LitPamiatniki

Она положила свой рюкзак, одним прыжком вскочила к нему на колени и села, поджав под себя длинные ноги.

— Мне воткнуть булавку тебе в губу, чтобы ты перестал называть меня миледи и говорил на ты?

Герцил тихо рассмеялся.

— Тридцать лет служения высокородным сделали некоторые привычки нерушимыми, — сказал он. — Очень хорошо, просто-напросто-Дри: как проходит путешествие? Есть ли здесь что-нибудь, на что можно посмотреть, кроме пустого горизонта?

— Я рассказывала тебе о небо-ленте.

— Это было несколько дней назад. Она вернулась?

— Да. Люди называют ее Красным Штормом — название взято из какой-то старой сказки о Правящем Море. Говорят, Роуз мельком увидел ее десятилетия назад, когда заплыл так же далеко, и мгновенно повернул обратно на север.

— Любопытно, — сказал Герцил. — Но это не то, что беспокоит тебя больше всего, мне кажется.

Она была удивлена, что ее голос выдал так много. И разочарована: зачем беспокоить его тем, что он не может изменить?

— Вихрь снова в поле зрения, — сказала она. — На этот раз немного ближе. Первая вахта видела, как он стащил с неба и проглотил грозовую тучу, молнию и все такое; это вселило в людей страх смерти. До сегодняшнего дня мы довольно быстро летели на юг. Но сейчас Роуз повернул на запад, подальше от этого монстра.

Улыбка Герцила исчезла. Его взгляд скользнул по тюремному блоку, профессионально.

— Ты действительно думаешь, что сможешь вырваться отсюда? — спросила она.

— Это не слишком сложно, — сказал он, просто констатируя факт, и бросил быстрый взгляд на потолок. — Но вот более сложный вопрос: кому я могу помочь, сбежав? Когда я вырвусь, у меня будет совсем немного времени, чтобы что-то сделать, прежде чем меня снова посадят. Я мог бы убежать в каюту и, возможно, найти там убежище, но я не хочу этого делать, пока Роуз оставил наших друзей в относительном покое. Он просто поставил бы десять турахов на порог, и мы стали бы пленниками, все вместе.

— По крайней мере, ты был бы в безопасности, — сказала Диадрелу.

Ни проблеска реакции на лице Герцила.

— Какие новости о наших друзьях? — спросил он.

Диадрелу вздохнула:

— Нипс и Марила стали чем-то большим, чем просто друзьями; Пазел и Таша — чем-то меньшим. Они холодны друг к другу. Пазел просто не останется в ее присутствии, а Таша слишком горда, чтобы спросить его почему. В любом случае, все они заняты вербовкой людей для нашего дела — и обсуждением того, как много можно им рассказать.

— Значит, они собираются провести заседание совета? — спросил Герцил.

— Через несколько минут, — кивнула Диадрелу. — Вот почему я разбудила тебя в такой час, я... ну, это был импульс, я проходила мимо...

— Ты не должна показываться шести незнакомцам!

— Герцил, — сказала Диадрелу, — я изгнанница, а не слабоумная. Я и мои софисты будем наблюдать с потолка.

Герцил в свою очередь кивнул, понимая, что переступил черту:

— А как насчет твоей ссоры с кланом?

— Это не ссора, — сказала она. — Это смерть, если они поднимут на меня руки. И не потому, что мой народ жаждет моей крови. Нет, если бы до этого дошло, я думаю, многие предпочли бы умереть, защищая меня, чем подчиниться приказу Таликтрума убивать. Я должна помочь им сделать это, и быстро.

Герцил наклонился ближе, моргая в темноте:

— Помочь им? О чем ты говоришь?

— Что я скорее покончу с собой, чем буду смотреть, как мой клан разрывается на части из-за кровной вражды. Это наш путь. Конечно, теперь ты понимаешь?

Внезапно Герцил сложил ладони чашечкой под ней и приподнял ее, как будто она была раненой птицей, которая могла пуститься в полет. Диадрелу замерла, у нее перехватило дыхание. Это было все, что она могла сделать, чтобы отвлечься от боевых схем, от двадцати способов, которым она научилась рубить, кусаться и вырываться из таких рук. Воин приблизил ее к своему лицу.

— Я не понимаю, — сказал он. — Как ты можешь думать, что твоя смерть пойдет на пользу клану? Безусловно, правление твоего племянника разорвет его на части. Верно?

— Не безусловно, друг мой. Только вероятно. Это не относится к делу, однако. Из всех максим моего народа самая священная — клан превыше тебя. Никто из нас не вполне соответствует этой максиме, но все мы стремимся к этому. Когда мы отказываемся от усилий, мы умираем. Это случалось бесчисленное количество раз в нашей истории, о чем мы узнаём, когда выжившие в разрушенных Домах делятся своими историями. Почти всегда гибель клана можно объяснить эгоизмом. Лидер, потерявший любовь народа, пытается удержаться у власти с помощью страха. Икшель, преследуемый людьми, бежит к дому клана, а не прочь. Два икшеля дерутся из-за любовницы, и один умирает — или двое.

— Или даже трое, если любовница слишком убита горем, чтобы жить дальше, — сказал Герцил. — Так, по крайней мере, происходит в наших сказках.

— Я думаю, ты понимаешь меня, Герцил, — сказала она. — С вопросами такого рода, с которыми вы, люди, сталкиваетесь только во время войны или в пылу страсти, мы сталкиваемся бесконечно, на протяжении всей нашей жизни. Какой мой поступок защитит клан? Что будет угрожать ему? Что удержит смерть на расстоянии до завтра?

Руки Герцила под ней слегка задрожали.

— Я вспомнил тот день, — сказал он. — Тот день, когда ты попросила нас убить мастера Мугстура.

— Я не имела права так обращаться к вам, — сказала Диадрелу.

— У тебя было полное право. Откуда тебе было знать, что мы не равны тебе в честности?

— Честности? — нахмурилась Дри. — Говори прямо, человек. Мне скоро нужно идти.

— Конечно, я убийца, — прошептал Герцил. — Разве я не говорил, что был правой рукой Отта? Что я действовал по его воле, преследовал его безумную идею об «интересах» Арквала, пока он не зашел слишком далеко?

— В тот день, когда он приказал тебе убить императрицу и ее сыновей, — сказала Диадрелу. — Так ты нам рассказал.

— Я подвел сыновей, — сказал Герцил. — Они были ровесниками Пазела и Нипса... Когда я смотрю на этих двоих, то вспоминаю детей Маисы. Как и смолбои, они выросли в окружении опасностей и потерь, и все же каким-то образом их сердца оставались открытыми. Они были бы уже взрослыми мужчинами, если бы я их спас. Отт хранит их тела, упакованные во льду, в пещере под Мол Этегом. Сказать тебе, почему он так старается?

— Если хочешь, — сказала она.

— Когда шпион завершает всю свою остальную подготовку, он должен пройти одно последнее испытание. Он должен пойти с Оттом в ту пещеру и посмотреть на сыновей Маисы, лежащих там — серых и сморщенных, с перерезанными глотками. Принцы Арквала, говорит он ученику, но также и враги Магада Пятого — и, следовательно, всего народа. Отт спрашивает мнение ученика. Если молодой человек возражает или подвергает сомнению идею о том, что слепая преданность — это то, что нужно Арквалу, и даже если он хотя бы выглядит обеспокоенным, то он никогда не присоединится к Тайному Кулаку. Вместо этого он присоединяется к сонму исчезнувших — еще одна жертва на алтарь Государства.

— Ты оставил тот мир позади, — тихо сказал Диадрелу, — и трижды искупил свою вину. Что касается ее сыновей... Ты должен дать этим воспоминаниям уйти. Ты не можешь спасти всех, Герцил. Это еще одно, чему мы, икшель, учимся в детстве.

Руки воина все еще дрожали. Теперь немного нетерпеливо — неужели он думает, что его бремя такое особенное? — она повернула голову так, чтобы смотреть вниз на пальцы, обхватывающие ее.

— Херид ай!

Кто-то поработал над его ногтями. На левой руке один ноготь был полностью вырван, а палец ужасно распух. С другого ногтя были вырезаны ломтики, как будто кончиком очень острого ножа, и оставшиеся осколки свисали с корнем. На правой руке Герцила кончики пальцев были иссиня-черными, ногти вонзились в плоть. Это могло быть сделано молотком или каблуком ботинка.

— Нет, — сказала она, задыхаясь от ярости. — Герцил — брат — кто сделал это с тобой?

— Мой старый учитель, — сказал Герцил, осторожно ставя ее на пол, — хотя, клянусь, он не получал удовольствия. Возможно, Отт все еще мечтает, что я вернусь к нему и возглавлю Тайный Кулак, когда он больше не сможет. — Герцил посмотрел на свои руки. — В любом случае, что-то его удержало. Если бы он хотел получить полное удовольствие, мне было бы гораздо хуже.

Женщина-икшель обнажила свой меч:

— Тем не менее, он подписал себе смертный приговор.

— Ты с ума сошла? — сказал Герцил, выпрямляясь. — Мы говорим о Сандоре Отте. Человеке, который пятьдесят лет прислушивался к шагам убийцы. Выбрось месть из головы.

— Я нанесу удар не только из мести, — сказала она, — хотя и одной мести достаточно.

— Дри, — сказал Герцил, — этот человек — яд. Я слышал, как он читал лекцию об опасности заражения икшелями.

— Заражения!

Прежде чем Герцил успел сказать что-то еще, она подняла руку. Из коридора доносился чей-то голос. Это был Лудунте, кричавший на языке икшель:

— Быстрее, госпожа! Все гиганты собрались!

— Я иду, — крикнула Дри в ответ. Обращаясь к Герцилу, она сказала: — Совет начинается, я должна идти. Но когда все закончится, я вернусь к тебе. Это я обещаю.

— Я прошу у тебя другое обещание — держаться подальше от Сандора Отта, — сказал Герцил.

— Нет, — резко ответила она. — Ничего бы не произошло, если бы не злое вдохновение этого человека. И его не было на борту, когда Рамачни произносил свое заклинание, так что он не может быть хранителем заклинаний. Давай больше не будем это обсуждать. Я такой же воин, как и ты, и сама выберу себе жертву.

— Нет, я говорю! Он слишком смертоносен. Не зря он так долго возглавляет Тайный Кулак.

— Думаю, достаточно долго. Заражения, он на самом деле...

— Черт возьми, женщина, я это запрещаю!

— Запрещаешь? — переспросила Диадрелу. — Значит, я твоя собака, чтобы меня ставить в угол? Только одно существо на этом корабле имеет право на мое повиновение — мой племянник Таликтрум, — и ему я тоже предпочла не повиноваться. Запрещаешь! Подумай хорошенько, человек, прежде чем снова говорить мне это слово.

Герцил опустился на локти, заставив ее отступить на шаг.

— Услышь меня, — взмолился он совершенно изменившимся голосом. Он поднял вверх свои пальцы. — От этих ран я оправлюсь. Не оставляй меня с тем, от чего я не оправлюсь никогда.

Дри потеряла дар речи. Полностью. Ее окутало дыхание человека. Его глаза, слезящиеся и расширенные, размером с ее голову, были так близко, что можно было дотронуться. Она не могла смотреть на них обоих сразу.

— Госпожа! — снова позвал Лудунте.

Теперь задрожала уже Дри. Что с ней не так? Она закрыла глаза и потянулась, зарывшись ладонью в теплую щетину его брови, которая вздыбилась от ее прикосновения, как лошадиный бок.

— Я никогда не пойму вас, людей, — прошептала она.

Расстояние между полом спасательной палубы и потолком трюма составляло всего четыре дюйма. Дри вошла через «пробку от кувшина», импровизированную дверь, быстро вырезанную Лудунте тем же утром. Оказавшись внутри, она сразу поняла, что крысы побывали здесь до нее. Запах был слабый, но не застарелый. Ужасное место для встречи с крысами. Здесь у них были бы все преимущества.

Она поползла вперед, сквозь пыль, которая лежала, как серый снег, глубже, чем ее запястья. Она опять увидела, как ее рука коснулась его брови, раздвигая гладкие черные волоски. Когда он заговорил, она почувствовала, как задрожала ее рука.

Доски тянулись во все стороны. В таких пространствах обычно можно было разглядеть людей в трех отсеках от себя по отблескам света от ламп, пробивающимся сквозь трещины в полу или потолке. Сегодня вечером ее глаза не видели ни одного отблеска. Но икшель может видеть без света солнца или лампы: впереди лежали ее софисты, смотревшие вниз через крошечную щель, которую Энсил открыла с помощью шпион-домкрата.

Дри проползла между ними.

— Мы должны быть поосторожнее с этой пылью, — сказала она. — Люди не могут слышать нашу речь, но кашель и чихание — другое дело. Может наступить день, когда мы встанем рядом с ними — встанем как братья, но...

Энсил удивленно взглянула на нее; Дри была не из тех, кто теряет нить своих высказываний. Злясь теперь на саму себя, Дри вытерла пыль со своей одежды.

Этого человека здесь нет. Прогони его, лицо и голос.

— Они просто сидят там, внизу, — сказал Лудунте. — Я не понимаю, госпожа. В течение десяти минут они просто сидят в темноте, слепые, как щенки, не говоря ни слова.

— Эти десять минут предложила я, — сказала Диадрелу. — Если никто не подойдет, если звук шагов не подаст сигнала тревоги — тогда можно будет безопасно продолжать.

— И это наши силы сопротивления, — сказала Энсил, качая головой. — Рин, спаси нас.

Диадрелу приникла глазом к щели. Энсил была права; сцена не внушала доверия. Десять человек взгромоздились на бочки и ящики, робея в темноте, не в силах разглядеть лица друг друга. Их союз, их морская стена против самого страшного шторма злодейства, когда-либо обрушивавшегося на мир.

— Пазел, — сказала она вслух, — если ты меня слышишь, почеши себе затылок.

Пазел почесал затылок. Несколько месяцев назад он узнал, что Дар расширил его слух до частот икшеля — способности, которая едва не стоила ему жизни, поскольку Таликтрум понял, раньше самого Пазела, что тот слышит их разговор. Было утешительно, хотя и немного странно, сознавать, что Дри наблюдает за происходящим с высоты восьми футов. Он дважды прочистил горло в темноте. Это был еще один знак, о котором они договорились, на этот раз для Таши и Нипса: он означал, что все присутствуют и учтены.

— Хорошо, давайте начнем, — нервно сказала Таша. — Я думаю, мы достаточно долго молчали.

— Эт' точно, осьминог меня побери, — проворчал Фиффенгурт.

Вспыхнула спичка, и появилось лицо Таши, ослепленное внезапным светом, который она держала в руках. Я скучаю по ней, подумал Пазел, наблюдая, как опалилась прядь ее волос, когда она зажигала свечу. Фитиль загорелся, и она внезапно подняла глаза, заморозив его прямотой своего взгляда. Он почувствовал себя так же, как тогда, когда столкнулся с Рамачни: обнаженным и совершенно прозрачным. Невыносимое чувство. Он опустил глаза.

— Помните, — пробормотал он, — если кто-нибудь спросит, мы собрались просто выпить.

Смех был едва слышен. Таша передала свечу Нипсу, и Марила зажгла свою свечу от его. Вскоре по всей комнате горели полдюжины свечей.

В запасном хранилище спиртных напитков хранилось кое-что получше, чем морской ром, из которого готовили ежедневный матросский грог. Оно занимало площадь около десяти квадратных футов и от пола до потолка было заставлено бочонками с белым ромом из Опалта и хересом Хаббокс, банками с яблочным уксусом и столовым вином, чанами с бренди, а кое-где и ящиками с чем-то по-настоящему изысканным, вроде елового джина или ликера из смеси плодов кактуса и апельсинов, производимого в Поле. Несмотря на всю эту роскошь, в хранилище стоял запах гнили: оно находилось всего в нескольких футах над трюмным резервуаром, этой выгребной ямой на дне корабля, в которую попадала грязь со всех палуб. Поскольку они находились так далеко на корме, вода плескалась и пенилась со звуком, похожим на барахтанье скота в пруду. По крайней мере, их было нелегко подслушать.

Пока все шло хорошо: ни один человек, к которому они обращались, им не отказал. Пазел выбрал Болуту. Они встретились в каюте ветеринара на жилой палубе; когда Болуту понял, о чем говорит Пазел, он вскочил со стула и написал Как можно скорее! на странице своей записной книжки. Нипс завербовал Дасту. Когда старший смолбой проскользнул в хранилище, Пазел внезапно почувствовал надежду, как будто только сейчас поверил, что у них есть шанс. Другие смолбои уважали Дасту не только за его твердость и здравый смысл, но и за порядочность. Он мог бы привлечь на их сторону дюжины людей.

Выбор Марилы оказался более тревожащим: Долливильямс Драффл. Выбрать флибустьера убедил ее Нипс, напомнив, что никто не ненавидит Аруниса больше, чем тот, кого тот магически поработил. Пазел не мог с этим поспорить: Драффл впадал в бешенство всякий раз, когда разговор заходил о чародее. В течение нескольких месяцев он знал об икшель и не сказал никому ни слова. Так что, несмотря на всю свою болтовню, он умел хранить секреты. Но означало ли это, что они могли ему доверять? Настроение Драффла было неустойчивым, а образ мыслей — своеобразным. Например, ему никогда не приходило в голову сказать Пазелу, что у его матери был роман с Чедфеллоу — вплоть до той ночи, когда доктор его оскорбил. И этим утром от него снова пахло ромом.

Фиффенгурт, со своей стороны, действительно привел двух человек. Его собственным выбором был «Большой Скип» Сандерлинг, новый помощник плотника. Большой Скип был высоким и сильным, как бык, и работал лесником до того, как ушел в море. Его глаза были маленькими, но очень яркими, часто веселыми, а руки в состоянии покоя, казалось, просто ждали следующей возможности взяться за пилу или долото. Пазел редко видел его без добродушной улыбки. Но сейчас он не улыбался.

Второй человек был выбран Герцилом: лейтенант Халмет. Все в комнате украдкой поглядывали на солдата-тураха. Халмет выглядел таким же сильным, как Большой Скип, и в два раза опаснее. Ему не могло быть больше тридцати, но в его лице была жесткость, как будто он видел или делал то, что лишило его всякого веселья. Пазел спросил себя, избежал ли кто-нибудь из турахов такой участи.

Халмет дал лишь несколько малейших намеков на то, что он мог бы выступить против того, что происходит на Великом Корабле. Сначала он предложил Роузу освободить Герцила, потом, девять дней назад, предупредил Марилу («кто-то подслушивает»). Затем он начал приносить Герцилу еду — не крадя с блюда, как человек, которого он заменил. Наконец, вчера Герцил отдал все их жизни в руки солдата, рассказав ему об этом заседании совета.

И снова риск окупился — или, по крайней мере, пока не привел к обратным результатам. Ибо вот он здесь, без своего щита и шлема, но все еще с длинным мечом. Пазел чувствовал себя в большей безопасности, просто глядя на этого человека. Затем он вспомнил, что есть более сотни других турахов, готовых разрезать их на куски.

Он снова посмотрел на Ташу, и его захлестнул сумбур чувств — гнев, беспокойство, горе. Они перестали кричать друг на друга несколько дней назад, но так и не помирились. Они холодно говорили о стоящих перед ними задачах и ни о чем другом. Пазел вернулся в большую каюту, но теперь он спал в маленькой читальной, которая, подобно стеклянной полке, свисала с правого борта «Чатранда». К утру в комнате становилось холодно, и он часто просыпался, прижимаясь лицом к холодному стеклу и глядя на сланцево-серую пустоту Правящего Моря. Но укоризненные взгляды Таши и его собственный страх, что она каждый раз уходит, чтобы увидеть Грейсана, удерживали его от общей комнаты. Иногда он поддавался новому искушению и прижимался ухом к стене ее каюты. Часто он слышал, как она читает вслух из Полилекса; однажды, три ночи назад, она разрыдалась.

Прошлым вечером, за ужином из ржаной каши и фиг, Таша сказала им, что придет одна. Все были шокированы, и Пазел сразу же спросил, не ошиблась ли она в чьем-то характере. Таша отправила фигу в рот и пронзила его взглядом.

— Может быть, — сказала она.

Самое странное, она принесла в совет чемодан. Громоздкий матерчатый футляр, вышитый какой-то старой девой, тетей; Пазел видел, как из него на пол сыпались рубашки и свитера. Теперь он стоял перед ней, плотно запечатанный, заставляя их плотнее подбирать ноги.

— Наконец-то, — внезапно сказал Дасту. — Наконец-то мы начинаем сопротивляться.

Таша смотрела прямо на пламя своей свечи.

— Я не знаю, с чего начать, — сказала она, — поэтому я начну со слова спасибо. За то, что у вас хватило смелости прийти сюда. За то, что не сделали простую вещь — не сдали нас Роузу. В тот день, когда Арунис попытался отдать Шаггату Нилстоун, некоторые из нас поняли, что нам нужно сражаться. Мы решили, что нет другого пути — я, Пазел, Нипс и Герцил, и еще несколько других, которых мы все еще ищем. Но остальные из вас… ну, вы могли бы просто отвернуться и подождать какой-нибудь возможности сбежать. Или вы могли бы решить, что мы сошли с ума, что надежды вообще нет. Но вы здесь. И теперь я знаю, что у нас есть надежда.

Она стала старше, подумал Пазел. Куда делась неловкость, неуверенность богатой девушки, которое так раздражало его? Откуда взялся этот понимающий взгляд и эта уверенность? Был ли это Фулбрич или Полилекс, который превратил ее в женщину на его глазах?

Паткендл пристально смотрит на Ташу Исик, сказал мужчина-икшель над ним.

Пазел подпрыгнул и уронил свечу под ноги. Два других икшеля начали ругать этого.

Паткендл нас слышит, ты, глупая задница, сказала Диадрелу.

Пазел поднял свою свечу.

— Прости, Таша, — пробормотал он.

— А теперь послушайте сюда, госпожа, — внезапно сказал Драффл. — Просто собравшись, мы подвергли себя опасности, даже в этом дьявольском корыте сейчас, глубокой ночью. Так что я буду откровенен, ага? Это безнадежно или почти безнадежно. Кто мы такие, чтобы думать, что сможем справиться с этими ублюдками? Десять недовольных против восьмисот врагов. Из которых сотня — треклятые имперские коммандос.

— Сто девять, — вставил Халмет, — после подкрепления из Брамиана.

— Желудок Рина, становится только хуже! — сказал Драффл. — Турахи, шпионы Отта, этот змеиный маг. Как мы можем справиться с ними всеми? У нас больше шансов остановить лавину!

— Если это ваш вердикт, зачем вы пришли сюда? — раздраженно спросил Фиффенгурт.

Драффл искоса взглянул на квартирмейстера.

— Этим двоим я обязан своей жизнью, — сказал он, глядя на Пазела и Нипса, — и я отдам ее за них, если придет время. Но это не значит, что я хочу ускорить этот день.

— Никто не хочет, — сказала Таша. — Но мы забегаем вперед. Мы не собираемся маршировать на квартердек, мистер Драффл. Смысл этого совета, если вы хотите его так назвать, заключается в том, чтобы придумать следующий шаг. Тот, из-за которого нас не убьют к утру. Конечно, мистер Драффл прав насчет наших шансов. Что бы мы ни делали, для этого нам понадобится больше людей.

— Тогда давайте начнем с некоторых имен, — сказал Дасту. — Есть ли другие, которым вы доверяете?

Какое-то мгновение все молчали.

— Они должны быть, — наконец сказала Таша, — но их выбор, возможно, самое трудное, что мы когда-либо делали. На данный момент, поверьте мне. Но их больше, чем вы думаете.

Она права, сказала Диадрелу.

— И следующий шаг — найти больше людей, Дасту, — сказал Пазел. — Но когда мы это сделаем, нам нужно будет иметь возможность сказать им, что у нас есть какой-то план.

Большой Скип медленно покачал головой.

— Я бы беспокоился не о просто плане, — сказал он. — План, который команда могла бы поддержать, должен сделать одно: сохранить их живыми. Вы хотите победить этих негодяев? Потопите корабль. Уничтожьте его. Направьте прямо на берег, если мы когда-нибудь снова увидим сушу. Или в Вихрь. Но большинство людей не хотят умирать, верно? Где план, который поможет им покинуть этот корабль живыми?

Фиффенгурт наклонился вперед.

— Мы могли бы наполнить ящик пороховыми зарядами, — шепотом сказал он, — и разнести брюхо этого корабля. Мы вдесятером могли бы справиться с этим.

Его рука дрожала, когда он провел ею по лицу. Пазел в ужасе посмотрел на него. Неужели до этого действительно дошло?

— Нет, — услышал Пазел свой голос, — пока нет. Я не думаю, что Рамачни хочет, чтобы мы покончили с собой. И я думаю, что Нилстоун может представлять опасность для этого мира даже на дне моря.

— Тогда каков наш план? — спросил Нипс. — Что мы собираемся сказать следующим десяти людям, которых попытаемся завербовать для этого мятежа?

Никто не двигался, никто не дышал. Нипс сказал это, слово палача, слово, после которого не было пути назад. Внезапно Пазел осознал, в какой ужасной опасности они находятся. Для смерти потребуется только одно — чтобы один из них запаниковал. Встал и попытался уйти, прямо сейчас. Мы могли бы остановить его, но недостаточно тихо. Если кто-нибудь пошевелится, нас повесят.

Тем, кто пошевелился, был Фиффенгурт — но только для того, чтобы зацепить Нипса локтем за шею, как любящий дядюшка. Квартирмейстер поворачивал свой здоровый глаз то в одну, то в другую сторону и улыбался безумной, встревоженной, черт-бы-их-всех-забрал-в-глубину-ада улыбкой.

— Вот вам план, разрази его гром. Мы надрываемся ради капитана Роуза. Мы выкладываемся на двести процентов и относимся к этому скромно. Мы согреваем их треклятые сердца своим добродушием, понимаете? И мы благополучно переправляем эту Серую Леди через Неллурок.

— Все это время вербуя, — прошептал Пазел.

— В яблочко, — сказал Фиффенгурт. — А когда мы приведем «Чатранд» в какую-нибудь защищенную гавань, ожидающую нас за Неллуроком, что у нас будет? Боевой шанс обратить остальных — или, по крайней мере, достаточное их количество — чтобы захватить лодки. Мы дезертируем, как крысы. При необходимости мы с боем пробьемся к берегу. И откажемся приближаться к «Чатранду» ближе чем на пять миль, пока нам не передадут Шаггата, крепко заколоченного в ящик, где этот проклятый камень никого не сможет убить.

— И прогонят Аруниса острием копья, — сказал Драффл, — или проткнут его копьем насквозь. Продолжайте говорить, квартирмейстер.

— Нам пришлось бы рассеяться по всему берегу, — сказал Халмет, — иначе турахи могли бы разгромить нас одной атакой.

— Оппо, лейтенант, как скажете. — Фиффенгурт начинал возбуждаться. — Они могут бушевать, извергать ярость и убивать нас — я уверен, они сделают многое из всего этого, — но они не могут управлять Великим Кораблем без команды, так? И это лучше, чем умереть в забытом богами Гуришале.

— Нам придется завоевать сотни людей, — с сомнением сказала Таша.

— Три сотни, я полагаю, — сказал Фиффенгурт. — С таким количеством мы откусим достаточно большой кусок от команды, чтобы сделать невозможным управление парусами. Великий Корабль никуда не отправится, пока мы этого не скажем.

Они все наклонились поближе, пока Фиффенгурт говорил. Пазел перевел взгляд с одного лица на другое, освещенное свечами, и вздохнул с облегчением. Никто не собирался отступать. Смертельный момент миновал.

— Таша, — внезапно сказала Марила, — если ты собираешься это сделать...

— Да, — сказала Таша, — пришло время.

Под всеобщими взглядами она передала Мариле свечу и начала расстегивать чемодан. Что это? забормотали икшели: что она делает, госпожа, что в футляре? Пазел ждал с таким же нетерпением и в не меньшей растерянности.

Расстегнув пряжки, Таша посмотрела на кольцо лиц.

— За исключением Большого Скипа, вы все были на борту, когда на нас напал Арунис, — сказала она. — И, за исключением Марилы, которая все еще пряталась, вы все видели, что произошло.

— Боги внизу, девочка, мы никогда этого не забудем, — сказал Фиффенгурт.

— Вы видели Рамачни. Вы знаете, что он наш предводитель, он маг, добро, тогда как Арунис — чистое зло. И, может быть, вы поняли, что после того сражения он… не мог остаться.

— Он пострадал, — вмешался Нипс. — Был измотан, вроде как. Чтобы отдохнуть, ему пришлось вернуться туда, откуда он пришел.

— Вы имеете в виду, что он сошел на берег в Симдже? — спросил Драффл.

— Нет, мистер Драффл, — сказала Таша. — Он из намного более далекого места.

Она подняла крышку чемодана, и там, аккуратно уложенные между сложенными свитерами, лежали морские часы. Инструмент стоял вертикально, секундная стрелка бесшумно скользила по изящной перламутровой луне, которая была его циферблатом. Пазел встал со своего ящика. Нипс и Марила посмотрели на него и рассмеялись, а улыбка Таши говорила: Так тебе и надо, ублюдок. Пазелу было все равно. Они могли бы смеяться над ним всю оставшуюся жизнь.

— Таша! — выдохнул он в эйфории.

Его самодисциплина исчезла. Она смотрела в его глаза и знала все — или, по крайней мере, знала, что он чувствовал к ней, несмотря на все недели, которые он провел, пытаясь это отрицать.

Фиффенгурт тоже казался опьяненным радостью:

— Сладкое небесное дерево! Означает ли это...

— Да, — сказал Нипс, — означает.

— Они так рады тому, — сказала Марила, — что пришло время Рамачни возвращаться.

— Вы знали! — сказал Пазел. — Вы все трое знали! Как?

— Я узнаю только тогда, когда он прыгнет в мои объятия, — сказала Таша, но ее глаза сияли уверенностью. — У меня было это чувство в течение нескольких недель. Ощущение, что кто-то приближается, кто-то, отличный от любого из нас, и что все изменится, когда он доберется сюда. Это похоже на то чувство, которое я испытала, когда Рамачни отправил мне сообщение на камбузе. В тот раз мне отчаянно хотелось лука, в этот раз — открыть часы.

— Зачем? — спросил Дасту. — По-моему, они не выглядят сломанными.

Таша ухмыльнулась ему.

— Да, — сказала она, — я тоже не думаю, что они сломаны.

С этими словами она наклонилась и открыла стеклянную крышку часов. Снова и снова она крутила минутную стрелку, пока часы не показали ровно 7:09.

— Теперь мы ждем три минуты, — сказала она.

— Чего мы ждем? — спросил Большой Скип.

— Спасения, — сказал Фиффенгурт. — Просто смотрите и доверяйте леди!

Все они следили за секундной стрелкой. Когда часы совершили свой третий оборот, Таша наклонилась еще ближе к циферблату. И как только стрелка дошла до двенадцати, она прошептала:

— Рамачни!

Раздался резкий хлопок, и циферблат часов распахнулся на своей петле. Таша откинулась назад, сияя. Но никакого вихря черного меха из часов не появилось. И Рамачни не вышел с королевским достоинством, как иногда, хихикая, описывала Пазелу Таша. Он вообще не появился. Появился только слабый бриз — внезапный, холодный бриз, который всегда дул из волшебного туннеля между мирами. Он погасил свечу Пазела, заставил остальных быстро прикрыть свои собственные и надул, как обычно, немного темного песка. Таша опустилась на колени перед часами, и Пазел, повинуясь порыву, опустился рядом с ней. Таша распахнула циферблат часов еще шире.

— Волшебство, — пробормотал Драффл.

— Замолчи, чувак! — рявкнул Фиффенгурт.

Бриз превратился в ветер, холодный и порывистый. Он потянул их за лодыжки и сдул золотистые волосы Таши с ее лица.

— Рамачни! — повторила она так громко, как только осмелилась. — Рамачни, в чем дело? Где ты?

Она попыталась заглянуть в туннель, но крупинки черного песка щипали ей глаза. Еще одна свеча погасла. Ветер начал стонать на циферблате часов.

Это безумие! крикнула сверху Диадрелу. Пазел, закрой эту штуку, пока она не разбудила весь корабль!

Пазел двинулся, чтобы повиноваться, но Таша крепко сжала его руку в своей.

— Подожди, — сказала она, — пожалуйста.

Вновь прибывшие прижимались к стенам, пытаясь отойти подальше от часов — все, кроме Болуту, который уставился на них, как на какое-то страшное откровение. Даже Фиффенгурт выглядел встревоженным. Хватка Таши усилилась; Пазел подумал, будет ли он все еще сидеть там, держа ее за руку, когда турахи вышибут дверь.

Если так и будет продолжаться, ваша борьба окончена, сказала Дри.

Пазел повернулся к Таше, но, как будто догадавшись, что он скажет, она яростно покачала головой. Пожалуйста, одними губами произнесла она. Ветер становился сильнее и громче; дверная рама хранилища начала содрогаться.

Пазел прижался губами к уху Таши.

— Извини, — сказал он, наклонился и закрыл часы.

В комнате воцарилась абсолютная тишина. Ветер стих; наблюдатели распрямили тела, прислушиваясь. Ни топота ног, ни рева, ни криков. Их спасла громадность корабля или изнеможение экипажа после нескольких недель шторма. «Чатранд» продолжал спать.

Таша закрыла лицо руками.

Пазел коснулся ее плеча, но Таша только напряглась и отстранилась. Нипс посмотрел на него и кивнул. Ты сделал то, что должен был. Пазелу от этого легче не стало.

Драффл посмотрел на Марилу, в его глазах горело обвинение.

— Зачем ты привела меня сюда? — спросил он.

Глава 33. МИР СТАНОВИТСЯ БОЛЬШЕ

9 умбрина 941

179-й день из Этерхорда

Открытие часов выглядело непонятным и удивительным, но настоящим чудом оказалось то, что после этого никто не выбежал из комнаты. Большой Скип все еще пялился на чемодан, в который Пазел быстро уложил часы. Драффл прихлебывал из фляжки. Болуту, со своей стороны, пристально смотрел в одну точку в воздухе, наклоняя свой блокнот сначала в одну сторону, затем в другую.

Таша сидела молча, закрыв лицо руками. Рамачни не пришел; никакая помощь не пришла, и теперь новички пришли в ужас. Их восстание погрузилось в хаос еще до того, как началось. Пазел сел напротив нее, жалея, что не может отвести ее в сторону, успокоить, попросить не стыдиться. Но этого не могло быть, потому что не могло быть никогда.

Нипс и Марила, к их чести, попытались вернуть встречу в нужное русло.

— Вот что вы должны запомнить, — сказал Нипс. — Никогда не прикасайтесь к Арунису по собственной воле. Пазел убедился на собственном горьком опыте: это дает ему силу каким-то образом заглянуть в ваш разум. Вот почему он смог убить беднягу Пейтра Буржона. Как только он поймет, что вы — не хранитель заклинания, вы становитесь честной добычей.

— Мы до сих пор спрашиваем себя, что́ Арунис пообещал ему, чтобы заставить его пожать руку, — добавила Марила.

— Безопасный уход с «Чатранда», — предположил Большой Скип, — Ну, если мы доберемся до юга. Если есть юг.

— Это другое великое неизвестное, — сказал Халмет, нарушив настороженное молчание. — Я имею в виду сам Юг. Дрелларек всегда говорил о том, чтобы быстро пополнить запасы, двинуться на запад вдоль южных берегов, сориентироваться в каком-нибудь известном месте, а затем вернуться на север, в Гуришал, обойдя оборону мзитрини. Но он ничего не знал ни о той земле, ни о ее жителях. Что, если мы столкнемся с такой же дикой местностью, как на Брамиане, полной зверей и дикарей? Если мы сбежим с корабля, то можем погибнуть за день или медленно зачахнуть, пока Роуз и его сторонники будут стоять на якоре и морить нас голодом.

Но с таким же успехом мы можем найти цивилизованную страну с городами, промышленностью и армией. Мы должны быть готовы к контакту с такими людьми. Возможно, у них есть корабли, которые могли бы сразиться с «Чатрандом».

— Как это сделал «Джистроллок»? — спросил Фиффенгурт. — Не ставьте на это, мистер Халмет. Роуз борется выше своего веса.

— Держу пари, там нет ничего, кроме пустошей, — сказал Драффл. — Ничего, кроме жаб и пауков, скал и запустения, и холмов, покрытых льдом.

— Жабы и лед? — спросила Марила.

Пазел увидел, как Болуту покачал головой, как будто услышал почти все, что мог вынести.

— Минутку, — сказал Нипс. — «Чатранд» и его корабли-побратимы постоянно пересекали Неллурок. На юге должна быть цивилизация. В противном случае, зачем беспокоиться?

— Это было столетия назад, приятель, — сказал Дасту.

— Да, — подтвердил Халмет, — и цивилизации приходят и уходят.

Болуту развернул свой блокнот — искореженную, поврежденную водой развалину после нескольких месяцев жестокого обращения, — нацарапал два слова и поднял их вверх:

НЕ ЭТИ.

Они озадаченно посмотрели на него.

— Чо ты имеешь в виду? — спросил Большой Скип.

Ветеринар нахмурился, переводя взгляд с одного лица на другое. Он снова начал писать.

— Феномен про... пробуждения..., — прочитал Драффл через плечо. — Как пробужденные животные? Какое они имеют отношение к Феям из Мена?

Болуту перестал писать и вздохнул. Затем он написал предложение и поднял его вверх.

НА ЭТОЙ ВСТРЕЧЕ НИЧЕГО НЕ БУДЕТ СДЕЛАНО.

— Ну, вы прямо-таки треклятый скептик, — проворчал Фиффенгурт. — Тогда почему бы вам не помочь нам кое-что сделать? Разве вы не образованный человек?

Внезапно Болуту поднялся на ноги. Все напряглись: губы чернокожего были плотно сжаты, а глаза почти закрыты. Он поднял блокнот, сжимая его, как будто требуя какой-то последней услуги от его потрепанных страниц.

— Он хочет написать чо-то сложное, — сказал Большой Скип.

Болуту сжал руку, сминая блокнот в кулаке.

— Нет, он этого не делает. — Он со стуком бросил блокнот на стол. — Джатод! Он не хочет писать больше ни слова.

Послышались вздохи. Большой Скип сделал знак Древа.

— Вы можете говорить! — воскликнул Фиффенгурт.

— И вы можете слышать, — прохрипел Болуту. Его голос был сухим, а слова искаженными, как будто он почти забыл, как говорить. Затем он широко открыл рот и показал им язык, розовый и совершенный.

— Черное колдовство! — прошипел Драффл, отодвигаясь. — Ты чародей! Ведьмак-худжи из Грииба!

— Ваши слова отвратительны, мистер Драффл, — сказала Марила. Но на самом деле все они были в шоке. У Болуту вырос новый язык.

Скажи что-нибудь, Пазел! воскликнула Диадрелу. Халмет положил руку на свой меч!

— Послушайте меня! — выпалил Пазел. — Кто бы он ни был, он рискнул своей жизнью, чтобы спасти меня от Аруниса!

— Верно, верно, — пробормотал Фиффенгурт. — И если вы ведьмак, Болуту, что ж, нас это вполне устраивает. Пока вы наш ведьмак, хе-хе.

— Я не худжи и не ведьмак, кем бы они ни были, — тихо сказал Болуту. — И я не слевран, как меня заставили заявить.

— Я же говорил! — воскликнул Нипс. — Я же говорил вам, что он из Нунфирта! Помните?

Болуту покачал головой:

— Не я.

В комнате появился намек на панику. Нипс, храбро пытаясь сдержать ситуацию под контролем, выдавил из себя смешок:

— Лады, я все неправильно понял. Давайте не будем волноваться. Мы все человеческие существа.

— Не я, — сказал Болуту.

Все вскочили; Халмет в мгновение ока выхватил меч; Драффл обнажил свой кортик, и даже Фиффенгурт достал из кармана дубинку. Болуту мудро поднял руки в знак капитуляции. Какое-то мгновение они слышали только собственное дыхание и плеск трюмной воды. Затем Пазел встал перед Болуту, его сердце бешено колотилось. Смелее, смелее! сказала Диадрелу сверху.

Дрожа, Пазел протянул руку.

— Элайя, — сказал он.

— Элайя чол! — ответил восхищенный Болуту, пожимая ему руку. — А где вы выучили неммоцианский, мистер Паткендл?

— На Брамиане, — сказал Паткендл. — С клочка бумаги в руке Отта. Я никогда не слышал, чтобы на нем говорили, до этой минуты. И... это не ваш родной язык, так?

Болуту кивнул:

— Действительно, я едва говорю по-неммоциански, хотя читаю на нем достаточно хорошо. Можете ли вы догадаться, почему?

— Нет, даже если бы от этого зависела моя жизнь, — сказал Пазел.

— Что, во имя Рина, здесь происходит? — требовательно спросил Халмет. — Кто этот сумасшедший, который говорит, что он не человек?

Внезапно Таша ахнула.

— Это были вы! — сказала она. — Я чувствовал вас, а вовсе не Рамачни! Но вы с ним, верно? Вы его друг!

— Друг? — Болуту улыбнулся ей, в ответ. — Поклонник было бы более подходящим словом. Я имею честь знать и почитать его, но за последние двадцать лет я видел Рамачни только один раз: в битве при проливе Симджа, в тот день, когда он потушил уголь, который Арунис положил мне в рот.

Он посмотрел на кольцо испуганных лиц:

— Не бойтесь меня, пожалуйста. Я все еще ваш союзник и больше не буду скрывать от вас правду. Меня зовут Белесар Болуту Малинеко Урсторч. Я — длому. И я должен поспешить сообщить вам, что битва, в которой мы участвуем, масштабнее, чем вы когда-либо подозревали.

Никто не пошевелился. Халмет и Драффл держали оружие поднятым. Пазел внезапно осознал, что они с Болуту все еще держатся за руки. Отпустив мужчину, он, заикаясь, пробормотал:

— Длух. Длох...

— Длому, — мягко сказал Болуту. — Всего лишь один из миллиона, и, если вы позволите мне прожить еще несколько дней, вы увидите, как мы выглядим на самом деле, потому что теперь я знаю, что мои чары маскировки наконец начинают разрушаться. Это доказывает мой новый язык. Мы, длому, можем со временем заново отращивать части нашего тела. Пальцы, кисти, даже целые конечности, если мы как следует отдохнем. Этот язык начал расти всего через несколько дней после того, как колдун искалечил меня. — Он ощупал язык пальцами. — Гах. Наконец-то он вырос полностью.

Если Болуту хотел развеять их страхи, то он не преуспел. Разумные существа, отличные от людей, не были чем-то неслыханным в Алифросе: почти каждый видел нунеккам с глазами кальмара, готовящих еду на палубах своих плавучих домов или играющих на флейте в сумерках в каком-нибудь поле или саду, и их безволосых детей, кувыркающихся у их ног. Меньше людей видали, как икшель, спасая свою жизнь, бегут по переулку, фликкерманы торгуются на мясном рынке, авгронги или стуры, с щетинистыми спинами, неуклюже карабкаются по холмам. Очень немногие встречались с муртами. Но Пазел никогда не слышал о длому, и по лицам остальных он видел, что никто из них тоже не слышал. Марила уставилась на Болуту, как испуганное животное. Лицо Таши светилось смесью восторга и страха. Большой Скип Сандерлинг выглядел так, словно попал в сумасшедший дом и забыл, где находится выход. Вздрогнув, он поджал губы и прошептал:

— Миллион?

— Возможно, чуть больше, — сказал Болуту, — разбросанных по всей Империи.

— Этот чувак бредит, — сказал Драффл с дребезжащим смешком. — Миллион... существ бегает по Империи, и никто не обращает на них внимания? Что, вы все живете, похороненные в пещерах?

— Не думаю, что он говорит об империи Арквал, — сказал Пазел.

— Опять верно, — подтвердил Болуту. — Арквал — всего лишь маленькое королевство по сравнению с Бали Адро, нашим обширным и славным королевством на Юге. Почти половина из нас — длому, включая нашего императора и его двор. Чуть менее трети — люди, но их число быстро растет. Остальные представляют собой смесь других рас, в основном неизвестных на севере. Вот такие чудеса ждут вас на Бали Адро! Если бы у нас был месяц заседаний совета, я едва ли смог бы попытаться их описать. И как бы велик он ни был, Бали Адро лишь треть могущественных южных земель.

Но Халмет по-прежнему глядел на него жестко и подозрительно:

— Вы просите нас поверить… что пришли из-за Неллурока?

— Совершенно верно, лейтенант. А теперь вложите свой меч в ножны, прошу вас.

— Как вы выглядите на самом деле? — спросила Марила.

Болуту изучил свои руки, как будто они могли измениться за последние несколько минут.

— Ничего ужасного, — сказал он. — Мы чернее самых черных людей. У наших глаз два века, и они сияют как глаза ночных существ — ваши так никогда не смогут. Наша кожа гладкая и подтянутая; она растрескалась бы раньше, чем сморщилась. Таковы видимые различия.

Что касается этого тела... Я вполне осознаю, что слишком мал ростом и слишком толст в груди, чтобы быть из Нунфирта. Нужен был человек из вашей империи, и метаморф-заклинание, в которое меня завернули наши волшебники, поначалу казалось идеальным: когда они закончили, я выглядел как состоятельный джентльмен из Пола. Десятки из нас согласились на такие изменения, обменяв наши длому-тела на человеческие.

Но двадцать лет назад, когда мы шли на север через Неллурок, кое-что случилось. Я до сих пор этого не понимаю. Мы прошли через своего рода беззвучную бурю, бурю не ветра, а света. Это ослепило нас, и когда через несколько дней к нам вернулось зрение, мы обнаружили, что снова изменились. Некоторые из моих товарищей полностью вернулись в свои анатомические тела и не могли играть никакой роли в нашей миссии. Другие все еще казались людьми, но в том или ином отношении вернулись к самим себе. Я восстановил свой прежний рост и вес. Я не мог выдать себя за нунфиртца и решил стать слевраном — единственное другое возможное объяснение цвета моей кожи.

— Но что, во имя Питфайра, вы здесь делаете? — спросила Таша. — Если вы приложили столько усилий, чтобы казаться человеком и отправиться на север, почему вы на судне, направляющемся на юг? Вы просто пытаетесь попасть домой?

Болуту, вздрогнув, повернулся к ней.

— Вы... хотите, чтобы я рассказал им? — спросил он.

— Рассказал о чем? — в ответ спросила Таша. — Я хочу, чтобы вы сказали мне.

Глаза Болуту нервно перебегали с одного лица на другое.

— Да, — наконец сказал он. — Теперь я вижу, что должен.

— Тогда поторопитесь с этим, ради Рина, — сказал Фиффенгурт.

Все еще обеспокоенный, Болуту начал:

— В юности я пришел на север через Правящее Море. Это было два десятилетия назад, как я вам уже говорил. О да, на юге есть корабли, такие же большие, как «Чатранд»: немного, но достаточно. Наша миссия заключалась в правосудии, м'леди, — правосудии и возмездии. Нас было сорок охотников: тридцать людей и десять других — в основном длому, как и я, — в магической маскировке. Мы поклялись друг другу и нашему монарху, что найдем и убьем преступника Аруниса Виттерскорма, также известного как Маг Крови. Вмешательство этого чародея в дела королей привело к тому, что многие нации оказались в состоянии войны со своими соседями, и весь могущественный Юг пострадал от его разрушительных действий. Когда я уезжал, двадцать лет назад, Бали Адро все еще выздоравливало, и я сомневаюсь, что оно уже выздоровело. Призвание этого мага — катастрофа. Именно это он и сделал с нашим королевством, а последние шестьдесят лет изо всех сил пытается сделать с вашим.

Болуту снова сел на свой ящик. Остальные переглянулись и осторожно последовали его примеру.

— Арунис веками играл в эту игру: стремился к власти в одной стране, заходил слишком далеко и разрушал то, чем стремился править. А потом переезжал в какое-то место, где его имя и преступления были неизвестны. За свою долгую жизнь он много раз пересекал Неллурок. Он использует к своей выгоде нашу забывчивость.

— Если верить вам, он хуже, чем все дьяволы в Ямах, вместе взятые, — сказал Фиффенгурт. — Неужели он настолько силен?

— Нет, — сказал Болуту, — и именно поэтому он всегда убегает. Ему не хватает сил, чтобы сразу завоевать какую-либо страну; его губительный талант состоял в том, чтобы заставить нас вцепиться друг другу в глотки. Но если он найдет способ использовать Нилстоун, он будет обладать силой более ужасной, чем Мировой Шторм. Тогда, я боюсь, он не только обескровит народы Алифроса, но и начнет их истреблять.

Болуту вздохнул и потер лицо:

— Теперь перейдем к худшей части моей истории.

— Еще более худшей? — недоверчиво спросил Дасту.

— Во всяком случае, более позорной. Видите ли, Арунис не просто решил напасть на ваши северные земли. Его послали. Его отправила, если можно так выразиться, лига преступников в моей стране, чтобы украсть кое-что в вашей.

Айя Рин, прошипела Диадрелу. Теперь я понимаю.

— Конечно, — сказал Болуту, — я говорю о Нилстоуне. И лига, о которой я говорю, — она известна как Вороны, потому что они жиреют от смерти, — хотела этого девятьсот лет. Когда вы...

Он осекся, как будто чуть не сказал что-то не то. Затем, глубоко вздохнув, он продолжил:

— Когда ваша великая волшебница, Эритусма, решила избавиться от Нилстоуна, она, к своему ужасу, обнаружила, что была не столько его владелицей, сколько рабыней. Сначала она попыталась похоронить его в сокровищнице Эплендруса, Лед-Червя, но Камень только свел существо с ума, так что оно покончило с собой и оставило клад без охраны. Тогда Эритусма прибыла в наши земли, где наши маги встретили ее и допросили.

— Они не взяли Камень, — сказала Таша. — Я знаю эту часть истории. Они заставили Эритусму его унести.

— Да, — сказал Болуту, — но не раньше, чем знать Бали Адро увидела чудеса, которые волшебница могла сотворить с его помощью: река повернулась вспять, лес расцвел зимой, башня превратилась в термитник. В конце концов, Эритусма была единственным существом, способным владеть Нилстоуном со времен Падших Принцев. Она знала, что однажды он ее убьет, если она не откажется от него, но в то же время Камень придал ей невероятную силу. В Алифросе ей не было равных. Она была повелительницей мира.

— Но она никогда не хотела править им, — сказала Таша. — Если только мой Полилекс не ошибается.

Болуту покачал головой:

— Я сказал повелительница, миледи, не тиран. Да, она не хотела править миром. И, конечно же, не хотела никому навязывать Камень. И она снова ушла, на этот раз в тайное место, и там трудилась в одиночестве. Ее целью было пробить саму ткань мира и бросить Камень через отверстие в темное царство, откуда он пришел. Никогда еще она не предпринимала ничего столь трудного; она вложила в эту задачу всю свою силу. Усилие чуть не убило ее — и потерпело неудачу, потому что в конце концов она не смогла использовать силу Камня против самого Камня.

Она вернулась в северный мир, потеряв бо́льшую часть своей силы. Короли Мзитрина дали ей убежище, и Эритусма была вынуждена просить у них безопасное место — любое безопасное место — чтобы оставить там Камень до тех пор, пока она не сможет оправиться и попробовать снова.

— Ага, — сказал Фиффенгурт. — Значит, Красного Волка сделали сиззи.

— Нет, сэр; это была собственная работа Эритусмы. Короли Мзитрина построили вокруг него Цитадель и, что более важно, доспехи из легенд, которые связали Нилстоун с их собственным страхом перед дьяволами и порчей, чтобы у кого-нибудь не возникло искушения использовать Камень. Они были прекрасными стражами, пока не пришел Шаггат.

Пазел прислонился спиной к стене.

— Это никогда не прекратится, — сказал он, его голос был полон усталой горечи. — Сначала мы думаем, что находимся в начале Великого Мира. Затем мы обнаруживаем, что Отт использует договор, чтобы вернуть Шаггата к власти и начать войну. Затем мы узнаем, что Арунис использует Отта и его военную схему, чтобы заполучить Нилстоун и сделать своего драгоценного Шаггата непобедимым. И теперь вы говорите нам, что преступники из вашей страны используют Аруниса...

— Используют этого гребаного мага? — сказал Драффл. — Для чего?

— Вы что, ничего не слышали? — спросил Халмет. — Чтобы вернуть им Нилстоун! Они увидели, насколько Камень могуч, и теперь хотят его вернуть!

— Вот именно, — сказал Болуту. — Вы боялись войны между Арквалом и Мзитрином, и правильно боялись. Но другая война, незаконченная, кипела по ту сторону Неллурока, и одна из сторон этого конфликта, Вороны, посмотрела на север и увидела возможность. Среди этих шакалов были маги и люди с большим состоянием. Их объединяли иллюзии относительно собственной родословной — заявления о том, что они произошли от героев древнего мира, — и уверенность в том, что однажды они тоже будут безраздельно править в Алифросе. Ни одна тактика не была слишком безжалостной, если увеличивала их силу.

К счастью, они так и не стали достаточно сильными, чтобы угрожать Бали Адро и нашей императорской семье. Вот почему колдуны среди них начали мечтать о том, чтобы завладеть Нилстоуном. Они никогда не забывали о нем и считали, что могут овладеть Камнем и использовать его как оружие войны. Конечно, это безумие.

— Это хуже, чем безумие, — сказал Пазел. — Это как...

— Быть пойманным водоворотом, — сказала Таша, и что-то в ее голосе заставило их содрогнуться.

Болуту повернулся к ней лицом и прочистил горло:

— Таша, вы помните, что Рамачни сказал Арунису после того, как Пазел превратил Шаггата в камень?

Таша медленно кивнула:

— Не думаю, что когда-нибудь забуду. «Мы никогда надолго не становимся хозяевами насилия, которое мы развязываем. В конце концов, оно всегда овладевает нами». Но чем это заканчивается, мистер Болуту? Эти шакалы, люди, которые послали Аруниса за Нилстоуном. Они тоже просто марионетки? Кто-то их использует?

— Я так не думаю, — сказал Болуту, — и, в любом случае, прошло почти столетие с тех пор, как они могли по-настоящему угрожать Империи Бали Адро. Наша империя обширна и сильна — и управляется справедливо, как вы увидите. Арунис был самым отвратительным из всех преступников. Когда выяснилось, что Вороны использовали его, дали ему корабль и помогли скрыться от правосудия Короны, наш император приказал их немедленно арестовать. Правда, некоторым удалось бежать из Империи — на Юге есть много возможностей, — но большинство было схвачено и заключено в тюрьму. И нас послали на север, чтобы разобраться с Магом Крови.

— Простите, что я так говорю, — сказал Фиффенгурт, — но вы сделали из этой работы рагу из рыбьих голов. Вы говорите, Арунис отправился на север шестьдесят лет назад? Но вы подождали еще сорок, чтобы пуститься в погоню? Почему ты так долго?

— Ложь, прежде всего, — сказал Болуту. — Никто не знал, куда делся Арунис, и Вороны давали одно ложное признание за другим. Но в более глубоком смысле вы правы: вина лежит на нас. Ибо, когда, наконец, один из Воронов рассказал нам, куда отправился Арунис — и что его послали за ним, — никто этому не поверил. Мы не хотели верить. Мы надеялись, что Арунис просто сбежал, возможно, чтобы причинить вред какой-нибудь далекой стране — но не нашей, никогда больше. Бессмысленная надежда, но мы цеплялись за нее. И потеряли драгоценные годы.

Пазел услышал, как Диадрелу вздохнула. Отрицание — смерть, подумал он.

— Только когда сам Рамачни посетил север и вернулся с известием, что один из королей Мзитрина сошел с ума и захватил Красного Волка, и что темный волшебник встал на его сторону — только тогда мы посмотрели правде в глаза. По вашему календарю это была весна 913 года. Мы организовали экспедицию, чтобы найти Аруниса как можно быстрее. Возможно, слишком быстро, потому что о корабле больше ничего не было слышно, и он наверняка погиб при пересечении Неллурока. На борту был мой старший брат.

Болуту на мгновение опустил взгляд, затем негромко рассмеялся:

— Он был корабельным ветеринаром. Ремесло нашей семьи.

— Значит, вы не маг? — спросила Таша. — Или... вы пытаетесь им стать?

— Пытаюсь? — Болуту еще раз посмотрел на нее в замешательстве. — Моя дорогая леди, ни один здравомыслящий человек не будет пытаться стать магом. Попытались бы вы утопиться, чтобы узнать, что думают и чувствуют рыбы? Пытаюсь быть магом! То, что человек приобретает в силе и мудрости, отнимается в десять раз другими способами! Вы действительно хотите сказать, что не знаете?

Таша закрыла глаза, вспоминая:

— Фелтруп прочитал мне кое-что из Полилекса о маге из города Окслей, который разговаривал со своими последователями перед смертью. Единственные вопросы, на которые он отказался отвечать, касались его детства. «Моя первая жизнь, – так он назвал детство, — моя. Это единственное, что когда-либо было моим, и оно закончилось прежде, чем я понял, что могу его потерять».

— Многие волшебники говорят то же самое, — сказал Болуту, — если вообще говорят хоть слово о себе. Нет, я не стремлюсь быть магом. Это достаточно тяжело — быть объектом чар. Вы согласны, мистер Паткендл?

Пазел с тревогой посмотрел на него.

— Когда все плохо, это очень плохо, — пробормотал он.

— Плохо это или хорошо, изменение с помощью магии — это навсегда, — сказал Болуту. —Когда мое маскировочное заклинание спадет, буду ли я снова выглядеть как настоящий длому, или от этого лица что-то останется? Сочтут ли женщины меня отвратительно человеческим? Будут ли дети кричать на меня на улицах?

— Боги внизу, — сказал Драффл, — и вы говорите, что быть магом хуже?

— Хуже, но по-другому, — сказал Болуту. — Более болезненно. Но если меня призовут в мистический орден, я буду служить. Таков порядок вещей. Это не вопрос выбора.

— И Рамачни? — спросила Таша.

В голосе Болуту послышалась нотка гордости:

— Лорд Рамачни увидел во мне потенциального мага. Он приехал на Бали Адро в годы моей юности и опознал горстку из нас. Некоторые стали магами, другие нет. Но все мы пытались подготовиться к такой возможности — например, изучая неммоцианский, язык заклинаний.

— Послушайте! — внезапно сказал Фиффенгурт.

Звук доносился с высоты восьмидесяти футов на ними, но они отчетливо услышали его: десять резких нот, выбитых колоколом «Чатранда».

Пора уходить, Пазел, сказала Диадрелу.

Всем было пора уходить; матросы осматривали трюм каждое утро в рамках утренней вахты. Круг нервно сдвинулся. Совет не дал никаких ответов, только пугающие вопросы.

И снова Таша взяла на себя инициативу.

— Ладно, слушайте. Одна часть плана не изменилась, несмотря на то... — Она беспомощно указала на Болуту. — ...что мы узнали. Нас все еще всего десять человек против восьмисот. Мы не можем больше ждать, чтобы увеличить нашу численность. И в то же время мы не можем допустить никаких ошибок. Помните, вам нужно выбрать только одного нового человека, которому вы можете доверять. Так что выбирайте хорошо.

— Двадцать человек, набившихся сюда? — обеспокоенно спросил Дасту.

— Точняк, приятель, — сказал Нипс. — Это не может быть хуже, чем обеденная вахта.

— В обеденную вахту шумно, — сказала Марила.

— Это будет последний раз, когда мы все здесь встретимся, это точно, — сказал Пазел, оглядывая хранилище. — Верно, мистер Фиффенгурт?

— Здесь или где-нибудь еще, — сказал Фиффенгурт. — Было бы самоубийством, даже на этом чудовищном корабле, собирать вместе сорок мятежников. Кто-нибудь нас услышит или случайно пройдет мимо. И в мгновение ока нас вздернут за пятки.

— Тогда нашей первой задачей, когда мы встретимся в следующий раз, — сказал Халмет, — должно быть определение способа общения, не собираясь вместе. Способ передавать сообщения и распространять информацию.

Об этом нужно спросить Герцила, сказала Диадрелу.

Марила легонько сжала руку Таши, напоминая.

— Верно, — сказала Таша. — Мистер Фиффенгурт, не могли бы вы просто напомнить нам?

— Мы уйдем парами, как и пришли, — сказал Фиффенгурт. — Две минуты между каждой парой, чтобы мы не натыкались друг на друга в темноте. Халмет и Большой Скип пойдут первыми; их, скорее всего, не хватятся наверху. Идите разными путями в верхней части люка – один вперед мимо погреба с копченостями, другой по правому борту. И, ради Рина, не пользуйся верхней ступенькой — она стонет, как бык, у которого болит живот.

Халмет и Большой Скип поднялись на ноги.

— Мы встречаемся через восемь дней, — сказала Таша. — Луна или без луны.

— И мы их остановим, — сказал Халмет, бросив острый взгляд на Болуту, — с помощью или без помощи, в союзе или в одиночку, не важно, какой ценой.

Эти слова были девизом турахов; Пазел слышал, как их скандировал весь батальон, когда приводили к присяге нового командира. Халмет и Большой Скип вышли за дверь и исчезли. Две минуты прошли в молчании; затем Драффл и Марила последовали за ним. Нипс сжал руку Марилы, когда она ускользала. «Будь осторожнее», — сказал он, и Марила прошептала: «Очевидно».

Фиффенгурт задул свою свечу.

— Мы следующие, Дасту, — сказал он. Затем, с нервными нотками в голосе, он обратился к Болуту. — Вы не собираетесь, э, перестать притворяться... вы понимаете, о чем я говорю...

— Человеком?

— Безъязыким, приятель, вот и все.

Болуту покачал головой.

— Я надеялся, что моя маскировка продержится, пока мы будем пересекать Правящее Море. Это все еще может случиться. В любом случае я не вижу причин отказываться от нее раньше, чем это будет необходимо.

— Хорошо, — сказал Фиффенгурт. — Обычно лучше все делать просто. Тогда давай отправимся, парень.

Они вышли из комнаты. Дасту оглянулся на оставшиеся лица. От его обычного сильного, уверенного взгляда ничего не осталось.

— Просто? — прошептал он, закрывая дверь.

Теперь трое друзей остались наедине с Болуту. Нипс прижал к себе последний огарок свечи. Таша снова поймала взгляд Пазела, явно умоляя о контакте, о прекращении его суровости и дистанции. Несчастный, бушующий внутри, Пазел отвел взгляд.

Болуту прочистил горло:

— Еще кое-что. Я сожалею, что должен сказать это сейчас, в спешке.

В большой спешке, резко сказала Диадрелу. Скажи ему, Пазел. С жилой палубы доносятся звуки пробуждения.

Пазел почувствовал, как у него сжалось в животе.

— О боги, — сказал он. — Побыстрее, Болуту. Еще одна плохая новость?

Болуту посмотрел на него, и гордость снова засветилась в его глазах, сильнее, чем раньше.

— Напротив, я приберег лучшие новости напоследок. Вы можете забыть об организации мятежа, забыть Роуза, Отта и их планы. Сейчас нас волнует только Арунис. Ибо я не потерпел неудачу, Пазел. Нас ждут. Нас ждут добрые маги Бали Адро, которые отправили меня на север два десятилетия назад. Они видят моими глазами, слушают моими ушами. Как только мы высадимся на берег, и я увижу гору, замок или другую достопримечательность, знакомую моим хозяевам, они сообщат нашему доброму императору. Его высочество направит могучие силы, чтобы окружить и захватить «Чатранд». Вся мощь магии Бали Адро обрушится на Аруниса, и он будет сокрушен. И на этот раз мои хозяева не позволят Нилстоуну или самому Арунису исчезнуть и досаждать им потом. Они снимут с вас это бремя, как должны были сделать для Эритусмы столетия назад.

Пазел едва мог дышать. Он повернулся к Таше, и она посмотрела на него встревоженно и неуверенно. Нипс изучал Болуту, его лицо побледнело. Колеса внутри колес внутри колес, подумал Пазел.

Наконец Таша нарушила молчание.

— Почему вы не сказали это всему треклятому совету? — спросила она.

Болуту бросил на нее еще один удивленный взгляд, как будто Таше не нужно было задавать такой вопрос, но все же ответил.

— Мне приказано доверять как можно меньшему числу людей. Мои хозяева боятся только одного: не те люди на борту «Чатранда» могут узнать, что они наблюдают и ждут. Конечно, Арунис в этом отношении самый опасный. — Голос Болуту мрачно понизился. — Он доказал это за последние двадцать лет. Нас было сорок человек, посланных убить его, но при дворе Шаггата Арунис стал более могущественным, чем мы когда-либо подозревали. Всех тех, кто охотился на него в Мзитрине, он убил за одну неделю — всех, кроме одного, который бежал с разбитым сердцем и попытался предупредить Арквал о Нилстоуне. — Болуту серьезно посмотрел на Ташу. — Он умер у ваших ног, м'леди.

Таша ахнула:

— Он! Тот бродяга, который кричал мне в саду? Тот, кто знал о Красном Волке?

Болуту кивнул:

— Его звали Махал, и стрела Отта избавила Аруниса от необходимости убивать его. Махал был одним из последних. Арунис искал нас от Бескоронных Государств до Восточного Арквала. Одного за другим он вынюхивал нас: видите ли, он нашел способ обнаружить заклинания, которые наши хозяева творили через нас. К тому времени, когда мы поняли это, в живых осталось только двое из нас с Бали Адро: я и еще один человек. Нас защищает только его незнание. Он не знает, кто мы такие, или что кто-то из нас выжил.

— Но он прочитал ваши мысли, — сказал Пазел. — В тот день в проливе Симджа, так?

— В тот день, — сказал Болуту, содрогнувшись, — меня защитил Рамачни, к своей великой боли. Чародей мельком увидел только то, что занимало главное место в моих мыслях. Не сомневайтесь: если бы он узнал все, что я знаю — узнал о моих хозяевах, ожидающих его, — он сбежал бы с этого корабля до того, как мы вошли в Неллурок. И если он узнает о них сейчас, он рискнет чем угодно, убьет кого угодно, чтобы помешать нам добраться до Юга. Вот почему мои хозяева не могут действовать через меня, и почему я не могу даже говорить с ними или видеть их лица. Они смотрят моими глазами, но прячутся от его. Они общаются со мной только во сне.

— Что, по мнению Аруниса, произойдет, когда мы достигнем Юга? — спросил Пазел. — Знает ли он, что те, кто послал его — Вороны, так вы их назвали? — были посажены в тюрьму?

— Не знаю, — сказал Болуту. — Но знает ли он об их падении или нет, он уже давно покинул Воронов. У него есть свой король-марионетка, через которого он надеется завладеть Нилстоуном. Что еще более важно, у него есть собственные амбиции. Шакалы мечтали только о господстве; Арунис мечтает о чем-то еще более мрачном. А от Юга ему нужно только то, чего желают Роуз и Отт: провизия, курс на Гуришал, быстрый и скрытный отъезд. — Болуту одарил их тревожной улыбкой. — Они все получат больше, чем рассчитывали.

— Что произойдет, когда ваши хозяева заберут Нилстоун? — тихо спросил Пазел.

— Не мне решать, — сказал Болуту, — но я полагаю, что все заговорщики будут заключены в тюрьму и вы будете гостями Бали Адро столько, сколько захотите, если только не захотите вернуть «Чатранд» домой под командованием другого капитана.

— Это невероятно, — сказал Нипс. — Пазел, Таша, вы слышите этого… длому? Мы спасены.

Нет, если вы не выйдете из этой комнаты, прошипела Диадрелу.

— У нас есть только одна задача, — сказал Болуту. — Нужно сделать так, чтобы Арунис не нашел нового, непредвиденного способа использовать Нилстоун в ближайшие недели. Как только мы доберемся до юга, мои хозяева позаботятся обо всем остальном. Поверьте мне, друзья: это путешествие началось с предательства и потерь, но закончится спасением всех нас.

Нипс уставился на Болуту, словно внезапно зачарованный. Пазел повернулся к Таше, забыв о необходимости презирать ее, желая ее помощи.

— Я не знаю, что сказать, мистер Болуту, — сказал он. — Вы все изменили, и это замечательно, невероятно. Но...

— Я не уверена, что все произойдет именно так, — сказала Таша.

— А я уверен, — внезапно сказал Нипс. Он взял озадаченного Болуту за плечо и заставил его наклониться, а затем указал на заднюю часть его шеи. Там, слабый, но безошибочно различимый на фоне черной кожи, виднелся шрам в форме волка.

Глава 34. ПЕРЕКРОЕННЫЕ АЛЬЯНСЫ

9 умбрина 941

Кромешная тьма. Свеча догорела; зажигать другую не было времени. Нипс и Таша ушли; через мгновение Пазел и Болуту должны последовать за ними.

Надежды и страхи бешено закружились в голове Пазела; это было все равно что греть руки над огнем, когда на тебя обрушивается мокрый снег. Болуту носит волчий шрам. Они нашли своего седьмого и последнего союзника; и его хозяева, как он утверждал, были сильнее всех их врагов, вместе взятых. Они, безусловно, делали то, для чего был предназначен Красный Волк: возвращали Нилстоун тем, кто, по мнению Эритусмы, мог охранять его лучше всего. Все шло по плану, конечно.

Тогда почему же Пазел испытывал такой страх? Было ли все это слишком хорошо, чтобы быть правдой? Или бессонные ночи, плохая еда, вонь трюма и вонючий, спертый воздух просто доконали его? Он попытался заставить себя сосредоточиться; возможно, пройдут дни, прежде чем он сможет снова поговорить с Болуту.

— Если вы решили рассказать нам — я имею в виду нам троим, — почему вы ждали так треклято долго? Мы могли бы начать работать вместе несколько месяцев назад.

— Я сделал так, как советовали мои хозяева, — произнес голос Болуту в темноте. — Не было возможности рассказать вам хотя бы немного, и я боялся рассказать слишком много. И я понятия не имел, что шрам на задней части моей шеи является чем-то особенным. У длому отличное зрение, но мы не лучше людей видим затылком. Вы говорите, что Роуз тоже носит этот знак?

— Да, на предплечье, — нетерпеливо сказал Пазел. — Вы хотите сказать, что не были уверены, что можете нам доверять?

— Я сомневался, что вы проживете достаточно долго, — сказал Болуту. — Более того, я не знал, насколько хорошо вы, Таша или Нипс могли скрыть то, что вы знаете, от Аруниса. Что, если бы я сказал вам все это до того дня на бушприте, когда он заглянул в ваши мысли?

Пазел содрогнулся при этом воспоминании, понимая, что Болуту прав. Однако он продолжал разговор — времени было мало.

— Я не знаю, что вы слышали о Брамиане, — сказал он.

— Я слышал, что они спрашивали вас о месте под названием Стат-Балфир, — сказал Болуту.

Стат-Балфир! воскликнули икшель. Кто спрашивал мальчика о Стат-Балфире? Дри, они обсуждают Убежище! Знает ли Таликтрум об этом? Он сойдет с ума! Что, если он узнает об этом?

Тихо! рявкнула Дри.

— И я, — сказал Пазел, изо всех сил стараясь сохранить самообладание, — разговаривал с ужасной тварью по имени эгуар. Этот эгуар сказал мне кое-что очень странное: «Я не думаю, что ты должен умереть, прежде чем увидишь чудесный Юг, мир, созданный моими братьями». Это были его точные слова. У вас есть какие-нибудь идеи, что они могут означать?

Сначала Болуту ничего не сказал. Пазел предположил, что он обдумывает слова существа, но когда его голос раздался снова, было ясно, что он потрясен до глубины души:

— Вы говорили… с кем?

— С эгуаром. Вы знаешь, кто это такой?

— Не подходите ко мне. Вам следовало сжечь свою одежду. Эгуар. Боги ночи, вы заразили весь корабль!

— Мы действительно сожгли нашу одежду, — перебил Пазел. — На Брамиане, на этом настоял доктор Чедфеллоу. И он заставил нас вымыться в реке — вымыть волосы, почистить под ногтями. Мы чуть не замерзли насмерть.

Болуту с облегчением вздохнул:

— Тогда все в порядке. Да, я знаю, кто такие эгуары, хотя никогда их не видел. Это древние существа, предки драконов. Яды в их дыхании и выделениях в тысячу раз смертоноснее, чем у самой смертоносной змеи, а магия в их крови сродни тому бушующему огню, в котором был создан мир. Когда маукслары, демон-лорды, правили в Алифросе, они держали эгуаров в качестве дворцовых сторожевых псов. Большинство из них вымерло. Там, где они умирают, открывается кратер, как будто сама земля разлагается вместе с трупом. Живые эгуары сегодня ужасно редки. Я и не знал, что их можно найти к северу от Неллурока.

— А что такое «мир, созданный моими братьями»?

Еще одно молчание.

— Я не знаю, — наконец сказал Болуту. — Возможно, он просто хотел напугать вас.

— Что ж, ему это удалось, — сказал Пазел. — Ладно, пора идти.

— И все же я хотел бы сказать еще кое-что, — с сожалением сказал Болуту. — Но, полагаю, это должно подождать.

— Вы правы, — твердо сказал Пазел. — Больше никаких разговоров. Следуйте за мной.

Они открыли дверь и вышли из хранилища в узкий проход, образованный штабелями ящиков. Здесь было так же темно и душно, как и в самом хранилище, поскольку весь этот угол трюма был отделен от остального грузом и опорными стенами. Экипаж называл эту область Заброшенным Домом, и не требовалось много времени, чтобы понять почему. Пазел осторожно прошел по дребезжащим доскам над трюмным резервуаром, чувствуя, как вода хлещет по пальцам ног, пока он ощупывал стены руками. Через дюжину шагов его правая рука нашла десятидюймовую щель, которую он искал, и он заставил Болуту остановиться. Повернувшись боком, они скользнули в эту трещину и прошаркали еще десять ярдов. Второй поворот, проход расширился и они оказались у люка, у той самой узкой аварийной лестницы, которая была единственным входом в Дом и выходом из него.

До свидания, Пазел! Голос Диадрелу раздался негромко, в двадцати или тридцати футах слева от него. Я навещу тебя сегодня вечером, если смогу. Прямо сейчас я должна пойти к Герцилу, который нуждается во мне. Ты молодец, мой дорогой мальчик. Ты сохранил голову трезвой и последовал зову своего сердца.

Пазел никогда не слышал такой открытой нежности в ее голосе. Он удивился, пожалел, что не может сказать что-нибудь в ответ, и помахал рукой в темноте, надеясь, что она не отвернулась.

Они поднялись по крутой лестнице, осторожно переступив через верхнюю ступеньку, и, наконец, оказались на спасательной палубе. Темнота все еще была почти идеальной, но Пазел мог слышать отдаленные удары и бормотание с верхних палуб. Мы слишком задержались. Он решительно подтолкнул Болуту к правому борту. Туда. Рука коснулась плеча Пазела, а затем Болуту исчез.

Пазел пошел в противоположном направлении так быстро, как только осмеливался. Как и любая палуба, спасательная имела большой центральный отсек, окруженный каютами, переходами и складскими помещениями. Но на нижних палубах, где не могли быть размещены пушки, эти центральные отсеки были меньше, а окружающие помещения более обширными. Путь к отступлению Пазела петлял по лабиринту ящиков, проходов и разделительных стен. В этот час на дежурстве не было бы ни единой живой души; беда, если бы она пришла, исходила бы от людей, которые могли прийти сюда по другим причинам, вроде покупки или продажи смерть-дыма. Говорили, что наркоманы убивают любого, кто наткнется на них, чтобы их имена не сообщили капитану.

Так легко заблудиться. Его пальцы читали по стенам: старая смола, погнутые гвозди, холодная латунь переговорной трубки. Снова и снова ему приходилось останавливаться и ощупывать корабельную смолу. Несколько раз он слышал судорожные выдохи в темноте: наркоманы, как правило, задерживали дым в легких как можно дольше, желая получить все до последней капли удовольствия от наркотика, который их убивал.

Затем, наконец, он уловил слабую смесь запахов, к которым так долго принюхивался: древесный дым, ветчина, соленая рыба. Его пальцы коснулись двери: запахи стали сильнее, когда он прижался носом к щели. Пазел вздохнул с облегчением: это был погреб, где хранилось копченое мясо на случай скудных времен вдали от суши. Это означало, что лестница была прямо впереди. Он мог бы взбежать по ней на нижнюю, проскользнуть к Серебряной Лестнице и помчаться прямо на верхние палубы. Никто бы его не увидел, а если бы и увидел, он мог бы просто сказать, что направляется к головам, что, если подумать, было неплохой идеей...

— Остановись прямо здесь, — прошептал кто-то.

Пазел замер. Он тихо, но очень страстно выругался. Голос принадлежал Джервику.

Большой смолбой стоял прямо перед ним. Пазел слышал его дыхание, хотя все еще мог видеть лишь легкое шевеление в темноте там, где он стоял, широко раскинув руки поперек прохода.

— Не вздумай дергаться, черт тебя побери, — сказал Джервик. — Я устрою сцену, обязательно. Я знаю, где вы все были и что там делали. Твои приятели бродят вокруг уже минут двадцать. Я наблюдал, как они все проходили мимо.

Мы мертвы, подумал Пазел. Но новая выучка не подвела: прежде чем Джервик смог пошевелиться, Пазел отскочил на два шага назад, и его рука, почти сама по себе, вытащила отцовский нож. Нож, который Джервик однажды украл и угрожал использовать против самого Пазела.

— Чего ты ждешь, Джервик? — едко спросил Пазел. — Сбегай и скажи Арунису. Добудешь еще одну золотую бусину. Может быть, две, если Роуз действительно казнит одного из нас.

Он слегка присел, ожидая нападения. К его великому удивлению, Джервик не пошевелился и не произнес ни слова. Пазелу пришло в голову, что большой смолбой, должно быть, на самом деле слышал очень мало: никто из них не разговаривал, находясь все еще так глубоко на корабле. Джервик подкрадывался и шпионил, это было очевидно. Но он вряд ли стоял бы здесь, противостоя Пазелу в кромешной тьме, если бы на самом деле знал, что произошло в хранилище спиртных напитков.

При этой мысли в груди Пазела вскипела страшная ярость. Всегда Джервик. Каждый раз, когда все начинало идти как надо.

— Ты выуживаешь информацию, ага? — сказал Пазел, едва сдерживая свой голос. — Ты вообще нас не слышал, а теперь надеешься, что я раскошелюсь на то, за что тебе заплатит Арунис. Неважно, что он может сделать с этим чем-то. Неважно, что он пытается сделать со всеми нами. Мир может сгореть на костре, не так ли, Джервик? У тебя все еще будет твое золото.

— Мукетч...

— Меня зовут Пазел, ты, бесполезный мешок шлака. Питфайр, ты меня достал. Давай, убирайся отсюда. Или ты хочешь устроить сцену, прямо здесь?

— Убери свой поганый нож. Я хочу сменить сторону.

— Может, я уберу его в твою богами-проклятую... что?

— Перейти, — прошептал Джервик, его голос был едва слышен. — Я хочу перейти на другую сторону, вот что. Рин меня убей, если я вру.

Пазелу пришлось опереться о стену.

— Джервик, — сказал он, — ты болен?

Джервик какое-то время молчал, и когда он снова обрел голос, тот был натянутым как ахтерштаг.

— Арунис хотел, чтобы меня повесили. Он сказал мне понаблюдать за тобой там, на бушприте, но он никогда не говорил, что ты окоченел, как труп. Он хотел, чтобы я взял вину на себя, когда бы ты упал в море. Он треклятый плохой человек.

— Ты только сейчас это выяснил?

Джервик наклонился ближе; Пазел почувствовал на лице его горячее дыхание и зловоние сапворта.

— Он пытается проникнуть в мою голову, — прошептал он. — Залезть внутрь и взять штурвал, понимаешь?

— Может быть, да, — сказал Пазел, отступая на шаг.

— Я не позволю этому сукиному сыну. Он не может заставить меня. Но это больно, Паткендл. Он ковыряется-и-ковыряется, ковыряется-и-ковыряется. Днем и ночью. Сплю, просыпаюсь, ем. Я никому не позволяю использовать меня таким образом. Он зверь из Ям, и я желаю ему смерти.

Джервик был на грани слез. Пазелу хотелось бы увидеть лицо большого смолбоя, хотя он боялся, что увидит там безумие. Но сумасшедший или нет, Джервик никогда не был так близок к тому, чтобы казаться искренним.

— Я был свиньей, — сказал старший мальчик, выдавливая из себя слова. — Тупоголовой свиньей. Я мучил тебя годами. Я мог бы зарезать тебя еще на «Эниэле», собственным ножом твоего папочки. Ни у одного арквали на том корабле не было такого прекрасного ножа — мой собственный был ржавым хламом. Ты даже не знал, как этим ножом пользоваться. Ты не должен был владеть им и не должен был быть таким умным человеком. Арквали владеет вещами, ормали становится собственностью. Ты должен был быть рабом, не образованным, не обученным книгам и не особенным. Я был боссом «Эниэля», пока Чедфеллоу не приказал взять тебя на борт.

— Я знаю, — сказал Пазел.

— Не смог заставить тебя уважать это, клянусь Ямами, — сказал Джервик с кислым смешком. — Ты дрался, как маленькая девчушка, но ты всегда дрался. Я тебя ненавидел. Печень Рина, я тебя ненавидел больше всего в мире. Дошло до того, что я подумал, что убью тебя, в каком-нибудь темном месте вроде этого, как это сделал бы трус, и... В общем, ты лучше, Паткендл, лучше меня.

— Джервик, — сказал Пазел, — я не особенный. То, что со мной происходит... Ну, с тех пор, как я был маленьким. Это не я, приятель. Это просто... то, что происходит.

Джервик выпрямился:

— Я не понимаю, о каком треклятом аде ты говоришь.

— Послушай, — сказал Пазел, — я... Питфайр, Джервик, что ты хочешь сделать?

— Я тебе уже говорил, — сказал Джервик. — Перейти на другую сторону.

— Верно, — сказал Пазел, лихорадочно пытаясь что-нибудь придумать и радуясь, что темнота скрывает его панику. Не было и речи о том, чтобы доверить Джервику свои секреты. Но он должен был что-то сказать, и быстро.

— Ну ладно, Джервик, вот в чем дело. У нас есть... круг, это правда. Но нас так мало, и если они поймают нас за разговором, они просто зарежут нас насмерть или запрут на гауптвахте и будут пытать нас, пока мы не сломаемся.

— Это ясно как моча младенца, — сказал Джервик.

— Точно, — согласился Пазел, — так что можешь держать пари, что никто не хочет, чтобы его поймали. Вот почему мы ввели это маленькое правило, Джервик. Видишь ли, мы должны все собраться вместе и обсудить это до конца, прежде чем мы введем в круг кого-либо еще. В конце концов, одна ошибка — и мы покойники. Ты понимаешь?

— Да, — сказал Джервик подавленным голосом, — я слышу тебя, четко и ясно.

Он все испортил. Он сказал не те слова, слишком много разговаривал с ним свысока. Джервик рискнул всем, чтобы довериться своему старому врагу. Он никогда не смог бы переварить унижение от того, что ему, в свою очередь, не доверяют. Пазел собрался с духом. Джервик всегда вот так замолкал, прежде чем взорваться, как бомба.

Затем Пазел встрепенулся. Джервик тыкал его в грудь.

— Скажи мне, когда, — потребовал он.

— К-когда? — эхом повторил Пазел.

— Когда я смогу помочь. Что нужно сделать, кого вы хотите убрать со своего пути. Это все, что мне нужно знать, понимаешь? Только то, что вы хотите сделать — ты, Ундрабаст и девушка Исик. А теперь скажи мне, секешь ли ты.

Пазел был совершенно ошеломлен.

— Да, — сказал он через мгновение, — да, понимаю.

— Тады ладно. — Тень, которая была Джервиком, выпрямилась и отвернулась.

Пазел прислушался к его шагам. Затем, повинуясь импульсу, он прошипел:

— Джервик! Подожди! — и снова бросилась к нему.

— Ну? — спросил Джервик.

— Послушай, пожалуйста, — сказал Пазел. — Если у нас есть возможность, я должен тебя кое о чем спросить. Это важно, так что не пойми это неправильно. Арунис решил прийти за тобой — почему ты, а не кто-то другой? У тебя есть какие-нибудь идеи?

Джервик сразу же кивнул:

— Это очень просто. Но я не скажу тебе, если только ты не поклянешься сердцем твоей мамы никому этого не повторять.

— Я клянусь в этом, Джервик. Клянусь ее сердцем.

Джервик сделал паузу, затем проворчал что-то неразборчивое, в знак согласия, и сказал:

— Дело вот в чем. Арунис думает, что я не боюсь.

— Его?

— Ничего. И это правда, я не так уж сильно боюсь. Заклинания и колдуны, да — они пугают меня, а Вихрь напугал бы любого человека, который не чокнулся, наевшись слив. Но в этом-то все и дело. Он надеялся, что я безумно-храбрый, вроде как нелюдь. Могет быть... — Джервик заколебался, его голос внезапно напрягся. —...из-за того, как я себя веду. Дерусь, говорю с гордостью. Но довольно скоро он понял, что я не сумасшедший, и перестал уделять мне так много внимания. Мне вроде как интересно, почему это так. Ты знаешь?

— Нет, не знаю, — сказал Пазел, — но... возможно, он может поступать по-своему только с сумасшедшими. Возможно, он не может проникнуть в твою голову, если только она уже немного не треснула.

Джервик не сказал ничего. Внезапно он сильно вздрогнул, как будто стряхивая с себя какое-то холодное и липкое прикосновение. Затем он тихо рассмеялся:

— Ты умный, Мукетч. Достаточно умный, чтобы победить этих ублюдков. Я знал это, когда последовал за Дасту сюда и торчал в темноте. Я знал, что в этот единственный раз сделал правильный выбор.

Герцил лежал на боку, осторожно подложив левую руку под щеку. Первые бледные проблески дня просачивались сквозь свет-шахты, превращая абсолютный черный в темно-серый, вырезая формы из пустоты.

На мышце его предплечья лежала Диадрелу. Она заснула там всего несколько минут назад. Он был совершенно бодр и напуган. Он никак не мог отдышаться.

Когда она проснулась, ее рука схватилась за меч, которого там больше не было. Вспомнив, она перевернулась и обхватила его руку своим телом. Дрожа от изумления. Как изменился мир.

— Вот что происходит, - сказала она, все еще держа его. — Вот почему я боролась с тобой, вот почему я продолжала тебя искать. Я не знала, что это возможно. Я не знала, что это может случиться со мной.

— Возможно? — спросил он.

— Ты боишься. Не бойся, любимый. Это победа. Вот почему мы здесь.

Герцил молчал.

— Ты теплый, — сказала она.

Он робко поцеловал ее в плечи, уверенный, что приводит ее в ужас, что его губы и борода гротескны в своей огромности. Дри задрожала, и ее руки крепче обхватили его, и на какое-то время он стал менее робким. Затем его глаза снова ощутили укол света.

— Рассвет наступил, — сказал он.

Она переместилась в мгновение ока, соскользнув с его руки на пол, собирая свои вещи в стремительном вихре. Через несколько секунд она снова стала собой, меч и нож были пристегнуты, рюкзак туго затянут на том месте, которого коснулись его губы. Он с трудом принял сидячее положение, держа раненые руки подальше от грязи. Она взбежала по его груди, как по короткому склону, и обвила руками его шею.

— Я ничего не буду скрывать от тебя, ничего.

— И я от тебя, — сказал он, задыхаясь. — Но ты должна уйти, моя самая дорогая, мое сердце.

— Мы поднялись на борт, чтобы украсть этот корабль, Герцил. Чтобы разрушить его на Стат-Балфире, нашем Убежище-за-Морем.

— Да, — сказал он, — я начал так думать.

— Эта карта в руке Отта, которую Пазела заставили читать? Ее нарисовали мы. Теперь ты видишь, в чем грех этого? Возможно, когда-то вы были пешками в игре Отта. Но он остается пешкой в наших руках. Мы зависели от его махинаций и его безумия. Нам нужно было, чтобы он добился успеха.

— Тише, леди, тише, и уходи сейчас же. Будут и другие ночи.

— Им не будет конца, — сказала она и выдохнула ему в ухо. Герцил закрыл глаза, и на мгновение звук, который она издавала, стал огромен, больше, чем порывы ветра вокруг «Чатранда», сильнее, чем штормы, которые они пережили.

Затем она унеслась. Герцил мельком увидел ее, бегущую тень, когда она проходила через решетку.

— Дри! — прошептал он.

Тень остановилась и обернулась. Дри снова вошла в камеру и посмотрела на него.

— Я убил их, — сказал он. — Принцев, Джудана и Саромира, сыновей Маисы. Я не ответил нет на приказ Отта, я выполнил его. Я убил этих детей ради Арквала. Это был я.

— Я знаю, — тихо сказала она. — Я знаю это уже некоторое время. Это ясно, как шрам на твоем лице.

— Моя великая перемена в сердце, которой я хвастаюсь перед другими детьми, вроде Таши, которая глубоко уважает меня: он произошла только после того, как эти два мальчика легли мертвыми у моих ног. Я попытался рассказать это императрице, прежде чем она вложила Илдракин мне в руку. Я не мог этого сделать. Я никогда не рассказывал никому, кроме тебя.

Дри подошла и коснулась его лодыжки.

— Таша не ребенок, — сказала она. — И она не просто уважает тебя, Герцил. Она тебя любит. И ты заслужил ее любовь.

Герцил отвел взгляд, как будто сожалея о своем признании.

— Послушай, — сказала она. — Есть путь из Девятой Ямы, Ямы самоистязания, самой нижней. Но ты только начал его искать. Эту правду нужно донести до других ушей, кроме моих. Встанешь ли ты однажды перед их матерью и расскажешь ей все?

Герцил долго молчал, но потом сухо ответил:

— Я расскажу императрице, если представится такая возможность.

— Молись, чтобы это произошло. Ибо я боюсь, что ложь будет грызть твое доброе сердце — грызть, как паразит, пока ты не вырвешь сердце своими руками.

— Иди сейчас, — сказал он, — пока тебя защищает тьма. Давайте больше не будем говорить об этом.

Ее рука все еще оставалась на его лодыжке:

— Это ты сидишь во тьме. Я бы забрала ее у тебя, если бы я...

— Уходи! — сказал он более резко, чем намеревался.

И, в последний раз сверкнув своими медными глазами, она ушла. Герцил сидел один, подтянув колени к груди. Воздух был неподвижен и тяжел, словно его погребли в воске. Свет медленно разгорался. Магритт, капитан китобойного судна, тихо застонал во сне.

Утром прозвенел корабельный колокол, его тридцать седьмой день на гауптвахте. Пришло время для его упражнений, но на этот раз он не двигался. Наконец-то он это сказал. Любовь Дри продлится недолго.

С нижней палубы донесся мужской смех. Кто-то рубанул и плюнул. В коридор из мрака выползла крыса. Герцил безразлично наблюдал за ее приближением. Крыса шла странно медленно.

— Ты больна, так? — пробормотал он.

— Несомненно, — сказала крыса.

Герцил вскочил на ноги:

— Это ты! Фелтруп! Фелтруп! Ты жив!

Вне себя от радости, он бросился к решетке своей камеры. Но Фелтруп даже не повернул голову. Его шаг был очень обдуманным и явно причинял ему сильную боль. За ним вяло волочился обрубок хвоста. Его шерсть была перепачкана кровью.

— Входи! — сказал Герцил. — Иди сюда, у меня есть вода, у меня есть бинты! Боги внизу, младший брат, кто тебе ранил? Мастер Мугстур, да?

Фелтруп ничего не ответил. Он прошел мимо решетки камеры Герцила. Дойдя до следующей, он очень медленно повернулся и заглянул внутрь.

— Никто?

— Никто что, Фелтруп? В этой камере никого нет, если ты это имеешь в виду. На гауптвахте сидят только Магритт и я. Фелтруп — ты знаешь, кто я?

Фелтруп проскользнул сквозь прутья пустой камеры.

— Вода, — сказал он, — если вы действительно можете поделиться глотком, сэр.

Герцил принес свою бутылку с водой и миску с едой. Он наполнил миску и отнес ее туда, где сходились две камеры, затем поставил ее на землю и просунул сквозь прутья.

Мгновенно Фелтруп вспыхнул, рыча. Рука Герцила отдернулась.

— Никогда! — прошипел Фелтруп, бросаясь вперед, затем поворачиваясь и делая круг по камере. — Никогда, никогда, никогда не просовывай пальцы сквозь прутья! Не подходи близко, и пусть никто не отпирает эту дверь! Неважно, что я говорю! Ты меня слышишь? Ты слышишь?

— Я слышу тебя, друг.

Силы покинули Фелтрупа так же внезапно, как и пришли. Он неподвижно осел посреди пола, и у Герцила возникло ужасное ощущение, что он мог умереть. Но несколько минут спустя Фелтруп поднялся и с той же странной механической скованностью доковылял до миски с водой, отпил несколько глотков и медленно двинулся в заднюю часть камеры. Он постоял там, моргая, глядя в коридор, очень долго.

— Начинается, Герцил, — сказал он.

Глава 35. НЕЖЕЛАТЕЛЬНЫЕ ОТКРЫТИЯ

9 умбрина 941

179-й день из Этерхорда

Конечно, они не могли войти в большую каюту на рассвете все вместе, пока охранник у двери делал записи. По предварительной договоренности Марила и Таша отправились на камбуз и выпили чаю с сонными матросами, только что сменившимися с ночной вахты. Пазел и Нипс должны были провести полчаса на верхней палубе, где можно было задержаться в любое время, не вызывая ненужных подозрений. Они, пошатываясь, поднялись по Священной Лестнице, попав в утро неожиданного холода. Палуба была скользкой; короткий ночной дождь покрыл все ледяными каплями, которые холодный ветер срывал с такелажа и швырял им в лица.

Мальчики прошли на бак, где сели рядом с сонным мистером Фегином, который нес утреннюю вахту. Никто не произнес ни слова: мужчины и мальчики просто смотрели на циклонические движения облаков над Вихрем, на востоке; и на Красный Шторм, пылающий в южном небе и медленно угасающий с рассветом. И шторм, и водоворот были явно ближе.

— Происходит что-то нерегулярное, — пробормотал наконец Фегин, что показалось Пазелу триумфом преуменьшения.

Когда полчаса истекли, мальчики спустились на свое старое место на жилой палубе, под медными гвоздями. Дасту уже повесил их гамаки, и Пазел сразу же погрузился в забытье, несмотря на дневной свет и толпу из сотен матросов и мальчиков. Ему приснилось, как множество чернее-черных длому с акульей кожей и глазами с двойными веками окружили его старый дом в Ормаэле, подняли черные копья и стали скандировать одно-единственное слово, похожее на боевой клич: Спи, спи, спи!

Три часа спустя мистер Фиффенгурт обеспечил им очередную, под многие стоны и упреки, разлуку с гамаками, ибо получил разрешение Роуза на краткий визит к Герцилу.

— Девочки ждут снаружи, — сказал он. — Пошли, пока эти обезьяны не слишком возбудились от их близости.

Девочки были с опухшими глазами и всклокоченными волосами. Они впятером, спотыкаясь, направились к лестнице, почти не разговаривая, и начали спуск в глубины, которые покинули несколько часов назад. На спасательной палубе кто-то ждал с лампой.

— Шагайте живее, — сказал Игнус Чедфеллоу.

Какой неприятный сюрприз, ошеломленно подумал Пазел, но он знал, что присутствие доктора было к лучшему. Чедфеллоу и Герцил всегда были близки, и никто не мог сказать, в каком состоянии они найдут воина.

Его состояние, конечно, было как у человека, оставшегося без ногтей. Пять турахов в шлемах и кольчугах стояли поблизости, чтобы контролировать доступ врача к его опасному пациенту. Сержант Хаддисмал, новый командир полка, был среди них. Он был такого же роста, как Дрелларек, и у него было воинственное выражение выпученных глаз, которое Пазел нашел довольно тревожным.

— Ты не упомянул сопляков, — обвинил он Фиффенгурта.

Чедфеллоу заметил руки Герцила и с витиеватым проклятием протиснулся мимо коммандос.

— Просунь руки сквозь прутья, Герцил, дай мне посмотреть на эти бинты. Это дело рук Отта; я уже видел его работу раньше. Преступник! Клянусь зеленым Древом, однажды я снесу ему голову!

Капитан Магритт стоял у входа в свою камеру:

— Доктор, вы должны посетить меня следующим! Дайте мне что-нибудь от бреда! Я видел призрак какого-то старого шкипера, одетого как женщина-пират. И блох размером с фасоль!

— Последнее — не иллюзия, — сказал Герцил. — Блохи невероятно большие. И кусаются, как сам дьявол.

Пазел подумал, что Герцил, возможно, сам близок к помешательству. Слишком много эмоций отразилось на лице воина: вина и экстаз, удовольствие и сожаление.

— Привет, Таша, мальчики! — крикнул он, поманив их своими бинтами. — Паткендл, иди сюда. Я должен тебе кое-что сказать.

Пазел проскользнул мимо настороженных турахов.

— В чем дело, Герцил? — спросил он.

Толяссец перешел на свой родной язык.

— Не кричи, парень, и не поворачивай голову, чтобы посмотреть, когда я говорю. Во-первых, помни, что я могу сбежать в любое время и прийти тебе на помощь.

Доктор Чедфеллоу быстро поднял глаза.

— Не делай глупостей, парень, я прошу тебя, — сказал он на том же языке.

— Как ты можешь выбраться? — спросил Пазел.

— Сейчас это неважно, — сказал Герцил. — Просто помни: если ты в опасности, крикни через запасной грузовой люк, и я быстро приду. И вот еще, что я должен вам сказать: камера справа от меня не совсем пуста. Наш пропавший друг-крыса притаился там, в задней части.

Пазел схватился за прутья.

— Нет! Фелт...

— Довольно! — вмешался Хаддисмал. — Говорите только на арквали, или вообще не говорите!

Пазел украдкой перевел взгляд:

— Я вижу его. Айя Рин, он выглядит мертвым.

— Еще одно слово на этом языке... — прорычал Хаддисмал.

Герцил снова переключился на арквали.

— Он жив, я обещаю тебе.

— Кто жив? — требовательно спросил турах.

— И он сказал мне кое-что тревожное: «Начинается, Герцил». Эти слова, и ничего больше.

Таша (которая тоже не говорила по-толясски) втиснулась справа от Чедфеллоу.

— Какой друг? — спросила она. — И что начинается?

Герцил высвободил руку, которую обрабатывал Чедфеллоу, и нежно коснулся ее щеки. Пазел был поражен этим жестом и любовью, так внезапно появившейся на лице воина. Очевидно, Таша тоже была поражена; она смотрела на своего старого наставника так, словно боялась заговорить.

— Боюсь, что-то ужасное, — сказал Герцил. — Игнус, держитесь поближе к ним. Пазел, ты должен разрешить ему помочь вам. Независимо от того, что произошло между нами раньше, мы должны держаться вместе или мы все умрем.

— Умрем? — рявкнул Хаддисмал, отталкивая Ташу в сторону. — Что все это значит, предатель? Что ты им говоришь?

Герцил выпрямился, глядя в выпученные глаза тураха.

— Только одно, — тихо сказал он. — Корабль в опасности, неминуемой и ужасной. Я не знаю, с какой стороны она исходит, но если ты не узнаешь об этом в ближайшее время, Хаддисмал, боюсь, будет слишком поздно.

Болуту не было ни в его каюте, ни на верхней палубе, ни за завтраком. Четверо молодых людей разбрелись по кораблю, повсюду разыскивая его, но, похоже, никто не видел Болуту с раннего вечера предыдущего дня, задолго до их заседания совета. Они попробовали лазарет, кают-компанию, гостиную. От него не осталось и следа.

Но следов «чего-то нерегулярного» мистера Фегина было предостаточно. Когда Марила просунула голову в салон первого класса (роскошь которого значительно уменьшилась со времен Симджи, как и число тех, кто ей пользовался), она обнаружила, что Тайн и Ускинс сидят на корточках в углу, грызут черствое печенье с желе и осматривают рваную дыру в углу стены. На камбузе Таша встала там, где раньше была маленькая зеленая дверь с облупившейся краской, и увидела только стену, где с крючков свисали ложки и половники для супа. Выйдя на бак, мистер Фиффенгурт услышал, как кузнец жалуется, что его помощник, Большой Скип, тоже пропал.

Открытие Нипса было самым уродливым. Он отправился в отсек с живыми животными в поисках Болуту и наткнулся на бойню. Что-то вломилось в клетку, где Лацло держал своих призовых сапфировых голубей; там не осталось ничего, кроме синих перьев и большого количества крови. Нападению подверглись и другие животные. Пара золотых лисиц из Ибитрада съежилась в глубине своей клетки. Свинья из Красной Реки обезумела, фыркая и вертясь в своем деревянном ящике, который она наполовину разнесла на куски.

В полдень Таша и Пазел отправились к Чедфеллоу и умоляли его сделать для Фелтрупа все, что в его силах. Доктор отвернулся от своего стола и серьезно посмотрел на них поверх очков для чтения.

— Я считаю себя обязанным помочь разбуженному животному, как помог бы человеку, — сказал он. — Но вы никогда не должны забывать, что разбуженное животное — не человек. Фелтруп — крошечное существо с изменчивым сердцем. Возможно, я смогу только положить конец его страданиям.

— Он — крошечное существо с огромным сердцем, — сказал Пазел, — и как вы вообще можете так говорить, если не знаете, что́ с ним не так?

— Я говорю так именно потому, что не знаю, — ответил Чедфеллоу.

Единственный турах, оставшийся снаружи гауптвахты, не позволил молодым людям войти во второй раз и впустил Чедфеллоу только под своим присмотром. Пазел и Таша стояли за дверью, прислушиваясь, но они могли слышать только стенания Магритта о его видениях и блохах.

Вздохнув, Таша прислонилась спиной к стене. Только тогда Пазел заметил, как покраснели ее глаза. Он не мог сказать, было ли это результатом усталости или слез.

Поддавшись внезапному порыву, он сказал:

— На совете ты вела себя великолепно.

Она настороженно посмотрела на него, как будто он мог насмехаться над ней.

— Я жутко напортачила, — сказала она. — Из-за меня нас чуть не убили.

— Не твоя вина.

Таша покраснела:

— Я была так уверена, что он придет, когда я позвала его. Рамачни, я имею в виду. Но я была чертовски неправа.

На гауптвахте охранник препирался с Чедфеллоу. Ты чо, спятил?

— Таша, у тебя с Рамачни есть какая-то... связь, — сказал Пазел. — И Болуту говорит, что он — последователь Рамачни. Ты почувствовала его, а не его мастера. Кто угодно мог совершить такую ошибку.

Ее глаза были неподвижны; она не верила, что он говорил серьезно.

— Ты знаешь, — сказала она, — я тебя не виню.

— За что?

— Что ты ко мне охладел. На твоем месте я бы сделала то же самое.

— Неужели? — Эта мысль заставила его почувствовать себя немного лучше.

— Я напилась перед свадебной церемонией, — сказала она. — Я оказалась в ловушке в большой каюте, пока тебя тащили на Брамиан. Я боюсь читать Полилекс, боюсь узнать слишком много. А потом, прошлой ночью, часы... Нет, я тебя ни капельки не виню.

— Что ты боишься узнать?

— Что я не… такая, какой должна быть. Не такая, какой Рамачни рассчитывал увидеть меня с самого начала. — Ее голос нервно участился. — Что бы кто ни говорил, чтобы я чувствовала себя лучше, я буду причиной нашей неудачи, причиной того, что Арунис получит Камень, научится им пользоваться и разрушит мир. И все только потому, что я сломлена внутри. То есть сумасшедшая. Я боюсь, что схожу с ума.

— Никакая ты не сумасшедшая, — твердо сказал он. — Ты просто напугана, как и все мы.

Таша покачала головой:

— Ты закрыл часы, пока не стало слишком поздно. Ты снова убрал беспорядок, который я устроила. О, Пазел, эти сны, эти звуки. То, что я продолжаю видеть. Слова, нарисованные на якорях. Двери, где нет никаких дверей. И все эти призраки... никто не видит их, кроме нас с Роузом. Ты думаешь, я подхватила это от него?

— Ты не сумасшедшая, — опять сказал он, беря ее за плечи. — Ты чертовски хорошо провела шоу там, в хранилище спиртного, даже после того, как все пошло так плохо. И капитан Магритт тоже видит призраков.

— Я вижу свет в твоей груди, Пазел.

— Что?

Слезы навернулись у нее на глаза. Она смотрела на то место под его ключицей, где под кожей лежала ракушка Клист. Но она не светилось; она никогда не светилась; не на что было смотреть, кроме плоти.

— Я сумасшедшая, — сказала она, дрожа. — Я вижу внутри тебя маленькую раковину.

— Послушай, — сказал он, одергивая воротник рубашки. — Я не знаю, почему ты ее видишь, но раковина настоящая. Ее туда поместила мурт-девушка.

— Ой, да ладно тебе.

— Ты не сумасшедшая и можешь почувствовать ее своей рукой. — Пазел глубоко вздохнул. — Прикоснись к ней. Не бойся.

Она посмотрела на него. Он кивнул и взял ее за руку своей. Она двигалась медленно, боязливо — и остановилась, ее пальцы были в дюйме от его кожи.

— Это причинит тебе боль, — сказала она, как будто это знание пришло к ней только что. — Зубы Рина, Пазел, тебе будет больно, клянусь Питфайром. Ты знаешь это и не возражаешь.

— Да, — сказал он, задыхаясь, — не возражаю.

Таша посмотрела на него с теплотой, которую, как он знал, Оггоск никогда ему не простит.

— Я возражаю, — сказала она и опустила руку.

Они стояли, глядя друг другу в глаза впервые за несколько недель. И Пазел понял, что все кончено. Фарс, плохая актерская работа, в которую он пытался заставить ее поверить ради икшель. Он бы скрыл от леди Оггоск все, что мог, но больше не было смысла лгать Таше. Не тогда, когда она могла видеть его насквозь.

— Хорошо, — прошептал он. — Ты должна выслушать меня, очень внимательно. Выслушаешь?

Прежде чем Таша успела ответить, с гауптвахты донесся шум. Это был звериный визг, от которого кровь стыла в жилах, перекрывавший крики мужчин. Герцил призывал кого-то быть осторожным; Магритт хотел кого-то убить; охранник ругался; Чедфеллоу кричал: «Я заставлю его, отойдите!»

«Он убивает Фелтрупа!» — закричал Пазел. Он попробовал открыть дверь, но охранник ее запер. «Убей ее! — кричал Магритт. — Проткни ее копьем!» — Таша попыталась увести Пазела, но он проигнорировал ее, колотя в дверь и крича: «Игнус! Прекрати это! Оставь его в покое!»

Крики Фелтрупа прекратились так же внезапно, как и начались.

Наконец дверь открылась, и там стоял разъяренный охранник – и Чедфеллоу, вытирающий кровь с рук.

— Ты, грязный ублюдок! — закричал Пазел, прыгая на него. Однако на этот раз Таша крепко обхватила его за грудь. Чедфеллоу печально посмотрел на него. Затем Пазел увидел иглу для подкожных инъекций, зажатую в его руке.

— Фелтруп умирал от жажды, — сказал он, когда Пазел расслабился в объятиях Таши. — Он зашел так далеко, что чистая вода ему уже не помогала. Я ввел ему соляной раствор — слегка соленую воду, в точности такую же, как в его теле.

— Он укусил тебя, — сказала Таша.

— Вы все чокнутые, клянусь Рином! — сказал охранник. — И этот доктор — лжец! Он не хотел давать толяссцу никаких таблеток! А толяссец вообще самый безумный из всех. Говорит, что эта пускающая слюни крыса — его любимец. Домашнее животное! Убирайтесь отсюда, вы, все! Капитан услышит об этом, очень скоро!

Чедфеллоу осматривал свои укусы.

— Я не смог... убедить его уйти, — сказал он.

— Теперь ты спустишься вниз с тем, что было у этой крысы, — простонал турах.

— Очень может быть, — сказал Чедфеллоу.

— Игнус, — сказал Пазел. — Мне очень жаль.

Чедфеллоу сухо улыбнулся:

— Давненько никто не называл меня ублюдком.

— Ты и есть ублюдок, — сказал турах. — А теперь убирайтесь с моего поста, все.

«Чатранд», несмотря ни на что, довольно быстро двигался на юг. Утренние облака исчезли и не было никаких явных явлений, которые помогли бы им обнаружить Вихрь. Зато были другие признаки. Волны, однородные в течение многих дней, потеряли свою форму и стали чересчур крутыми с восточной стороны. И восточный ветер, когда он налетал, был поразительно холодным, словно дул над огромным пространством ледяной воды, поднявшейся из глубин.

В полдень один такой холодный порыв проник в иллюминатор штурманской рубки. Элкстем его почувствовал, сломал пополам свой чертежный карандаш и выбежал на квартердек.

— Отпустите руль! — сказал он. — Просто отпустите его, ребята.

Сбитые с толку матросы переглянулись и повиновались. Руль завертелся, как гигантская рыболовная катушка, нос «Чатранда» быстро повернулся в наветренную сторону, и Элкстем в смятении покачал головой.

— Ловите его, ловите его, джентльмены! — закричал он, затем щелкнул пальцами, подзывая мичмана. На вызов прибежал тонкогубый соррофрани, и Элкстем продиктовал: — Памятка капитану: примите мои поздравления и имейте в виду, что дрейф носа с подветренной стороны составляет примерно десять градусов. Поэтому я могу с уверенностью предположить, что мы находимся во внешней спирали Вихря, и что без вмешательства он нас затянет. Ваш слуга и т. д. Вложи послание в руки Роуза, парень, где бы он ни был.

Примерно в это же время Пазел, Таша, Нипс и Марила впервые за несколько дней оказались вместе в большой каюте. На место разломанного обеденного стола привинтили туалетный столик Сирарис.

Он был маленьким, но в последнее время их еда была такой же. Таша открыла один из немногих оставшихся у них деликатесов: банку крошечных осьминогов, маринованных в рассоле. Ее отец всегда держал дома в кладовой несколько банок с эластичными розовыми существами, и Нама видела, что дюжина была отложена до того, как они отплыли из Этерхорда. Таша выросла, ненавидя их. Но после нескольких месяцев камбузной пищи она с удовольствием ела осьминогов, как и остальные трое: протыкала их ножами, отрезала клювы, пережевывала целиком. У них был вкус дома, и они ушли ровно за пять минут.

Четверо друзей сидели, уставившись на пустую банку. Со вчерашнего дня они поменялись ролями, подумал Пазел. Он положил свою босую ногу на ногу Таши, наслаждаясь ее пыльным теплом, доверием. Где-то глубоко внутри него голос все еще протестовал: убери ногу, убери ее. Был ли это страх перед тем, что Оггоск сделает с икшель, или ревность Клист? Что бы это ни было, он чувствовал себя бессильным повиноваться. Он просто не мог больше быть жестоким к Таше. А потом, подумал он, когда ее сухие, мозолистые пальцы беспокойно заскользили по его собственным, вот это.

Нипс и Марила, с другой стороны, почти не разговаривали. Марила не простила Нипса за то, что он подтолкнул ее привести в совет «этого крикливого пьяницу-работорговца». Нипс возразил, что Драффл на самом деле не был работорговцем, что он торговал только подневольными слугами, но его дотошность разозлила ее еще больше.

— Объясни мне, в чем разница между рабом и тем, кто все глубже увязает в долгах каждый раз, когда хозяин дает ему тряпку для одежды или какой-нибудь маленький кусочек мусора для еды.

Гнев Марилы надо было видеть: ледяной, тихий, твердый, как гвозди. За последние два часа она трижды загоняла Нипса в угол. Идеальная пара, подумал Пазел.

— В любом случае, — сказал Нипс, — я не думаю, что Драффл специализировался на покупке и продаже людей. Это Арунис наложил на него заклинание и отправил к фликкерманам.

— Что является еще одной причиной держаться от него подальше, — сказала Марила. — Насколько нам известно, он все еще во власти Аруниса.

Пазел покачал головой:

— Рамачни его освободил. Мы это знаем.

— Но что, если какая-то его часть ослабла? — спросила Марила. — Что тебе сказал Джервик? «Он ковыряется-ковыряется-ковыряется во мне». Что, если Арунис проделал дыру в сознании Драффла и теперь может его прочитать?

— Она права, Пазел, — тихо сказала Таша. — Арунис сумел прочитать твои мысли и контролировать тебя. Или, по крайней мере, вложить свои мысли в твою голову и заставить тебя оцепенеть.

— Но это ему дорого обошлось, — сказал Нипс. — Держу пари, он положил много яиц в эту корзину, пытаясь избавиться от Пазела и двух его Мастер-Слов. И на самом деле он не мог читать мысли Пазела — пока Пазел не прикоснулся к нему. Драффл не совершит такой ошибки.

— Драффл совершит любую ошибку, — сказала Марила. — Он идиот. Жабы и лед.

— Стойте! — взмолился Пазел, поднимая руки. — Это сделано, мы не можем этого отменить и не можем больше тратить время на то, чтобы желать этого. Подумайте о том, что сказал Герцил, ради Рина. Мы будем держаться вместе или умрем.

Нипс и Марила уставились друг на друга через стол. Таша одарила Пазела заговорщицкой улыбкой.

— Я все еще хочу кое-что знать, — внезапно сказала Марила. — Почему Арунис не мертв? Чедфеллоу говорит, что его повесили, он девять дней висел на Личероге, потом его разрубили на куски, которые бросили в море. Он должен быть трижды мертв. Так что же произошло? Что он вообще здесь делает?

Даже Пазел поймал себя на том, что смотрит в сторону Таши.

— Я знаю, чего вы хотите, — сразу сказала она. — Но я же сказала вам, что не могу прикоснуться к Полилексу. Мне жаль. Фелтруп помогал мне некоторое время: он переворачивал страницы и читал вслух. И это я могла терпеть — с некоторым трудом. После его исчезновения я пытаюсь читать Полилекс самостоятельно, но это слишком ужасно. Я читаю слишком быстро, я узнаю... слишком много.

— Что, например? — спросил Нипс. — Не могла бы ты рассказать нам кое-что, просто чтобы мы поняли?

Таша поставила локти на стол, глядя на свою тарелку с отрезанными клювами осьминогов. Она вздохнула:

— На Ооле, в Этерхорде, стояла на якоре баржа. Шпион, который руководил Секретным Кулаком до Сандора Отта, поместил ее туда, чтобы запугать нунеккам. Вместо поручней у нее была восьмифутовая деревянная стена, а по всей палубе были разбросаны кандалы. Если нунеккам не сотрудничали с его шпионами — не рассказывали им все о своих клиентах, не передавали их деловые документы, — он забирал их семьи, посыпал их солью и приковывал на несколько дней. У них нежная кожа, у этих нунеккам, они покрывались волдырями на солнце, прилетали птицы и...

— Хорошо, хорошо! — поспешно сказал Нипс. — Извини, что спросил.

Таша содрогнулась:

— Если честно, дело даже не в этих историях. Дело в том, что я чувствую будто вспоминаю их. Словно когда-то давно я все это знала, и несколько строк возвращают все это обратно. Все равно, что войти в свой дом после того, как он был запечатан в течение многих лет, сдернуть тряпки для пыли и обнаружить, что вся мебель залита кровью.

— Тогда просто держись подальше от Полилекса, — сказал Пазел. — Фелтруп считал, что именно это тебе и следует сделать.

— Рамачни сказал, что она должна его читать, — возразила Марила.

— Может быть, Рамачни ошибался.

Марила бросила на Пазела скептический взгляд, как будто очень хорошо знала, что стоит за его аргументами. Нипс рисовал узоры в рассоле на своей тарелке.

Внезапно Таша вскочила на ноги. Не говоря ни слова, она схватила Пазела за руку, заставив его тоже подняться, и повела в свою каюту. Она обошла кровать, яростно дернула засов на иллюминаторе и распахнула стекло.

Внезапный порыв ветра захлопнул дверь ее каюты. Пазел обошел кровать, изучая ее, более обеспокоенный, чем ему хотелось бы признать. Таша наклонилась к иллюминатору, глотая холодный бриз, и вечернее солнце осветило ее лицо. Под глазами у нее были темные круги, а золотистый хвост ее волос потерял большую часть своего блеска. Блане́, подумал он: разве не с этого все началось? Оправится ли она когда-нибудь полностью от этого вкуса смерти?

Он положил руки ей на плечи, которые нетерпеливо приподнялись под его ладонями. Таша вздохнула и уронила голову вперед. Пазел сжал ее плечи, затем нервно рассмеялся.