LitPamiatniki

Таша на мгновение задумалась, затем продекламировала:

— «Лечь с женщиной — значит посвятить себя ее благополучию и благополучию ребенка, который может появиться. Я не буду искать там никакого удовольствия, кроме знания того, что часть моей жизни будет платой. И я не стану...» Разрази меня гром, я забыла...

— «И я не стану отрицать платы за любовь, и эта плата — душа», — закончила Диадрелу.

Герцил взглянул на нее, пораженный, и, казалось, на мгновение потерял ход своих мыслей. Затем он кивнул и продолжил.

— Магад Повеса именно это и сделал, — сказал он. — В двадцать шесть лет принц соблазнил дочь кузнеца и сделал ей ребенка. Когда она больше не могла скрывать свою беременность, он заплатил Бернскоув Бойс, чтобы они вытащили ее на берег и утопили. Но его отец вовремя пронюхал об этом плане и вернул девочку целой и невредимой. Старый император пришел в ярость: просочились слухи о покушении на убийство, и по всему Этерхорду тысячи людей снимали портреты королевской семьи со стен и с позором выбрасывали их на улицы.

Император, прихрамывая, вышел на Пальмовую площадь и поклялся, что его сын воспитает ребенка как своего собственного, иначе лишится короны Арквала. Но юный принц подъехал на коне, с рычанием спрыгнул на землю и плюнул под ноги своему отцу. Какой другой сын может заменить меня? спросил он. И старик ударил сына по губам.

Магада Повесу изгнали из Арквала. Он бежал на восток, на остров Бодендел, под флаг королей Нунфирта. Отец отрекся от него, и настоятель Этерхорда изгнал его из веры Рина. Несколько месяцев спустя в замке Мааг дочь кузнеца родила сына: Магада Пятого.

— Его Превосходительство, — сказала Таша.

— Титул, придуманный его отцом, Повесой, — сказал Герцил. — Увы, дочь кузнеца все еще была влюблена в своего мерзкого соблазнителя и винила себя в том, что разнесла королевский дом на части. Похоже, королевские слуги тоже ее винили. Однажды, чтобы ей насолить, они рассказали, что у Повесы в городе было много других женщин и он часто заявлял, что мать его сына значит для него меньше, чем охотничьи суки на псарне. Девушка покинула замок Мааг, отправилась прямиком в кузницу своего отца и выпила горячего свинца.

Диадрелу закрыла глаза.

— У императора не было другого сына, это правда. Но у него была его любимая дочь Маиса. Она приняла осиротевшего принца Магада Пятого как своего собственного ребенка и поклялась всегда заботиться о нем. И ее отец совершил величайший поступок в своей жизни, назвав Маису своей наследницей.

Старик прожил еще шесть лет, и за это время Маиса вышла замуж за баронета и родила двух собственных сыновей. Они никогда не завидовали своему двоюродному брату, который будет править, когда время Маисы на земле закончится; они не жаждали большего количества благословений, чем те, которыми жизнь уже осыпала их. Но зависть была: где-то в Восточном Арквале Магад Повеса замышлял свое возвращение. И Тайный Кулак встал на его сторону, потому что Сандор Отт боялся служить под началом женщины. Он также знал, что императрица Маиса не позволит ему управлять тайными делами Арквала так, как он считает нужным, — к этой практике он привык при ее отце. В конце концов, именно тогда Отт впервые начал мечтать о том, как он мог бы использовать некоего короля-еретика в землях Мзитрина.

— Шаггата, — сказал Пазел.

Герцил кивнул:

— Агенты Отта спровоцировали стычки, переросшие во Вторую Морскую Войну, и старый император, ослабленный рассказами об ужасном кровопролитии, охватившем запад, умер в середине кампании. Маиса была коронована императрицей и сразу же отправила посланцев мира в столицу Мзитрина. Среди них был молодой гениальный хирург по имени Чедфеллоу.

— Игнус? — недоверчиво переспросил Пазел. — Но это было сорок лет назад! Он не может быть таким старым.

— Он так не выглядит, — согласился Герцил, — но ему, без сомнения, за шестьдесят. Много лет назад я спросил его о возрасте. «Достаточно старый, чтобы быть твоим отцом, — коротко сказал он мне, — и быть избавленным от таких праздных вопросов». В любом случае, он отправился в Бабкри в качестве знаменосца Маисы. Именно императрице Чедфеллоу обязан своей карьерой специального посланника, хотя мне кажется, что временами он об этом забывает.

Война к этому времени совершенно вышла из-под контроля, бушуя по всей Ипулии и Бескоронным Землям. И все же последние, худшие годы этого можно было бы предотвратить, если бы не то, что произошло дальше. В большой тайне Отт привез Магада Повесу обратно в Этерхорд и с помощью некоторых генералов, которые всегда ненавидели подчиняться приказам женщины, изгнал Маису из города. Ее баронет был убит, а сыновья отправлены в изгнание вместе с ней. Магада Пятого, ребенка Повесы, вырвали из ее рук и отнесли к отцу, который пытался утопить его еще до рождения.

Чтобы заставить людей смириться с этим предательством, Отт распространил слухи о Маисе: слухи о коррупции, взяточничестве и более уродливых грехах. Нагромождение лжи, конечно, но к тому времени, когда люди это поняли, было слишком поздно.

Захватив трон, Повеса намеревался завладеть сердцем своего сына с помощью столь же жестокой тактики. Магад Пятый был девятилетним мальчиком и нежно любил свою мачеху, но его отец и тысяча подхалимов забили ему голову рассказами о порочности Маисы и продолжали рассказывать их так безжалостно, что мальчик в конце концов начал верить в ложь. Они называли ее растратчицей, курильщицей смерть-дыма, мучительницей детей, неестественной любительницей животных и фликкерманов, практикующей темные западные обряды. К тому времени, когда сводные братья юного Магада были найдены и убиты в Тсордонах, мальчик сам осудил Маису. И по сей день наш император повторяет эту ложь всякий раз, когда забывает, что его мачеха официально не существует.

— Но может ли он по-настоящему верить в это, — спросил Пазел, — после того, как Маиса воспитала его как одного из своих сыновей?

— Прекрасный вопрос, — сказал Герцил. — С уверенностью я могу сказать только одно: тогда, когда это было важнее всего, он позволил Отту продолжать охотиться на Маису и ее детей. Я не знаю, раскаивался ли он когда-нибудь. Тем не менее, в Тайном Кулаке ходили слухи, что смерть Магада Повесы не была несчастным случаем на охоте, как сказали всему миру: его не сбросила лошадь — его стащил с нее собственный сын. Человек, который сейчас является нашим императором. Затем он взял камень и проломил отцу череп — и с его губ слетело одно слово: «Мама!»

— И все же он сидит на ее украденном троне, — сказала Дри, — и делает вид, что ее никогда не существовало.

Герцил кивнул:

— Хуже того, он ее так и не простил. Если Маису схватит иностранный король или охотник за головами, Магад, без сомнения, заявит, что считает ее врагом короны. В конце концов, Отт позволил Маисе и ее сыновьям сбежать из Этерхорда только для того, чтобы сохранить видимость. Он всегда намеревался убить их на разумном расстоянии от столицы. И, как я уже говорил вам, преуспел с ее сыновьями.

— Как мать выжила так долго? — спросила Диадрелу.

— Удача, отчасти, — сказал Герцил. — Даже у мастера-шпиона в подчинении не так уж много людей, и вот уже несколько десятилетий они заняты своей авантюрой с Шаггатом. А у мзитрини есть свои блестящие агенты, как на территориях Арквала, так и в Бескоронных Государствах, и большая часть усилий Тайного Кулака направлена на борьбу с ними. Но Отт презирает само понятие удача. Его правило: Никогда ничего не оставлять на волю случая. И, мне кажется, так было и с Маисой. Должно быть, он решил, что бывшая императрица, доживающая свои последние годы среди бедного горного народа, лучше, чем убитая императрица, которая может стать мученицей.

— Но она не пала духом, верно? — спросил Пазел. — Я хочу сказать, я видел ее, и...

Герцил посмотрел на Пазела, беспощадная свирепость засияла на его лице, и воспоминания, казалось, снова заплясали перед его глазами.

— Они убили ее детей, — сказал он, — забрали надежду на мир, веру в добрую волю и честь между народами и протащили их через канализацию предательства. Да, она не пала духом. В ней горит мстительный огонь, который все еще может изменить судьбу этого мира и смести с лица Алифроса ничтожных людей, которые оскорбляют его и поливают кровью.

Дри внимательно посмотрела на него.

— Это и ваша мечта? — спросила она.

— Да, — сказал Герцил. — И я далеко не одинок, хотя иногда мне так казалось. И с приближением Договор-Дня я стал бояться, что ее потеряю. Я писал письмо за письмом, умоляя ее не рисковать своей жизнью во время визита в Симджу. Никаких ответных писем не приходило. Только однажды — за несколько дней до посадки на Чатранд — я получил клочок бумаги: его сунул мне в карман незнакомец в толпе. Слова были написаны рукой Маисы: «Ты забыл наш тост, Златоцветник? Уверяю тебя, я не забыла».

— Как она тебя назвала? — спросил Пазел.

Герцил снова улыбнулся:

— На ее службе мы все носили ложные имена. Мое выбрала сама Ее Величество.

— Златоцветник, — сказала Дри, глядя на Герцила. — Горная яблоня, чьи цветы раскрываются раньше всех остальных, даже в тающий снег. Я бы не назвала это имя ложным.

— Но что она имела в виду? — настойчиво спросила Таша. — Что за тост?

Герцил на мгновение замолчал, словно пытаясь выбрать слова из памяти.

— До Симджи, — наконец сказал он, — я десять лет не видел Императрицу Маису. Ни разу с того дня, как мы точно узнали, что ее сыновья мертвы. В тот день она позвала меня в свои холодные покои в этой забытой Рином колонии лесорубов, отослала из комнаты своего единственного слугу и налила две чашки дымящегося вина. «Сегодня я превращаюсь, Златоцветник, — сказала она мне. — Отныне я буду смотреть ветру в лицо и перестану жить как затравленное существо. Начинается моя собственная охота, и душами моих детей я клянусь, что она закончится только с моей смертью».

«На что вы охотитесь, Ваше Величество?» — спросил я ее.

«На мой трон, конечно», — сказала она, как будто удивленная вопросом. И все же любой простил бы меня, если бы я рассмеялся. Она была монархом без гражданства в течение тридцати лет. Я был с ней последние двенадцать лет и наблюдал, как ее свита сократилась с семисот до шестидесяти, половина из них старые, меньше дюжины настоящих воинов. Девять десятых ее золота было истрачено, а ее сыновья в ледяных гробах плыли обратно к Магаду Пятому. Как она вообще могла начать?

Я достаточно скоро узнал.

«Открой тот сундук у окна, Златоцветник, и принеси мне то, что в нем лежит», — сказала она. Я повиновался ей, и вот что я обнаружил.

Герцил схватился за рукоять своего меча и быстрым, бесшумным движением вытащил оружие из ножен. В тусклом свете клинок казался не более чем тенью, и все же каким-то образом они все могли чувствовать его близость, словно он излучал тепло, хотя они ничего не чувствовали.

«Это Илдракин, — сказала мне Маиса. — Кровь земли, на языке селков, которые сделали его из стали ворот Идхарина, когда этого города больше не было. Они выковали его в шести милях под землей, под Горой Гнева. Это был их подарок Бектуру, последнему из Янтарных Королей».

«Я слышал об этом мече, — сказал я ей, — но под другим названием: Рассекатель Проклятий, так называют его люди, верно?»

«Да, верно, — сказала она, — потому что в глубине сердца Алифроса умирают все проклятия, и говорят, что во время закалки часть расплавленной силы этого сердца попала в клинок. И Илдракин действительно снял проклятие, которое окутало Янтарных Королей страданием и ленью, ибо правление Бектура было подобно последнему лучу солнца под грозовыми тучами перед долгой ночью бури. Было слишком поздно предотвращать бурю. Будем надеяться, что на этот раз мы не опоздаем».

С этими словами она вложила меч в ножны и передала его мне. Я начал возражать, но она нетерпеливым жестом заставила меня замолчать.

«Для кого, по-твоему, мне его хранить? Для сына? — Я не нашел слов для ответа, поэтому она продолжила: — Собирай свои вещи, Златоцветник. Сегодня ты отправишься по реке с лесорубами в Итолой, оттуда на побережье и на первом же корабле поплывешь в Этерхорд. Там нас ждет великий союзник: вероятно, величайший из тех, что у нас будут в этой кампании, хотя он никогда не будет владеть мечом. Он маг, Рамачни Фремкен, и он уже вошел в жизнь дочери моего адмирала, Эберзама Исика».

— Ха! — воскликнул Пазел, поворачиваясь к Таше. — И ты думала, что Рамачни подружился с тобой только для того, чтобы найти меня и научить этим Главным Словам. Но он всегда был частью чего-то большего.

— Ну, это я знала, — сказала Таша. — На самом деле я всегда думала, что он был частью чего-то огромного — большего, чем вопрос о том, кто правит Арквалом, или будет ли еще одна война с Мзитрином. Я полагаю, что это что-то — Нилстоун. Но по сей день я чувствую, что в этой истории есть нечто большее, чем он мне рассказывает.

Герцил старательно избегал ее взгляда.

— Отт уже выбрал тебя, чтобы ты сыграла роль в возвращении Шаггата, — сухо сказал он. — Пророчество, которым он заразил нессарим, требовало дочери военного. Рамачни знал о его интересе к тебе почти с момента твоего рождения и велел мне присматривать за тобой и подружиться с твоим отцом. Увы, я так и не приблизился к разгадке природы этого интереса.

— Значит, адмирал тоже на стороне Маисы! — взволнованно воскликнул Нипс. — Верно, Герцил?

Толяссец покачал головой:

— Эберзам подозревает, что Маиса жива и что я предан ее делу. Но у него всегда хватало такта не задавать мне этот вопрос напрямую, чтобы не вынудить меня к признанию, которое доставило бы неудобства нам обоим. Адмирал давным-давно принес присягу Магаду Пятому, и он заплатил ужасную цену за решение ее нарушить. Только узнав о заговоре Шаггата, он нашел в себе достаточно сил.

— Он всю жизнь хранил верность Магаду и с ней было трудно расстаться, даже по самым благим причинам, — сказала Дри, все еще пристально глядя на Герцила.

— Жаль, что его нет на борту, — прошептала Таша.

Пазел услышал сдавленное страдание в ее голосе. Ему пришлось бороться с желанием взять ее за руку, прямо здесь, на глазах у всех.

Внезапно раковина, вставленная в его кожу, начала гореть. Пазел стиснул зубы. Клист знала, Клист всегда знала, когда его сердце тянулось к Таше. И если мурт-девушка — где бы она ни была, кем бы она ни стала — могла так ясно читать его чувства, разве Оггоск не может сделать то же самое?

Там, где дело касается Таши, я ни в малейшей степени не буду снисходительной.

Он посмотрел на Диадрелу. Он мог убить эту женщину и весь ее народ, просто слишком сильно заботясь о девушке рядом с собой.

Скрепленные печатью су́дьбы, подумал он. Все мы убийцы перед концом. Он почти готов был рассмеяться над абсурдностью всего этого.

А потом началась пушечная пальба.

Глава 18. ИЗ НОВОГО ДНЕВНИКА Г. СТАРЛИНГА ФИФФЕНГУРТА, КВАРТИРМЕЙСТЕРА

Среда, 11 фреала 941. Маленький мальчик или девочка, в Этерхорде или где бы то ни было, куда бы ни отправилась Анни, чтобы привести тебя в мир в целости и сохранности: помолись за своего отца & его товарищей по кораблю.

Что за совершенная бессмыслица; младенец еще даже не родился. Я также не вижу смысла умолять тех, кто наверху, чья мудрость, в конце концов, совершенна, действовать в соответствии с моими представлениями о том, что правильно. Кстати, я не знаю, что правильно. Все исчезло, все эти уверенности. Должен ли я затопить этот корабль? Зажечь пламя в крюйт-камере, взорвать мисс Ташу, Паткендла, Ундрабаста & глупого отца этой крошки вместе с Роузом, Арунисом, Альяшем, Дреллареком & остальными бешеными гиенами?

Должен ли я убить восемьсот человек?

Рин помоги тебе, Фиффенгурт, ты заблудился.

Сегодня рано утром китобой «Жизнерадостный» поднял веселый флаг [повреждения от воды: четыре строки неразборчивы]

...подняли их капитана на борт & в сопровождении наших офицеров отвели его в кают-компанию на медовые кексики & пиво. Роуз для показухи вытащил обсыпанного нафталином мистера Тайна из Торговой Семьи Чатранд & Лацло; старый торговец шкурами мог говорить о китобойном промысле лучше, чем большинство из нас; вскоре он & шкипер «Жизнерадостного» [некий кап. Магритт из Баллитвина] болтали о тех казенсийских китах, среди которых мы случайно оказались двенадцать дней назад.

«Не ворвань ли казенсийцев вы варите в своих котлах?» — спросил Лацло, его лицо пылало от возбуждения. «Нет, нет, — сказал Магритт. — Мы только вчера заметили мрамороспинников & с легкостью поймали одного. Но один казенсиец стоит пятидесяти обыкновенных мраморных, — напомнил он нам, — потому что больше ты с ними не встретишься». «Жизнерадостный» преследовал стаю китов от Рукмаста, не поймав ни одного, & Магритт был вне себя от радости, услышав, что мы снова их заметили.

— Я их еще поймаю! — заявил он, подмигнув. — Потерял двух своих парней из-за этих хитрых тварей. Мой лучший гарпунщик погрузил свое древко в самого большого, рыба нырнула, линь растянулся на пол-лиги или больше — а потом зацепился! Трагедия, джентльмены! Не знаю, что это было — линь намотался на чью-то ногу, брус или уключина, — но эта маленькая лодка улетела на восток, хрен-знает-куда. К тому времени, когда другие лодки вернулись на борт & мы повернули, чтобы преследовать ее, туман был на нас. С тех пор мы за ними охотимся.

Я продолжал жевать кексики. Когда он приветствовал нас сегодня утром, его первыми словами должны были бы быть: «Вы видели наших потерянных мальчиков?» Нет: он спросил о китах, хотя гарпунная команда, должно быть, освободилась от кита за полчаса. И он остановился, чтобы насадить этого мрамороспинника на вертел. Он мечтал о прибыли, а не о спасении своих людей.

У него были свои новости, у этого китобоя. Волпеки на востоке от нас, очень много. Магритт утверждает, что видел девять военных кораблей, & подозревает, что готовится налет на Уллуприды. Капитан Роуз поблагодарил его за предупреждение и налил еще пива.

— Я рад, что туман рассеялся & позволил провести это счастливое рандеву, — сказал он. Но его голос был холоден, как у судьи, готовящегося отправить человека на виселицу.

— Рассказать вам нелепый слух? — спросил Магритт. — Говорят, остров сумасшедших поднял оружие. Я имею в виду Гуришал. Верно, господа, цитадель этого безумца-убийцы, которого наши отцы убили ради сиззи. Его культ не умер, & вот самое странное: эти психи думают, что их старый Шаггат восстал из мертвых. Вот почему они все взбудоражены.

— Как такой слух мог попасть в Мзитрин? — неосторожно спросил Лацло.

На этот раз капитан китобоя перестал есть.

— Это чертовски хороший вопрос, — сказал он. — Вы думаете, они замалчивают подобные вещи? Ничего подобного. Все говорят о Гуришале & о том, что тамошние сумасшедшие ищут своего Бога-Короля. Хм! Дайте ему две недели, говорю я. Когда он не появится, как призрак, из Девятой Преисподней, все будут говорить о чем-то другом.

— Все, кроме нессарим, — заметил Роуз. — Они ждали сорок лет & могут подождать еще немного.

— Ваше здоровье, господа! — сказал Магритт, не обращая внимания на слова Роуза. — Джентльмены, вам повезло жить на корабле, где не воняет китовой кровью & в печах которого готовятся эти золотистые кексы, а не куски ворвани. Но скажите мне: почему вы закрасили свою позолоту? Я слышал рассказ о том, что «Чатранд» был украшен свежим золотом от носа до кормы для церемоний заключения мира.

— Церемонии остались далеко позади, — сказал Роуз, — & редко встретишь дружественный корабль так далеко от Нелу Перен.

— Это правда богов, капитан Роуз! — рассмеялся Магритт. — Я признаюсь здесь & сейчас, что мы испугались, когда увидели вас в первый раз.

Руки Роуза внезапно замерли. В первый раз. Можно было почти услышать взгляды, которые мы бросали друг на друга. Рот Ускинса задвигался, как будто он пытался проглотить губку. Мистер Тайн сложил пальцы домиком.

— Вы, э-э, заметили нас раньше, сэр? — беспечно спросил он. — Несколько дней назад, да?

— Больше недели, — уверенно ответил Магритт, — однако наступали сумерки, а вы были гораздо дальше — & к тому же кормой, так что мы не смогли разглядеть ваши цвета. Но это мог быть только ваш «Чатранд», ребята, великий треклятый «Чатранд».

— Значит, вы смогли сосчитать наши мачты, — сказал Роуз, — или увидеть, как мы расправляем паруса?

— Ни то, ни другое, сэр. Но наполните нас, капитан! Вы даже не представляете себе, какой ядовитый грог подает мой стюард.

Роуз взял кружку Магритта & наполнил ее наполовину.

— Надеюсь, вы удовлетворите мое любопытство, — пророкотал он. — Я уже некоторое время не уверен в нашем направлении.

— Я так и знал, — сказал Магритт, подмигнув. — «Великий Корабль не собирается идти в ту сторону, — сказал я своим людям, — если только его не захватили разбойники. Смотрите, куда нацелен его нос, мои утята! Не в сторону дома, не в Этерхорд, лады?» В чем ваша проблема, Роуз? Нактоуз вышел из строя?

— Возможно, — сказал Роуз.

— Ну, с нашим-то все в порядке, — сказал Магритт. — Мы идем десять градусов от запад-юго-запад, &, судя по всему, ваш курс примерно на сорок или сорок пять градусов южнее. Вы увидите на этом пути Брамиан, сэр. Это просто вопрос времени.

— Как раз о времени я & хочу вас спросить, — сказал Роуз. — В тот день, когда вы заметили нас — в первый раз, ближе к закату, — это было до или после того, как вы отправили лодки за казенсийцами?

Магритт моргнул, глядя на него.

— Это было... раньше, — медленно произнес он. — Насколько я помню, мы заметили вас за два дня до этого.

— Тогда экипаж вашей пропавшей лодки тоже знал это.

— Что мы вас заметили? — спросил Магритт, его голос звучал все более растерянно. — Ага, капитан, все люди были в курсах. «Жизнерадостный» — небольшой корабль.

С резкостью, от которой все повернули головы, Роуз откинулся на спинку стула. Магритт вздрогнул, уставившись на него. Роуз глубоко вздохнул. Затем он поднял свою кружку, осушил ее одним глотком & прижал к губам вышитую салфетку.

— Очень хорошо. Мистер Ускинс, — сказал он.

Ускинс вскочил со стула, как выпущенный на волю бульдог. Он бросился прямо к двери каюты, уже крича:

— Мистер Берд! Мистер Таннер! Ваши порты! Фитили, фитили!

— Великие боги! — воскликнул Магритт, проливая пиво на штаны. — Что он делает? Кто эти люди, которым он кричит?

— Наши командиры орудий, — сказал Роуз. Затем он со всей силы взмахнул кружкой, разбив ее чуть выше левого глаза Магритта.

Первым выстрелил Берд, десять сорокафунтовых орудий левого борта выплюнули ядра, которые почти оторвали ахтерштевень «Жизнерадостного» от корпуса. Сила удара отбросила разрушенную корму китобоя в сторону & развернула нос, так что люди Таннера почти в упор выстрелили в водорез, который они разнесли на куски. Было очевидно, что Роуз намеревался убить корабль, а не людей, но ему это не слишком удалось. Одно ядро разбилось о правый якорь, плотно закрепленный на носу. Железные осколки проносились над нашими головами, как летучие мыши из ям; парень из Бернскоув получил осколок в горло & упал замертво на бак. Люди на верхней палубе «Жизнерадостного» кричали в агонии. На корме корабль изрыгал китовый жир из накопительного бака. Сочащаяся желтая жидкость на поверхности моря делала китобой похожим на какое-то искалеченное существо, попавшее в ловушку & истекающее кровью.

Ускинс уже стоял на квартердеке с рупором в руке. Он поднял его & заорал экипажу китобоя:

— Эй, на «Жизнерадостном»! Ваш корабль уничтожен! Сдавайтесь, или пойдете ко дну вместе со шхуной! Соберитесь на верхней палубе с пустыми руками & твердым намерением повиноваться вашему новому верховному командиру, Нилусу Р... Ро...

Он поперхнулся пушечным дымом, поднимавшимся из-под него. Но бедным перепуганным морякам не нужно было повторять это во второй раз. «Прекратите огонь! Прекратите огонь!» — плакали они, бегая с поднятыми руками. Мы были в пять раз длиннее их, & Ускинс направил на китобоя все орудия левого борта: огневой мощи хватило бы, чтобы трижды разнести его в щепки.

Люди на борту «Чатранда» смотрели на это в полном ужасе. Рот мистера Элкстема, стоявшего за рулем, отвис, как мешок. Фрикс опирался о грот-мачту, дрожа & качая головой. Слева от меня ветеринар Болуту стоял, как статуя, прижимая к груди блокнот. Его лицо было спокойным; он даже не казался особенно удивленным, но по его щекам текли слезы.

Я сам чувствовал себя так, как будто только что наблюдал, как мой брат убивает ребенка. Не я один: в глазах некоторых мужчин, окружавших меня, была ярость, по-настоящему опасный взгляд. Честь & хвала им, подумал я. Но это было безрассудством: сержант Дрелларек явно знал заранее о нападении, & его люди стояли рядом с оружием наготове.

Все это время Роуз молча стоял в дверях своей каюты, опираясь на сучковатую трость. Время от времени Ускинс бросал на него нервные взгляды, как собака, пытающаяся убедиться в намерениях своего хозяина. Роуз не удостоил его даже кивком.

Они пересекли шестьдесят футов моря на своих собственных вельботах, & мы подняли их на наших подъемниках. В общей сложности их было всего тридцать два человека: шестнадцать китобоев, в том числе несколько смертельно выглядящих представителей племени кесан, & столько же членов экипажа. Пятеро мужчин, с ненавистью сообщили они нам, лежат мертвыми на «Жизнерадостном».

Для безжалостного преступления все прошло крайне гладко. Я должен отдать должное Ускинсу: у него есть талант управлять насилием. Он при помощи переговорных трубок, спускающихся к орудийной палубе, управлял лейтенантами на верхней палубе & турахами с их стрелами, нацеленными на шлюпки. Я почти жалею, что Роуз не сказала ему хоть слово одобрения: это могло бы избавить нас от последовавшей катастрофы.

Вот что произошло. Один из марсовых «Жизнерадостного», скрюченный старый бродяга с тремя зубами и лицом, изъеденным цингой, стоял неподвижно, как мул, пока турахи связывали ему запястья. Ускинс спустился с квартердека & быстро прошел мимо, подгоняя солдат. Китобой внимательно посмотрел на него & издал довольный возглас.

— Стьюки!

Ускинс подпрыгнул на три фута в воздух.

— Что это? Что это? — крикнул он.

— Стьюки — вот это чо! Пидетор Стьюки, так? Конеш, так! Разве ты меня не узнал? Стьюки, эт' я, старый Фрунк, старый Фрунк из Бриллбокса! Приятель твово папаши!

Ускинс уставился на морского бродягу перед ним. Бриллбокс (как я узнал из сплетен, пронесшихся по «Чатранду» в течение следующего часа) — это крошечная деревушка к востоку от Ульсприта, приютившаяся под закрывающими солнце высокими морскими утесами. Влажное, холодное место, которое выживает, собирая гуано со скал — подарок полумиллиона чаек, крачек & бритвокрылок, которые гнездятся над их головами. Это гуано — отличное удобрение, & они его продают. Не то поселение, которое породило многих офицеров Торговой Службы.

На мгновение Ускинс стал похож на раздетого догола мужика. Затем он закричал на турахов, чтобы они убрали «этого сумасшедшего оборванца» с верхней палубы. Фрунк продолжал кричать, даже когда морпехи тащили его с трапа: «Стьюки! Эй! Стьюки!» Его голос долетал до потрясенной и безмолвной верхней палубы дольше, чем можно было ожидать, & каждый крик заставлял Ускинса вздрагивать. Некоторые люди, ненавидевшие Ускинса, откровенно веселились. Ускинс сделал карьеру, насмехаясь над так называемым простонародьем.

— Кто смеется? Кто смеется, черти вам в глотку? — Ускинс теперь метался туда-сюда, нападая на одного моряка с каменным лицом за другим, делая себе бесконечно хуже. Даже некоторые из пленных выглядели мрачно обрадованными. Затем грохочущий голос Роуза заставил всех замолчать:

— ЛОЖИСЬ!

Едва это слово слетело с его губ, как прогремела пушка. Мы бросились плашмя, когда из «Жизнерадостного» с визгом вылетело ядро, пробило дыру в мидель-планшире, снесло часть вант грот-мачты &, пролетев прямо над палубой, упало в волны у нашего правого борта. На китобое еще были люди! Ускинс очнулся от своего безумия и закричал на Берда & Таннера, которые выпустили самый какофонический залп, который я когда-либо слышал или надеюсь услышать. Со своего места у бизань-мачты я видел, как маленькое суденышко из Опалта вспороли, как рыбу разделочным ножом, прямо вдоль средней палубы. А Ускинс все орал:

— Перезаряжай! Вытаскивай & перезаряжай! Таннер, ты что, глух как пень?

Конечно, мы все наполовину оглохли — а потом наш собственный дым поднялся вверх & окутал верхнюю палубу, как саван. Роуз отправил туда своего клерка, я последовал за ним. Я задыхался, меня рвало, но все-таки я увидел клерка у локтя Ускинса, делающего жесты прекрати. Первый помощник понял & каким-то образом прохрипел:

— Отбой.

Дым рассеялся, & я повернулся к планширю. Все было кончено: на «Жизнерадостном» не было палубы, с которой можно было бы по нам стрелять, не было ни одного человека, который мог попытаться это сделать. Корабль опрокидывался в нашу сторону, пузырился & тонул; через пять минут его грот-мачта опустилась на нас, как обвиняющий перст; еще через пять он был не более чем мусором, обломками & запахом горящего кита.

Я принялся уводить зевак с палубы. Дрелларек наблюдал за мной, положив руку на рукоять меча. Как будто он ожидал каких-то неприятностей от меня, сломленного старого труса, каким я & являюсь. Капитан Магритт пришел в сознание & стоял, рыдая, между своими охранниками. Чедфеллоу & Фулбрич перевязывали раны. Пазел Паткендл посмотрел на меня & просто спросил: «Почему?»

— Убирайтесь, парни, убирайтесь. — Я пробирался вдоль планширя, то & дело уговаривая тураха убрать свой клинок. Впереди меня Болуту что-то строчил в своем блокноте. Когда я подошел ближе, он внезапно поднял глаза & протянул его мне. Я прочитал: Каждое безобразие играет ему на руку.

Наши глаза встретились:

— Вы имеете в виду Роуза? Или Аруниса?

Болуту покачал головой. Быстрые каракули. Сандора Отта.

— Мастера-шпиона? Он все еще прячется в сточных канавах Ормаэла, так?

Болуту просто посмотрел на меня.

— В любом случае, — неуверенно продолжал я, — как такое преступление может сыграть ему на руку? Вы что, не обратили внимание? Наши люди были готовы к мятежу!

Снова каракули. Но они этого не сделали.

— Ну, просто побоялись, — сказал я. — Но это не может длиться вечно. Посмотрим, как будут обстоят дела, когда они будут бояться Неллурог больше, чем Роуза или Аруниса.

Болуту какое-то мгновение рассматривал меня, в его глазах было недоумение. Затем он вырвал страницу & стал писать, пока его карандаш не сломался; тогда он вынул еще один, закончил сообщение & отдал мне страницу.

Они должны бояться Отта. Сначала он заставил их солгать. Затем он заставил их казаться погибшими. Сегодня он делает их убийцами. Завтра он заставит их поверить. И они поверят. У них не будет другой цели в жизни, кроме этого дела.

Роуз — орудие Отта, сэр. А Аруниса вы должны оставить нам. Мы сразимся с ним, когда придет время. Сражаться с ним сейчас означало бы просто сражаться с тенями.

— Нам? — удивился я.

Прежде чем я успел ответить, мистер Лацло неуклюже подошел & схватил меня за локоть. Он выглядел глубоко оскорбленным.

— Жир! — воскликнул он. — Весь этот драгоценный жир! Позор! Почему мы сначала не откачали его досуха, квартирмейстер?

Я рявкнул на него всем голосом, который во мне еще оставался. Затем я повернулся к Болуту, желая получить ответ на свой вопрос. Но черный человек закончил со мной. Ужас от того, что мы сделали, снова отразился в его глазах, которые смотрели в небо & мимо меня. Я обернулся & увидел огромный столб нашего пушечного дыма, поднимавшийся все выше & выше по мере того, как ветер относил его на юг. Сердце облака было густым, как чернила, & казалось, что оно будет подниматься вечно — темный воздушный шар, несущий весть о нашем преступлении к небесам. Но хвост облака уже растягивался & бледнел, уменьшаясь почти до невидимости. Пока я смотрел, облако исчезло, а вместе с ним & дюжина с лишним живых душ, надежда, память, воля, любовь & борьба, все закончилось в одно мгновение, чтобы беспечные живые могли забыть их & продолжать жить.

Нужно ли мне сделать это? Я спрашиваю себя (уже поздно, я несчастен, кровь дня окрашивает эти последние мысли). Нужно ли мне ждать следующего такого безобразия? Я квартирмейстер. Роуз мне не доверяет, но он еще не лишил меня звания & привилегий. Меня пропустят в крюйт-камеру без лишних вопросов. Должен ли я положить конец эпохе «Чатранда»?

Суббота, 14 фреала 941. Глубоко в Течении Рекере. Оранжевая жара, молнии всю ночь: Брамианский Маяк, так его называют. Рассвет четверга поднял осенние западные ветры & удвоил нашу скорость.

Сегодня утром (теплым, мягким, пока безоблачным) я разрешил мисс Таше & ее друзьям-смолбоям убедить меня осмотреть часть нижней палубы, сразу за отсеком для животных. «Принесите яркую лампу, мистер Фиффенгурт», — умоляли они; я так & сделал. Леди Таша, в частности, была напугана темнотой: странно, она далеко не труслива, как & любая душа на этом судне. Хотел бы я знать, что они искали. Мы нашли очень мало примечательного: только глубокий след от топора на пиллерсе, сувенир с древних времен. Метка каким-то образом очаровала леди Ташу. Можете ли вы объяснить ее? спросила она.

И я действительно мог. Я знаю легенду об этой метке. Это произошло в темные времена в истории «Чатранда», когда Елиги сдали корабль в аренду дженетранским работорговцам. Дело было в Нелу Вебр на дальнем северо-востоке, стояла зима, & рабы умирали от холода. Так вот, одна девушка так похудела, что сняла свои кандалы & пряталась неделями. Когда они нашли ее, она убежала, проклиная их & взывая о помощи. И как только они схватили ее, появилась другая девушка, ее зеркальное отражение, бледная там, где рабыня была темной. Девушка-призрак, если вам угодно. Однако она сражалась как дьявол, вспорола одному человеку живот & подожгла палубу. Когда мужчины потушили пожар, они обыскали все вокруг, но больше никогда не видели ни ту девушку, ни ее защитницу. Они исчезли, как будто их никогда & не было.

И эта отметина якобы сделана одним из тех дженетрийцев, который замахнулся на девочку-дьявола своим топором. Вот в чем дело. И есть еще сотни историй, если вам нравятся такие вещи.

Они смотрели на меня так, как будто у меня выросли три головы и хвост. А потом мисс Таша взяла мою руку в обе свои & спросила, умер ли тот дженетриец.

— Ну, история не настолько конкретна, — сказал я со смехом. И тут она повернулась & уставилась на стену.

Нет, я пока не могу их убить. Не этих мальчиков & не дорогую Ташу, которая дала мне этот новый дневник & безопасное место — теперь я храню его здесь, в ее большой каюте, вне досягаемости Ускинса, или Стьюки, или как там по-настоящему зовут этого дурака. На лицах этих троих молодых людей появилась какая-то новая надежда: я вижу это, когда они смотрят на Герцила, как если бы никогда раньше не видели его ясно. А у толяссца вид человека, готовящегося к битве. Подражай им, Фиффенгурт. Ты еще можешь спасти свою честь.

Глава 19. НА БУШПРИТЕ

19 фреала 941

128-й день из Этерхорда

Менее чем через неделю после потопления «Жизнерадостного» предсказание его капитана сбылось. Сначала единственным признаком был горохово-зеленый оттенок волн.

— Признак истинных тропиков, — сообщил мистер Драффл небольшой аудитории смолбоев. — Мы пересекаем теплое чрево Алифроса, мои дорогие.

Последовали и другие признаки: стая морских черепах, одинокая птица-фрегат, резкий поворот на восток. Затем, как раз в тот момент, когда Фиффенгурт закончил полуденные измерения азимута и скорости, она появилась: темная линия на южном горизонте, простиравшаяся на восток и запад, насколько хватало глаз. Материк, подумал с удивлением кое-кто, но нет, это был не материк.

Мистер Элкстем посоветовался с капитаном и получил быстрый ответ: клочок бумаги, на котором было нацарапано ВЮВ.128°30, брс — т.п. Таковы были сокращенные приказы Роуза: новый курс восток-юго-восток и распустить паруса вплоть до брамселей, «как требует погода».

Элкстем, придя к выводу, что погода требует, быстро дал сигнал к общей тревоге. Зазвучали барабаны, нижние палубы с ревом ожили, четыреста человек высыпали через люки и заняли свои позиции у лонжеронов, скоб и фалов. Фрикс и Альяш побежали к планширю, лейтенант за лейтенантом.

— Освободите эту галс-оттяжку. Где зазор, Биндхаммер? Соберите свою команду, сэр, ради любви к Рину!

Элкстем навалился на руль всем весом. «Поднимай!» — раздался одновременный приказ на пяти мачтах, сотни людей подчинились, штурвал завертелся и огромные гроты развернулись навстречу ветру. «Чатранд» поворачивал на восток, градус за трудным градусом, пока не пошел параллельно темному брамианскому берегу.

Весь день они держались на приличном расстоянии от острова. Роуз не хотел, чтобы они приближались, пока не обогнут Брамиан, зная (лучше, чем большинство капитанов Алифроса), как скалы тут и там сменяются крошечными пляжами, скрытыми стоянками в джунглях, бескрайних и влажных. Рудовоз, пиратский шлюп, работорговец, обменивающий вазы и побрякушки на человеческие жизни: любой из них может стать на якорь у такой пристани. Роуз не хотел, чтобы его снова заметили.

В течение трех дней они устало шли вдоль гиганта, держась того же курса, пока, наконец, дозорный не заметил изгиб острова к югу. Даже тогда Роуз продолжал вести их на восток весь этот день и ночь, словно направляясь к Кушалу или Пулдураджи. Только на пятое утро, когда Брамиан почти скрылся из виду позади них, поступил приказ. «Спускай! Запад-юго-запад!» — крутой поворот и такая мука усилий, что мужчины вспоминали предыдущие изменения курса почти с нежностью. Брамсели пришлось свернуть, грот-парус поставить на двойной риф: теперь носовые и кормовые паруса взяли на себя тонкую работу — идти навстречу ветру, который дул им в лицо и досаждал каждую милю на запад. Ни один дифферент не мог служить более трех часов; ни один матрос не мог долго отдыхать.

Сумерки 19 фреала застали экипаж обмякшим от усталости. Ветер переменился в их пользу, но к этому времени они слишком устали, чтобы радоваться. Странный, тихий вечер: солнце все еще стояло над горизонтом, но серп луны уже висел на востоке. Небо между ними содрогалось от мчащихся облаков.

Пазел стоял на футропах под бушпритом — огромным копьем, которое «Чатранд» держал перед собой. Пазел был в мрачном настроении и надеялся, что здесь оно может развеяться. Каждые несколько секунд нос корабля взмывал ввысь, а затем снова падал навстречу волнам, чьи холодные брызги успевали задевать ноги Пазела прежде, чем разбиться о киль. В обычное время Пазел наслаждался бы происходящим. Только высоко на мачтах можно было так волнующе раскачиваться от движения корабля.

В шторм, конечно, мачта и бушприт были живым кошмаром. Тем не менее, Пазел никогда особо не страдал. Но его обезьяно-паучья уверенность в себе была завоевана тяжелым трудом, и он не собирался терять ее только потому, что больше не был смолбоем. Когда Нипс предложил им выползти наружу и помочь с кливерами, он быстро согласился.

Матросы, однако, отмахнулись от них: «Нет, спасибо, ребята, мы как-нибудь справимся. Имейте в виду, всегда есть якорная цепь, которую нужно скрести». Они боялись, конечно: боялись связываться с «этими двумя сумасшедшими обезьянами». Но мальчиков задело то, что их предложение помощи было отвергнуто, и Нипс убежал в гневе.

Пазел посмотрел влево. Неллурог. Наконец-то Пазел его увидел. Даже на таком расстоянии ему показалось, что он различает изменения в волнах: более крупные волны, более глубокий и мрачный синий цвет. Может быть, это была просто его фантазия. Но, несомненно, корабль мог проплыть в этом направлении вдвое больше ширины Арквала и не найти земли.

Или, скорее, «Чатранд» мог.

Или, скорее, он мог попытаться.

Матросы закончили устанавливать кливеры. Пазел взобрался на Девушку-Гусыню, чтобы дать им проскользнуть мимо. Некоторые смотрели на него со страхом. Последний, мистер Кут, просто выглядел смущенным. Он знал Пазела дольше, чем любой моряк на борту, поскольку служил на «Лебеде», где началась жизнь Пазела в качестве смолбоя.

— Они не хотели обидеть, — пробормотал он, останавливаясь рядом с Пазелом. — Просто не уверены в своем положении, если вы меня понимаете.

— Понимаю, мистер Кут.

Кут указал своим большим восточно-арквальским носом:

— Сегодня вечером мы отправимся к островам Черного Плеча. По крайней мере, так говорит мой суппразичун.

Прямо по курсу, в шести или восьми милях от Брамиана, тянулась цепочка необитаемых островков: Черные Плечи. Они были маленькими, поросшими джунглями, построенными вулканами из темного вулканического камня; вулканы все еще дрожали и ворчали, тревожа волны и время от времени сбрасывая в глубину огромные каменные глыбы. Тем не менее, моряки относились к островам с некоторой теплотой, потому что они могли дать убежище от ужасных северных штормов Неллурога.

— Вы знаете почему, мистер Кут? — спросил Пазел. — Неужели в Черных Плечах есть что-то такое, что нам нужно?

Кут впервые взглянул на него и почти улыбнулся:

— Ну, я думал, может вы знаете, со всеми вашими трюками.

— У меня не так уж много трюков, мистер Кут. Я бы хотел побольше, поверьте мне.

Кут пожал плечами:

— Ну, могет быть, вода — в наших бочках никогда не бывает слишком много сладкой воды. Тот, что к северу от нас, называется Песчаное Перо — некоторые называют его островом птиц. Там может быть пруд, который стоит откачать. Пойдемте, Паткендл, здесь больше нечего делать.

— Оппо, сэр. Я прямо за вами.

Кут вперевалочку ушел, но Пазел остался на бушприте. Он снова повернулся лицом к морю, положив руку на Девочку-Гусыню. Она была симпатичной деревяшкой, хотя ее хватка на шеях двух гусей всегда казалась ему беспощадно крепкой. Он стоял здесь в тот первый день на «Чатранде», когда Фиффенгурт велел ему оторвать от нее улиток, а доктор Чедфеллоу примчался верхом по мыс Соррофрана, крича Пазелу через воду: Прыгай с корабля! Прыгай с корабля в Этерхорде!

Вероятно, он мог бы это сделать. Где бы он сейчас был, кем бы стал, если бы подчинился?

Эта мысль заставила Пазела странно похолодеть. Более пяти лет у него была единственная мечта — найти родителей и сестру, восстановить свою разрушенную семью. Как именно должно было произойти это чудо, он так до конца и не придумал. Даже Чедфеллоу, личный друг императора и один из немногих людей в Арквале, имевших связи внутри Мзитрина, не смог провести обмен пленными — он даже не был уверен, что мать и сестра Пазела находятся в плену, и знал только то, что они обе были на Симдже в Договор-День. А отец... ну, капитан Грегори нашел сына, все в порядке, после битвы на Призрачном Побережье. Ему просто было все равно.

Пазел закрыл глаза. В Ормаэле, в дубовой роще между сливовыми садами и тропинкой, ведущей в Высокогорье, рос огромный черный дуб. Не самое высокое дерево в роще, но могучее. Однажды, проходя под ним на прогулке с отцом, Пазел с уверенностью заявил, что никто не сможет взобраться на него. Капитан Грегори рассмеялся и взобрался на дуб, как марсовый, карабкающийся по вантам. На высоте восьмидесяти футов он вытащил нож, который сегодня носил Пазел, и начал медленно и осторожно что-то вырезать на ветке.

Когда он вернулся на землю, Пазел спросил:

— Что ты там вырезал, папа?

Грегори только взъерошил ему волосы.

— Иди и посмотри сам, — поддразнил он, заставив Пазела громко рассмеяться. Пройдут годы, прежде чем он сможет добраться до самой нижней ветки.

Грегори никогда не рассказывал Пазелу, что он вырезал, и после его дезертирства Пазел решил, что ему все равно. Теперь он мог лазить так же хорошо, как и его отец. Но даже если он однажды снова увидит Ормаэл, зачем ему искать это дерево? Годами он пытался убедить себя, что у его отца была какая-то героическая причина бросить их. Но Призрачное Побережье показало более простую и уродливую правду. Капитану Грегори было наплевать.

Внезапно Пазел понял, что ему очень холодно. Он слишком долго медлил, стоял слишком неподвижно, и его штаны промокли от холодных брызг. Пришло время укрыться от ветра. Осторожно ослабив хватку на Девушке-Гусыне, Пазел повернулся, посмотрел вниз, на бак, — и увидел Аруниса, с улыбкой скользящего к нему.

Маг не причинил вреда ни одной живой душе со дня свадьбы Таши, но те немногие моряки, которые оказывались на его пути, отскакивали в сторону, словно от охотящегося тигра. Пазел внезапно осознал, насколько он уязвим. Сейчас на баке не было никого, кроме двух вахтенных, и даже те беспокойно стояли у трапа, как будто взвешивая опасность покинуть свои посты перед угрозой этой фигуры в черном.

Пазел спустился по бушприту. Но Арунис, с поразительной для такого грузного мужчины быстротой, вскочил на дорожку морпехов — узкую платформу, которая была единственным путем на бушприт или с него. Он поднял открытую ладонь, как бы предупреждая Пазела оставаться на месте.

Пазел остановился. Он был примерно в восьми футах от чародея и не сомневался, что сможет оставаться вне досягаемости мага достаточно долго, чтобы позвать на помощь. Но у дорожки морпехов вместо поручней были только две веревки с узлами. Если он попытается протиснуться на палубу, Арунис может напасть на него, возможно, даже столкнуть в море.

— Чего ты хочешь? — спросил он.

Белый шарф Арунис развевался на ветру. Он положил руку на каждую веревку.

— Немного твоего времени, — сказал он. — В конце концов, у тебя больше свободного времени, чем у других мальчиков на этом корабле.

— Мне нечего тебе сказать. Убийца.

Арунис невозмутимо посмотрел на него.

— Даже будучи врагами, нам есть чему поучиться друг у друга, — сказал он, — или Герцил не научил тебя первой максиме бойца? «В единоборстве твой враг единственный, кто может помочь тебе победить твоего врага». Но до этого, я надеюсь, дело не дойдет. Потому что нет никаких причин, по которым мы должны оставаться врагами, Паткендл.

Пазел рассмеялся:

— Ну да, совсем нет. За исключением того, что ты накормил меня стеклянной пудрой и чуть не задушил Ташу. Не говоря уже о том, что ты сказал сивилле на Ребре Дхолы. Что-то насчет «прочешу весь этот мир в поисках нового мироустройства», да? Не мог бы ты объяснить мне это?

— Я бы не хотел ничего лучшего, — сказал Арунис. — Это ужас моей жизни — быть непонятым. Например, то, что ты слышал на Ребре Дхолы: конечно, это звучало мерзко. Как и все мои действия, поскольку нас представили как врагов. Но ты еще не знаешь меня по-настоящему — и ты не знаешь, какое бремя я несу.

Я — величайший маг в Алифросе. Я в три раза старше Империи Арквал. Старая Вера была всего лишь собранием молитв и старческого бреда, когда я впервые ступил на тропы Уллума, а имя Рина еще не было произнесено человеческими устами. Я служил этому миру как провидец и советник в течение тридцати столетий, парень. Его судьба — моя судьба; его жизнь — то, ради чего я живу.

Пазел фыркнул:

— В таком случае интересно, сколько радости ты получаешь, обрывая жизни.

Арунис покачал головой:

— Не больше, чем садовник, который давит гусениц пальцами, чтобы спасти урожай. Ты закрыл свой разум по сентиментальным причинам, Пазел. Разве сам Рамачни не предупреждал тебя искать союзников в самых неожиданных местах?

Пазел был потрясен. Он и представить себе не мог, как Арунис мог это узнать. Он каким-то образом шпионит за нами. Я должен предупредить всех.

— Ты убежден, что желаешь мне поражения, — продолжал Арунис. — Ты убежден, что распад двух коррумпированных империй — ибо победа Шаггата будет означать конец как Арквала, так и Мзитрина — будет плохим событием для этого мира.

— Я убежден, что мир, которым управляешь ты, был бы в тысячу раз хуже.

Арунис шагнул к нему, нетерпение вспыхнуло в его глазах:

— Почему? Что ты знаешь о моих истинных намерениях? Ничего. Но я знаю многое о твоих. Я знаю, что ты мечтаешь найти свою мать и сестру. Тебе нужна моя помощь? С помощью моего искусства я мог бы найти их в течение часа и рассказать тебе, как они живу т.

На мгновение Пазел потерял дар речи. Лица его матери и сестры, их улыбки, их смех...

— Нет, — сказал он. — Мне не нужна твоя помощь. И ты все равно этого не сделаешь.

Арунис придвинулся еще ближе:

— Я знаю, что ты ненавидишь Арквал за его преступления. Как ты можешь не ненавидеть, когда видел своими глазами, как Арквал разрушил твою семью, твой дом, саму твою нацию? Когда ты знаешь, что им правят те, кто соблазняет своих врагов разговорами о мире, все это время пряча за спиной нож по имени Шаггат? Нож, которым они планируют вскрыть самую глубокую рану своих врагов?

Подумай, Пазел, о том, что произойдет, если я отойду в сторону. Либо план Сандора Отта увенчается успехом, Шаггат восстанет и покалечит Мзитрин, и в течение десятилетия Пентархия рухнет, разгромленная армиями Арквала. Или план провалится и послужит безупречным оправданием для новой глобальной войны — войны равных, войны самой черной ненависти, войны без конца.

В любом случае невинные погибнут в бесчисленных количествах, а выжившие унаследуют разрушенный мир. Если Отт одержит победу, вы можете представить будущее как окровавленную тряпку в кулаке династии Магад, кулак, который сжимается вечно, даже когда не осталось крови, которую можно выжать. А если он потерпит неудачу — два кулака, борющиеся за тряпку, Арквал и Мзитрин, будут рвать, тянуть и кромсать ее на все более мелкие части.

— А в твоем будущем?

— В моем, попросту говоря, триумф Шаггата будет настолько быстрым, что Алифрос будет избавлен от худшей части войны. Флоты будут гореть, но не города. Армии будут уничтожены, но не страны, из которых они родом. Смерть будет, но насколько меньше, чем в противном случае! Мое будущее — наименьшее из зол, стоящих перед нами! Теперь ты, конечно, это понимаешь?

Пазел ничего не сказал. Арунис поставил ногу на бушприт.

— Послушай меня, мальчик. Мораль — твоя и твоих друзей — это, конечно, хорошо. Но это простой ручной инструмент, а мир, как и этот корабль, представляет собой огромную машину. Нельзя ожидать, что ваше представление о добре будет служить всем целям, так же как нельзя вырезать новые доски для этого корабля перочинным ножом.

Пазел отвел глаза. Заходящее солнце пылало за спиной Аруниса, но ему было холоднее, чем когда-либо, — он почти онемел от холода, — и его разум был помраченным и сомневающимся.

— Я тебе не верю, — сказал он.

Маг снова улыбнулся:

— Но, по крайней мере, ты меня слышишь — этого достаточно. Пазел, в истории бывают моменты, когда то, что кажется злом, оказывается единственным путем к добру. Люди — порочные создания. Соберите их в любом количестве, и они будут убивать. Мечтатели вроде Герцила никогда не признают эту истину — и в конце концов именно они оказываются виноваты, когда их красивые фантазии рушатся. Арквал и Мзитрин — близнецы-проклятия Алифроса. Кого бы ты выбрал, с твоей юношеской ясностью сердца? Уничтожить две порочные империи — или стоять в стороне и смотреть, как они уничтожают мир?

Пазел дрожал в шести футах от Аруниса, качая головой.

— Ни то, ни другое, — наконец выдавил он.

— Это тоже выбор — ничего не делать, сбросить с плеч бремя, которое дает нам судьба, молиться, чтобы другие руководили вместо нас. Но я не думаю, что ты такой человек. В конце концов, ты сын капитана.

Пазел резко поднял голову. При упоминании об отце его гнев вспыхнул опять.

— Я даю тебе еще один шанс сказать мне, чего ты хочешь, — сказал он, — прежде чем я позову турахов.

Маг пристально посмотрел на него.

— Ты дрожишь, — сказал он. — Ты что, простудился?

— Я здесь уже давно в одиночестве.

— Совершенно верно, — сказал Арунис. — Ты в одиночестве бо́льшим количеством способов, чем большинство людей испытывают за всю свою жизнь, и ты не знал покоя. Твоя жизнь отмечена кошмарными поворотами, которые следуют один за другим. И я могу предложить тебе только еще один ужасный поворот, но, даю слово, он будет последним. Ибо ты смитидор, существо, измененное колдовством навсегда, и из-за этого ты никогда не будешь принадлежать ни к кому, кроме себе подобных. Ты принадлежишь мне, мальчик, и ты будешь на моей стороне как ученик и последователь, наследник моей мудрости и искусства. Это то, что я тебе предлагаю. Неужели ты не подумаешь?

Пазел обнаружил, что попал в ловушку — глаза мага приобрели холодный, яркий блеск, и он не мог отвести взгляд. Жар его собственной ярости не шел ни в какое сравнение с этим сиянием, с этим паучьим голодом.

— На… твоей стороне?

— Да, — сказал Арунис, — навсегда. Хочешь, я тебе кое-что скажу? Возможно, вы все знаете, что я вызвал духа в свою каюту перед тем, как мы покинули бухту Симджа. Это был призрак Сатека, короля-мага древнего мира, мудрого и ужасного короля. Сатек сказал мне, что на борту этого корабля я должен встретить ребенка Алифроса, который вырастет таким же могущественным заклинателем, как я сам. Конечно, я сразу понял, что он имел в виду тебя.

— Я не маг, — возразил Пазел.

— Но ты им будешь, — сказал Арунис, протягивая руку. — Пойдем, Пазел Паткендл. Я — тот дом, который ты так долго искал. Я твой естественный союзник. Не грубый островитянин, мистер Ундрабаст. Не доктор, который вожделеет к твоей матери. Не дитя мегеры от мужчины, опустошившего Ормаэл.

— Кого... кого ты?..

— Ташу, ты, простофиля, девушку, которая смеется, когда бьет тебя палками.

— Даже не пытайся... — Пазел с огромным усилием покачал головой. —...даже не мечтай настроить меня против нее, черт бы тебя побрал, я...

Он замолчал. Зачем они вообще разговаривают? Почему я не зову на помощь?

Арунис задумчиво посмотрела на него. Когда он заговорил снова, его голос совершенно изменился.

— Я никогда бы даже не попытался настроить тебя против Таши, — сказал он. — О нет! Ты совершенно меня не понял. Неужели ты думаешь, что мы, маги, постигаем тайны нескольких миров, но остаемся в неведении о самом благородном из всех человеческих чувств? Ты считаешь нас такими глупыми и холодными?

— Х-холод...

— Не важно. Расскажи мне о своих чувствах к Таше Исик. Тебе будет полезно поговорить о них.

Но Пазел снова покачал головой.

— Я понимаю, — сказал маг. — Ты защищаешь то, что ново для твоего сердца, и больше я не буду спрашивать. Но ты должен позволить мне помочь тебе.

Его тон был резким и обиженным. Пазел почувствовал, как его охватывает тайное чувство вины — словно он наплевал на усилия доброго дядюшки.

— Завтра мы высадимся на Брамиане, — сказал Арунис, — и там — ты, конечно, уже знаешь это глубоко внутри? — вы двое должны уйти. Ибо ни одна душа на этом корабле, включая меня, никогда больше не увидит безмятежный восточный мир, как только мы войдем в Правящее Море. Это миссия смерти, мой мальчик. Зачем жертвовать собой? Зачем предавать Ташу и блаженство совместной жизни, прежде чем она по-настоящему началась? Скажи мне, как один мужчина другому: разве ты не ощущал возможность такого блаженства?

Пазел затерялся в холодном, обволакивающем тумане, и Таша была единственным источником тепла.

— Да, — тихо сказал он, — ощущал.

— Тогда ты должен оставаться верным своему чувству, Пазел Паткендл, что бы тебе ни говорили. Убегай со своей Ташей! Прячься от дикарей, пока твой Дар снова не начнет работать. Затем подойди к этим лесным людям и обратись к ним на их языке. Они не только пощадят ваши жизни, но и будут поклоняться вам, приведут вас в свои речные крепости и будут служить вам, как рабы. Станьте Лордом и Леди Брамиана! Внутри острова есть чудеса, которые должен обнаружить такой умный парень, как ты. И ты не смог бы найти более безопасного места в Алифросе, чтобы пересидеть грядущую войну.

Пазел удивленно уставился на него. Через мгновение он сказал:

— Уйти. С Ташей.

— Вот именно, — подтвердил Арунис. — И кто сможет обвинить вас? Империя жестоко эксплуатировала вас обоих. Но вместо того, чтобы искать мести, вы на самом деле помогали людям этой империи, рисковали своими жизнями ради них, снова и снова. Они не могут просить вас о большем.

— Как мы доберемся до берега?

Арунис улыбнулся:

— Это будет мой подарок тебе — небольшой жест в качестве компенсации за вражду, которую мы преодолели. Просто дай мне свою руку и подумай о своем обещании уйти. Дай мне ее сейчас же; я буду держать твое обещание в кулаке и ухаживать за ним, как за семенем, и прежде, чем мы достигнем острова, мое заклинание будет готово. Затем приведи Ташу в мою каюту между полночью и рассветом. Попроси ее доверять тебе — как она будет доверять всю жизнь, когда она будет принадлежать только тебе, — и, когда мы трое возьмемся за руки, я немедленно отправлю вас на Брамиан.

Чародей протянул руку:

— Это должен быть легкий выбор — между смертью и воскрешением, между одиночеством и упоением. Если, конечно, у тебя хватит смелости изменить свою жизнь.

Он сделал движение, как будто хотел убрать руку, и сердце Пазела подпрыгнуло. Он в отчаянии протянул свою руку, но в последний момент отдернул ее, раздираемый сомнениями. Как это могло быть правдой? Как они могли так сильно ошибиться в Арунисе?

По лицу чародея пробежала судорога, но он справился с ней.

— Ты понимаешь, — сказал он, — что она все равно должна уйти.

— Что?

Арунис серьезно кивнул:

— Роуз хочет избавиться от нее, но он не осмеливается убить ее из-за заклинания Рамачни. Как сделать так, чтобы она осталась жива и при этом никому не рассказала о заговоре? Очень просто! Отдать ее дикарям, людям, которые боятся и ненавидят внешний мир. Они унесут ее в самое сердце этого гигантского острова, сохранят ее и сделают одной из них. Роуз уже принял решение. Он знает, какие неприятности может причинить милая девушка на корабле, полном отчаявшихся мужчин.

Пазел вцепился в веревки. Холод добрался до кончиков пальцев, до корней волос, до мозга. И, когда он посмотрел на Аруниса, перед его глазами возникло видение. Он увидел себя и Ташу, одетых в странные наряды из шерсти, перьев попугая и шкур животных, стоящих перед большим деревянным домом на высоком холме над джунглями. В верхушках деревьев кишели птицы, вдали блестело море, за их спинами возвышались пурпурные горы со снежными шапками. Странные люди на поляне под домом смотрели вверх со страхом и почтением, но держались на расстоянии, как и подобает слугам Лорда. Он и Таша были старше и выше, она была красивее, чем когда-либо, взрослая и великолепная женщина, его рука обнимала ее за талию.

Арунис наклонился к нему поближе:

— Если она не станет твоей, и очень скоро, она будет принадлежать другому. Она отдаст свою любовь мужчине с настоящим мужеством, будь то моряк или какой-нибудь зверь из брамианских джунглей. Ты этого хочешь?

Пазел вцепился в веревки с узлами. Он был трусом, дураком. Таша убегала от него, ускользала сквозь пальцы. Она была почти женщиной; он был просто смолбоем из покоренной расы. Это был его единственный шанс заполучить ее, его единственный шанс познать любовь. И когда он протянул руку, казалось, что он тянется не к Арунису, а к самой Таше.

Затем произошло нечто экстраординарное. Под кожей рядом с ключицей ожил уголек тепла. Очень слабый уголек, но настоящий. И где-то далеко, в пустотах его разума, голос звал, отдаваясь эхом, как голос незнакомой девушки из глубины пещеры.

Суша-мальчик, ты покидаешь меня?

— Клист!

Арунис выпрямился, ошеломленный:

— Что это? Клист?

Голос уже исчез, а тепло от ракушки мурт-девушки было очень слабым. Но это прикосновение чистой тоски — Клист все еще с ним, все еще следует за «Чатрандом»! — дало Пазелу силы оторвать взгляд от глаз Аруниса.

Мечта о Брамиане исчезла. Холод отступил, и сила вернулась к его конечностям. Затем Пазел увидел напряжение на лице Аруниса и пот на его лбу. Заклинание стоило чародею больших усилий, но оно не сработало.

И теперь Пазел разозлился — разозлился так, как никогда в жизни. Он впился взглядом в чародея, который стоял, покачиваясь, поперек его пути, согнувшись пополам и тяжело дыша.

— Для чего все это, Арунис? — требовательно спросил он. — Ты хочешь править миром — почему? Ты все равно останешься гнилым зверем, полным ненависти, лжи и уродства. Ты все равно останешься самим собой.

Арунис с трудом держался за канаты, но в его измученных глазах появился странный блеск.

— Нет, не останусь, — сказал он.

Но Пазел уже не слушал:

— Это ты должен сойти в Брамиане. Величайший маг Алифроса! Давай, уходи с моего пути.

Слабо покачиваясь, Арунис покачал головой. Пазел больше не мог этого выносить: он наклонился вперед, схватил пальцы Аруниса и легко оторвал их от веревки.

— Наулдрок!

Голос мага хлестнул по разуму и конечностям Пазела. Он почувствовал, что его отбрасывает назад. Он отчаянно вцепился в канаты, споткнулся, зацепился за бушприт — и там замер. Его пальцы онемели, тело стало слабым и безжизненным. Тепло от ракушки Клист исчезло.

Арунис выглядел еще хуже, чем чувствовал себя Пазел. Он мог бы быть человеком, пораженным изнуряющей болезнью, слишком слабым, чтобы делать что-то большее, чем держаться за канаты, но в его глазах светился триумф. Сделав еще несколько судорожных вдохов, он обрел дар речи:

— Ты сейчас умрешь, червяк. Я бы предпочел задушить тебя, но это было бы замечено, а ты и так доставил мне достаточно хлопот.

Чародей заставил себя выпрямиться.

— Я тот, за кого себя выдаю⁵, — сказал он. — Кто более велик, чем Арунис? Твоя мать, которая превратила тебя в припадочного? Могучий Рамачни? Но они не проявляют никаких признаков того, что придут тебе на помощь. И где, если на то пошло, Нипс и твоя прекрасная Таша? Похоже, о тебе вообще никто не думает.

Пазел знал, где Таша — в своей каюте, читает Полилекс и утешает все еще напуганную Марилу. Она не будет искать его, это правда — он снова был груб с ней, не в силах забыть угрозу Оггоск. Нипс тоже не придет: он слишком разозлился на матросов, которые отвергли их помощь. И даже если дозорные или люди на мачтах наблюдали за ними — они наверняка должны были наблюдать — что они заметят? Арунис не поднимал на него руку.

— Да! — сказал колдун. — Мужайся, Паткендл. В конце концов, у тебя нет друзей.

Пазел едва сумел поднять глаза. По трапу на бак поднимался последний человек на земле, которого он хотел бы видеть: Джервик. Более старший смолбой остановился, чтобы поговорить с дозорными, и настороженно посмотрел на Аруниса.

— Ты скоро не сможешь держаться за веревку, — сказал маг, — и упадешь в море. К тому времени я буду в своей каюте. Но у меня есть для тебя несколько мыслей, которые ты должен обдумать, прежде чем упадешь.

Конечно, тебя на гибель обрекла твоя собственная гордость. Чувствовал ли ты себя защищенными заклинанием Рамачни? Идиот. Ты был в безопасности, пока не прикоснулся ко мне по собственной воле. Поступив так, ты позволил мне увидеть тебя насквозь, как через стекло. Теперь я знаю, что ты не хранитель заклинания, и я не рискую причинить вред Шаггату, убивая тебя.

Подумай вот еще о чем: твои друзья познают, что такое смертная мука. То, что Таша пережила из-за этого ожерелья, — всего лишь предвестие. Она станет игрушкой гуришальских сумасшедших или самого Шаггата, если он ее захочет. Она родит детей, которых у нее заберут и воспитают, постоянно повторяя, что их мать была шлюхой. Нипса Ундрабуста будут постепенно погружать в дубильную кислоту, пока его крики не прекратятся. Фиффенгурт будет ослеплен и брошен прокаженным Урсила. Королева Герцила будет съедена волкодавами у него на глазах.

А еще есть твой город. Когда я буду править этим миром через Шаггата, я закончу работу, которую Арквал начал пять лет назад. Ормаэл будет стерт с лица земли, взрослых увезут в пролив Симджа и утопят, детей рассеют по другим землям и заставят забыть свой язык. Обо всем этом я позабочусь лично — в память о тебе, Пазел Паткендл. Прощай.

Маг удалился, не оглянувшись. Проходя мимо Джервика, он сделал резкий жест в сторону Пазела. Джервик кивнул и поспешил к бушприту.

— Мукетч, — сказал он низким, ликующим голосом. — Во что ты теперь втянул свою коричневую задницу?

Дозорные вернулись на свои места на поручнях левого и правого бортов. Пазел попытался заговорить, но у него вырвался только слабый стон. С каждым покачиванием корабля он чувствовал, как ослабевают его пальцы.

— Молчишь, а? — сказал Джервик. — Он сказал, что ты можешь молчать. Все в поряде. Я могу сидеть здесь столько, сколько хошь. Но ежели ты попробуешь чо сделать, я тебя хорошенько отдубасю, помоги мне Рин.

С огромным усилием Пазел покачал головой. Джервик ухмыльнулся, его лицо с широко раскрытым ртом стало похоже на лягушачье. Затем, бросив взгляд через плечо, он вытащил что-то из-под рубашки и показал Пазелу, чтобы тот мог полюбоваться.

На кожаном шнурке рядом с его медным кольцом гражданина висела толстая золотая бусина. Она могла весить целых восемь или девять арквальских сиклей и стоить в десять раз больше, если металл был таким чистым, каким казался.

— Я богатей, — сказал он. — Я буду получать по одной такой штуке каждую неделю, ну, делая, чо он поручит.

Пазелу было трудно моргать. Еще несколько покачиваний, и он рухнет, как камень.

— Чо ты там делаешь, глупая свинья? — спросил через мгновение Джервик. — Иди сюда. Я должон наблюдать за тобой, вот и все. Я тебе ни хрена не сделаю.

Он шагнул вперед. Его начинало раздражать молчание Пазела. И вдруг Пазел понял, какую роль Арунис имел в виду для Джервика.

Ты, бедный имбецил.

Не было никакого способа предупредить его. Когда голова Пазела упала на грудь, он не смог поднять ее снова.

— Сюда, я сказал, лезь сюда!

Джервик хлопнул Пазела по затылку, не зная, что подписывает себе смертный приговор (убийц в море вешали на рее, без исключений). Пазел едва почувствовал удар, но при следующем покачивании «Чатранда» его рука соскользнула с Девушки-Гусыни. Джервик издал что-то вроде уф от удивления. Пазел смотрел вниз, на бурлящее море. Затем бушприт снова поднялся, и он упал.

На вытянутую руку.

Руку Белесара Болуту, полуодетого, без рубашки. Он схватил падающего Пазела и прижал к своей черной груди. Болуту проскочил мимо Джервика и оседлал бушприт, изо всех сил цепляясь за него ногами. Бессвязный вой вырвался из его безъязыкого рта.

На какое-то ужасное мгновение Пазел почувствовал, как они оба соскальзывают вниз он — он, безжизненный, как мешок, Болуту со сцепленными на груди руками. Затем дозорные кинулись к Болуту с криками «На борт! На борт!» и оттащили их обоих в безопасное место.

Смутно он почувствовал, как чьи-то руки вытянули его на палубу. На баке внезапно стало тесно: другие, должно быть, бросились вниз с такелажа в тот момент, когда началось его падение. Голоса были где-то далеко.

— Еще один приступ! Мальчик представляет угрозу для самого себя!

— Его толкнули! Это сделал Джервик Лэнк, грязный ублюдок!

— Ты уверен, что это был Лэнк? А как насчет этого гребаного Аруниса?

Внезапная тишина. Пазел захрипел, и все они задумчиво посмотрели на него сверху вниз. Где-то в глубине корабля залаял белый песик.

— Арунис его и пальцем не тронул, — сказал один из дозорных. — Он просто поговорил и пошел своей дорогой.

— Почему мукетч ничо не грит?

— Он прыгнул! Он прыгнул! Верно, Брат Болуту, сэр?

Ведро с морской водой ударило ему в лицо. Пазел ахнул и обнаружил, что снова может двигаться. Он изо всех сил пытался сесть, когда Нипс и Таша протолкались сквозь толпу.

— Пазел! — воскликнул Нипс. — Пылающие дьяволы, что с тобой случилось на этот раз?

— Со мной все в порядке, — сказал он, позволяя им поднять его на ноги.

У него сильно кружилась голова. Десятки свободных от службы мужчин окружили их, но только Нипс и Таша держали его за руки.

— За что вы хотели умереть, Паткендл? — спросил один из дозорных.

— О, заткнись! — сказала Таша. — Пазел, это был Джервик, не так ли? Этот злобный бандит, я...

— Нет, — сказал Пазел. — Не в этот раз. — Он сделал спотыкающийся шаг, и толпа расступилась перед ним. — Куда делся Болуту? Этот человек только что спас мне жизнь.

— Брат Болуту сбежал почти так же быстро, как и добрался сюда, — сказал начальник вахты, указывая большим пальцем на лестницу. — Не сказал ни слова. О, но он и не может, верняк?

Они оставили разинувших рты мужчин позади. Руки Пазела, держащегося за трап, дрожали, и, когда он спустился на верхнюю палубу, ему стало не хватать воздуха. Он прислонился к стене средней рубки, благодарно моргая друзьям.

— Арунис… шпионит за нами, — выдохнул он. Несмотря на усталость, он знал, что чары рассеиваются; теплый тропический вечер уже прогнал холод с его конечностей. Он рассказал им о нападении мага и о роли, которую сыграл Джервик. Но он не мог заставить себя признаться, как Арунис использовал его чувства к Таше.

— По крайней мере, мы знаем, что он все еще слаб, все еще восстанавливается после травмы на Ребре Дхолы или, может быть, еще более ранней. Очевидно, он все еще может творить заклинания, но это стоило ему чего-то ужасного. Сомневаюсь, что он смог бы справиться со вторым, если бы я его не тронул.

— И вряд ли он притворялся, так как думал, что ты сейчас помрешь, — сказала Таша.

— Он боится тебя, Таша. Он хочет убрать тебя с этого корабля. Может быть, он действительно слаб, прямо сейчас. Он не хотел, чтобы кто-нибудь знал, что он убил меня, поэтому он оставил Джервика, чтобы тот взял вину на себя. Этот дурак не знает, как был близко к тому, чтобы спрыгнуть с бизань-мачты.

— С петлей вместо галстука, — сказал Нипс. — И я, например, не пролил бы ни слезинки... Таша, что случилось?

Глаза Таши заблестели от внезапного осознания.

— Чедфеллоу был прав, — сказала она.

Нипс посмотрел на нее, затем вздрогнул:

— Разнеси меня в пух и прах. Так оно и есть.

Пазел переводил взгляд с одного на другую:

— Что вы имеете в виду? Прав в чем?

— На жилой палубе была драка, — сказала Таша. — Половина команды сбежалась на нее посмотреть. Толпа была такой плотной, что никто не мог протолкнуться.

— Что за драка? — спросил Пазел.

Нипс пожал плечами:

— Плапп против Бернскоув, это все, что мы слышали. Все началось в столовой. Дасту получил несколько неприятных ударов — похоже, он пытался сохранить мир, и никто его не поблагодарил. Марила сейчас с ним в лазарете.

— К тому времени, когда мы туда прибежали, драка стала ужасной, — сказала Таша. — Герцил стал швырять людей направо и налево, крича обеим бандам, чтобы они пришли в себя. Я могла бы помочь, но Марила обхватила меня за талию и не отпускала. Потом Нипса сбили с ног, и ей пришлось отпустить меня и схватить его, прежде чем его сбросили бы в воду и он разбился бы насмерть.

— Упрямый маленький дьявол, вот она кто, — пробормотал Нипс.

— И тут Чедфеллоу крикнул нам с края толпы: «Будьте настороже! Это не совпадение!» Вот тогда мы и спросили себя, что случилось с тобой.

— Отвлекающий маневр, — сказал Нипс, — вся эта треклятая драка. Арунис не хотел, чтобы кто-нибудь наблюдал за баком. — Он пристально посмотрел на Пазела. — А ты совсем чокнутый, вообще?

— Чокнутый? — переспросил Пазел.

— Как ошалелая птичка! — сказала Таша. — Как ты мог просто стоять там, спиной к кораблю? Ты хоть представляешь, насколько это было глупо?

— И это даже не самое худшее, — сказал Нипс. — Он схватил Аруниса за руку! Подбородок Рина, приятель! Почему ты просто не отдал ему нож своего старика и не сказал: Заколи меня?

Они начали оживленно ссориться из-за того, что является изюминкой глупости Пазела. Пазел, который считал обоих друзей возмутительно бесстрашными, был встревожен, осознав, насколько сильно он их шокировал. Конечно, то, что он сделал, было идиотизмом. По какой-то причине он вспомнил вопрос, который Чедфеллоу бросил ему, как вызов, много лет назад за их обеденным столом в Ормаэле: В чем настоящая трагедия, парень? Упасть со скалы и погибнуть — или быть человеком, который так мало заботится о своей жизни, что рискует ею?

Он наблюдал, как спорят его друзья: раздражающие, незаменимые, дорогие. Он хотел жить по целому ряду причин. Самая главная — помешать Арунису привести в исполнение угрозы, которые он высказал на баке.

Он вздохнул; пора признаваться в самом худшем.

— Он увидел меня насквозь, когда я дотронулся до него, — сказал он. Нипс и Таша повернулись, чтобы посмотреть. — По крайней мере, он так утверждал. Он сказал, что Рамачни не сделал меня хранителем заклинаний, когда я использовал Мастер-Слово. Так что Шаггат не обретет плоть, если меня убьют.

Мгновение тишины. Затем Таша схватила его за воротник, ее руки буквально вибрировали от ярости:

— Ты имбецил.

— Просто возвращайся прямо в каюту, — сказал Нипс, — и устраивайся поудобнее. С этого момента ты можешь заваривать чай.

Пазел был в ярости, но он знал, что его друзья правы. Арунис нечего не потеряет, убив его сейчас. И почему нет? Пазел был ближе к тому, чтобы остановить его, чем кто-либо на борту.

— Послушайте, — сказал он. — Мне очень жаль. Но если вы хотите, чтобы я провел остаток этого плавания в треклятой каюте Исиков, вам придется меня связать.

— Это идея, — сказала Таша.

Пазел впился в нее взглядом.

— В любом случае, в опасности именно ты. — И он рассказал им, что, по мнению Аруниса, Роуз намеревается продать ее аборигенам Брамиана.

— Что за чушь! — сказала Таша, когда он закончил.

Но Нипс выглядел обеспокоенным.

— Может и чушь, — сказал он, — а, может быть, и нет. Роуз еще тот фрукт. И племена на Брамиане не получат многого убив тебя, а? Не то, что ты останешься какой-то угрозой, если они утащат тебя в джунгли. Скорее всего, они сделают тебя рабыней или служанкой. Таким образом, даже если бы ты оказалась хранительницей заклинания, Шаггат все еще будет в безопасности.

— Подумай об этом, — сказал Пазел. — Как еще Роуз может вытащить тебя из корабля, уберечь от смерти и помешать тебе предупредить внешний мир?

— Таша, — сказал Нипс, — просто побудь какое-то время в каюте. Пока мы не уберемся подальше от Брамиана.

Она раздраженно переводила взгляд с одного на другого:

— Что на вас двоих нашло? Прятаться? Это все, что мы собираемся делать, пока Роуз не решит заморить нас голодом, или Отт не начнет отрезать нам пальцы? Мы должны дать отпор. Нам нужно вернуться к списку.

— Списку? — переспросил Нипс.

— Списку союзников, осел ты этакий — потенциальных союзников, я имею в виду. И нам нужно сделать это как можно быстрее. Мы не сможем победить их, если на нашей стороне не будет больше людей.

— В этом ты права, — сказал Нипс. — Но мы должны быть чертовски осторожны. — Он наклонился ближе, прошептав: — Я понятия не имею, почему Роуз был так снисходителен к нам, но одно можно сказать наверняка: он не будет снисходителен к мятежникам.

Пазел вздохнул:

— Хорошо, гений. Придумывайте план.

— Мы начнем с одного человека на каждого, — мгновенно сказала Таша, как будто только и ждала, чтобы кто-нибудь попросил. — Только одного. Конечно, каждый из нас может найти на этом корабле одного человека, которому можно доверять? Если Герцил и Марила сделают то же самое, на нашей стороне будет десять человек.

Нипс нетерпеливо посмотрел на нее:

— И как только мы все встретимся и решим, как лучше бороться с этими кретинами...

— Мы идем дальше и находим еще десять, — закончила Таша. — И если мы сможем просто продолжать в том же духе, половина команды будет на нашей стороне, прежде чем мы это осознаем. Конечно, фокус будет в том, чтобы найти их до того, как об этом узнает кто-нибудь еще.

Нипс удивленно качал головой:

— Таша, ты такая же умная, как моя старая бабушка Ундрабуст! Ты действительно понимаешь в... как бы это сказать?

— Тактике, — сказал Пазел.

— Тактике, точно. Ладно: у нас есть наш план, лады?

Пазел не ответил. Остальные удивленно посмотрели на него. Наконец он сказал:

— Как вы можете думать, что это сработает? Если мы ошибемся хотя бы в одном человеке, мы мертвы, как шлаковая куча. Все опирается на доверие.

Нипс и Таша обменялись взглядами.

— Доверие, да, — сказал Нипс. — Ну, это то, что у нас есть, а у них нет.

Пазел пожал плечами. И снова Таша видела это — внезапное помрачение его духа, отдаление. Ей было мучительно смотреть на это, и она подавила порыв потянуться к нему прямо на глазах у Нипса. Ты боишься что-то почувствовать. Почему?

Затем, к ее изумлению, Пазел схватил ее за руку — крепко, предупреждая. Он указал на главную рею, гигантский горизонтальный брус, на котором крепился самый большой парус «Чатранда». Рея все еще была залита оранжевым солнечным светом, хотя палуба под ней уже потемнела. И на конце реи сидела хищная птица.

Это был сокол, маленький и изящный, черный сверху, кремово-желтый снизу. Он изучал их одним блестящим глазом.

Почти сразу же, как Таша увидела птицу, та взлетела, небрежно бросившись вниз с главной реи, чтобы исчезнуть под поручнем. Трое молодых людей помчались по палубе. Но здесь, в средней части, корабль был шириной более двухсот футов, и к тому времени, когда они добрались до поручней и, перегнувшись через них, посмотрели на море, птицы уже не было.

— Проклятие!

— Это должен был быть...

— Конечно, это он!

Они спрыгнули обратно на палубу, снова заработав пристальные взгляды команды. Пазел громко застонал:

— Его-то нам и нужно! Питфайр, почему Рамачни его отпустил?

Но Таша почувствовала странное напряжение, как будто доски у нее под ногами внезапно затряслись от толчков.

— Он кружит, — сказала она.

— Что? — спросил Нипс. — Откуда ты можешь это знать? Что с тобой происходит?

Таша повернулась на месте, ее взгляд был широко распахнут, как будто она пыталась догнать что-то несущееся по орбите вокруг корабля.

— Я не знаю, откуда я знаю, — сказала она, — но он снова над палубой, дразнит нас... он замедляется... вот!

Размытое движение крыльев, пронзительный крик, и вот он, аккуратно приземлившийся на брас в семи футах над их головами. Мужчины закричали, указывая: некоторые из них помнили сокола. Однако никто не помнил его лучше Таши, которая годами наблюдала за птицей — любила ее, как ей казалось, хотя та никогда не останавливалась в полете — из садов Академии Лорг.

— С возвращением, Ниривиэль, — сказала она.

— Ты не должна приветствовать меня, — сказал сокол тем свирепым, высоким голосом, который она так хорошо помнила: голос, который каким-то образом принадлежал и хищнику, и бездомному ребенку. — Я не принес тебе хороших вестей, Таша Смерть-Обманщица. Никакого успокоения для предателей Арквала.

Таша покачала головой:

— Мы никого не предавали, Ниривиэль. Мы пытались объяснить тебе это в Симдже.

— После того, как ты ранила моего хозяина в ногу. Ты это отрицаешь?

Таша поморщилась:

— Я... нет, Ниривиэль, не ранила.

— О, перестань, Таша, — сказал Пазел. — Это была всего лишь столовая вилка.

Крылья Ниривиэля затрепетали:

— Ты подняла руку на Сандора Отта, первого защитника Его Превосходства! Если ты не предательница, то это слово вообще ничего не значит!

— Хорошо, — сказала Таша, как она надеялась, успокаивающим голосом. — Ты можешь называть меня как хочешь. Но даже если мы по разные стороны баррикад, я хочу, чтобы ты кое-что знал. Я рада снова тебя видеть.

Птица взволнованно подпрыгнула.

— Это странно, — сказала Таша, — но я чувствую, что ты часть моей жизни, и всегда будешь. Я не могу смотреть на твой полет и не чувствовать, ну, не знаю... радости, наверно.

— Пустая болтовня, — сказал сокол.

С Нипса было достаточно.

— Чего ты хочешь, птичка? — требовательно спросил он.

Таша отчаянным жестом призвала к тишине.

— Я не лгу тебе, — сказала она соколу. — Но почему ты все-таки вернулся к нам?

Птица ничего не сказала. Ее голова наклонилась, опустилась, метнулась. И тут Таше в голову пришла ужасная мысль:

— О, Ниривиэль. Ты ведь не... не потерял его, так? Я имею в виду Сандора Отта?

Ниривиэль пристально посмотрела на нее. Таша выгнула шею назад.

— Ты можешь мне довериться, — сказала она. — Я знаю, что он был для тебя как отец. Так вот почему ты вернулся? Потому что тебе больше некуда идти?

— Что за чушь! — вдруг воскликнул сокол. — И за какого дурака ты меня принимаешь! Это не я кого-то потерял. Где твой собственный отец, девочка?

— Остался в Симдже.

— А кроме этого ты ничего не можешь сказать. Все остальное ты и представить себе не смеешь.

— Что ты имеешь в виду? — воскликнула Таша. — Ты что-то знаешь о моем отце? Скажи мне!

— Ничего для предателей.

Пазел попытался взять ее за руку, но Таша стряхнула его.

— Я не предательница, ты, глупая фанатичная птица! Я арквали, ты слышишь? Кем еще я могу быть?

— Сиротой? — издевательски спросил Ниривиэль.

Таша почти рыдала:

— Скажи мне! Расскажи мне все, что знаешь!

Но Ниривиэль только громко вскрикнул — насмешливо, возможно — и снова бросился в полет. Секундой позже он исчез на западе, в направлении черной стены Брамиана.

Глава 20. БЕССОННАЯ НОЧЬ

19 фреала 941

128-й день из Этерхорда

Суппразичун мистера Кута угадал: не прошло и часа, как «Чатранд» оказался среди островов Черного Плеча. Они были темными, с каменистыми берегами и утопали в зелени — миниатюрные копии своего великого отца на западе. Простора для плавания предостаточно, подумал мистер Элкстем: две-три лиги между одним Черным Плечом и другим, а до самого Брамиана не ближе пяти. И все же он не стал рисковать.

— Убрать брамсели и грот, мистер Фрикс, будьте добры. Мы пойдем на передних марселях с двойными рифами.

В лунном свете вахтенные сворачивали парус за парусом, и носовая волна сошла на нет. Когда лаг был брошен, они были почти неподвижны, едва пробираясь вперед со скоростью четверть узла. Береговые птицы — козодои и пустельги — с надеждой кружились над палубой, их пронзительные крики сливались с далеким, смертельным рокотом брамианского прибоя.

Трое молодых людей все еще находились на верхней палубе. Таша повела мальчиков извилистой дорогой с левого на правый борт, с носа на квартердек и обратно. Она почти не разговаривала с тех пор, как ушел Ниривиэль, но была рада их компании, и они, казалось, понимали ее молчание. Инсинуации сокола об Эберзаме Исике могли быть чистой злобой, но Таша едва могла дышать от страха, что за ними скрывается что-то реальное.

В конце концов их случайная прогулка по верхней палубе перестала отвлекать ее от мрачных мыслей и заставила задуматься о животных в клетках. Она выбрала тихое местечко возле люка № 3, скрестила ноги и села.

— Я не хочу сегодня ужинать, — сказала она. — Вам двоим лучше идти без меня.

Она прислонилась спиной к свернутому перлиню. Мальчики посмотрели друг на друга, и она представила себе их желудки и военную солидарность. Затем Нипс сел слева от нее, а Пазел, немного неловко помявшись с ноги на ногу, справа. Она попыталась поймать его взгляд, но он избегал смотреть на нее, уставившись на мягко вздымающийся грот. Матросы третьей вахты ходили вокруг них, болтая, в то время как по левому борту кто-то пытался (возможно, впервые в жизни, потому что звук терзал уши) настроить скрипку.

Она сидела между ними, наблюдая, как они ерзают, и гадая, кто из них первым нарушит молчание, попытается развеять ее страхи, сказать что-нибудь доброе и глупое. Как раз в тот момент, когда она решила, что это может быть только Пазел, заговорил Нипс.

— Они должны отправить нас на берег собирать яйца, — сказал он. — На Черные Плечи, я имею в виду. Пятьдесят лет назад на одном из них потерпел крушение рыбак из Соллочстола. Целых три года он питался яйцами морских птиц. Девять месяцев он жрал их сырыми; потом нашел большую раковину моллюска и стал варить яйца в ней, но еще через три месяца она треснула на огне. Затем вулкан ожил, повсюду появились дырки, из которых шел пар, и он обнаружил, что может готовить яйца, положив их в старую рыболовную сеть, привязав сеть к шесту и подвесив над одной из дырок. А когда пар переставал идти, он карабкался на край вулкана и жарил яичницу на горячих камнях, но в итоге так сильно обжег язык, что больше не чувствовал вкуса. Вскоре его спасли, и он прожил долгую жизнь на Соллочстоле. Полагаю, здесь есть мораль, так?

— Точняк, — сказал Пазел. — Не будь тупой задницей и не лижи горячие камни.

Нипс наклонился и добродушно шлепнул его по голове:

— Ты сам задница, помнишь? Мне страшно подумать, что бы ты сделал на том острове. Повернулся бы спиной к вулкану, для начала.

Таша невольно улыбнулась. Нипс ударил ее о бок Пазела, и она еще не совсем отстранилась. Она действительно хотела хоть какого-то утешения. Ни руки, обнимающей ее, ни голоса, говорящего ей, что все будет хорошо. Утешения такого сорта ей давали всю жизнь, и они обычно терпели неудачу. Чего она хотела, так это чтобы Пазел взял ее за руку, крепко переплел пальцы и пообещал, что, по крайней мере, не исчезнет. Она хотела его прикосновений, его внимания, его глаз, их удивленного блеска перед тем, как они поцеловались в туалете. Это первая любовь, подумала она, слегка возмущенная банальностью. Я люблю его. Какой абсурд.

И все же она была рада темноте. Нипс говорил что-то о Брамиане, о людях-леопардах, косматых носорогах и других, еще более странных существах, которые, как говорят, обитают в его лесах. Скрипач попробовал сыграть песню, сдался, попробовал еще раз в более высокой тональности. Таша прижалась плечом к руке Пазела и почувствовала, как он испуганно вздохнул. Он немного дрожал, хотя ночь была теплой. Таша почувствовала, что ее собственное дыхание участилось. А потом он прижал колени к груди и отодвинулся.

Она была зла, возбуждена и сбита с толку. Да, подумала она, глядя на его лицо сбоку, ты бы повернулся спиной к вулкану.

Несколько минут никто не произносил ни слова. Мистер Тайн и Лацло, продавец животных, прогуливались мимо, обсуждая долгосрочную ценность крокодиловой кожи. Сначала Таше показалось, что у Лацло огромный нарост на одном плече, но когда они подошли ближе, она увидела, что это был всего лишь его ручной ленивец, единственное животное в его коллекции, к которому торговец относился с теплотой. Тайн неуверенно кивнул им, но торговец животными нахмурился и прочистил горло, как будто собирался сплюнуть.

— И тебе того же, навозный жук, — пробормотал Нипс.

Таша бросила на остальных неловкий взгляд.

— Итак, — сказала она, — я думаю, нам пора просмотреть этот список.

— Верно, — мрачно сказал Пазел.

Нипс вопросительно взглянул на Пазела, как бы спрашивая, почему у него такое мрачное настроение. Скрипка снова замолчала. Затем она внезапно разразилась песней: дикой, отчаянной, бегущей мелодией, песней о бегстве, изгнании и тоске по кому-то или чему-то, потерянному без всякой надежды на восстановление. Трое молодых людей поднялись на ноги, чтобы посмотреть, что происходит.

Музыкантом был не кто иной, как Долливильямс Драффл. Жилистый контрабандист отобрал скрипку у ее незадачливого владельца, молодого человека с бледным лицом, который стоял, разинув рот, и держал в руках пустой футляр для скрипки. Драффл пиликал, словно горел огнем, хребет скривлен, а голова с усилием вниз, как будто он не на скрипке играет, а насажен на нее — впечатление усиливало сосредоточенное выражение лица. Каждый матрос, который мог законно покинуть свой пост (и часть тех, кто не мог), устремился к нему, и начались ритмичные хлопки. Когда собралось человек пятьдесят или больше, Драффл внезапно перестал играть и запел:

Хей-хей! Неллурок ты забрал мою Нелл

Словно башня волна и тайфун налетел

О держись кобыло и неси нас вперед

Прямо в Ямы иль в рай где эль с медом течет

Прямо к теням ночным что кричат у стены

Прямо девам речным что зовут из воды

О вперед кобыло и стоять не спеши

Пока я не уснул на груди госпожи!

Хей!

С последним «Хей»! Драффл снова взялся за скрипку, и песня стала еще быстрее и безумнее. Мелодия была заразительной; мужчины, которые часами возились с канатами, прыгали, как дети, танцуя и кружась, взявшись за руки. Мистер Фрикс появился из ниоткуда и дополнил бедлам барабаном из козьей шкуры. Палуба содрогалась от топота ног.

— Мне гораздо больше нравится Драффл со скрипкой в руке, чем с кортиком, — сказал Нипс.

Таша громко рассмеялась:

— Он великолепен!

Пазел посмотрел на квартердек:

— Ускинс положит этому конец в любую минуту.

Таша бросила на него взгляд, почти полный отвращения. Но прежде чем она смогла найти слова, чтобы отчитать его за тупость, голос позвал ее по имени.

На краю толпы появился Дасту, подзывая ее. Таша колебалась лишь мгновение. Затем она завязала волосы на затылке и побежала к нему, больше не оглядываясь на своих друзей.

Двое мальчиков наблюдали за ее впечатляющими прыжками и кружениями, рука об руку с восхищенным Дасту.

— Герцил действительно научил ее не только драться, ага?

— Не думаю, что он такой уж специалист по танцам, — сказал Пазел. — Дасту пытается станцевать «рамбл Золотых Холмов», но она продолжает дурачиться и сбивать его с ритма.

— Если хочешь знать мое мнение, она дурачится со многими из них, — засмеялся Нипс.

Пазел бросил на него угрюмый взгляд. Он знал, что имел в виду Нипс: Дасту светился от удовольствия быть рядом с Ташей Исик, иметь повод прикоснуться к ее руке и спине. В глазах других мужчин светилась зависть в сочетании с явным обожанием Таши. Она была девушкой (самое экзотическое из созданий для мужчин, запертых на корабле), и притом прелестной, и, несмотря на свое благородное происхождение, она танцевала с ними. Лиф, грот-марсовый, сменил Дасту, мгновение спустя Кут оттащил ее от Лифа. Она переходила от мужчины к мужчине, ее волосы высвободились из поспешного узла, лицо раскраснелось от радости. Толпа топала и ревела.

— Ты не хочешь потанцевать? — спросил Нипс.

Пазел ошарашенно посмотрел на него:

— С ней?

— Нет, олух, с леди Оггоск. Поторопись, пока Драффл не откинул копыта.

Пазел покачал головой:

— Почему бы тебе самому не потанцевать с ней?

— Потому что я не тот, кто зеленеет от ревности.

На это Пазел расхохотался:

— Ты сошел с ума. Кое-кто только что пытался утопить меня, помнишь? Люди хотят нашей смерти, а на нижней палубе стоит статуя, в руке которой зажата самая смертоносная штука в Алифросе. С чего это ты взял, что я стану прыгать как сумасшедшая птичка под эту гребаную музыку?

Закрыв глаза, Нипс поднял нос и принюхался:

— Ммм, чувствуешь? Только что из духовки. Большой ормаэлский пирог — маслянистый, со сливами и ложью.

Пазел прыгнул на него, не уверенный, злится ли он или забавляется, но Нипс просто рассмеялся и сказал:

— Не бей меня! Лучше посмотри на Ташу.

Толпа расступилась, чтобы дать ей место, потому что Таша наконец-то танцевала в идеальном унисоне со своим партнером: Грейсаном Фулбричем. На нем была белая рубашка и облегающие брюки его новой должности помощника хирурга: одежда была такой чистой, словно ее только что купили у портного. Фулбрич танцевал даже лучше, чем играл Драффл. Он умело взял Ташу за талию и провел ее через поворот влево-назад-дважды-вправо в рамбле так быстро, что у нее не было времени сделать встречный шаг. Когда они сходились вместе в конце каждого цикла, их лица находились в нескольких дюймах друг от друга.

Пазел видел достаточно. Не сказав ни слова Нипсу, он повернулся и зашагал прочь на корму. У него была смутная идея ворваться в каюту леди Оггоск и сказать ей, что она может сделать со своими угрозами. Конечно, часть его понимала, что он не мог сделать ничего подобного — но как долго он сможет продолжать этот фарс? Сколько времени пройдет, прежде чем Таша задаст ему вопрос, отвечая на который он не сможет солгать?

Когда он проходил под вантами бизань-мачты, его догнал Нипс, запыхавшийся от бега.

— Ты первоклассный мерзавец, — сказал он. — Она куда-то ушла с Фулбричем, и это твоя вина.

— С чего это ты взял? — спросил Пазел, не замедляя шага.

— Не прикидывайся простаком, — сказал Нипс. — Таша капризная и упрямая, но ты не должен вести себя так, будто у нее какая-то чума. Разве ты не можешь быть треклято порядочным? Никто не просит тебя жениться на ней.

Пазел злобно рассмеялся:

— И это чертовски хорошо. Ей не слишком везет во всем, что касается брака.

Нипс прыгнул перед Пазелом, остановив его. Терпение более маленького мальчика явно истощилось.

— Мы друзья или как? — требовательно спросил он. — Когда ты собираешься рассказать мне, что с тобой не так?

Пазел отвел глаза, боясь выдать себя. Оггоск не запрещала ему разговаривать с Нипсом, но невозможно забыть, как его друг разозлился на старую ведьму или ее случайную угрозу его убить. Он содрогнулся при мысли о том, что сделал бы Нипс, если бы узнал, что сказала Оггоск после того, как тот выбежал.

Но была еще одна причина, по которой он держался подальше от Таши — и он мог бы рассказать о ней Нипсу, если бы только смог найти подходящие слова.

— Ты... помнишь Клист, так? — осторожно спросил он.

Челюсть Нипса отвисла так широко, что Пазел мог видеть его миндалины при свете лампы:

— Ты все еще думаешь об этом... чудовище. Ты все еще под ее чарами.

— Не называй ее так, приятель. Она девушка, и не такая уж плохая.

— Она ест людей.

— Да, — неохотно сказал Пазел, — и что?

— Почему ты не сказал мне, что мурт-заклинание все еще действует на тебя? Давай, мы идем к Чедфеллоу прямо сию минуту.

— Нет! — сказал Пазел. — Клянусь Девятью Ямами, Нипс, последнее, чего я хочу — еще одно «лечение» от Игнуса! Кроме того, я не нуждаюсь в нем. Я не под ее заклинанием.

— Пазел, ее сестра связала меня и оставила тонуть. И она сделала бы то же самое с тобой, если бы твой Дар не изменил ситуацию и не заставил ее полюбить тебя. Тебе повезло, что она за тысячи миль отсюда.

— Может быть, нет, — сказал Пазел. — Она... ну, она появилась на Ребре Дхолы. И я слышал ее голос сегодня вечером на бушприте.

Лицо Нипса беспомощно исказилось:

— Когда ты собираешься мне рассказать все, ты, безмозглый придурок?

— Когда решу, что могу доверять тебе, что ты ничего не испортишь.

— Доверять мне? О, это бесценно, это просто... — Нипса словно хватил удар. Он кусал губы, хватая воздух перед лицом Пазела. — Ты злишь меня больше, чем любой из тех, кого я знаю.

— Любой, только не твой брат, а? Твой старший брат.

На мгновение ему показалось, что Нипс ударит его. Лицо более маленького мальчика стало темно-красным, а его рот сжался в желчную усмешку.

— Я же говорил тебе, — сказал он, — никогда, никогда не говори со мной о братьях.

— А я говорил тебе, что я не под действием какого-то заклинания.

— Правда? Тогда что это? — Нипс отбросил руку Пазела, которую тот бессознательно поднес к ключице, нашел под кожей ракушку Клист и ущипнул ее, очень сильно.

Жгучая боль затопила грудь Пазела. Он вскрикнул, когда где-то внутри него взвыл от боли девичий голос. Он изо всех сил толкнул Нипса; мальчик поменьше врезался в полиспаст у бизань-мачты и ударился головой о поручень.

Пазел согнулся пополам, держась руками за ключицу. Нипс не сломал ракушку, но боль не утихала. Клист в ужасе, подумал он. Она думает, что я готовлюсь вырезать ее сердце. Звук ее голоса был совершенно реален, и он поймал себя на том, что оглядывается в поисках источника, хотя и знал, что мурт-девушка никогда не появится на «Чатранде». Ему вспомнились ее слова в храме: Нам не разрешается. Я была бы заперта там, навсегда.

Нипс, пошатываясь, поднялся на ноги, потирая голову. Когда Пазел протянул руку, чтобы поддержать его, он ее оттолкнул.

— Я здесь закончил, — сказал он. — Можешь спокойно общаться со своей каннибал-девочкой.

Он зашагал прочь, и Пазел услышал, как его ноги загрохотали вниз по лестнице.

Боль долго не отпускала. Пазел прислонился к бизань-мачте, гадая, кого больше возмутило его поведение, Нипса или Клист. Он недолго занимался этим, когда по его лицу пробежала тень.

Это был Драффл. Бледный, худой как щепка мужчина был мокрым от пота и улыбался. От него отчетливо пахло ромом.

— Паткендл! — рявкнул он. — Чо это? Ты, чо, дрался?

Пазел отвел взгляд; для одной ночи он наговорил достаточно:

— Не… дрался, мистер Драффл. Не совсем.

— Если это на вкус как утка, значит, это утка, парень.

Пазел не мог придумать подходящего ответа, поэтому он сказал:

— Вы точно играли какую-то музыку .

— Кто-то должен был заставить этого полоумного Бернскоува перестать мучить свою скрипку. И парень из Плапп Пирс дразнил его, называя лишенным слуха халтурщиком. Конечно, он был лишенным слуха халтурщиком, но многие потасовки начинались, когда один мужчина вонзал нож в другого, сообщая болезненную правду. Мы не созданы для того, чтобы мириться с такой правдой, мое сердце Чересте.

— Оппо, сэр.

— Девчонка того не стоит, ты же знаешь.

— Прошу прощения?

— Я видел, как вы с Ундрабустом наблюдали за мисс Ташей. Ни одна девчонка не стоит того, чтобы из-за нее терять друга — даже такая сладкая слоеная булочка, как она. Прими совет старого ловеласа: играй в эту игру спокойно и хладнокровно. Пусть Ундрабуст выставит себя дураком. Он умеет это делать, и когда он это сделает, ты будешь выглядеть в ее глазах еще лучше.

— Мистер Драффл, — резко оборвал его Пазел. — Я ценю ваш... совет, на самом деле. Но вы выкапываете моллюсков на устричной отмели.

Драффл рассмеялся.

— Клянусь сладким Древом, ты заставляешь меня скучать по Ормаэлу! Не слышал этого уже много лет. — Затем он пристально посмотрел на Пазела, и в его глазах появился огонек. «Выкапывать моллюсков на устричной отмели». Ты знаешь, кто это говорил? Капитан Грегори Паткендл, вот кто.

Пазел подпрыгнул:

— Вы действительно знали моего отца! Вы не просто плели небылицы на «Принце Рупине!» Мистер Драффл, расскажите мне о нем, пожалуйста! Когда вы видели его в последний раз?

Лицо Драффла потемнело:

— На Призрачном Побережье, парень. Когда он и мистер Герцил возглавили атаку против волпеков. Конечно, я не мог свободно говорить с ним — этот маг с гадючьим языком держал меня в плену. Но я видел, как Грегори пробился на крейсер волпеков бок о бок с мистером Герцилом. Поистине бесстрашный человек, этот Грегори. Он уложил капитана «Хемеддрина» одним ударом.

— Кажется, он меня боится, — сказал Пазел.

Драффл недоуменно посмотрел на него:

— Боится? Я бы назвал это по-другому.

Прежде чем Пазел успел спросить, как бы это назвал Драффл, чья-то рука тяжело опустилась ему на плечо. Рука хмурого Игнуса Чедфеллоу.

— Пазел, — сказал он, — пойдем со мной. Мне нужно поговорить с тобой, прямо сейчас.

Пазел стряхнул его руку и отпрыгнул.

— Чего вы хотите? Мистер Драффл и я...

— Ты можешь обмениваться историями с этим разносчиком рома в свободное время.

— Это и есть мое свободное время.

— Разносчик рома, да? — Драффл напустил на себя вид обиженного достоинства. — Как деловой человек, я хочу, чтобы вы знали — я с отвращением отношусь к этому замечанию.

Чедфеллоу смерил Драффла испепеляющим взглядом:

— Когда мне понадобятся ваши знания, например, как наилучшим образом выдать шкурки ондатры за норковые, я пошлю за вами. Пойдем, Пазел.

Внезапно Драффл протянул руку и схватил Чедфеллоу за руку.

— Вы больше не можете так со мной разговаривать, доктор, сэр, — прорычал он. — Мы за пределами Империи, и, насколько я слышал, у вас не больше законных прав, чем у Долливильямса Драффла, а может, и меньше.

— Этот корабль — Империя, ты, имбецил, — сказал Чедфеллоу, — и ее законы действуют здесь так же, как и в Этерхорде. А теперь отпусти меня, пока я не посадил тебя в клетку, как зверя.

Драффл отпустил доктора, но его глаза сверкнули злобой:

— Такая хорошая семья, эти Чедфеллоу. Судьи и министры, врачи и герцоги. Такой благородный педикюр. Но и они не прочь время от времени пощипать чужую булочку, так?

Чедфеллоу замер. Драффл смотрел на него со злорадным восторгом. Он снова повернулся к Пазелу.

— Да, парень. Вот вопрос, который не дает тебе покоя: почему Грегори сбежал и бросил тебя? Боялся ли он арквали, боялся ли сражаться за свою страну? Нет, сэры, ни капельки. Страх никогда не брал верх над добрым капитаном Гри. Он даже не знал о грядущем вторжении, потому что его дорогой друг Чедфеллоу ничего ему не сказал.

— О чем вы говорите? — спросил Пазел, когда Чедфеллоу снова попытался увести его.

— Я услышал это из его собственных уст, — сказал Драффл, — однажды поздно ночью, у костра на болотах. Твой отец бросил Ормаэл, когда узнал, что его любимая жена ушла к его прекрасному другу арквали. Что они были любовниками в течение многих лет. Грегори знал, что, если он не уйдет на некоторое время, то вонзит нож в предательское сердце доктора — или ее. Ты хочешь знать, почему ты вырос без отца, Паткендл? Ответ находится прямо рядом с тобой.

Пазел медленно повернулся лицом к Чедфеллоу:

— Он... он лжет, верно? Скажите мне, что он лжет.

Чедфеллоу выдавил из себя смешок:

— А когда не? Если бы ложь была вином, в честь этого человека назвали бы виноградники.

При этих словах лицо Драффла стало красным, как стейк из тунца, а руки сжались в кулаки.

— Я был воспитан в уважении к образованным людям, — прорычал он, — но ты не джентльмен. Ты разодетая билсбуррская обезьяна, и она бы умерла от стыда, если бы была тобой.

Пазел уставился на флибустьера, затем снова перевел взгляд на Чедфеллоу.

— Раньше я сравнивал своего отца с вами, — медленно произнес он. — Раньше я хотел, чтобы он был таким же прекрасным и культурным, как вы.

Чедфеллоу, казалось, подыскивал ответ:

— Слова этой шавки значат...

— Вы уже были на борту после битвы с волпеками. Вот почему он не стал ждать, чтобы поговорить со мной, так? Потому что не мог находиться рядом с вами.

— Пазел...

— Я начал его ненавидеть, — оборвал его Пазел. — Ненавидеть его за то, что он больше не заботится о нас. Но он ушел, потому что ему было не все равно, так?

— Позволь мне объяснить.

— Я не хочу, чтобы вы что-то еще объясняли, Игнус. Я хочу, чтобы вы сказали, что это неправда.

Чедфеллоу стоял неподвижно, пристально глядя на него, и в его глазах бушевала ужасная борьба. Он был похож на животное, попавшее в ловушку и ожидающее, когда охотник вернется и заберет его жизнь. Но он стал ничего отрицать. Вместо этого он сделал два шага к Драффлу, ударил флибустьера по лицу и сбежал с палубы.

Позже тем же вечером Нипс сидел за столом напротив Герцила и Марилы, кипя от злости, в то время как Джорл и Сьюзит меланхоличными глазами смотрели на дверь большой каюты, а Фелтруп беспокойно бегал вокруг стола, уговаривая их поесть. Нипс ковырялся в своей еде. Он не мог заставить себя рассказать остальным о том, что произошло между ним и его друзьями. Он назвал Пазела свиньей, но именно его мучил смущающий, свинячий вопрос: что, если Таша не вернется сегодня вечером?

Он почувствовал себя насквозь прогнившим в то мгновение, когда его посетила эта мысль. И когда Таша наконец появилась, как раз в тот момент, когда вахтенный пробил две склянки после полуночи, он вскочил со своего стула.

— Вот и ты! Кровь Рина, Таша, ты не можешь просто взять и бегать всю ночь! Я имею в виду, у тебя было что-то, что...

Дверь ее каюты захлопнулась за ней. Они услышали, как сброшенные ботинки ударились о стену.

— Не думаю, что она голодна, — сказала Марила, как всегда, бесстрастно.

Герцил встал и быстро пошел к каюте Таши. Когда на его стук никто не ответил, он вздохнул.

— Я рад, что она вернулась, — сказал он. — Вспомните, что Арунис сказал Пазелу — Роуз хочет от нее избавиться. Это вполне может быть ложью, но мы не должны рисковать. Постарайтесь удержать ее в большой каюте; если она будет настаивать, скажите, что я приказал ей носить меч. У меня назначена собственная встреча с Диадрелу. Потом я попытаюсь узнать, кто еще может бодрствовать и заниматься делами на «Чатранде» глубокой ночью. Кроме, конечно, мистера Паткендла.

— Он скоро придет, — проворчал Нипс.

Но час спустя Пазела все еще не было видно, и раздраженный Нипс отправился на его поиски. К этому времени Марила уже спала на коврике из медвежьей шкуры, собаки храпели в унисон. Фелтруп стоял на краю обеденного стола, глядя на полоску света, падающую из-под двери Таши, и высунувшись таким образом, чтобы потерять равновесие, если начнет дремать. Невеселая игра: каждый раз, когда он начинал засыпать, близкое падение его будило. Потом он один раз обходил вокруг стола и возвращался на свое место. Он делал это уже две ночи, никем не замеченный. Он ужасно боялся заснуть.

Пришло время, когда его трюк не удался: он был так измотан, что проспал головокружение, испытал мгновение невесомого блаженства и приземлился с глухим стуком и хныканьем на пол. Сьюзит тявкнула, не совсем проснувшись; Марила вздохнула и перевернулась на ковре. Мгновение спустя Таша приоткрыла на дюйм свою дверь.

Она все еще была в той одежде, которую носила на палубе. На ее лице было рассеянное выражение. Он не был уверен, что ее глаза действительно видели его.

— Что с тобой? — спросила она.

— Не хочется спать, — пробормотал Фелтруп.

Таша остановилась, уставившись на него, как на привидение.

— Что ты делал в Нунфирте, когда не мог уснуть? — спросила она.

Уши Фелтрупа мгновенно поднялись:

— В хорошие времена, когда не умирал с голоду? Читал, м'леди, всегда. Научиться читать было первой задачей, которую я поставил перед собой после чуда слез — после моего пробуждения, ну, вы понимаете. Я жил над пекарней, излюбленным местом для мусорщика, дочь пекаря училась читать, а я слушал с верхней площадки лестницы. И однажды девочка прочитала вслух своей матери из сборника рассказов. Это была глубокая история о шакале, пойманном на Самопольском Вельде. Охотники планировали снять с него шкуру — он был как раз подходящего размера, чтобы сшить четыре шапки из шакальего меха, — но он уговорил их его освободить. Он сказал охотникам, что он — переодетый мурт и будет мучить их четыре года бородавками, пятнами, геморроем и опоясывающим лишаем, если они причинят ему вред. По году на каждую шапку, понимаете? И они не осмелились! Блестящая история, м'леди. И когда девочка закончила читать, я сказал себе, что, читая, я мог бы узнать почти все, и даже ответить на загадку моего собственного существования. В последнем я потерпел неудачу, пока что. Тем не менее я стал наркоманом и читал все, что мог. Старые книги, афиши, засунутые в ящики, обертки от мыла, списки для зеленщика, приказы об исполнении, бухгалтерские книги, забытые на городских складах, — все, что угодно.

— Ты бы читал.

— Одним словом, да.

Медленно глаза Таши нашли его и сфокусировались.

— Почему бы тебе не зайти? — спросила она. — Я думаю, ты можешь мне помочь.

Обрадованный тем, что с ним хотят общаться, Фелтруп направился к ней. Но в дверях, по давней и почти непроизвольной привычке, он остановился и принюхался. В каюте пахло пылью, потом, десятком видов пищевых крошек и совсем немного кровью. Он посмотрел на нее с беспокойством:

— Вы ранены, м'леди?

Таша не ответила. Она закрыла и заперла дверь своей каюты, потом наклонилась и осторожно подняла хромую крысу на свой стол. В выражении ее лица было что-то такое, чего Фелтруп никогда раньше не видел. Можно было бы почти ошибочно принять это за страх; но нет, она не боялась, по крайней мере, не за себя. Таша обошла свою кровать, подошла к месту у стены, вытянула руку повыше и провела пальцами по доске. Через восемь или десять дюймов ее пальцы остановились. Фелтруп не видел ничего особенного в этом месте, но он мог сказать, что ее пальцы нашли. Таша толкнула, и он удивленно вскрикнул, потому что внезапно увидел очертания маленькой двери площадью менее двух квадратных футов. Таша распахнула ее ногтями; старые петли заскрипели.

— Этот тайник показал мне мистер Фиффенгурт, — сказала она. — Когда «Чатранд» был флагманом флота, эта каюта принадлежала адмиралу и тот прятал здесь кодовые книги и свои секретные приказы.

В потайном шкафу лежала книга в переплете из тонкой кожи.

— Новый дневник Фиффенгурта; я прячу книгу здесь, для него, — объяснила Таша. — И взгляни на это.

Она убрала дневник, и Фелтруп увидел толстую металлическую пластину, прикрепленную к стене, а внутри пластины — очертания выдвижного ящика. Последний был около пяти дюймов в высоту и десяти в ширину, с маленькой ручкой в центре.

— Крепкое железо, и надежно заперто, — сказала Таша. — И там нет замочной скважины, только крошечное круглое отверстие за ручкой. Фиффенгурт понятия не имеет, что там может быть. Он не смог припомнить, чтобы там был какой-нибудь внутренний ящик. Но это не то, что я хотела тебе показать.

Теперь Фелтруп увидел, что она держала в руке две книги. Вторая была намного старше и объемистее, чем дневник квартирмейстера. Таша посмотрела на крысу:

— Мне кажется, ты знаешь, что это за книга.

— Конечно, — сказал Фелтруп. — Ваш особый Полилекс.

— Я неделями не могла заставить себя ее открыть, — сказала она, кладя книгу рядом с ним на стол. — Дело не в том, что книга проклята, отравлена или что-то в этом роде. Но с тех пор, как на борту появился Нилстоун, что-то происходит, когда я сажусь читать.

— Что именно?

Таша какое-то время молчала:

— Рамачни не хотел, чтобы я говорила об этом. Но он также сказал, что я сама должна решить, когда и кому отдать свое доверие. И я бы доверила тебе свою жизнь, Фелтруп, дорогой.

Черная крыса внезапно занервничала.

— Если Рамачни сказал вам держать это в секрете, значит, вы должны, — сказал он.

Но Таша продолжала:

— Я сама этого не понимаю. Иногда я едва замечаю, как это происходит; в другое время мне кажется, что я никогда не буду прежней, как будто я сгораю внутри или умираю.

Фелтруп сразу же запрыгнул на книгу и поднял лапы.

— Тогда не читайте его больше! — воскликнул он. — Рамачни не может видеть каждый путь. Конечно, в этом случае он был неправ — или, возможно, Арунис все-таки наложил проклятие на книгу. Не читайте ее, Таша!

— Я не понимаю, что происходит, — снова сказала Таша, — но я чувствовала это раньше — или что-то подобное. Это было сразу после смерти мамы. Ее семья заботилась о моем отце, так как его собственная семья жила далеко, в Вестфирте. Как-то раз отец и дядя сидели несколько часов в саду и курили. Мне стало интересно, и я прокралась сквозь кусты, чтобы послушать. — «Нет, — услышала я слова папы, — у нас не хватило духу пройти через это снова. Ты знаешь, она потеряла двоих детей до Таши». — Они говорили о моей матери, Фелтруп. Дядя сказал: «Ташу она родила легко, верно?» — И мой отец ответил: «Да, когда пришло время. Но мы чуть не потеряли и ее, Карлан, — рано, как и других. И это было чертовски ужасно. Клорисуэла начала истекать кровью и плакать, и я подумал, что худшее снова наступило. А потом — ничего. Кровь остановилась, ее боль исчезла. И с этого момента она никогда не испытывала ничего особенного, только ожидаемые боли».