрицать все. И хотя они ненавидели и боялись Аруниса, вид старых врагов вызывал более глубокое отвращение, почти манию. Арквал, Арквал, справедливый и истинный.

Он дико огляделся в поисках офицера. Наконец он заметил мистера Ускинса, прижатого к перилам. Но, к своему ужасу, он увидел, что первый помощник подзадоривает матросов.

— Я же говорил вам, так? — кричал Ускинс. — Никогда не доверяйте сиззи!

Внезапно человек на «Джистроллоке» полез по вантам фок-мачты. Сильный, худощавый мужчина средних лет, он проворно карабкался, достигнув защищенной платформы для стрельбы из лука, называемой боевой вершиной, менее чем за минуту. По его выправке и золотым эполетам, а также по тому, как лица мзитрини начали поворачиваться в его сторону, Пазел понял, что он их командир.

— Адмирал Куминзат, — сказал Дасту. — Устрашающе выглядящий парень.

Офицер простер руку над толпой. Мзитрини сразу же замолчали. Пораженные арквали тоже на мгновение перестали кричать. Прежде чем они смогли продолжить, мужчина указал пальцем и заговорил.

— Обманщик. Ты убил Отца Бабкри.

Куминзат говорил на своем родном языке, и ни один признак понимания не прошел по толпе арквали. Но все глаза смотрели туда, куда он указывал. Там, в глубине толпы, молчаливый и до этого момента незамеченный, стоял капитан Роуз. Леди Оггоск, прихрамывая, подошла к нему; Роуз наклонился и позволил ей прошептать ему на ухо.

И вдруг капитан посмотрел прямо на Пазела.

— Ни от кого ни слова, — сказал он вслух, и в его голосе послышался угрожающий рокот. — Иди сюда, Паткендл.

Команда молча расступилась. Пазел глубоко вздохнул и пересек палубу, Нипс шел рядом с ним.

Как Пазел уже догадался, Роуз хотел, чтобы он перевел слова мзитрини. Пазел так и сделал, и Роуз мрачно кивнул.

— Скажи ему, что мы ничего не знаем ни о каких смертях, кроме нашей собственной, — сказал он достаточно громко, чтобы все услышали. — Скажи ему, что только дурак бросается подобными обвинениями — или тот, у кого нечистая совесть.

— Не говори ему ничего подобного!

Голос раздался с бушприта «Чатранда». Это был Игнус Чедфеллоу. Несмотря на жгучее недоверие к своему старому благодетелю, Пазел почувствовал облегчение: Чедфеллоу, по крайней мере, не был вспыльчивым — и он тоже говорил на мзитрини.

Чедфеллоу ухватился за кливер-леер и залез на дощатый настил над переполненным баком. Его голос звучал резко и ясно на мзитрини:

— Адмирал Куминзат. Моряки Пентархии. Никто на борту этого корабля не нападал на вас. — Крики презрения и недоверия с палубы «Джистроллока». Но доктор настойчиво продолжил: — Мы скорбим вместе с вами, потому что наша любимая Договор-Невеста тоже мертва. И ни один здравомыслящий человек среди нас не обвиняет...

— Чедфеллоу, — оборвал его Роуз. — Ты будешь говорить от имени этого корабля, когда я тебе скажу, и ни мгновением раньше.

Доктор поклонился Роузу. Но в то же время он бросил на Пазела взгляд, полный отчаянной мольбы.

Внезапно с «Джистроллока» раздался голос на ломаном арквали.

— Великий Мир, который вы обещать! Не настоящий! Ненастоящая вещь! — Это был один из сфванцкоров, огромный молодой человек с жестким, изможденным лицом. — Вы лжецы, старый путь, старый мир, который пришел конец! Плохой вера, ложные доктрины! Они умрут повсюду, и лучшие люди...

— Малаброн, ты не вправе говорить! — рявкнул старший сфванцкор. Молодой человек смущенно замолчал. Затем адмирал Куминзат заговорил снова.

— В самый темный час ночи на нашего Отца, только что вышедшего из святилища, напал зверь. Неестественное существо, мерзость с крыльями. Там была ужасная битва, с огнем и заклинаниями. В конце концов Отец убил это существо с помощью своих учеников, но оно убило одного из них...

Куминзат поперхнулся последними словами. Он резко вздохнул и продолжил.

— ...и нанесло Отцу смертельную рану. Его ученики не смогли спасти его. Но перед смертью он указал через воду — на твой корабль.

При его последних словах мзитрини снова взорвались, и арквали последовали их примеру. Пазелу оставалось только прокричать грубый перевод на ухо Роузу.

— Скажи ему... — прогремел Роуз голосом, привыкшим перекрикивать бури. — Скажи ему, что даже мы ожидали, что Мзитрин будет соблюдать договор дольше, чем день. А потом скажи ему, чтобы он убрал свой корабль подальше от нашего носа, пока мы не обиделись. И пусть идет в Преисподнюю со своими безумными историями!

Арквали одобрительно взревели: «Скажи им, скажи им, смолки!» Пазел поморщился. Он не мог представить себе ничего такого, что ему меньше всего хотелось бы сказать. Он невольно взглянул на Чедфеллоу: доктор настойчиво покачал головой.

— Переводи! — рявкнул Роуз.

Пазел внезапно почувствовал тошноту. Вокруг него матросы и морские пехотинцы кричали, подбадривая.

— Капитан говорит, — начал он, мгновенно заставив толпу замолчать, — он говорит, э, что он ожидал, э, что договор продлится дольше, чем один день...

— Мзитрини мальчика заржавел! — воскликнул Чедфеллоу. — Позвольте мне продолжить, сэр...

— Это ложь, — сказал молодой сфванцкор по имени Малаброн. — Мальчик говорит прекрасный. Менее прекрасный этот доктор.

— Продолжай, Паткендл, — сказал Роуз. — Чедфеллоу, еще раз перебьешь, и я закую тебя в цепи.

Внезапно Пазелу пришла в голову идея, настоящее откровение. Он должен рассказать мзитрини все, на их языке, прежде чем они уплывут. Отец Таши может не преуспеть, а если этого не сделает он, то больше никого нет. Это должен быть Пазел, и это должно произойти сейчас. Но почему у него так кружится голова?

— Этот коротышка Ормали, — усмехнулся Ускинс. — Он тянет время!

Нипс положил руку ему на плечо, успокаивая его. Пазел наклонился, положив руки на колени. Шум, жара, вонь разгневанных мужчин: не от этого ли ему стало плохо?

И вдруг он понял, что это не так. Он поднял глаза на Нипса.

— О боги наверху, приятель, — прошептал он, закрывая уши.

Нипс все понял в мгновение ока:

— Этого не может быть! Прошло всего три дня!

— Я чувствую это, — сказал Пазел. — О, кредек, не здесь, не перед столькими людьми...

— Капитан! — крикнул Нипс. — Мой приятель болен! Пусть Чедфеллоу переводит, Пазел не может...

— Сержант, — сказал Роуз.

Дрелларек пролаял приказ. Внезапно турахи схватили Нипса и Чедфеллоу и потащили прочь. Роуз взял Пазела за рубашку обеими руками и поднял его на перевернутый баркас «Чатранда». Его огромная рука, как тиски, сомкнулась на затылке Пазела.

— Говори! — прогремел он.

— Лги! — крикнул Нипс на соллочи, исчезая за лестницей.

Роуз не дурак, подумал Пазел. Он поймет, что я искажаю сообщение просто по реакции сиззи на мои слова. Сначала мне придется перевести. Иначе он задушит меня прежде, чем я смогу что-либо объяснить.

Но как долго его собственный разум будет ему подчиняться?

Пазел прочистил горло и крикнул:

— Капитан Роуз говорит, что существует договор, и нет причин обижаться, потому что, в конце концов, один из вас женился на одной из нас, мы счастливы и рады и ожидаем самого благородного — детей.

Куминзат недоверчиво уставился на Пазела. Некоторые из сфванцкоров покачали головами.

— Скажи ему, что мы не убивали его кровавого Отца, — сказал Роуз.

— Он очень сожалеет, что у Отца пошла кровь. И он умер.

— И мы можем урегулировать это с пушками, если он сомневается в моих словах.

— Честное слово, это неотрегулированные пушки.

— И на «Чатранде» не практикуется демонология.

— Демонология не практикуется на... С КУАААГХ! ЧАТВА! ГРАФМЕЗПРАУГХААААА!

Роуз в ужасе отскочил от него. Пазел, корчась, упал с баркаса, его голос превратился в нечеловеческий вопль. У него был ум-припадок, и он оказался в ловушке в центре разъяренной толпы, и шум разрывал его мозг, как тысяча визжащих, пронзающих птиц. Были топот ног, летящие бутылки, кровь. Ускинс и Дрелларек бросились к нему, ревя Пазелу в лицо. Они, казалось, думали, что он притворяется — или, притворяется или нет, они могут заставить его замолчать.

Внезапно между Пазелом и Дреллареком возникла фигура. Это был Герцил, серьезный и ужасный. Пазел видел, как он стоял лицом к лицу с Горлорезом, оба были готовы обнажить мечи.

Несколько турахов встало по обе стороны от Дрелларека, но Герцил не стронулся с места. Пазел поднялся на четвереньки — как раз вовремя, чтобы Ускинс сильно пнул его в живот. Если бы первый помощник немного лучше держал равновесие, удар прикончил бы мальчика. Как бы то ни было, Пазел упал, задыхаясь, а Ускинс, плюясь от ненависти, занес ногу для следующего удара.

Удар так и не был нанесен. Ускинс резко крутанулся вбок, как будто его ударили молотком. Мистер Фиффенгурт был там, размахивая кулаками перед первым помощником и явно призывая его вернуться за добавкой.

Ускинса уговаривать не потребовалось. Крупнее и моложе Фиффенгурта, он собрался и бросился на врага. Пазел ощупью поднялся на ноги, когда двое мужчин столкнулись. Схватившись руками за горло друг друга, они напряглись. Затем больший рост Ускинса возобладал, и он бросил Фиффенгурта на карронаду. Квартирмейстер ахнул, когда его голова ударилась о пузатую пушку. Ускинс занес кулак, чтобы ударить снова.

Не раздумывая, Пазел бросился на него. Ускинс замахнулся изо всех сил, но сила столкновения Пазела привела к тому, что его кулак опустился чуть левее щеки Фиффенгурта — и ударил прямо по пушке.

Ускинс взвыл от боли, и его уродливо искаженный голос лишил Пазела последних остатков самообладания. Когда первый помощник отшатнулся, сжимая кулак, Пазел побежал, заткнув уши пальцами и кусая губы, чтобы сдержать внутренний крик. Толпа отшатнулась от него, словно от бешеной собаки. Пазел бросился вниз по трапу на главную палубу, где, к своему неописуемому ужасу, обнаружил трех настоящих гусей, преследуемых смолбоем по кличке Неряха — гуси бежали перед ним по всей длине корабля, издавая такие болезненные звуки, что, казалось, в воздухе оставались красные рубцы, а затем через открытый люк он увидел Аруниса и Джервика, жавшихся друг к другу, как двое игроков в кости, и смотревших на него с коварными улыбками с более нижней палубы.

Глава 10. ВЫБОР ТАШИ

В(опрос): Как долго вы работаете на Торговую Семью?

О(твет): Тридцать шесть лет, милорды.

В: Сколько инспекций «Чатранда» вы провели за это время?

О: Ни одной, милорды. Инспекции являются обязанностью Управляющего Верфями.

В. Управляющий Верфями подчиняется непосредственно Суперинтенданту Флота, не так ли?

О: Не напрямую, сэр. Офис Суперинтенданта находится на Никель-стрит.

В. Вы уклоняетесь от ответа. Сколько отчетов вы просмотрели за это время?

О. Девятнадцать или двадцать.

В. И в каком-либо из этих отчетов упоминалось о... несоответствиях, назовем это так, на нижних палубах?

О. Имеет ли в виду милорд что-то, выходящее за рамки обычных повреждений и ремонта?

В. Конечно. Отвечайте на вопрос.

О. Среди команды существует традиция сплетен, слухов и болтовни, которую не могут искоренить никакие усилия управляющих.

В. Включали ли эти слухи упоминание об отсеках, которые могли найти только определенные члены экипажа, или о тех частях корабля, где люди обычно исчезали, после чего их больше никогда не видели? [Продолжительная пауза.] Пусть в протоколе будет отмечено нежелание свидетеля сотрудничать с этим расследованием.

О. Я отвечаю, милорды, я отвечаю. Да, я слышал оба слуха и видел их в черновиках отчетов. Но Торговая Семья никогда не считала уместным представить такой мусор Аметриновому Трону.

В. Черновики, вы говорите? Вы имеете в виду, что эти слухи позже были опущены?

О. Они были вычеркнуты из окончательных отчетов.

В. Суперинтендант, можете ли вы как-нибудь прокомментировать высокую частоту безумия среди командиров Великого Корабля?

О. Милорды, я думаю, меня не обвинят в уклонении от ответа, если я объявлю себя непригодным для спекуляций на медицинских вопросах.

В. Согласен, согласен.

Дознание лорда-адмирала, Форт Ган, Этерхорд, 2 норна 953.

8 тиала 941

— Чай подан, — сказала Таша. — Сирарис, возможно, и была вероломной предательницей, но она действительно запаслась отличным красным вирабалмом. Не волнуйтесь, он не отравлен: она сама делала себе чай из этой банки.

Это было странное чаепитие. Пазел был заперт в читальной комнате и тихо постанывал, спрятав голову между подушками. Нипс, скрестив ноги, сидел на огромном ковре, сделанном из рыжевато-коричневой медвежьей шкуры, пришивая заплату к одной из девяноста двух тельняшек, которые ему приказали починить в наказание за вмешательство на верхней палубе. Джорл и Сьюзит растянулись рядом с ним, с обожанием наблюдая, как Фелтруп ковыляет взад-вперед, качая головой в непрестанном беспокойстве. За столом Герцил точил нож маленьким черным камнем.

— Это не моя работа, — проворчал разъяренный Нипс. — Пазел и я больше не смолбои.

— На самом деле, вы вообще никто, — сказал Фиффенгурт, улыбаясь. — С юридической точки зрения Роуз мог бы выбросить вас на берег без монеты или крошки. На вашем месте я бы зашивал эти тряпки так, словно от них зависит моя жизнь.

У квартирмейстера была рассечена губа и темно-фиолетовый синяк на лбу, но почему-то его лицо было самым ярким в комнате: Таша могла бы даже сказать, что оно светилось от счастья.

Третья морская война еще не совсем разразилась: после нескольких минут неистовства и натянутых луков адмирал Куминзат резко призвал к тишине. Его команда сразу же прекратила свое буйное поведение и выстроилась рядами вдоль планшира. Толпа на «Чатранде» неистовствовала, кидалась оскорблениями и швыряла мусор, но люди на «Джистроллоке» вели себя странно спокойно, не моргая и не издавая ни звука.

Прошло три или четыре минуты. Затем, совершенно одновременно, все пятьсот человек подняли свои левые руки и указали на Великий Корабль. И снова арквали испуганно замолчали. Лица их врагов были суровы, а глаза холодны. С палубы «Джистроллока» зазвучал барабан: пять резких ударов, разделенных изрядными промежутками. На последнем мзитрини развернулись, пошли на свои места, и в тревожной тишине «Джистроллок» поплыл вслед за своей уходящей эскадрой.

— Жутковато, — сказал Фиффенгурт. — Словно они пометили нас, если вы понимаете, что я имею в виду. Я был рад увидеть ихнюю корму.

На самом деле он, казалось, был рад почти всему, несмотря на свой рассказ о противостоянии. Фелтруп, однако, извивался от беспокойства.

— Плохой знак, предзнаменование, — сказал он. — И безумный священник, убитый дьяволом! Мы не в безопасности, друзья. Опасности собираются вокруг нас, как звери в лесу, и пока мы видим только их глаза.

Герцил провел ножом по ладони, проверяя заточку.

— Таша, — сказал он. — Ты не можешь больше откладывать решение.

Руки Таши, державшие самовар, задрожали.

— Этот клерк, Фулбрич, — сказала она. — Он сказал тебе, что доставит сообщение лично?

— Да, только твоему отцу.

— Когда Фулбрич это пообещал?

Герцил вздохнул:

— Как я уже говорил: после того, как он доставил императорскую почту. Дрелларек не позволил ему отойти на пять футов от лестницы или задержаться дольше, чем ему потребовалось, чтобы подписать квитанцию. И, конечно, не было и речи о том, чтобы Фулбрич забрал почту с корабля. Но Дрелларек допустил одну ошибку. Трап был установлен рядом с иллюминатором, заглядывающим в каюту, которая пустовала со времен Ормаэла. Я увидел это, побежал вниз и поймал Фулбрича на спуске. «Если в твоей душе есть добро, мальчик, найди Эберзама Исика. Скажи ему, что его утренняя звезда только потускнела, а не погасла. Скажи только Исику, и клянусь тем, кому мы служим, не подведи меня». Фулбрич, конечно, был ошеломлен. Но он не осмеливался заговорить: Дрелларек наблюдал за ним тремя палубами выше. Парень бросил на меня взгляд и едва заметно кивнул. Большего он сделать не мог.

Таша уставилась в свой чай. Отец называл ее «утренняя звезда» с тех пор, как она родилась зимним рассветом шестнадцать лет назад. Он поймет послание, если когда-нибудь его получит.

— Я предполагаю, что мы служим той женщине в саду, — сказал Нипс. — Той, с которой ты встречался, но о которой не хочешь говорить.

— Когда я буду свободен говорить, ты поймешь, — сказал Герцил. — Но я поклялся не произносить ее имени в радиусе ста лиг от Симджи, и я сдержу клятву. На данный момент я могу только пообещать вам, что она — хороший человек, и что я доверяю ей так же, как и всем вам: я доверю ей свою жизнь и дело, ради которого я живу. Действительно, мы служим этой женщине, как и любому другому на Алифросе.

— А мальчик-посыльный? — спросила Таша. — Ты ему тоже доверяешь?

Герцил покачал головой:

— Я ничего не знаю о Грейсане Фулбриче, и это мне определенно не нравится.

— Тогда он может быть врагом! — воскликнул Фелтруп. — Возможно, он даже никогда не видел адмирала Исика! Как мы можем знать что-либо наверняка, оказавшись в ловушке здесь, в трех милях от берега?

— Спокойнее, мой мальчик, — сказал Герцил. — Не так давно ты стоял на пороге смерти.

— Ты кричал во сне, — сказала Таша. — Тебе снились кошмары, верно?

Крыса выглядела испуганной и внезапно застенчивой:

— Я... я не помню своих снов, госпожа; они разлетаются на части, когда я просыпаюсь. Но вы должны беспокоиться не обо мне. Что мы собираемся делать с вашим отцом? Что мы можем сделать?

— Только одно, — сказал Герцил. — Мы можем доплыть до берега — вернее, я могу. Три мили — это нетрудно; в юности я проплыл двадцать миль по ледниковым озерам Итолоджи. Но вы должны понимать: тот, кто сойдет на берег, останется там. Я могу нырнуть из этих окон или из орудийного люка и проплыть достаточно глубоко, чтобы избежать стрел, которые посыплются на меня дождем. Но потом я не смогу тайно подняться на борт этого судна.

— Даже если мы дождемся наступления темноты?

— Тогда смогу, возможно. Но с наступлением темноты вполне может быть слишком поздно. Как только Роуз закончит вербовку, мы снимемся с якоря и отчалим.

— Он вербует людей? — спросила Таша.

— Правильно, девонька, — сказал Фиффенгурт. — Флешанки убили двадцать матросов, а также восемь турахов, помощника хирурга — и еще старого Свеллоуза, боцмана.

— И кто занимается вербовкой? — спросил Нипс.

Впервые за этот час лицо мистера Фиффенгурта омрачилось.

— Должно быть, Дариус Плапп и Круно Бернскоув, — сказал он. — И их головорезы, конечно.

Нипс чуть не поперхнулся своим чаем. Фелтруп потер лицо лапами.

— О, мука, мука, — сказал он.

— Должны ли эти имена что-то для меня значить? — спросила Таша.

Нипс посмотрел на нее с изумлением:

— Таша! Ты всю свою жизнь прожила в Этерхорде и не знаешь о Плапп Пирс и Бернскоув Бойс?

— Почему она должна знать? — сказал Фиффенгурт. — Хорошие девушки не якшаются с такими.

Глаза Таши вспыхнули. Несмотря на шесть лет обучения тоймеле⁴ с Герцилом, она жила уединенной жизнью; когда, наконец, она стала достаточно взрослой, чтобы ускользать из дома и исследовать город, отец запер ее в Академии Лорг. С другими милыми девушками. Она покраснела. Иностранный смолбой — и, по-видимому, крыса — знали ее город лучше, чем она сама.

— Это банды, которые управляют побережьем, — сказал Нипс. — Если ты хочешь, чтобы твой корабль был быстро загружен или разгружен, тебе придется подкупить банду Плапп Пирс на севере или Бернскоув Бойс на юге, где Оол встречается с морем.

— То же самое касается и тех, кто ищет экипаж, — сказал Фиффенгурт. — В тавернах по всему портовому району можно увидеть, как они торгуют моряками, словно обычные фликкерманы.

— Они конкурируют за бизнес? — спросила она.

— Конкурируют! — сказал Фиффенгурт. — Они, черт возьми, оказываются на грани войны из-за этого, каждые несколько лет. Это не шутка, госпожа: ненависть между Плапп и Бернскоув —всепоглощающий огонь, и немало убийств на задворках Ормаэла связано с этой ненавистью. Я называю абсурдом то, что Роуз взял с собой на борт стольких Плапп. До этого путешествия Великий Корабль был территорией Бернскоув на протяжении многих поколений. — Он покачал головой. — Как вы знаете, полный экипаж составляет шестьсот человек — не считая турахов, офицеров, пассажиров или смолбоев. Что ж, из этих шестисот около двухсот — Бернскоув, и еще почти двести — Плапп. Таким образом, остаются последние две сотни, которые можно перетянуть на чью-либо сторону. Почему, хотел бы я знать? Что толку от команды, похожей на пороховую бочку?

— У Роуза на все есть причина — и, обычно, мерзкая, — сказал Герцил. — Но я не могу разгадать игру, в которую он сейчас играет.

Фиффенгурт покачал головой:

— Главарям банд придется говорить быстро и еще быстрее наливать спиртное, если они хотят, чтобы люди подписали контракт с кораблем, который доставил сюда Ташу Исик на смерть.

— За исключением того, что я не умерла, — сказала Таша.

— Да... нет... дело в том, госпожа, что все верят в вашу смерть. Выдающаяся и трагическая смерть. И это делает «Чатранд» невезучим, разве вы не видите? Люди, которые могут посмеяться над этим суеверием, встречаются реже, чем петушиные яйца.

— Отт обманул нас всех, — сказал Герцил. — Мы не только не смогли обнулить его фальшивое пророчество, но и облегчили людям веру в то, что «Чатранд» затонет, когда придет время.

— Слушайте! — внезапно сказал Фиффенгурт. — Вы это слышите?

— Я слышу как Пазел мычит словно больная корова, — сказал Нипс.

— Нет, нет. Слушайте!

Они все замолчали. Сквозь стоны Пазела и общий гомон корабля они услышали глубокий, рокочущий рев, какой мог бы издавать слон после дремоты. Он доносился откуда-то далеко снизу. Мгновение спустя второй рев смешался с первым.

— Они разбудили авгронгов, — сказал Фиффенгурт. — Капитан готов поднять якорь. — Он встал и, кивнув, подошел к окну. — Прилив не на нашей стороне, так что это может занять несколько часов. Но не заблуждайтесь: мы отплываем сегодня вечером.

Герцил сразу же поднялся на ноги.

— Я буду смотреть на доки, — сказал он. — Таша, выбор за тобой. Если таково твое желание, я покину этот корабль в поисках Эберзама, хотя он будет последним, кто поблагодарит меня за то, что я тебя бросил.

Он вложил нож в ножны и вышел из каюты, не сказав больше ни слова.

— Вы не должны посылать его, — сказал квартирмейстер. Фелтруп пискнул в знак согласия.

— Она должна, — сказал Нипс.

— Нет, приятель, — сказал сонный голос с другого конца комнаты. — Они правы.

Это был Пазел, прислонившийся к дверному косяку. Он выглядел как человек, вышедший из трехдневного запоя. Нипс встал и подошел, чтобы поддержать его.

— Ты в норме?

Пазел неуверенно кивнул:

— Но я бы отдал зуб, лишь бы узнать, почему у меня было два припадка за одну неделю. Если так и дальше пойдет, я сам перепрыгну через поручни. Послушай, Нипс, они правы. У меня были две возможности рассказать людям правду, и я испортил их обе. Если старый Исик тоже потерпит неудачу, нам придется самим останавливать этот корабль.

— И для этого нам понадобится мастер Герцил, — вставил Фелтруп. — Без его мудрости мы пропадем.

— Как и без его меча, — сказал Фиффенгурт. — Не заблуждайтесь: мы в смертельной опасности. Как только мы оставим Симджу позади, не будет ни королей, ни знати, которые могли бы наблюдать за тем, что делается на борту «Чатранда».

Он сунул руку в карман и достал старую, видавшую виды дубинку, кожаная рукоятка которой приобрела форму его ладони, от долгого использования.

— Мне пришлось проломить этой уродливой штукой несколько черепов, — сказал он. — И я сделаю это снова, если понадобится, клянусь Ночными Богами. Но я уже не так хорош в драке, как раньше. Нам нужно несколько смертоносных, хладнокровных фехтовальщиков рядом с нами, и как можно скорее.

— Арунис не может убить нас, — горячо сказал Пазел. — Никто из них не может никого убить. Рамачни сказал это при всех: если они убьют хранителя заклинаний, кем бы он ни оказался, их драгоценный Шаггат мертв — навсегда мертв, а не просто превратился в камень.

— Мы с тобой понимаем это, Паткендл, — сказал Фиффенгурт, — но у нас на корабле восемьсот человек. И они в смертельном страхе перед Арунисом и Нилстоуном, не говоря уже о Правящем Море. Ужас порождает отчаяние, а отчаявшиеся люди бьют вслепую. Вот это меня и пугает.

— Есть еще кое-что, — сказала Таша. — Арунис может бояться убивать людей, но это не значит, что он не наложит заклинание, которое превратить наши руки в обрубки, ослепит нас или что-нибудь похуже. И это не остановит капитана Роуза от того, чтобы запереть нас на гауптвахте.

— Совершенно верно, — сказал Пазел. — А Рамачни практически пообещал, что мы потерпим неудачу, если не наберем союзников. Это наша главная задача, наряду с выяснением того, что, ради Питфайра, означает «поместить Нилстоун вне досягаемости зла».

— Союзники, — мрачно сказал Нипс. — Непростая задача на этом корабле. С кого мы начнем?

— С кого, действительно! — сказал Фелтруп. — Кому мы можем доверить наши жизни — и судьбу самого Алифроса?

Тишина действовала на нервы. Через мгновение Таша встала и пошла в свою каюту. Она вернулась с блокнотом и карандашом.

— Что насчет этого? — спросила она.

Несколько минут они обсуждали этот вопрос. Имена добавлялись только для того, чтобы снова быть вычеркнутыми.

— Жаль, от нас ушла Марила, — сказал Нипс. — Она была странной девушкой, холодной, как сом. Но ей можно было доверять. К тому же потрясающая ныряльщица.

Таша провела жирную линию поперек страницы.

— Давайте попробуем еще раз, — сказала она. — Кому, как мы надеемся, мы можем доверять? Кто может превратиться в союзника, если мы будем осторожны?

На этот раз имена прилетали так быстро, что она еле успевала их записывать.

— Дасту, — сказал Пазел. — И Болуту. Я всегда чувствовал, что он на нашей стороне, хотя он никогда ничего не говорил.

Фиффенгурт щелкнул пальцами:

— Большой Скип Сандерлинг! Здоровенный сукин-сын-арквали-бурый-медведь, этот Скип, и кулаки у него как у забойщика свай. Он только что подписал контракт — поехал к Бернскоуву и вызвался добровольцем, вы можете себе это представить? У него была возлюбленная симджанка, но, думаю, с этим покончено. И он знает «Чатранд» — он был моим мичманом несколько лет назад. Верно, кто еще?

Имена пришли еще быстрее:

— Кут, старикан с «Лебедя».

— Тарсел-кузнец.

— И этот полуглухой пушкарь — Берд.

— И мистер Драффл, — сказала Таша.

Перечисление имен прекратилось. Четыре пары глаз уставились на Ташу.

— В чем дело? — требовательно спросила она. — Я знаю, что он был под чарами Аруниса — вот почему я подумала о нем. Драффл ненавидит Аруниса больше, чем кто-либо на борту.

— Дело не только в заклятии, под которым он находился, — неловко сказал Пазел. — Драффл... он странный.

— Как и ты, — сказала Таша. — Мы не можем исключать людей только потому, что они кажутся тебе странными.

— Мы не можем? — встревоженно переспросил Фелтруп.

Таша шлепнула блокнот на стол:

— Это безнадежно. Они выбьют из нас пыль, как из треклятого ковра.

Нипс осторожно взглянул на нее:

— Послушай меня, это письмо...

Таша бросилась на него. Нипс улыбнулся, но только на мгновение. Таша оказалась на нем прежде, чем он смог встать. Нипс вскинул руку, чтобы прикрыть лицо, но Таша схватила ее и перекинула юношу через свою вытянутую ногу. Джорл и Сьюзит взорвались лаем. Когда Нипс ударился об пол, Таша упала на него сверху и прижала его горло к земле концом своего локтя.

— Таша! Таша! — сказал Пазел, изо всех сил стараясь не кричать. — Что, во имя Питфайра, с тобой такое?

— Борода Бакру, госпожа! — прошипел Фиффенгурт. Он и Пазел вскочили на ноги, но рычание мастифов заставило их замереть на месте. Фелтруп забрался под кресло для чтения Исика, скуля от бешенства, лихорадки и неистовства.

Таша отпустила Нипса и плавно перекатилась на ноги. Смолбой вскочил на ноги, подброшенный, казалось, силой своего смущения.

— Давай, чокнутая девчонка, лицом к лицу! — прорычал он так тихо, как только мог.

Теперь Пазел с трудом сдерживался, чтобы не рассмеяться:

— Не делай еще хуже, приятель.

— Что, во имя Великого Южного Моря, это было? — спросил Фиффенгурт.

Таша со вздохом опустилась в кресло своего отца:

— Я не собиралась делать тебе больно, Нипс. Но то, что говорит мистер Фиффенгурт, правда. Мы в опасности, и на нашей стороне не так много бойцов. Без Герцила мы были бы почти беспомощны.

— Я дерусь с тех пор, как научился ходить! — прорычал Нипс. — Приведи сюда треклятого волпека, и ты увидишь, как я с ним разберусь!

— В этом-то и проблема, — сказала Таша. — Ты бы попытался. И я уже знаю, как сражается Пазел.

Пазел, в свою очередь, покраснел: у него так и не нашлось времени рассказать Нипсу об их первой встрече, когда Таша расплющила его еще быстрее.

— Не люблю драться, — пробормотал он.

— Зато я люблю! — сказал Нипс.

— Тише, ты, осел! — сказала Таша. — Неужели никто из вас не может подумать? Если нам придется драться, я хочу, чтобы вы, по мачте вам в зад, победили. Для этого вам нужны тренировки и практика. Фехтование на мечах, на ножах, голыми кулаками, посохами. Стрельба из лука. Трюки. Все, что возможно.

Мальчики посмотрели на нее, наконец начиная понимать.

— И если Герцил сейчас уйдет, — продолжала она, — некому будет учить вас, кроме меня.

— Ты достаточно хороша, — заверил ее Пазел.

— Достаточно хороша! — сказал Фиффенгурт. — Вы настоящий монстр, вы и есть, Таша!

Она бросила на него любопытный взгляд:

— Я вижу, мистер Фиффенгурт, что, независимо от того, насколько плохим становится этот разговор, улыбка продолжает возвращаться на ваше лицо. Вы знаете что-то такое, чего не знаем мы?

Фиффенгурт рассеянно оглядел комнату — более рассеянно, чем было способно большинство людей, учитывая его ленивый глаз. На мгновение у него был такой вид, словно он мог отрицать обвинение в счастье.

— Вы не из тех, кто говорит или думает обо мне плохо? — спросил он.

Конечно, заверили они его.

На этом борьба прекратилась. Он наклонился вперед и прошептал:

— Я буду отцом!

Мальчики и Таша приглушенно вскрикнули от удивления. Фелтруп запрыгал и пропищал:

— Ура, ура! Новый выводок Фиффенгуртов!

Квартирмейстер вытащил из кармана пиджака сложенный листок и поцеловал его:

— Только что я получил письмо, датированное двадцать первым вакрина — это через девять дней после нашего отъезда! Кроха родится до нового года!

— Я даже не знал, что вы женаты, — сказал Пазел.

— Ну вот, — сказал Фиффенгурт, краснея, — это часть «не думайте обо мне плохо».

Фелтруп перестал прыгать.

— А теперь не спешите с выводами! — горячо сказал Фиффенгурт. — Моя Аннабель и я связаны клятвой верности друг другу около десяти лет. Но ее родители не хотят, чтобы в семье стало моряком больше. Два ее дяди погибли на фрегате во время Сахарной Войны, а ее дедушка утонул, охотясь на тюленей. Арригус Родд, отец Анни, варит пиво. Они хорошие люди, но строгие, как школьные учительницы. Старый Арригус любит цитировать Правило Пятьдесят Три из священных Девяноста.

Мальчики выжидающе посмотрели на Ташу. Сестры школы Лорг заставляли ее повторять Девяносто Правил каждое утро перед завтраком.

— «Любовь иногда должна склоняться перед старшей мудростью, покровительницей и хранительницей ее чести», — сказала Таша.

— Ага, м'леди, но Арригус не говорит иногда. Он не согласится на наш брак без моего обещания никогда больше не выходить в море. Но я ему нравлюсь. Я записался в ученики к этому старику, и при каждом увольнении на берег изучал его ремесло. Прошлой весной я должен был дать это обещание и стать мастером-пивоваром. Хотите знать, почему я этого не сделал? Головорезы с пивзавода Мангель пришли ночью и подожгли маленькую пивоварню Арригуса, вот почему.

— О нет, — сказала Таша.

— Анни и ее родители едва выбрались живыми, — сказал квартирмейстер, неподвижно глядя в никуда. — Ее мать провела зиму в бинтах. Эти Ма́нгели уже продают девять из каждых десяти пинт эля в городе, вы знаете, но, похоже, это было не, было не...

Он поднялся на ноги, дрожа всем телом, и поднял оба кулака в воздух:

— Ублюдки! Ублюдки!

Они умоляли его понизить голос, но прошло некоторое время, прежде чем он смог продолжить.

— Ну вот, — фыркнул он. — Нет семейного бизнеса, к которому я мог присоединиться, и нет денег для меня и Аннабель, чтобы вести домашнее хозяйство. И вот снова море для Фиффенгурта. Но что теперь? Маленький ребенок? Как я мог это сделать, как я мог сделать ей ребенка?

— Так же, как и все остальные, — улыбнулся Нипс.

— Хватит, Ундрабаст! — рявкнул Фиффенгурт. Затем он со стоном откинулся на спинку стула.

— Звучит так, как будто это вы должны покинуть корабль, — сказала Таша.

— Не смогу проплыть и половины этого расстояния, — сказал Фиффенгурт, бросив взгляд на Симджу. — Они нашли бы меня и отволокли на пристань. Нет, есть только одна вещь, которую нужно сделать — и я собираюсь это сделать, гром меня побери, я принял решение.

Выглядя достаточно гордым собой, Фиффенгурт достал другое письмо, свежее и не помятое, и многозначительно помахал им:

— Я пишу ей выйти замуж за моего брата Геллина. Он холостяк и планирует таким оставаться — никогда не смогу остановиться только на одной девушке, говорит он. Но он боготворит землю, по которой я хожу, и у него есть маленький уютный бизнес по починке часов. И вот самая лучшая часть.

Он наклонился ближе, его глаза снова заблестели:

— Меня зовут Графф. И мы оба подписываемся Г. Фиффенгурт, понимаете?

Пазел взглянул на остальных:

— Э-э... не совсем, сэр.

— Ну вот, соседи не очень-то знают, что означает эта буква Г. И вы можете быть уверены, что монах, который проведет свадьбу, точно не знает. Так что Геллин просто напишет мое имя в брачном договоре вместо своего! Потихоньку! Когда я вернусь, я уже буду мужем Анни и законным отцом этой малышки!

Он едва мог сдерживать себя:

— Геллин не откажется, я это знаю! Он любит Анни и уже называет ее сестрой! Эй, в чем дело?

Все они, даже Фелтруп, смотрели на него с жалостью. Но никто не встретился с ним взглядом.

— Они не позволят вам отправить письмо, — сказал наконец Пазел.

Лицо квартирмейстера застыло. Он был настолько одержим делами в Этерхорде, что совершенно забыл о своей неспособности повлиять на них. На него внезапно обрушилась простая правда. Он тяжело задышал, мышцы на шее напряглись. Внезапно он снова вскочил и разорвал письмо у них на глазах. Затем он побежал к двери каюты.

— Подождите, подождите! — закричали они, когда Таша бросилась в укрытие.

Но было слишком поздно. Фиффенгурт широко распахнул дверь. И там, в поперечном проходе, примерно в двадцати футах от каюты, стоял доктор Чедфеллоу.

У хирурга отвисла челюсть. Осознав, что он натворил, Фиффенгурт снова захлопнул дверь. Затем он стал биться об нее головой, пока она не затряслась.

— Дурак, дурак, дурак!

— Прекратите это! — прошипела Таша. — Пазел, Чедфеллоу знает — он смотрел мне прямо в лицо. Иди за ним! Быстрее!

— Я ему не доверяю, — с горечью сказал Пазел.

Таша потащила его к двери:

— Мы должны ему что-то сказать — он должен был меня забальзамировать! О, поймай его, Пазел, быстро, пока он не заговорил! И возвращайся сюда так быстро, как только сможешь.

Она открыла дверь ровно настолько широко, чтобы вытолкать его наружу. Чедфеллоу не сдвинулся со своего места на пересечении проходов. Его лицо было озадаченным, и он, казалось, не мог отдышаться.

— Что ты сделал, мальчик? — Чедфеллоу запнулся.

— Это был единственный способ ее спасти, — ответил Пазел. — Мы должны были заставить Аруниса поверить, что она мертва.

— Ты одурачил того, кого одурачить гораздо труднее, чем этого чародея. Ты одурачил меня. Как тебе это удалось?

Пазел покачал головой. Они дали обещание Диадрелу: без разрешения клана ни один другой человек не узнает, что икшель находятся на борту.

Чедфеллоу пристально посмотрел на него.

— Что бы сказал Рамачни об этом выпендреже? — требовательно спросил он.

— Выпендреже? — переспросил Пазел. — Игнус, о чем вы говорите? Как бы то ни было, Рамачни ушел.

Доктор выглядел так, словно его ударили по лицу:

— Ушел, сейчас? Он покинул нас сейчас?

— Он должен был, — сказал Пазел. — Он был так измотан, что едва мог ходить. Послушайте, если вы не хотите войти...

— Я не маг, — прервал его Чедфеллоу, — но я знаю об этих искусствах больше, чем ты когда-либо узнаешь, мальчик. Я знаю их опасности, их пределы. Прежде всего, я знаю, что они делают с теми неподготовленными, кто ими балуются.

— И поэтому, естественно, — огрызнулся Пазел, прежде чем смог остановить себя, — вы помогали маме экспериментировать на мне и Неде.

Чедфеллоу пришел в ярость:

— Помогал? Ты, негодяй, я всем сердцем этому противился!

— После того, как предоставили ей все, в чем она нуждалась, — сказал Пазел. — Книги, странные маленькие баночки, зелья — и кремовые яблоки.

Чедфеллоу, казалось, еле удержался от возражения, и Пазел удовлетворенно кивнул. Это было предположение, но надежное. В ночь перед тем, как его мать попробовала свои силы в колдовстве, доктор пришел в их дом в Ормаэле со свертком, завернутым в плотную ткань. Еще долго после того, как дети легли спать, он ожесточенно спорил с матерью Пазела и в конце концов ушел в ярости. На следующее утро она встретила Пазела и Неду кружками с пенящимся киселем из кремовых яблок.

— Я понятия не имел, что она собиралась делать с этими яблоками, — сказал Чедфеллоу. — Меня вышвырнули той ночью, если тебе интересно знать. Такова, по-видимому, судьба тех, кто хотел бы подружиться с вашей семьей — стоять, как дураки, на пороге.

Он сунул руку в карман жилета и вытащил бледно-белый цилиндр. Это был футляр для пергамента, сделанный из какого-то прекрасного дерева.

— Рамачни действительно ушел? — спросил он.

Пазел снова кивнул.

— Я не лгал, — многозначительно сказал он.

Это стало последней соломинкой для Чедфеллоу. Поморщившись, он открыл футляр и вытащил лист пергамента. Он поднес футляр к Пазелу, демонстрируя элегантный, официальный почерк. Затем (почти таким же образом, как Фиффенгурт) разорвал лист на куски, подбросив при этом обрывки в воздух. Когда дело было сделано, он повернулся и ушел.

За всем этим Пазел наблюдал, скрестив руки на груди. Он даже не заметил, когда дверь позади него открылась и подошел Нипс.

— Мне кажется, он решил не заходить, а, приятель?

— Да, мне тоже так кажется.

Нипс подошел вперед и поднял несколько клочков пергамента. Он поворачивал их то так, то сяк, подгоняя друг к другу. Затем замер.

— Пазел, — сказал он. — Иди сюда.

Пазелу было все равно, что написано на пергаменте. Все, что исходило от руки Чедфеллоу, было ложью. Но в голосе Нипса было что-то странное. Он встал за спиной Нипса и прочитал через его плечо.

… да, 26 халара 941

… под эгидой Его Королевского Высочества короля Оширама из Симджи:

Участники переговоров:

Дост. Доктор Игнус ЧЕДФЕЛЛОУ

Чрезвычайный посланник Его Превосходительства Магада V,

Императора Арквала

и

Дост. Ахелег ЭРАЛ

Глас Двора Его Небесного Высочества Короля Сомолара Святого

Мзитрин

ПУСТЬ ЭТО БУДУТ ИМЕНА, ВЫДВИНУТЫЕ АРКВАЛОМ: ЛОРД ФАЛСТАМ II ИЗ ЭТЕРХОРДА, КОММОДОР ДЖАЙЛС ДЖАСБРЕА ИЗ ЭТЕРХОРДА [ЕГО ЖИВАЯ ЛИЧНОСТЬ ИЛИ НЕ ОСКВЕРНЕННЫЕ ОСТАНКИ], ТАРТИШЕН ИЗ ОПАЛТА [СЫН ЛЕДИ ТАРТИШЕН], СУТИНИЯ ПАТКЕНДЛ ИЗ ОРМАЭЛА (НЕ-ОБСУЖД.), НЕДА ПАТКЕНДЛ ИЗ ОРМАЭЛА (НЕ-ОБСУЖД.), АРЕН МОРДЕЙЛ ИЗ СОРН...

Пазел схватил обрывки пергамента. Внезапно все остальное перестало иметь значение.

— Это было написано в халаре — прошлой весной, — лихорадочно соображал Пазел. — За два месяца до того, как мы отплыли. Он все это время носил с собой эту треклятую штуку!

Нипс подобрал последние клочки.

— Здесь есть еще один список, — сказал он, — с именами мзитрини, или я собака! Пазел, ты понимаешь, что это такое?

Пазел непонимающе посмотрел на него. Затем он внезапно бросился бежать за Чедфеллоу.

— Игнус! Игнус!

Он промчался по верхней орудийной палубе мимо группы турахов, азартно делавших ставки на матч по борьбе на руках. Они видели, как доктор промчался по отсеку, «дымясь, как фумарола», по их словам. Но когда Пазел выскочил через переднюю дверь, его нигде не было видно.

Пазел зашел в операционную, в лазарет и в собственную каюту доктора. Он поднялся обратно на верхнюю палубу и прошелся вдоль корабля. Никто не видел Чедфеллоу. Побежденный, Пазел направился обратно в каюту.

Вокруг него на корабле царило безумие. Ярд за ярдом поднимались якоря, прикрепленные к ним тридцатидюймовые канаты, зеленые и скользкие, втягивались через клюзы, команды матросов сматывали их в кольца, поднимавшиеся над их головами неровными стенами.

Однако сердце Пазела билось еще безумнее. Чедфеллоу участвовал в обмене пленными с мзитрини, мать и Неда были в списке. Очевидно, доктор все еще любил мать Пазела. И впервые после вторжения Ормаэла Пазел почувствовал, что недооценил этого человека. По крайней мере, в одном отношении они разделили одну и ту же потерю.

Нипс, к большому удивлению Пазела, все еще стоял в центре пересекающихся проходов, в двадцати футах от двери Таши. Он повернулся к Пазелу, широко раскрыв глаза:

— Ты не поверишь в это, приятель.

Он поднял оба кулака над головой и с силой опустил их вниз. Точно в центре прохода они остановились как вкопанные, без единого звука. Он растопырил и напряг пальцы, как будто пытался толкнуть тяжелый ящик. Он выглядел как мим в пантомиме.

— Это Арунис, — прошептал Нипс. — Он уже нашел способ отплатить нам.

Пазел почувствовал, как у него перехватило дыхание. Он остановился рядом с Нипсом и осторожно протянул руку.

Ничего. Его пальцы вообще не встретили сопротивления. Он шагнул вперед, затем обвиняюще оглянулся на Нипса.

— Может, ты перестанешь валять дурака? — рявкнул он.

— Валять дурака? — Нипс снова наклонился, но на этот раз под невозможно крутым углом — лицо вперед, щека прижата к разреженному воздуху. Да, правда: они стояли по разные стороны невидимой стены.

— Стена полностью перекрывает проход, — сказал Нипс. — От левого борта до правого, от корпуса до корпуса. Вся каюта Исиков огорожена. Как и старая каюта Паку́, и тот закуток, куда она запихала свадебные подарки, и еще две каюты в конце коридора.

— Неудивительно, что Игнус был так зол, — сказал Пазел. — Но почему я могу пройти?

Позади Пазела дверь каюты приоткрылась, и оттуда выглянула Таша.

— Эй вы, два клоуна. Что с вами не так? — прошипела она. — Идите сюда!

В тот момент, когда она заговорила, Нипс с грохотом упал на палубу и витиевато выругался на соллочи. Но когда он встал и протянул руку, сомнений быть не могло: стена исчезла и для него.

Они заперли за собой дверь большой каюты (хотя внезапно почувствовали, что в этом нет необходимости).

Фиффенгурт ушел; Фелтруп читал обрывки письма квартирмейстера на обеденном столе. Когда мальчики рассказали им о невидимой стене, Таша побледнела. После долгого молчания она сказала:

— Я дала тебе возможность войти, а? Просто сказав тебе об этом.

— Похоже на то, — проворчал Нипс, потирая коленные чашечки.

— Я почувствовала это, — продолжила Таша. — Ну, я не знала, что стена существует. Но как только я сказала «Идите сюда», то почувствовала что-то на своей ладони, прямо здесь, — она указала на волчий шрам, — похожее на царапину от маленького ногтя. И я почувствовала то же самое, когда вы ушли, вы оба.

— Но почему стена не остановила меня? — спросил Пазел. — Ты ничего не говорила, когда я проходил через нее.

— Говорила, — возразил Фелтруп, садясь на ягодицы. — Разве ты не помнишь, Пазел? Прежде чем ты побежал за доктором, леди Таша сказала: «Возвращайся сюда так быстро, как только сможешь».

Пазел изумленно посмотрел на крысу.

— Будь я проклят, ты прав. — Он постоял, задумавшись на мгновение, затем взволнованно повернулся к Таше. — Что, если это не проклятие? Что, если кто-то защищает тебя, позволяя тебе решать, кто может войти в каюту?

Таша медленно опустилась на стул.

— Рамачни, — сказала она. — Кто еще это мог быть? Но он был такой усталый, такой опустошенный. Где он нашел силы для такого рода магии? И почему я?

— Последний кусочек — это просто, — сказал Нипс. — Это твои комнаты, Таша. И только твои, теперь, когда адмирал...

— Нипс! — рявкнул Пазел.

Таша рассеянно посмотрела на них:

— Он ушел. И Сирарис. По крайней мере, у нас будет достаточно места. Мы можем передвинуть мебель и проводить ваши боевые занятия прямо здесь.

— У него еще есть время добраться сюда, — сказал Пазел.

Ее лицо заставило Пазела пожалеть, что он заговорил. Таше хотелось верить, что ее отец вернется: должно быть, она ни о чем другом не думала с тех пор, как очнулась от блане́-сна. Но Пазел знал, что она в это не верит. Его письмо лежало на столе, его намерения были ясны. И даже если Фулбрич заговорил с ним вовремя, уверены ли они, что Эберзам Исик откажется от всех этих грандиозных обязанностей и маневров ради нее?

— Может, это и к лучшему, — услышал он свой голос. — Он важный человек. Люди будут слушать его, и мы можем надеяться, что истина выйдет наружу. Может быть, он правильно сделал, что остался.

Таша встала и пошла в свою каюту. Фелтруп проводил ее взглядом, затем оглянулся на тарбоев и покачал головой.

Пазел чувствовал себя отвратительно. Он подумал о своем собственном отце, капитане Грегори, уплывшем, когда ему было шесть лет, и не отправившем в Ормаэл ни слова, ни письма. Вообще ничего, до прошлой недели. Тогда Грегори и его друзья-флибустьеры внезапно вступили в битву против Аруниса: чародей совершил набег на их территорию на Призрачном Побережье. Пазел чуть не утонул в той битве; и в ее разгар с ним произошел припадок. Таша встретилась с его отцом и поговорила с ним. Но ей не удалось убедить капитана Грегори написать Пазелу хотя бы записку, не говоря уже о том, чтобы дождаться его выздоровления. Срочные контрабандные дела, без сомнения.

Привыкай к этому, девочка, с внезапной горечью подумал он. Отцы не дают нам времени повзрослеть и уйти. Они уходят от нас. И некоторым из них не терпится.

Главные якоря весили по восемнадцать тонн каждый. Легенда гласила, что первый спуск «Чатранда» на воду шесть столетий назад был отложен из-за того, что не нашлось лошадей, достаточно сильных, чтобы перевезти железных монстров из литейного цеха в доки. Сегодня вечером, после четырехчасовой борьбы, один из них был привязан к крамболу. Второй поднимался, как черный левиафан, из залива.

Мистер Ускинс чувствовал, что он делает всё, чтобы это произошло. Ровно каждые две секунды, стоя перед могучим кабестаном, он ревел «Подъем!», пятьдесят человек отвечали «Оппо!» и бросились своими телами на рукоятки, заставляя устройство неохотно повернуться на несколько дюймов. Палубой ниже синхронно налегали тридцать человек, и вместе с ними трудились авгронги, Рефег и Рер. Они были выжившими представителями древней расы: сгорбленные гиганты с желтоватой шкурой, огромными зазубренными клыками, глазами, похожими на налитые кровью гусиные яйца, и конечностями, обросшими мышцами почти до уродства. Они бормотали слова на своем странном языке, издавая звук, похожий на скрежет камней.

Новобранцы чуть не плакали от страха, когда Ускинс поместил их рядом с этими существами (сам первый помощник держался на безопасном расстоянии). Но задолго до того, как закончилась эта неприятная работа, они благодарили богов за Рефега и Рера. Смолбои вытирали пот с их лиц и бросали им под ноги опилки, но авгронги выполняли работу сотни человек. К тому времени, когда Ускинс наконец крикнул «Отставить!», они полюбили зверей как братьев, упали рядом с ними на палубу, задыхаясь, постанывая, с кружащимися головами, объединенные в изнеможении.

«Чатранд» свободно плыл. Близилась полночь: прохладная, безоблачная ночь со множеством звезд: огромное Древо, возвышающееся на западе, Дикие Собаки, преследующие Палдрета-Номада, а на далеком юге Заблудившийся Мореход, сияющий синим и одинокий. Под звездами раскинулась другая сеть света: прощальные огни на доках, храмах и башнях Симджаллы, красные и зеленые ходовые огни уходящих кораблей.

Дул устойчивый западный ветер, почти идеальный для того, чтобы тронуться в путь. Мистер Элкстем, суровый мастер парусов «Чатранда», изо всех сил налег на штурвал, под его ногами загремели в своих шахтах огромные цепи и противовесы. Лейтенанты кричали, вахтенные начальники ревели, люди копошились, как муравьи, на реях. Огромный корабль развернулся; гигантские треугольные стаксели наполнились; молитва Бакру, Богу Ветра, пронеслась по палубам сотнями искренних шепотков. Роуз наблюдал за мигающим маяком на мысе Наутилус, двигая взад-вперед во рту вырезанную женскую голову.

— Передние и кормовые топсели, мистер Фрикс, — тихо сказал он.

Второй помощник выкрикнул приказ, и лейтенанты швырнули его вперед, как мяч. Крик достиг Герцила и оторвал его взгляд от береговой линии. Таша приказала ему остаться на борту, и он счел ее решение мудрым. И все же ему сильно хотелось прыгнуть: Эберзам Исик был ему дорог, хотя и служил императору, которого Герцил поклялся свергнуть. В течение нескольких часов он смотрел на пристань, больше надеясь, чем веря, что Исик еще может появиться. Теперь, наконец, эта надежда исчезла.

Позади него мужчина прочистил горло. Он повернулся. Там, у люка, стоял Арунис, расчесывая волосы, у его ног вился маленький белый песик. Чародей ухмыльнулся, отвесил издевательский поклон и развел руки, как бы говоря: смотри, мы уходим, колеса вращаются, и ты не можешь их остановить.

Герцил протиснулся мимо мага и спустился вниз. В каюте он не обнаружил горящих ламп: Таша попросила мальчиков задуть их. Она сидела у окон галереи, Фелтруп примостился рядом с ней на скамейке. Герцил дотронулся до ее подбородка; она подняла на него блестящие глаза, но не сказала ни слова. Они долго сидели в темноте, слушая, как ветер перерастает в первый настоящий осенний шквал, и думая о ее отце, его высокомерном характере и странном выборе, пока огни Симджи не скрылись из виду.

Глава 11. ОПАСНОСТИ ПРОХАЖИВАЮЩЕГОСЯ

КРЫСЫ. Одна из величайших неудач творения. Этот термин охватывает множество ужасающих грызунов, нежеланных колонизаторов подвалов и закоулков человечества, от «карманных крыс» абалуров, весом в четыре унции, до неповоротливых двадцатифунтовых вурдалаков ГРИИБ. Наука требует от нас воздерживаться от наших инстинктивных суждений, но в этом вопросе торговый путешественник может поверить нам на слово: в этих существах нет ничего привлекательного. Крысы являются переносчиками болезней; Теперь известно, что сама ВОСКОВАЯ СЛЕПОТА распространилась с помощью этих нечистых детритофагов (Чедфеллоу, Анналы имперской медицины 2:936). Крысы убивают младенцев и новорожденных животных, уничтожают запасы продовольствия, бесчинствуют в курятнике, загрязняют общий колодец.

Но именно разум крысы, а не ее привычки, свидетельствуют о том, что природа ее осуждает. Единственная из всех зверей, крыса живет в ловушке псевдо-разума: слишком умна, чтобы можно было оправдать ее злодеяния, слишком тупа, чтобы сопротивляться грязным приказам своего нутра. Если (как уверяют нас лучшие умы Арквала) ФЕНОМЕН ПРОБУЖДЕНИЯ является выражением великого плана богов для Алифроса, что мы должны сделать с тем, что ни одна из кишащих миллионов крыс никогда не просыпалась? Можно сделать только один разумный вывод…

... Доктор Белесар Болуту отстаивает странную альтернативу, а именно: крысы (и люди, для убедительности!) на самом деле являются трансплантатами из другого мира, привитыми, как экзотические фрукты, на древо жизни Алифроса. Только это, утверждает он, может объяснить, почему разумы обоих так непохожи на разумы любых других существ нашего мира. Вряд ли нам нужно добавлять, что добрый доктор оставляет это убеждение исключительно для себя.

Полилекс Торговца, 18-е издание (959), стр. 4186.

9 тиала 941

88-й день из Этерхорда

Мужчина в золотых очках коснулся век Таши Исик. Сон девушки был беспокойным, напряженным. Он чувствовал, как глаза под его пальцами мечутся туда-сюда, как мыши под муслином. По ее кровати, казалось, прошелся циклон. Она спала, свернувшись калачиком на боку, в куче простыней, шалей, одеял, подушек, записных книжек, снятой одежды. Гнездо, так сказать. Мужчина в очках не мог бы быть более доволен.

Внезапно брови Таши нахмурились, а губы изогнулись и сжались. Она читает, подумал он: читает текст, который требует всего ее внимания.

Во внешней каюте он обнаружил, что лампы погашены. На коврике из медвежьей шкуры, рядом с кобальтовыми мастифами, в позе, очень похожей на позу Таши, спал Пазел. Если уж на то пошло, то и сами собаки выглядели так же: позвоночник изогнут, конечности сложены, головы опущены к груди. А под нами, подумал мужчина, спят сотни крыс, свернувшись почти так же. Как уменьшаются наши различия, когда мы не движемся!

Пока он наблюдал, рука Пазела поднялась и нежно ущипнула кожу у ключицы. Странный, едва слышный вздох сорвался с губ мальчика. Нипс лежал под окнами галереи и храпел.

Мальчик издал необычно дикое ворчание и разбудил Сьюзит, самку мастифа. Она подняла свою затуманенную голову и огляделась. Ее взгляд неуверенно остановился на мужчине в очках.

— Спи спокойно, друг, — сказал он вслух. — Это всего лишь я, твой Фелтруп. Выходить на полуночную прогулку, блуждать — это то слово, которое я ищу?

Собака никак не отреагировала. Голос Фелтрупа стал тревожным:

— Не смотри на меня такими обвиняющими глазами. Дюжина ударов плетью! Мужчины гуляют, когда у них появляется настроение. Они прохаживаются. Иди спать!

Сьюзит низко зарычала. Фелтруп быстро повернулся и выскользнул из каюты.

Он почувствовал слабый электрический разряд, когда прошел сквозь невидимую стену заклинаний. Маг его заметит. И не заставит себя долго ждать.

Во время этих сон-прогулок Фелтруп иногда оказывался в «Чатранде», таком же грубом и материальном, как наяву. В другие ночи он поворачивал за угол и чувствовал, как порыв ветра внезапно поднимает его на высокий такелаж (ужасно, чудесно), или как доски плавятся у него под ногами и он проваливается на более нижнюю палубу.

Сегодня он попал вниз. После прохождения сквозь стену заклинаний он должен был оказаться на верхней орудийной палубе. Вместо этого он вернулся в свою старую преисподнюю, трюм. Он почувствовал немедленное желание убежать, забиться в тень, с глаз долой. Но это было мышление его крысиного я.

Я человек. Здесь все меня боятся. Во мне шесть футов роста.

Он был на «кошачьей тропе», узкой дорожке из досок, выступавших из наклонного корпуса. Под ним зияло ущелье стеллажей и подпорок, деревянных ящиков, мешков с зерном, свинцового балласта, песчаного балласта, бочек со смолой, бревен, бочек с тушеным мясом и многого другого. Он не должен был видеть руку перед своим лицом, но каким-то образом во время его сон-прогулок всегда были видны смутные очертания каких-то предметов.

Во время ужаса и одиночества, прежде чем Рамачни (благослови его боги ныне и во веки веков) принес его, наполовину утонувшего, в каюту Таши, Фелтруп больше всего боялся трюма. Темнота часто бывала абсолютной и никогда не рассеивалась полностью. Враги прятались в бо́льшем количестве укромных мест, чем было на более высокой спасательной палубе, где икшель чуть не убили его — и где заключенным на гауптвахте иногда давали крыс на обед, из злобы или жалости. Большинство этих крыс были пойманы в трюме, в железные ловушки с острыми, как бритва, зубьями. Другие, поддавшись искушению, откушали из тарелок с острой кашей, которые ставил Старый Гангрун, казначей, говоря себе, что, возможно, эта, только эта тарелка, не будет отравлена…

Фелтруп ступил на качающуюся кошачью тропу, один из хлипких мостиков, перекинутых через глубины трюма. Ловушки и яд, конечно, были бесполезны: день ото дня крысы размножались, и любой дурак мог понять почему. «Чатранд» был снабжен провизией для путешествия через Правящее Море. Возможно, на корабле не хватало овощей, и уж точно лимонного сока и корня папайи против цинги. Но он буквально ломился от сухого корма, и крысы брали свою долю. Что еще более важно, их вела разбуженная крыса. Не такое трусливое, эмоциональное существо, как Фелтруп: Мастер Мугстур был бесстрашен, неприлично силен и управлял своим перенаселенным убежищем в переднем трюме с дикой эффективностью. К тому же Мугстур был истинно верующим. Он утверждал, что получает приказы непосредственно от Ангела Рина, но Фелтрупу было трудно поверить, что «Доброжелательный Светлый Дух» действительно хочет, чтобы Мугстур убил людей и съел язык капитана. Сегодня ночью я бы хотел найти Мугстура, подумал Фелтруп. Вытащить его из гнезда и бросить Джорлу и Сьюзит, хотя бы во сне.

Куда он направлялся? Он никогда не знал, пока не приходил. Удивительно, однако, было то, что чем больше он шел, тем больше времени требовалось Арунису, чтобы его найти. Но я никогда не должен бежать. Если он подумает, что я избегаю его, его гнев будет ужасен. Все в равновесии, Фелтруп, мой дорогой.

— Назад! Назад! Миссия отменена! Калин, Сада, Лудунте!

Голоса были сладкими и слабыми, как пение ласточек откуда-то из глубины сарая. Но это были не птицы, это были икшели, и внезапно они пронеслись мимо него, спасая свои жизни, больше икшелей, чем он когда-либо видел в одном месте. Там были лучники и фехтовальщики, копьеносцы и те, у кого за спиной висели ящики с инструментами. Они бежали ромбовидным строем по его ботинкам из телячьей кожи и вокруг них, не обращая внимания на его присутствие. Некоторые истекали кровью; одна молодая женщина бежала со стонущим мужчиной, перекинутым через ее плечи.

Где Диадрелу? Было бы утешением увидеть ее, даже несмотря на то, что они не могли поговорить. Но из десятков икшелей Фелтруп увидел только одно лицо, которое узнал — ее племянника Таликтрума, который стоял в центре моста и призывал свой народ бежать быстрее.

Остальные кричали, проходя мимо него:

— Попали в засаду, м'лорд! Они знали, что мы придем! Что нам делать?

— Убить их, но не сегодня, — сказал Таликтрум. — Доберись до безопасного места, бегите!

Вскоре все маленькие люди исчезли в тенях — все, кроме Таликтрума. Он решительно стоял в центре моста с мечом в руке, глядя сквозь Фелтрупа и чего-то ожидая. Стоять неподвижно на открытом месте было ненормальным поведением для икшель. Таликтрум также не выглядел уверенным в том, что он должен быть там, хотя он принял мужественную для его рода позу. Фелтруп наклонился: ярко-голубые глаза молодого человека были полны ярости и некоторого страха, но больше всего мучительного сомнения. Стиснув зубы, он рассекал мечом воздух перед собой. Что привело его сюда? Фелтруп задумался. И где, ради Алифроса, Диадрелу?

Крыса! Где ты?

Голос Аруниса взорвался в его черепе подобно удару грома. Фелтруп выпрямился — слишком быстро. У него закружилась голова. Он упал, его размахивающая рука не зацепилась за перила, и, уже падая, он едва успел ухватиться за саму кошачью тропу. Повиснув над бездной, в двух футах от мрачноглазого Таликтрума, Фелтруп понял, что еще немного — и он выдаст маленький народ колдуну. Икшель были гениями в том, чтобы избегать обнаружения — но как можно спрятаться от фигуры из сна, которую они не могли видеть? Чародей ясно дал понять, что помнит все, что происходило во время сна, хотя он, очевидно, мешал бодрствующему я Фелтрупа вспомнить хоть что-либо.

Крыса! Ответь мне!

Маг будет здесь через несколько секунд. А утром он расскажет Роузу о «заражении». Они запечатают нижние палубы, выкурят икшель. И убьют их всех.

Скребущий звук заставил Таликтрума поднять голову. И Фелтруп увидел то, что, по его мнению, никогда не мог увидеть. Сам Мастер Мугстур, сутулясь, вышел из темноты на мост.

— Эй! Помогите! Помогите! — взвизгнул Фелтруп, совершенно забывшись.

Оставайся там, где ты есть! прогремел голос Арунис в его голове.

Огромная, белая как кость крыса волочила свое толстое брюхо по кошачьей тропе, ее фиолетовые глаза были прикованы к молодому лорду-икшель. Безволосая голова и грудь Мугстура придавали ему странное сходство с бритым монахом.

— Тот, кто посадил Небесное Древо, неодобрительно смотрит на тебя, сын Талага, — сказал Мугстур скрипучим и низким голосом. — Ты молишься об освобождении своей души или спешишь в Ямы?

Таликтрум потрогал рукоять своего меча, но ничего не ответил. Мугстур вразвалку подошел ближе. Вокруг его рта расплывалось пятно цвета ржавчины.

— Я — инструмент Ангела Рина, — сказал он. — Ты поймешь, что это правда, если только заглянешь в свою душу.

Фелтруп попытался забросить ногу на мост, но потерпел неудачу. Крыса подтянулась бы за полминуты. Но он больше не был крысой.

Мугстур сделал шаг ближе, и Таликтрум поднял свой меч.

— Ты живешь в сомнении, — сказала белая крыса. — Твоя жизнь — бесконечная пытка. Но если ты воззовешь к Рину, тебе ответит Ангел. Он снова сделает тебя целым. Тебе нужно только попросить.

— Если бы он изменил хоть каплю моей крови, чтобы она стала похожей на твою, я бы перерезал себе горло, — сказал Таликтрум, наконец нарушив молчание. — Но вместо этого я собираюсь перерезать горло тебе. Моих талантов хватит. Обещал ли твой Ангел удержать меня от этого, в то самое мгновение?

— Да, — сказал Мугстур с абсолютной уверенностью. — Ибо Рин дал мне то единственное, что ты ценишь превыше себя, лордишка. Стелдак видел доказательства — он тебе скажет. Но ты богохульствуешь, когда говоришь о самоубийстве. Причинять вред своему телу — грех.

Он рыгнул и выплюнул немного пережеванной и окровавленной плоти на доски.

Фелтруп извивался и боролся, опасаясь, что его руки вот-вот сломаются. Я должен идти, я должен бежать, я обреку их на гибель.

— Чего ты хочешь от нас, ты, грязный мешок с жиром? — требовательно спросил Таликтрум.

— Мятное масло, — сказал Мастер Мугстур.

— Что?

— Или масло дерева бризор, или красной сирени. Нас мучают блохи. Они всегда были злобны на «Чатранде». Но в последнее время они стали невыразимы.

— Это правда! — прохрипел Фелтруп.

Что правда, грызун? Чародей уже был в трюме, его шаги гулко отдавались на мостиках в нескольких секундах ходьбы.

— Они грызут нас, как термиты, — сказал Мугстур. — Они сводят нас с ума. Сделай это, и, с согласия Ангела, я отдам тебе то, что у меня есть. Потерпи неудачу, и мой народ поглотит его.

— Но где, во имя Черной Бездны, я могу достать мятное масло? — спросил Таликтрум.

Фелтруп увидел Аруниса на другом конце трюма, в нескольких шагах от моста. С мучительным последним усилием он выбросил руку и схватил Таликтрума за бок. Глаза икшеля стали дикими, Мугстур с рычанием подпрыгнул в воздух, Арунис крикнул: «Вот ты где!» И Фелтруп камнем рухнул в темноту.

Он лежал на спине, его рука была пуста. Больше не в трюме — сон снова его перебросил. Он моргнул. Хрустальная люстра. Аромат кожи и женских духов. Он был в салоне первого класса.

Он сел, поправляя очки. Таликтрум и Мугстур исчезли. Он сделал это; он сохранил икшель, до следующего раза.

— Безмозглый олух, — сказал Арунис.

Фелтруп резко подпрыгнул. Маг сидел в элегантном кресле, не сводя с него глаз. Его бледные руки торчали из черных рукавов рубашки, как два пещерных существа, непривычных к свету. Его потрепанный белый шарф был завязан узлом на горле. Рядом с ним стояло второе кресло, а между ними — маленький столик, на котором стояла круглая серебряная коробка.

— Как ты умудрился так упасть? — требовательно спросил Арунис.

Фелтруп вскочил на ноги:

— Я видел... крысу! Множество крыс! Они меня напугали.

— Так что, естественно, ты прыгнул в трюм.

— Я...

— Что ты имел в виду, крича, что это правда?

Фелтруп нервно хихикнул, отряхиваясь:

— Правда, что они отвратительны — что мы отвратительны, мы, крысы. Как только ты привыкнешь к человеческому облику.

— А ты не привыкай, — посоветовал Арунис. — Ты больше не сможешь играть в человека, если не дашь мне то, что я ищу. Но я не буду угрожать тебе сегодня вечером, Фелтруп. Я думаю, мы оба понимаем ситуацию. Подойди и сядь рядом со мной.

Его глаза указали на пустое кресло. Фелтруп действительно понимал ситуацию. Он мог отказаться, он мог повернуться и уйти, но Арунис нашел его сейчас и не потеряет, пока он не очнется от сна. Лучше удержать мага от гнева, если он сможет. Фелтруп подошел к креслу и сел.

— Попробуй эти конфеты, хорошо? Люди называют их пралине́. — Арунис поднял крышку серебряной коробки и выбрал одну из разноцветных конфет внутри. Фелтруп заколебался, но лишь на мгновение. Он выбрал большую квадратную конфету и разломил ее пополам. Вопреки себе он застонал от восторга.

— Малина сверху, фундук снизу! Два деликатеса в одном!

— А ты — два существа в одном, Фелтруп. Крыса, которая сотрудничает с дураками, измученная снами, которые она не может вспомнить. И человек, который помнит все, что видит крыса и чему учит Арунис, осознает позор быть грязным созданием и благородство человеческого облика. Человек, который мог бы избавить крысу от многих мучений и сделать ее любимым и восхваляемым ученым, которым Фелтруп и должен быть.

— Пожалуйста, Арунис, не надо, — тихо сказал Фелтруп.

— Еще важнее то, что все очень просто. Никто никогда не должен узнать, что сделал этот человек и почему. Сама крыса точно никогда не узнает. Ты понимаешь это, Фелтруп? Твоя сон-сущность может делать все. Твоя крысиная сущность даже не будет знать, что это произошло, и никто из ее друзей ничего не заподозрит!

— Я — одно существо, а не два. Вы вмешались в мои мечты.

Маг покачал головой:

— Я только подслушал их. В конце концов, мы хотим, чтобы наши мечты были услышаны. Это самое сокровенное желание каждого пробужденного существа — быть услышанным теми, у кого есть сила воплощать мечты в реальность. Я один обратил внимание на желания твоего сердца.

Фелтруп странно улыбнулся:

— Это неправда, абсолютная неправда.

— Правда, конечно. Фелтруп, ты слишком дешево отдаешь свою преданность. Что это принесло тебе? Рамачни спас тебе жизнь — но только потому, что ты знал о Шаггате Нессе и мог сообщить ему ценную информацию. То, о чем я прошу, ничем не отличается, за исключением того, что я ставлю наши отношения на более честную основу.

— Честную? — Фелтруп всплеснул руками, все еще улыбаясь. — Вы говорите, что навсегда сделаете меня мужчиной, но никогда не говорите, как вы совершите такое чудо. Вы даже не можешь превратить своего Шаггата обратно в человека. — Он поднял глаза, внезапно испугавшись. — Простите мою прямоту, сэр, я не...

Арунис успокаивающе поднял руку.

— Не нужно извиняться, это вопрос по существу. И я рад ответить, поскольку у тебя нет возможности передать то, что я говорю, твоему бодрствующему я. Я сделаю тебя человеком силой Нилстоуна. Мне суждено владеть им, Фелтруп, и с его помощью я переделаю мир. Твои друзья не имеют ни малейшего представления о моих намерениях. Откровенно говоря, это грызуны. Мыши, прижимающиеся к земле; они видят сквозь траву всего на несколько дюймов. Ты решил встать, чтобы постичь больший мир. Ты видишь дальше, Фелтруп, но мой горизонт ничем не ограничен. Я вижу мрачные истины, выбор, судьбу Алифроса. С помощью Нилстоуна я могу направлять эту судьбу так же верно, как сами боги.

— Разве боги нуждаются в такой помощи?

Улыбка Арунис исчезла. Помолчав, он сказал:

— Каюта Исиков. Это единственное место на «Чатранде», которое я не могу увидеть, в которое не могу войти. Сделай мне этот простой подарок. Скажи мне, что происходит в этой каюте, и мир будет твоим.

— Я полагаю, — сказал Фелтруп, отводя взгляд, — вы хотите знать, говорят ли они о том, когда Рамачни может вернуться, и как они будут сражаться с вами тем временем — что-то в этом роде.

Мягкие щеки чародея снова расплылись в улыбке:

— Именно так — и ты только что, не спрашивая меня, ответил на первый вопрос, который я бы тебе задал. Ты сказал, что он еще не вернулся.

Казалось, он испытал огромное облегчение. Он рассмеялся, почти с нежностью глядя на другого мужчину. Фелтруп тоже засмеялся, но только для того, чтобы скрыть свой ужас от того, что он только что совершил.

— Не вернулся, — продолжал Арунис, — и, возможно, вообще никогда не вернется. Я это знал. Глубоко внутри я всегда знал, что он не такой великий маг, как они утверждают. Итак, моя хорошая крыса, есть одна вещь, одна очень важная вещь, которая, я уверен, никогда не обсуждается за пределами этой комнаты. Кто является хранителем заклинаний Рамачни? Чья смерть превратит Шаггата обратно в живого человека?

Фелтруп схватил еще одну конфету и отправил ее в рот. Он не знал; насколько ему было известно, это была тайна, которую хранили даже от самого хранителя заклинаний. Фелтруп проглотил конфету и причмокнул губами.

— Вы очень умны, Арунис, — сказал он.

— Мне три тысячи лет, — дружелюбно сказал колдун.

— А что бы вы сделали, если бы я не смог вам помочь? Если бы я не смог заставить себя сказать еще одно благословенное слово о каюте или о моих настоящих и единственных друзьях?

Какое-то мгновение Арунис задумчиво рассматривал свои ногти. Затем он тоже потянулся к коробке с конфетами и поднял крышку.

Из коробки хлынула белая пена. Фелтруп попытался вскочить, но обнаружил, что его руки и ноги прикованы к креслу железными кандалами. Маг встал и отступил в сторону, когда вода каскадом хлынула со столика на пол. Не пена, а черви: скользкие, прожорливые белые черви, льющиеся потоком в комнату через серебряную коробку, как море через пробоину в корпусе. Фелтруп кричал, он мог видеть их морды, их зазубренные и раздутые рты, их умные глаза. Сначала они добрались до его правой лодыжки и прошли сквозь кожу, как гвозди сквозь тесто; он умолял, выл, они глубоко вонзались в его человеческую плоть, покрывая его сотнями, тысячами; его пожирали и он чувствовал каждый укус, исчезая, растворяясь в телах червей.

Внезапный непонятный толчок вырвал Ташу из беспокойного сна, в котором она ломала голову над записью «Фулбрич» в Полилексе Торговца. Стояла ночь. Лаяли собаки. Ее рука сомкнулась на рукояти ножа прежде, чем ноги коснулись пола.

Но во внешней каюте она обнаружила, что смолбои спотыкаются и ругаются, а Джорл и Сьюзит отчаянно облизывают Фелтрупа, который за несколько мгновений до этого с леденящим кровь визгом выпрыгнул из своей корзины.

— Еще один кошмар, — простонал Пазел, который ударился коленом о самовар. — Такими темпами нам придется отнести его к Чедфеллоу.

— Или к Болуту, — сказал Нипс. — Может быть, лошадиная пилюля заставит эту крысу уснуть.

Они старались не смотреть на Ташу — или пытались сделать вид, что не смотрят. На ней было кружевное нижнее белье и ничего больше. Раздраженная на всех, она вернулась в свою комнату, отложила нож и накинула на плечи халат. Затем она пересекла каюту и заключила Фелтрупа в объятия.

Его неудержимо трясло, он был весь в холодном поту.

— Х-худ... — пробормотал он, заикаясь.

— Худший из них? — спросила она, поглаживая хромое маленькое существо. — Ты мой бедненький. Расскажи мне свой сон; это всегда помогает от кошмаров.

— Не помню. Никогда не могу вспомнить. У меня болят ноги. О, Таша!

— Успокойся. Все кончено.

— Все кончено. Все закончено, сделано.

— Фелтруп, — мягко сказала она, — неужели ты ничего не помнишь? Знаешь, это действительно могло бы принести какую-то пользу — ну, например, когда выкашливают яд, а не держат его внутри.

Крыса извивалась в ее руках. Хвост-обрубок дергался. Фелтруп явно пытался успокоиться, вытащить что-нибудь, хоть что-нибудь, из темноты.

— Где мои очки? — спросил он.

Глава 12. ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ ЛЕДИ ОГГОСК

10 тиала 941

89-й день из Этерхорда

— Вы — Алифрос, — крикнул капитан Роуз.

Он стоял у поручней квартердека, рыжая борода развевалась на ветру. И он обвел рукой матросов и смолбоев, сотню турахов, сорок пассажиров, выпущенных на палубу впервые со времен Ормаэла: буквально всю корабельную команду, которая волнами расходилась от него по гигантской верхней палубе или наблюдала со своих постов на мачтах.