LitPamiatniki

Роберт Редик

КРЫСЫ И ПРАВЯЩЕЕ МОРЕ

Путешествие Чатранда - 2

Перевод Александра Вироховского

ЛЕГЕНДА К КАРТЕ

ARGUAL — АРКВАЛ

Baagamidri(Guardian Red) — Баагамидри(Красный Страж)

BABQRI — БАБКРИ

Baerids — Бэриды

Ballytween — Баллитвин

To Besq — В Беск

R. Bhosfal — Река Бхосфал

Bramian — Брамиан

Cape Cуristel — Мыс Циристел

Cape Ultu — Мыс Улту

Chereste — Чересте

Crab Fens — Крабовые Болота

Crownless Lands — Бескоронные Государства

Dremland — Дремланд

Ellisoq Bay — Залив Эллисок

ETHERHORDE — ЭТЕРХОРД

Fitnam — Фитнам

Fuln — Фулн

Gulf of Thyl — Залив Тил

Gurishal — Гуришал

The Haunted Coast — Призрачное Побережье

Ibithraed — Ибитрад

L. Ikren — Озеро Икрен

Ipulia — Ипулия

R. Ipurua — Река Ипуруа

Jitril — Джитрил

The Jomm — Джомм

Kepperics — Кеппери

Kushal — Кушал

Lancontri — Ланконтри

Lichrog — Личерог

Mereldin — Мерелдин

Mung Mzen — Манг-Мзен

THE MZITRIN — МЗИТРИН

Nal-Burin (Ruin) — Нал-Бурин (разрушенный)

NELU GILA (The Green Sea) — НЕЛУ ГИЛА (Зеленое море)

NELU PEREN (The Quiet Sea) — НЕЛУ ПЕРЕН (Спокойное море)

NELU REKERE (The Narrow Sea) — НЕЛУ РЕКЕРЕ (Узкое море)

NELLUROG (The Ruling Sea — Uncharted) — НЕЛЛУРОГ (Правящее море — не картографировано)

Noonfirth — Нунфирт

NorthWest ALIFROS 941 Western Solar Year — Северо-западный АЛИФРОС 941 Западный Солнечный Год

Nurth — Нурт

R. Ool — Река Оол

Oolmarch — Оолмарш

Opalt — Опалт

Ormael — Ормаэл

Pellurids — Пеллуриды

Pulduraj — Пулдураджи

Pyl — Пил

Quezans — Кесанс

Rappopolni — Раппополни

Rhizans — Ризанс

Rukmast — Рукмаст

Serpent's Head — Голова Змеи

Simja — Симджа

Simjalla — Симджалла

Slervan Steppe — Степи Слеврана

Sollochstal — Соллочстал

Sorhn — Сорн

Sorrophran — Соррофран

Sunkh — Сунх

Talturi — Талтури

Tatalay — Таталай

Tholjassa — Толясса

Tressek Tarn — Трессек Тарн

Tsordons — Тсордонские горы

Ulluprid Isles — Уллупридские Острова

Ulsprit — Ульсприт

N. Urlanx — Северный Урланкс

S. Urlanx — Южный Урланкс

Ursyl — Урсил

Uturphe — Утурфе́

Virabalm — Вирабалм

Westfirth — Вестфирт

para Kiran, de corazon nomada¹

ПРИМЕЧАНИЕ РЕДАКТОРА

Последнее катастрофическое путешествие ИТС «Чатранд» породило множество мифов. Для меня большая честь представить миру более правдивый отчет об этом путешествии.

В книге I этих воспоминаний, «Заговор красного волка», я ограничил свои личные комментарии немногими сносками. Сложность данного, второго, тома, однако, убедила меня стать на замечания щедрей: страниц на двести, если быть точным.

С прискорбием обязан сообщить, что ценность моих комментариев ускользнула от команды молодых ученых, от чьей доброй воли (и услуг прачечной) я самым трагическим образом завишу. Их наглость, откровенно говоря, поражает. Некоторые зашли так далеко, что предположили, будто мои замечания не столько проливают свет на историю, сколько подвергают сомнению ее существование.

Конечно, я боролся с этим саботажем, с этой так называемой «петицией о удобочитаемости». Но выскочки держались стойко. И я уберег от их безжалостных ножниц лишь несколько абсолютно важных примечаний. Остальные были выкинуты. Ужасный поступок, в котором, я надеюсь, меня никогда не обвинят.

И когда это было закончено, Создательница и Творец, Великая мать и Великий отец сказали им: «Говорите, кричите, щебечите, зовите, говорите друг с другом, каждый согласно своему виду, согласно своему роду, каждый согласно своему способу!». Так было сказано оленям, птицам, пуме, ягуарам и змеям... Но они не могли заставить их говорить подобно людям; они лишь свистели, и пищали, и кудахтали; они не были способны произносить слова, и каждый пищал на свой лад.

Пополь Вух.²

Голос страсти лучше, чем голос рассудка.

Бесстрастный не может изменить историю.

Чеслав Милош³

Пролог: ДОГОВОР-ДЕНЬ

Кубок молока с примесью крови. Пазел посмотрел вниз, в дымящийся кубок, и почувствовал себя в ловушке, актером в роли, которую он никогда не хотел, в пьесе, полной насилия и ярости. Они ждали, когда он выпьет: жрецы, принцы, триста гостей в освещенном свечами святилище. Ждали лучшие друзья и несколько человек, желавших ему смерти, и еще один человек, который желал смерти всем и мог запросто исполнить свое желание. Гости молча глядели на него. Жрец в красном одеянии жестом приказал: Пей. Сама Таша оглянулась с того места, где стояла на коленях на возвышении, рядом с мужчиной, который думал, что через мгновение женится.

Таша сияла. Шестнадцать; золотистые волосы, щедро украшенные орхидеями и кружевами; серое прозрачное платье, текучее, словно ртуть; серебряное ожерелье, невинно висящее на шее. Губы, которые он целовал прошлой ночью, были выкрашены в темно-вишневый цвет. Пудра скрыла рубцы на ее шее.

Он все еще мог остановить это. Он мог бы грохнуть эту чашку о пол. Он знал слова Ложь! и Предательство! на двадцати языках; он мог бы рассказать им всем, как их обманули. Но он не мог просто пожелать, чтобы ожерелье исчезло. Таша все еще оглядывалась через плечо, и, хотя половина крови в молоке принадлежала ей, Пазел знал, что она ему говорит. Это должно произойти, ты знаешь, что произойдет. Все остальные двери заперты.

Он поднял чашку. Горячее молоко обожгло язык. Он стиснул зубы, проглотил и передал чашку дальше.

Жрецы возобновили пение:

— Мы пьем за Великий Мир. Мы пьем и становимся одной семьей. Мы пьем, и наши судьбы смешиваются, чтобы никогда больше не развязаться...

Рука Пазела скользнула в карман. Там лежала свернутая лента из голубого шелка со словами, вышитыми тонкой золотой нитью: «В МИР НЕВЕДОМЫЙ ОТПРАВЛЯЕШЬСЯ ТЫ, И ЛЮБОВЬ ОДНА СОХРАНИТ ТЯ». Благословение-Лента, подарок от старух, которые управляли школой Таши в Этерхорде. Он будет должен привязать ленту к ее запястью.

Пазел представил себе старую женщину — сгорбленную, морщинистую, почти слепую — вышивающую эти витиеватые буквы при свете лампы. Одна из тысяч тех, кто работал ради этого дня, Договор-Дня, дня, когда закончится четырехвековая война. За пределами святилища — толпа; за толпой — остров; за островом — мир, ожидающий, затаивший дыхание. Он посмотрел на лица вокруг себя: великие лорды и леди Алифроса, правители земель, городов и королевств, освещенные светом свечей. Как выразился Герцил? Одержимые мечтой. Мечтой о мире, мечтой о мирной жизни, в которой им не нужно проливать свою кровь. Это хорошая мечта, но она их убьет. Они гнались за ней и, как лунатики, бежали к обрыву.

В задней части святилища стоял человек, который сделал все, чтобы это произошло. Упитанный торговец с мягким мальчишеским лицом. Невинное лицо, почти забавное. Пока он не смотрел на тебя с определенным намерением и не показывал чародея внутри: древнего, злобного и безумного.

Его звали Арунис. Пазел чувствовал, что Арунис наблюдает за ним, даже сейчас. Но когда он поднял глаза, то обнаружил, что вместо этого смотрит на отца Таши. Адмирал сидел, мрачный и одеревенелый, старый солдат, который знал, что значит долг, но глаза, устремленные на Пазела, умоляли. Я доверял тебе, до этого мгновения. Как ты спасешь моего ребенка?

Пазел не мог встретиться с ним взглядом. Вам никогда не понять, адмирал. А если бы вы поняли, то попытались бы остановить нас, и никто бы не спасся. Короли, крестьяне, враги, друзья: Арунис вел их всех к этому утесу. И они упадут с края — со своими мечтами и своими детьми, своими улыбками, песнями и воспоминаниями, своими историями и своими богами. В скором времени, самое большее через год или два, если только он не позволит Таше умереть.

Так что Пазел стоял неподвижно, беззвучно крича, а кубок переходил из рук в руки. Наконец он вернулся к жрецу в красном одеянии, стоящему перед Ташей и ее женихом. Жрец откашлялся и улыбнулся.

— Итак, возлюбленный принц, — сказал он, — что вы заявляете?

Принц нежно взял Ташу за руку. Но прежде чем он успел заговорить, она грубо отстранила его. Послышались вздохи. Принц, потрясенный, поднял глаза.

— Ваше высочество, простите меня, — пробормотала Таша, запинаясь. — Я не могу выйти за вас замуж. Этот брак — пре...

У последнего слова не было никаких шансов. Серебряное ожерелье под ее платьем шевельнулось, как змея, и Таша поднялась, слегка задыхаясь, вцепившись в него, не в силах даже закричать. Дикие глаза, лицо цвета синяка. Пазел выкрикнул ее имя и прыгнул, чтобы подхватить ее, когда она падала. Голоса взорвались вокруг него, голоса ее отца, жрецов и еще трех сотен. Колдовство, сними это с нее, отрежь это, девочка умрет. Герцил был рядом с ним, Арунис пробивался вперед; старший жрец размахивал ножом и кричал: Предательство, предательство, если она умрет, мир умрет вместе с ней.

Таша брыкалась, размахивала руками и выгибала спину в агонии. Но Пазел знал, что смерть была ответом; смерть была единственной дверью, оставшейся незапертой, и поэтому он держал Ташу крепче, чем когда-либо в жизни, пока тысячи людей, собравшихся у святилища, передавали слух и возносили вопль к небесам. Он держал ее, принимал ее удары и говорил ей кое-что из того, на что раньше никогда не осмеливался; и еще он ждал, когда ее борьба прекратится.

Глава 1. РАССВЕТ

7 тиала 941

86-й день из Этерхорда

(Договор-День, на шесть часов раньше)

— Неда, открой глаза.

Отец пришел к ней один. Он держал свою чашку со свечой и улыбался спящей на гранитной плите в одной шерстяной сорочке девушке, которая подчинилась ему и мягко улыбнулась, но не проснулась и не пошевелилась. Ее глаза, когда они открылись, были голубыми; он не видел ничего подобного ни на одном другом живом лице. Прядь водорослей в волосах. Полосы от высохшей соленой воды на шее и лбу. Как и другие его дети, она провела ночь в море.

Ей было двадцать два, Отец был в шесть раз старше ее, совершенно прямой и не тронутый возрастом, его годы выдавали только белизна бороды и голос — глубокий, спокойный, добрый и безумный. Девушка знала, что он сумасшедший, и знала также, что день, когда она откроет это знание взглядом, вздохом или вопросом, будет днем ее смерти.

Она знала много тайн. Пока Отец не разбудит ее, она будет спать, как и другие претенденты, но в ней было непослушное пламя, которое горело, продолжало думать, не подчиняясь его приказам. Она желала, чтобы оно погасло. Она пыталась заглушить его медитацией, внутренним изгнанием бесов, молитвами: оно продолжало танцевать, полное ересей и веселья. И поскольку Отец мог заглядывать в ее разум, как через заиндевевшее окно, то было лишь вопросом времени, когда он его увидит. Возможно, он видит это пламя сейчас, в эту самую минуту. Возможно, он размышляет о ее судьбе.

Она любила его. Она никогда так не любила другого. Это была не земная и не простая любовь, но он мог прочесть ее очертания в улыбке своей спящей дочери, как и на лицах других своих детей, которых он обучал за это столетие.

— Ты видишь сон, так?

— Да, — ответила она.

— И все же твой сон неустойчивый. Ты ближе к пробуждению, чем я просил тебя быть.

Это был не вопрос. Девушка лежала и смотрела на него, спала и не спала. Старая Вера, которую она принимала за свою собственную, гласит, что жизнь — это не борьба со смертью, а скорее стремление к подлинной смерти, начертанной в момент рождения. Если он пришел, чтобы убить ее, это означало завершение, конец ее работы.

— Ты не должна просыпаться, моя любимая. Повернись лицом ко сну. И когда он снова окружит тебя, опиши его.

Глаза девушки закатились, веки наполовину опустились, и, наблюдая за ней, Отец задрожал, как всегда, от необъятности творения. Она больше не видела ничего из святилища вокруг себя — ни света зари на сбившихся в кучу спящих, ни западной арки, открытой морю, ни кварцевого ножа на его поясе, ни чистого белого молока в его чашке, — только то, что перенесла. Снаружи рыбаки пробирались по тропинке через лесную траву к берегу, приветствуя друг друга веселыми песенками Симджи, этого острова, на который не претендовала ни одна империя. Скрытые шерстяной сорочкой конечности девушки начали подергиваться. На территории сна было неспокойно.

— Я в холмах, — сказала она.

— Твои холмы. Твое Высокогорье Чересте.

— Да, Отец. Я совсем рядом со своим домом — моим старым домом, до того, как я стала твоей дочерью и была еще простой Недой из Ормаэла. Мой город горит. Он горит, и дым стелется в море.

— Ты одна?

— Пока нет. Через мгновение Сутиния, моя биологическая мать, поцелует меня и убежит. Тогда ворота разлетятся вдребезги, и придут люди.

— Люди Арквала.

— Да, Отец. Солдаты Короля-Каннибала. Сейчас они за воротами в конце двора. Моя мать плачет. Моя мать убегает.

— Она говорит тебе последнее слово?

Спящая девушка заметно напряглась. Одна рука сжалась в кулак:

— Выживи, сказала она. Не как. Не для кого.

— Неда, Феникс-Пламя, ты присутствуешь при изнасиловании Ормаэла, но ты здесь, в безопасности, рядом со мной, среди своих братьев и сестер, в нашем святом месте. Дыши, все в порядке. А теперь расскажи мне, что происходит дальше.

— Ворота сорваны с петель. Люди с копьями и топорами окружают мой дом. Они в саду, воруют фрукты с моего апельсинового дерева. Но апельсины не оранжевые, они зеленые, все еще зеленые. Они еще недостаточно созрели, чтобы их можно было есть!

— Спокойнее, дитя.

— Мужчины злятся. Они ломают нижние ветки.

— Почему они тебя не видят?

— Я под землей. В траве спрятан люк, из которого можно видеть дом.

— Люк? Куда он ведет?

— В туннель. Мой биологический отец выкопал его вместе со своими друзьями-контрабандистами. Я не знаю, куда он идет дальше. Может быть, под фруктовыми садами, обратно в холмы. Я думала, что он может быть здесь, мой биологический отец, хотя он давным-давно покинул нас. Но здесь никого нет. Я в туннеле одна.

— И эти мужчины грабят ваш дом.

— Все дома, Отец. Но наш они выбрали первым... Айя!

Крик девушки был лишь едва больше, чем всхлип, но ее лицо исказилось страданием.

— Скажи мне, Неда.

— Мой брат там, на улице. Он так молод. Он смотрит на людей в саду.

— Почему ты не зовешь его?

— Я зову. Я кричу — Пазел, Пазел, — но он не слышит, а если я повышу голос, они обернутся и увидят его. А теперь он бежит к стене сада.

Отец позволил ей продолжить, задумчиво потягивая молоко. Неда рассказала, как ее брат подтянулся по виноградной лозе, прокрался в окно своей спальни и через несколько мгновений появился со шкиперским ножом и статуэткой кита. Как он убежал в сливовые сады. Как толпа солдат приблизилась к ее укрытию и заговорила о ее матери и самой девочке в таких выражениях, что Отец поставил чашку, дрожа от ярости. Как будто они на самом деле были каннибалами. Как будто души — это ничто, а тела — просто куски мяса. И это люди, которые могли бы цивилизовать мир.

Свет восхода становился все ярче. Отец задул свечу и подозвал одетого в ризу мальчика поближе, чтобы ее лицо оставалось в тени; мальчик вздрогнул, когда ее голубые глаза остановились на нем. Но Неда была не здесь — она ушла в Ормаэл, одержимая сном, о котором рассказывала. Рев солдат при обнаружении шкафчика с вином. Ее девичья одежда, со смехом выброшенная из окна, носки на апельсиновом дереве, блузки, вытащенные из тяжелых сундуков. Разбитые бутылки, выбитые окна; фальшивое блеяние соседской гармошки. Закат, бесконечные темные часы в пещере, иней на люке утром.

Потом она заплакала гораздо громче, чем раньше, и он не смог ее утешить, потому что она смотрела, как солдаты тащат Пазела вниз по склону холма, швыряют его плашмя и избивают кулаками и веткой дерева.

— Они его ненавидят. Они хотят убить его. Отец. Отец. Они кричат ему в лицо.

— Кричат что?

— Одни и те же слова, снова и снова. Тогда я не понимала их язык. Пазел понимал, но молчал.

— И ты помнишь эти слова, верно?

Она вся задрожала и заговорила не совсем своим голосом:

— Мадху идиджи? Мадху идиджи?

Отец закрыл глаза, не решаясь заговорить. Даже его собственного слабого арквали было достаточно. Он мог слышать, как весь этот яростный рев обрушился на страдающего от боли ребенка: Где женщины? И мальчик знал их язык.

Когда он открыл глаза, она смотрела прямо на него. Он постарался быть суровым:

— Слезы, Неда? Ты же знаешь, что это не наш путь. И никакая ярость, горе или стыд не могут сломить дитя Старой Веры. И ни один арквали не сравнится с тобой. Перестань плакать. Ты — сфванцкор, самая любимая.

— Тогда я не была, — сказала она.

Достаточно верно. Не сфванцкором или кем-либо подобным. В то время девушке было семнадцать лет. Схвачена в ту же ночь, когда воры, прячущиеся в глубине туннеля, выгнали ее оттуда, угрожая ножом, прямо в руки арквали. Неспособную говорить с ними, умолять. С ней жестоко обращались — он не просил ее вспоминать об этом, — пока не вмешался странный доктор Чедфеллоу, освободив ее во время громкой ссоры с генералом, ссоры, которая чуть не кончилась побоями.

Доктор был фаворитом императора арквали, который назначил его Специальным Посланником в город перед вторжением. Похоже, он был другом Неды и ее семьи, потому что он отвел истекающую кровью девушку к своему коллеге из Мзитрина, которого должны были изгнать вместе с его домочадцами в тот же день.

— Спаси ее, Ахелег, — взмолился он. — Возьми ее с собой как дочь, открой для нее сердце.

Но этот Ахелег оказался настоящим зверем. Он не смог предсказать вторжение и поэтому возвращался в Мзитрин с некоторым позором. Он не видел причин помогать своему сопернику. И он, и Чедфеллоу хотели жениться на Сутинии, матери Неды, и, хотя она отказала обоим и исчезла неизвестно куда, Ахелег все еще считал себя особенно отвергнутым. Теперь судьба подарила ему ребенка Сутинии. Не такая красавица, какой была ее мать, и оставленная врагом нечистой, но все же награда для сутулого бывшего дипломата, чьи грядущие достижения будут скудны. Он отвез ее в Бабкри — но как конкубину, а не как дочь. Отец заметил ее только потому, что Ахелег оказался достаточно глуп и привел ее ко двору, когда пришел к королю со своей ложью и лестью.

Голубые глаза. Он слышал о таких вещах на Востоке. Когда девочка увидела, что он наблюдает, и подняла эти глаза, Отец понял, что она будет сфванцкором. Иностранным сфванцкором! Это был знак катастрофы, конца старого света. Но за сто лет выбора ему никогда не требовалось больше одного взгляда.

Вот такая странная судьба. Арквали спас ее от арквали, и мзитрини спас ее от мзитрини. Дважды ее брали как добычу, в третий раз — как воина богов.

Но на самом деле все еще не сфванцкор. Ни один из его детей (он ходил среди них, произнося утреннюю молитву, прерывая их сонный транс кончиками пальцев) не мог претендовать на титул, пока он не отдаст их. Так было всегда, и так будет всегда: только когда они преклоняли колени перед одним из Пяти Королей и клялись в верности, они становились сфванцкорами, воинами-жрецами Мзитрина. До этого дня они были его учениками, его детьми. После этого дня он даже не произносил их имен.

Не сфванцкор, подумала девушка, ее сон рассеялся, а слезы совсем исчезли. Даже не обычная претендентка, потому что родилась за границей. Это имело значение. Даже Отец не мог утверждать иначе, хотя и запрещал другим упоминать об этом. В течение двух тысяч лет старейшины превращали молодежь в сфванцкоров, чтобы они служили королям мзитрини, руководили армиями и наводили ужас на врагов. Сила обитала в них, сила из Фортов Вечности, из осколков Черного Ларца и хранилища ветра. Это было больше, чем честь: это была судьба всей жизни — священный договор. И призывались только молодые люди, уроженцы Мзитрина. Таков был порядок вещей, пока Отец не привел Неду в свою Цитадель.

Неда Паткендл. Ряд старых Мастеров произнес ее имя в Зале Приветствий в тот первый день, как будто сами слоги вызывали у них неудовольствие.

Неда Играэл, сказал Отец. Я дал ей другое имя. Понаблюдайте за ней; со временем вы все поймете.

Играэл, Феникс-Пламя. Величие его жеста не помогло. Остальные шесть претендентов (четыре юноши, две идеальные девушки) были поражены. Коричневокожая беженка из Ормаэла, одного из вассальных государств врага? Неужели их выбрали, чтобы они сгорели от стыда? Неужели они такие плохие кандидаты, что не должны применяться вечные обычаи?

Никто не задавал вопросов Отцу — тому, кто высосал черного демона из раны на шее короля Ахбсана и выплюнул это существо в угольную печь, где оно выло и гремело в течение месяца, — но такой выбор испытывал веру на прочность. На празднике Зимней Погибели, когда новые претенденты маршировали по Бабкри, раздалось открытое шипение. На ее подушке оставили тушку голубя, обгоревшую до черноты и слова Пепел с полу никогда не поднимется. Был день, когда она узнала об Исключении Воинов: древнее правило, по которому другие претенденты, если они единодушно заявляли, что один из их братьев «стремился сделать их всех врагами», могли изгнать этого члена.

Неда ничего подобного не делала; она была послушна их прихотям, терпима к их злобе; и все же пятеро из шести проголосовали за ее отстранение. Когда попытка провалилась, Неда тихо пошла к той, кто встал на ее сторону, высокой гордой девушке по имени Суридин. Неда опустилась перед ней на колени и прошептала слова благодарности, но девушка с горьким смехом пнула ее ногой.

— Это было не для тебя, — сказала она. — Я хочу служить на флоте, как мой биологический отец, а они приводят на церемонию присяги ведьм, которые чуют ложь. Что я скажу, когда они спросят, давала ли я когда-нибудь ложные показания?

Биологический отец Суридин был адмиралом Белого Флота.

— Я понимаю, сестра, — сказала Неда.

— Ты ничего не понимаешь. Я бы хотела, чтобы ты затеяла драку с одним из нас. Тебе здесь не место, и я бы не задумываясь проголосовала против тебя, если бы могла.

Все это было ужасно и долго. Но пять лет спустя закончилось, и закончилось именно так, как сказал Отец: Неда была обучена, смертоносна и сильна в Вере, и ее шесть братьев обнимали ее (некоторые любящие, другие просто послушные), а простые люди Мзитрина уже не совсем понимали, почему возражали.

Неда, однако, не испытывала сомнений. Они были правы, ее враги. Они видели то, чего не видел Отец: она потерпит неудачу, опозорив свой титул, если он когда-нибудь будет ей дарован. Она выпустила стрелу над рекой Босфал и попала в движущуюся цель. Она прошла по веревке, натянутой над Ущельем Дьявола, и поднялась на триста ступеней Цитадели, неся воду, равную собственному весу. Но сфванцкор должен быть совершенным во всем, и в одном вопросе она была серьезно несовершенна. Она не умела забывать.

Для претендента не было ничего хуже. Помимо боевой и религиозной подготовки, бо́льшая часть становления воина-жреца происходила в трансе. Только с теми, кто был в трансе, Отец мог разделить святые тайны; только эти души он мог очистить от страха. Неда легко погрузилась в первые слои транса — засыпала и просыпалась по его команде, беспрекословно подчиняясь, сосредоточив свой разум на любой мысли, которую он называл. Но всегда не только на том, что он называл. Самый глубокий и священный вид транса достигается, когда все остальные отвлекающие факторы исчезают: другими словами, когда человек забывает. Убери пыль Настоящего и Прошлого, гласила пословица, и вечное станет твоим.

Этого Неда никогда не смогла бы сделать. Год за годом она пыталась, растянувшись на граните, слушая его голос. В то время как другие сбрасывали воспоминания, как старую одежду, она лежала неподвижно и притворялась. Забудь о вчерашнем и сегодняшнем дне. Забудь о вздохе перед этим вздохом. Она помнила. И когда Отец говорил им забыть некоторые лекции, когда некоторые книги внезапно пропадали из библиотеки, когда некоторые Мастера читали лекции один день, а на следующий исчезали навсегда, Неда тоже их помнила. Каждое слово, каждое лицо. Их и другие слабости Отца; помнить их — позор для претендента.

Но ложь губила ее без возможности искупления. Она была искусной лгуньей — даже безупречной, — потому что всегда без усилий помнила, что именно должна не знать. Но как долго она сможет скрывать отвращение к себе?

Оставшись одна на молитве, она билась головой об пол. В постели она проклинала себя, используя бой-проклятия сфванцкоров, море-проклятия своего отца-ормали и шипящие горные ведьма-проклятия своей матери, чье увлечение заклинаниями чуть не убило Неду и ее брата перед вторжением.

Лучше бы убило. Ибо ее брата, Пазела, унесли в бессознательном состоянии, чтобы похоронить вместе с тысячью погибших в тот день или вылечить и обратить в рабство. И Неда, избавленная Отцом от такой участи, не смогла не предать его.

— Встаньте, мои семь.

Быстрые, как кошки, они повиновались. Все одеты, никто не вооружен: жители Симджы предоставляли посетителям много привилегий, но оружия среди них не было. Отец молча провел их через восточную арку и вдоль мраморной стены к подножию узкой лестницы без перил. На его вершине возвышалась Декларация: высокий пьедестал, увенчанный четырьмя колоннами и нефритово-зеленым куполом, на внутренней стороне которого текучим серебряным шрифтом был начертан Завет Истины. Отец поднялся, а они остались внизу и стали ждать, когда их позовут.

Солнце еще не взошло: его свет касался только вершин далеких гор Симджы, оставляя землю внизу во тьме. Вокруг святилища расположилось на ночь стадо коз, и они все еще медлили, едва шевелясь; в Симджалла-Сити за полями не светилось ни одно окно. Неда прислушивалась к приглушенному реву волн, все еще ощущая их притяжение. Я всю ночь была в море. Я прошла отсюда до прибоя в трансе. Существа роились вокруг меня, рыбы-удильщики и скаты. Ведьма пела заклинания над водой. Мурт-девочка плакала по мальчику, которого любит. Я не должна была помнить.

Она попыталась очистить свой разум для молитвы. Но на последней ступеньке под Декларацией Отец резко повернулся к ним лицом. Его ученики подскочили: утренние обряды не были случайно изменены. Отец свирепо посмотрел на них.

— Вы знаете, как долго они добивались нашего уничтожения, — сказал он. — Вы знаете, какую цену крови мы заплатили, чтобы выжить. Сейчас многое изменилось. Пять Королей Священного Мзитрина долго трудились ради мира с врагом, и они говорят, что, когда сегодня в этом самом святилище наш принц женится на Таше Исик, время боли и смерти закончится. Но я вижу нечто более темное, дети мои. Новая война: короткая, но ужасная, как будто эти несколько столетий войны будут сжаты до одного года, со всеми разрушениями, но без возрождения. Я вижу призрак уничтожения. Вы хотите узнать, где он находится? Тогда посмотрите назад.

Все как один его ученики повернулись. Там лежала гавань Симджы, битком набитая кораблями: их собственные белые военные корабли и дредноуты арквали, крошечный боевой флот острова, десятки судов с правителями и мистиками меньших вероисповеданий — все собрались на свадьбу, которая скрепит мир.

И все они казались карликами по сравнению с Великим Кораблем. «Чатранд», древнейший из древних, кажущийся бессмертным и непотопляемым, созданный забытыми мастерами в потерянную эпоху чудес. Говорили, что нужны по меньшей мере шестьсот человек только для того, чтобы управлять кораблем, что вдвое больше людей могут легко плыть на нем пассажирами, причем останется место для зерна, которого хватит, чтобы большой город пережил зиму, или оружия, которого хватит, чтобы вооружить для войны целые легионы. «Чатранд» принадлежал врагу, хотя и не вражеской короне. По безумной прихоти арквали, считавших, что Великий Корабль является частной собственностью, императору пришлось платить какой-то там баронессе-торговке за право доставить на нем Договор-Невесту.

— «Чатранд», — сказал Отец. — Подобно древним Чумным Кораблям, на нем развеваются цвета мира, но воздух в его трюме пропитан злом. Когда он впервые бросил якорь в Этерхорде, за полмира отсюда, в недрах врага, я понял, что он таит в себе угрозу. С каждой приближающейся лигой я чувствовал, как она растет. Он пересекал Нелу-Перен, и там, вдали от суши, опасность выросла. Затем он провел шесть дней в Ормаэл-порте, старом доме Неды, и обрел какую-то чудовищную новую силу. А вчера — вчера солнце померкло в полдень, и магическая ткань мира растянулась, едва не лопнув. Тогда я почти понял истинные намерения этой силы. Но она спряталась и теперь лежит, как большая послушная корова, ожидая, когда мы ее призовем.

И мы должны призвать ее — призвать свиту невесты и нашего собственного принца Фалмурката, призвать всех приезжих лордов и дворян в наше святилище. Ибо такова воля Пяти Королей. Кто может их винить? Кто не хочет мира? И, возможно, вчерашний всплеск магии уничтожил зло на «Чатранде». Но мое сердце говорит об обратном. Эта Таша из Этерхорда не выйдет замуж за нашего принца, и ее империя стремится не к прекращению войны, а к уничтожению нашего народа.

Челюсть Отца сжалась.

— Пять Королей не захотели меня выслушать. «Ты живешь прошлым, Отец, — упрекнули они меня. — Всю твою долгую жизнь бушевала война, и теперь, на склоне лет, ты не можешь представить себе чего-нибудь другого. Мир изменился; Империя Арквал изменилась, и мы тоже должны измениться. Тренируй своих сфванцкоров еще немного, если ты не довольствуешься отдыхом, но оставь нам управление государством». Но когда я ошибался?

Он намеренно сделал паузу. Неда не смела дышать: она одна знала, когда.

— Они слепы, — сказал Отец. — Они видят только богатства, которые можно получить за счет торговли с Востоком. Я вижу дальше. Но я не король, и у меня нет ни шпионов, ни солдат, которыми я мог бы командовать. И все же у меня есть дружба с некоторыми офицерами Белого Флота. И у меня есть вы, дети: сфванцкоры во всем, кроме последних клятв. Вы здесь из-за «Чатранда»; вы здесь, чтобы спасти нас от зла, которое он принес. В трансе я сказал вам больше, но вы должны не помнить, это было бы неправильно. Когда придет время, память вернется сама собой. Теперь мы должны поторопиться: примите мое благословение и признайтесь в своих страхах.

Он ступил под купол, первый претендент взбежал по лестнице и опустился на колени. Отец лишь коротко поговорил с каждым из них, потому что солнце больше не скрывалось. Но когда настала очередь Неды, он положил руку ей на голову, и она почувствовала, как рука дрожит.

— Ты скажешь? — спросил он ее.

Ее ногти впились в ладонь.

— У меня нет страхов, — сказала она. — Мне не в чем признаваться.

— Будут, — ответил Отец. — Твой брат на борту этого корабля.

Неда подняла голову, шокированная. Глаза Отца расширились: претендентам было запрещено заглядывать внутрь купола. Она быстро снова посмотрела вниз.

— Простите меня, — сказала она.

— Он слуга, — сказал Отец. — Кажется, его называют смолбой. И он близкий друг доктора Чедфеллоу, который тоже находится на борту.

— Пазел, — прошептала она.

— Он жив, но ты не должна с ним разговаривать, Неда.

Она сглотнула, пытаясь успокоиться.

— Не должна, пока не закончится свадьба. На самом деле он даже не должен видеть твоего лица. Его присутствие здесь не может быть случайностью. Ты и Ултри будете стоять позади меня в масках, пока все не закончится.

— Да, Отец. Но когда обряд закончится?

Он вздохнул:

— Дорогая, даже я не знаю, что произойдет потом.

Отец благословил ее, и она, дрожа, ощупью добралась до лестницы. Последний ученик ненадолго опустился перед ним на колени. Затем край солнца поднялся над морем, и Отец поднял руки и закричал голосом, подобным раскату грома, отчего козы бросились бежать, спасая свои жизни, а жаворонки и воробьи в ужасе разлетелись по полям. Это был Аннунсет, Призыв, усиленный магией купола, громче, чем Неда когда-либо слышала. Отец пел ритуальные слова снова и снова, казалось, ему вообще не нужно было дышать, и он не умолк, пока лампы не загорелись по всему городу, в зале, башне и на стоящем на якоре корабле.

Глава 2. ЧЕЛОВЕЧНОСТЬ

7 тиала 941

За двадцать одну минуту непрерывной песни Отец разбудил десятки тысяч людей и пропел святое слово каришин («чистейшее благо») ровно сорок девять раз. Но первое произнесение слова — самое благоприятное, хотя мало кто из жителей Симджы знал об этом или их это волновало — достигло ушей менее ста человек: шестьдесят ловцов омаров, вытаскивающих ловушки со дна; восемнадцати монахов-темпларов, уже гребущих к Большому Кораблю и встрече с Ташей Исик; пятерых наркоманов, одурманенных смерть-дымом; двоих влюбленных за западными воротами и бессердечного стражника, который отказался позволить им прокрасться обратно к их брачным ложам; воина Герцила Станапета, который вообще не спал; убийцы, прячущегося в устье серебряного рудника; леди Оггоск, заткнувшей уши жирными пальцами — она пела собственную заклинание-песню; лунного сокола, беспокойно стоящего на подоконнике; поэта, за двенадцать лет не написавшего ни одного стихотворения — что-то внутри привело его на вершину утеса, и он слушал, обдумывая обращение; ребенка, запертого на чердаке, и троих мужчин на квартердеке «Чатранда».

Одним из них был Старый Гангрун, казначей, несший утреннюю вахту. Он, ссутулившись, шел по темной палубе, раздраженный еще до того, как полностью проснулся.

— Это и есть твои Черные Тряпки? — сказал он вслух. — Ты называешь это молитвой, сиззи? Да ты просто воешь, как дикий зверь, и некоторые из нас не удивлены. О, да, да, не нужно мне пудрить мозги. Вы теперь порядочные люди, так? Джентльмены, честные малые. Пока ты не выхватишь нож, когда мы повернемся к тебе спиной и эррррх!

Он изобразил убийство, возможно, свое собственное, затем зашаркал к джиггер-мачте, ругательства все еще слетали с его губ.

Он не увидел человека, стоящего на четвереньках тени рулевой рубки — дрожащего, голого, если бы не золотые очки, которые могли вот-вот соскользнуть с его носа. Глаза этого человека были зажмурены, и каскад выражений играл на его губах — то улыбка, то гримаса страха, то мысль, настолько поразительная, что рот полностью останавливался. Бледный мужчина в расцвете сил, хотя, возможно, немного худой и и даже изможденный.

— Рассвет наступил, — произнес голос рядом с ним. — Встань, пока не стало слишком светло.

На его плече появилась рука, предлагающая помощь. Обнаженный мужчина, казалось, боролся с самим собой сильнее, чем когда-либо. Он глубоко вздохнул и открыл глаза.

На удар сердца он замер, совершенно неподвижный. Затем одним движением он поднялся, удивленный, — выпрямление его спины было похоже на возрождение после болезни, — и посмотрел поверх поручней, словно бросил взгляд со сторожевой башни.

Рядом с ним стоял мужчина в черной моряцкой куртке, черных леггинсах и белом шарфе, который при более ярком освещении мог бы отчетливо выделиться. Высокий и плечистый, в глазах — острый хищный взгляд паука. Он указал на брюки и рубашку, развешенные на поручнях.

Рубашка была блестящего зеленого цвета. Худой мужчина протянул руку и погладил ее.

— Это шелк, — сказал другой. — А у твоих ног ботинки из телячьей кожи.

Мужчина в очках, волнуясь, надел одежду. Потом благоговейно провел руками по ней.

— Эти вещи согревают, — сказал он.

— Конечно. — Человек в черном опустился на колени и завязал шнурки на ботинках другого. — И, более того, они тебя отличают. Зеленый — это цвет образованных людей, прирожденных лидеров. Теперь ты можешь ходить — ходить, смотреть и быть свободным.

Медленно и удивленно худой человек обошел вокруг квартердека. Старый Гангрун, моргая, стоял у мачты, нерешительно ковыряя пальцем в ухе. Человек в очках уставился на него, открыв рот, в трех дюймах от его лица. Гангрун его не видел и не слышал.

— Лицом к лицу, так мы это называем, — сказал человек в черном. — Так ты будешь смотреть на всех людей. Разве я не говорил, что тебе это понравится?

— Нравится! — Человек в очках, казалось, был вне себя от радости. Но внезапно его улыбка исчезла. Он мрачно взглянул на своего спутника и поспешил прочь, как будто предпочитал, чтобы между ними была небольшая дистанция.

На лестнице ботинки мешали ему, и он чуть не упал. Человек в черном усмехнулся и последовал за ним на палубу. Они скользнули вперед вдоль поручней правого борта, мимо иллюминатора капитана, через который уже светила лампа, мимо бизань-вант и турахов — каменные лицами, тяжелые арбалеты и шрамы.

Затем тощий человек завизжал от ужаса и отшатнулся. Рыжая кошка вылезла из люка № 4 и стояла, потягиваясь задними лапами. Хотя животное, несомненно, было огромным для домашней кошки, реакция мужчины больше подходила человеку, столкнувшемуся с тигром с окровавленными челюстями. Прежде чем он успел убежать, человек в черном схватил его за руку.

— Она не может прикоснуться к тебе. Ты уже забыл, кто ты сейчас?

Кошка чопорно направилась к ним. Худой мужчина буквально скорчился от страха. Когда животное проходило мимо них, оно остановилось и присело, шерсть на его спине поднялась дыбом. Тощий мужчина снова завизжал. Но кошка ничего не услышала, и, хотя она с подозрением оглянулась, ее глаза невидяще скользнули по ним.

— Один удар, — сказал человек в черном. — Твоя левая нога или твоя правая.

— Я не буду этого делать!

Человек в черном сделал шаг вперед и схватил кошку за загривок. Она выла и извивалась, но прежде, чем та смогла поцарапать его, мужчина со всей силы швырнул ее через поручни. Две секунды она бесшумно летела в воздухе; затем раздался слабый всплеск.

Он повернулся к мужчине в очках.

— Имбецил. Где тот интеллект, которым ты так гордишься? Любое такое существо ты можешь теперь прогнать, убить или наказать так, как оно того заслуживает. Смакуй этот факт. Вкуси эту новую радость. Кстати, у нас есть для этого специальное слово.

— Ч-что это за слово?

— Безопасность.

Они спустились вниз. Уже на одну палубу ниже было очень темно. Солдаты нащупывали ботинки и каски. Двое смолбоев принесли свою порцию воды; они полоскали горло и отплевывались. Человек в очках знал, что они его не видят, и, по правде говоря, чувствовал, как его страх перед солдатами тает. Но один из мальчиков, высокий для своего возраста, с дыркой в ухе размером с палец, так напугал его, что он нырнул за боеприпасы. Его блестящие глаза робко выглядывали из рядов пушечных ядер. Человек в черном покачал головой.

— Почему ты не можешь вести себя как мужчина?

— Этот мальчишка пытался убить меня! — пропищал другой.

— Если бы он прикоснулся к тебе сейчас, то получил бы дюжину ударов плетью.

Худощавый мужчина поднял голову и неуверенно улыбнулся.

— Ах да, плети. Он заслуживает плетей. Получи дюжину ударов плетью, парень!

— Так-то лучше, — сказал человек в черном.

Он взял худого мужчину за руку.

— Обрати внимание, мой друг, как большие корабли напоминают большие дома: каждая палуба имеет открытый центральный отсек — свой внутренний двор. На каждой есть светлые комнаты и темные. Большие просторные помещения для хозяев, тесные чуланы для тех, кто их обслуживает. Большинство существ в этом мире цепляются за то место, куда их забросила судьба, даже если это место — вонючий трюм, где они ползают на волосатых животах, проклятые и проклинающие. Ты должен быть действительно сильным, чтобы изменить свою судьбу.

Худой мужчина посмотрел направо. Рядом со стойками с ядрами и порохом лежал ряд трупов, завернутых в обрывки холста и перевязанных бечевкой. Еще один ряд лежал между пушками у правого борта.

— Убиты вчера, — сказал худой мужчина. — Убиты вашими флешанками. Я и не подозревал, что их так много.

Человек в черном повернул его в другую сторону:

— Мертвые тебя не касаются. Смотри сюда! Вот человек, который придется тебе по сердцу.

Какой-то матрос обнаружил пятно света рядом с открытым орудийным портом. У него был листок изорванной бумаги и огрызок карандаша. Положив лист бумаги на 24-фунтовую пушку, он писал быстрым, корявым почерком. Время от времени он поглядывал на своих товарищей по кораблю, но мало кто из них встречался с ним взглядом.

— Он пишет письмо, видишь? Прикоснись к нему, забери письмо у него!

— Это любовное письмо? — спросил человек в очках, невольно придвигаясь ближе.

Человек в черном громко рассмеялся:

— Что же еще? Давай, прочти мне его. Я прекрасно знаю, что ты умеешь читать.

Он выхватил страницу из рук моряка и отдал ее худому. Моряк, казалось, забыл о письме в то же мгновение, когда его у него отобрали: он просто скрестил руки на груди и выглянул из орудийного порта. На тыльной стороне его ладони была вытатуирована буква К.

— Оно может вогнать тебя в краску, — сказал человек в черном.

Второй поправил очки. Дорогая Калли, так начиналось письмо. Он не мог заставить себя прочитать его вслух. В любом случае, в письме было что-то неправильное, потому что, хотя оно начиналось как одно, вскоре оно стало чем-то другим.

Дорогая Калли, как ты, как поживает моя единственная настоящая любовь? Есть ли персики в Этерхорде, консервируешь ли ты их для меня? Ты немного откормилась, Калли, и, конечно, мужчины ухаживают за тобой, пока меня нет. Калли, тебе лучше выбрать кого-нибудь из них и жениться. Спиши меня со счета, милая, потому что я не выживу, скажи своему отцу, скажи дядям, скажи всему треклятому миру, что огромная команда монстров захватила «Чатранд», они кажутся людьми, но они убьют нас, как насекомых, Рой должен освободится, Рин, помоги нам, РОЙ

Человек в черном схватил страницу и смял ее, а затем с рычанием швырнул в открытый оружейный порт. Он укоризненно посмотрел на худощавого мужчину.

— Удовлетворен? — спросил он.

На камбузе утренняя прохлада сменилась дымным теплом. Запахи опьяняли. Все моряки ели как короли — худой человек знал это уже много лет. Человек в черном заставил его поднять половник и попробовать кашу на завтрак. Она была клейкой и едва подсоленной. Манна небесная, посланная богами.

— И это, — сказал человек в черном, — худшее, что ты впредь попробуешь.

Тощий мужчина с чавканьем опорожнил половник. Каша на губах, слезы в глазах.

— Это нечестно, — сказал он.

— Это то, что есть, — сказал его проводник. — Ты помогаешь мне, я помогаю тебе.

Они не стали стучать в дверь капитана: они толкнули ее и вошли прямо внутрь. Капитан Роуз стоял перед зеркалом, застегивая запонки. Он расчесал свою большую рыжую бороду, рядом с ним на вешалке висел новый парадный мундир. Его стюард был за перегородкой, полируя башмаки у окна.

— Так много места! — воскликнул худой человек, разводя руками и поворачиваясь по кругу.

Человек в черном презрительно посмотрел на Роуза:

— Дурак. На этих островах его ненавидят. Его и близко не подпустят к свадебной церемонии.

Они смотрели, как Роуз достал что-то из кармана для часов. Но не часы, а женскую голову, вырезанную из бледно-белого камня. Капитан положил голову в рот, где она выпирала между щекой и десной.

— Двуличный человек, — сказал посетитель в черном.

Худой человек внезапно обрел мужество. Он метнулся через каюту к обеденному столу и обеими руками схватил завтрак Роуза. Апельсиновые дольки. Пирог с почками. Три круглых сырых яйца размером с вишню. Вареная редька. Ломтик содового хлеба с маслом, еще теплый, из духовки.

Он съел все, что было перед ним, затем облизал пальцы и, наконец, поднял блюдо и провел по нему языком, не оставив на нем ни пятнышка. Ни капитан, ни стюард даже не взглянули на него. Он с удивлением посмотрел на человека в черном:

— Я только что съел завтрак Роуза!

— В следующий раз оставь яичную скорлупу. Давай, посмотри, на что похожа капитанская койка, пока ты там.

Простыни были недавно выстираны; подушка под его головой навевала смутные воспоминания о пухе и материнском тепле. На полке, встроенной в изголовье кровати, стояли книги. Человек в очках потянулся к ним и взял одну. Он погладил кожаную обложку, затем благоговейно прижал том к груди.

Я не могу отказаться от этого, подумал он.

— Ты и не должен, — сказал второй, как будто первый говорил вслух. — Ну, мы договорились?

— Я... Видите ли, сэр, есть обязательства...

Человек в черном пересек комнату в четыре шага.

— Обязательства? — ядовито переспросил он. — Только передо мной. Какие обязательства может чувствовать ваш вид, кроме звериных побуждений?

— Пожалуйста, — прохрипел худой мужчина, еще крепче сжимая книгу. — Не поймите меня неправильно. В этом весь ужас моей жизни — быть неправильно понятым.

— Ужас твоей жизни в том, кто ты есть, — сказал другой. — Ты урод, мерзкий урод. Я один могу это изменить. И взамен я прошу только об одном — расскажи мне, что происходит в каюте. В каюте Таши Исик, месте, которое я не могу видеть.

Худощавый мужчина зажмурился и нервно потер руки друг о друга:

— Но мне это только снится — вы, все эти люди, эта прекрасная еда. Все это ненастоящее.

— Ты говоришь как простак, — сказал другой, — но это не твоя вина. Большинство существ воспринимают сознание не более чем как монету: орел — я бодрствую и занят, решка — я сплю и вижу сны. Но реальность не такая плоская. Она больше похожа на игральный кубик со многими сторонами. Ты бросаешь его и живешь с тем, что он открывает. Маг, однако, может прочитать все стороны кубика сразу. Я показал тебе начало этого дня и то, как в нем живут люди «Чатранда». Как будешь жить ты, когда станешь мужчиной.

— А на самом деле? Разве я не там, в покоях Таши, в безопасности, сплю?

Терпение его собеседника снова лопнуло:

— Там лежит тело. Искалеченный и мерзкий организм. Твой разум со мной — а что такое тело без разума? Какая часть на самом деле ты? И если сама твоя душа жаждет человеческой жизни, и я предлагаю ее тебе навсегда — разве я неправильно понял тебя, Фелтруп? Разве я не постиг ту самую мечту, ради которой ты живешь?

— Да, постигли, — сказал худой человек, избегая его взгляда.

— Хорошо! — сказал человек в черном. — Тогда давай пожмем друг другу руки, как люди, и я отдам тебе это тело навсегда. Но ты будешь моими глазами и ушами.

Худой мужчина почувствовал, как его пот капает на подушку Роуза. Медленно, со страхом, он покачал головой.

— Они мои друзья, — сказал он.

— Ничего подобного. Они играли с тобой из любопытства и ради собственной выгоды. Люди дружат с другими людьми, а не с такими трусливыми тварями, как ты.

— Они были так добры.

— И что с того? Что такое их маленькая доброта по сравнению с миром, который я открыл тебе?

— Не открыли, сэр. — Голос худого мужчины дрогнул. — Расширили, вот, пожалуй, более подходящее слово. Мир открылся мне только однажды, в доме в Нунфирте, когда тупое животное во мне умерло, и я стал пробужденным существом, рассуждающим и осознающим себя.

Мужчина в черном мгновение пристально посмотрел на него. Затем его лицо исказилось такой неприкрытой ненавистью, что другой отполз от него через кровать.

— Рассуждающим и осознающим! — крикнул он. — Ты, грязь из выгребной ямы. Тогда иди, возвращайся к тому, кем ты был. Убегай, прячься, ешь мертвецов, и на тебя будут охотиться все существа. О, смотри!

Он указал, сделав вид, что потрясен. Худой мужчина посмотрел на свою левую руку и взвыл. От локтя и ниже она была безжизненной, иссохшей, раздавленной. Человек в черном протянул руку и сорвал очки с головы другого.

— Золотые очки, — презрительно прошипел он. — Ученый, Фелтруп, ты так себя представляешь? Как прекрасно, как по-настоящему благородно — но что это такое?

Хвост! У худого человека вырос хвост, кожистый, короткий и заканчивающийся обрубком, как будто его давным-давно перекусили надвое.

— Арунис, — сказал он, — пожалуйста, я умоляю...

Чародей ударил его по лицу, и когда худой человек поднес правую руку к ноющей скуле, рука превратилась в длинную розовую лапу.

— Вниз, червяк! — взревел колдун. — Ползи, хнычь и рыдай! И молись, чтобы Арунис был милосерден, когда придет снова — ибо я приду, и ты выполнишь мою просьбу; иначе, клянусь Зверем в Преисподней, я увижу тебя сломленным и безумным.

Он исчез. Кабина Роуза исчезла. Худой человек лежал на шершавых досках в недрах корабля. Он попытался встать, но опрокинулся на свои три здоровые ноги и снова стал самим собой, черной крысой с душой ученого, запертой в кошмаре, которым было его тело. У темноты были глаза — собратья-крысы пришли убить его по приказу своего сумасшедшего вождя, — и он вскочил и побежал.

— Злой Фелтруп! — зашипели они, бросаясь в погоню. — Неестественная крыса! Друг людей и ползунов, раб мысли! Позволь нам съесть тебя и покончить с этим!

Такое искушение. Палуба была бесконечной и грязной. Голоса икшелей засмеялись справа от него: Он только думает, что думает. Он обернулся и увидел маленькие фигурки в тени, и тут же их стрелы начали пронзать его, как стеклянные иглы. Он побежал дальше, истекая кровью. Мелькали стены, склады и стойки, нигде он не был в безопасности от преследователей, а с ящиков над ним рыжая кошка (бессмертная, как и все его демоны) мурлыкала, требуя его крови, впереди маячили фигуры людей, самых смертоносных из всех, а он все бежал, уворачивался и молился, но не было никакого спасения для тех, кто проклят богами.

Глава 3. ПРОЦЕССИЯ

7 тиала 941

— С вашего позволения, сэр, я утверждаю. что Аннунсет больше, чем шум: в некотором роде музыка. Нет двух старейшин Мзитрина, поющих его совершенно одинаково, хотя мне говорили, что слова просты: Этот дом открыт для людей и богов; никто не должен бояться его, кроме дьяволов и дьявольщины; приходи и найди то добро, которое ищешь. Все очень приятно. И все же наши гости-сфванцкоры очень неохотно расстались со своими клинками.

Король Оширам II, владыка Симджи, усмехнулся собственному замечанию. Идя рядом с королем, в центре огромной восторженной толпы, Эберзам Исик улыбнулся в ответ: самая фальшивая улыбка за всю его долгую общественную жизнь. Его сердце колотилось, как после битвы. Ему было жарко в свадебных регалиях — старинный шерстяной костюм, кожаные эполеты, бобровая шапка со звездой адмиралтейства, — а болтовня короля резала уши. Тем не менее старый адмирал шел, опустив глаза, размеренным шагом. Сейчас он был послом, а посол должен проявлять величайшее почтение к королю — даже к мелкому королю новоявленного островного государства.

— Разумная политика, сир, — услышал он свой голос. — Симджа ничего не выиграет, позволяя вооруженным жестоким людям разгуливать по ее улицам.

— Ничего, — засмеялся Оширам. — Но кого еще мы можем позволить себе исключить на этом основании, а?

Солнце стояло высоко, близился полдень. Толпа доброжелателей атаковала свиту короля радостными криками, искрящимися петардами, пронзительными свистками из рыбьей кости. Зрители заполнили все окна, молодые люди опасно свисали с балконов. Нелетающие птицы-посыльные высотой в девять футов кружили среди толпы, чумазые мальчишки цеплялись за их шеи. Монахи Рин гудели в унисон со своими колоколами.

Они прошли под аркой между портовым районом и улицей Медников. Король указал на мастерскую, в которой он заказал светильники для резиденции посла. Исик кивнул, охваченный смертной болью. Треклятый дурак, неужели он думает, что я хочу говорить о лампах?

Перед двумя мужчинами шло видение. Его дочь, Таша, начала войну против роскошной одежды сразу, как только стала настолько большой, чтобы ее порвать. Она была не хорошей девочкой-арквали, но жестоким бойцом, с характером солдата и хваткой, от которой морщились борцы. И все же ей пришлось нарядиться: серое платье, атласные туфли, на щеках аметистовая пудра, золотистые волосы заплетены в косу, которую называли любовь-узлом Бабкри. Изысканная, прекрасная, ангел во плоти: толпа выдыхала слова ей вслед со вздохом, который не могли сдержать никакие усилия.

Таша смотрела прямо перед собой, спина напряжена, лицо спокойное и решительное. Исик гордился ей, и эта гордость пронзала его сердце при каждом взгляде на Ташу. Ты это сделал. Ты привел ее сюда. Ты не осмелился бороться за своего ребенка.

Ташу окружала маленькая свита: обычай личных друзей позволил ей называть их имена. Фехтовальщик Герцил Станапет, ее друг и наставник на протяжении многих лет, высокий, измученный заботами, непревзойденный в бою. Мистер Фиффенгурт, добросердечный квартирмейстер «Чатранда», чья скованная походка и одноглазый взгляд на мир («другой просто смотрит, куда ему заблагорассудится») напоминали адмиралу бойцового петуха. И, конечно же, смолбои, Пазел и Нипс.

Двое юношей, несмотря на жилеты и шелковые брюки, поспешно предоставленные королем, выглядели ужасно. Всклокоченные, с красными глазами, с синяками на лице. Пазел Паткендл, сын побежденного Ормаэла, смотрел сквозь свои прямые орехово-каштановые локоны взглядом, больше похожим на взгляд солдата, чем шестнадцатилетнего мальчика. Испытующе и скептически. Он обратил такой же взгляд на Исика при их первой встрече, когда адмирал застал его с Ташей в ее каюте, и Паткендл заявил, многими словами, что ее отец — военный преступник.

В то время обвинение казалось возмутительным. К сегодняшнему вечеру оно вполне могло считаться преуменьшением.

Другой смолбой, Нипс Ундрабаст, явно нервничал. На голову ниже Паткендла, он впился взглядом в толпу по обе стороны улицы, как будто искал скрытого врага. Они боятся худшего, подумал Исик, но достаточно ли долго они прожили, чтобы противостоять этому, когда оно придет? А я, если уж на то пошло?

Они спорили всю ночь напролет — смолбои, адмирал, Герцил и Таша — и все же им не удалось найти способ спасти ее. Не от брака без любви; она будет страдать от этого, но недолго. Дни, неделю, две недели или, максимум, месяц. Королям Мзитрина не понадобится больше, чтобы выяснить, как их обманули, и убить девушку — сердце заговора.

Его галстук был слишком тугим. Он одевался без зеркала, испытывая отвращение при мысли о лице, ожидающем его там: лице слабоумного патриота, слепого и тупого инструмента из набора Магада V, Императора Арквала, и его шпиона, Сандора Отта. Клянусь демонами внизу, я ненавижу себя больше, чем Отта.

Король тронул его за локоть:

— С вами все в порядке, посол?

Исик выпрямился:

— Абсолютно, сир. Простите меня, признаюсь, я погрузился в собственные мысли.

— Как и положено отцу в такое время. И я знаю причину ваших размышлений.

— Неужели?

— Конечно, — сказал король. — Вы размышляете, какими последними словами мудрости одарить дитя вашей плоти. Пока другой мужчина не занял ваше место, так сказать. Не бойтесь: сегодня будут соблюдаться как обычай Симджы, так и обычай Мзитрини. На нашем острове отцы и дочери наслаждаются уединенным прощанием. Я надеюсь, вы поняли? Конечно, именно поэтому мы направляемся в Кактусовые Сады.

— Я знаю о вашей традиции, ваше величество, и она мне нравится.

— Великолепно, великолепно. У вас будет одиннадцать минут наедине с ней. Но помашите моим людям, хорошо, Исик? У них было немало хлопот по поводу всего этого и... смотрите! Они возложили цветы для Договор-Невесты.

Целую улицу цветов, на самом деле: проход к садам утопал в цветах, тысяча ярдов желтых цветов похожих на ракушки морского гребешка, с медовым ароматом, поток в два дюйма глубиной, окаймленный розовым деревом. Детям из толпы разрешили пройти мимо охранников, и они стояли с горстями цветов в руках, предположительно, чтобы бросить их в Невесту. Казалось преступлением ходить по цветам, но, очевидно, такова была идея.

— Цветы испорелли, ваше превосходительство, — сказал королевский камергер из-за их спин.

— Неужели? Питфайр!

Его маленькая вспышка гнева повернула к нему головы. Исик не видел испорелли пятнадцать лет, да и не хотел видеть. Они были любимыми цветами его покойной жены.

— Вы можете поблагодарить Паку́ Лападолму за эту информацию, — сказал король, когда они уже топтали эту красоту. — Она обменивалась письмами с нашей Распорядительницей Церемоний бо́льшую часть года и помогала во многих деталях.

Девушка, о которой они говорили, шла сразу за свитой Таши, опираясь на руку доктора Игнуса Чедфеллоу. Исику было невыносимо смотреть на Чедфеллоу, любимца императора и, до вчерашнего дня, лучшего друга Исика. Лучше уж смотреть на Паку́, прелестную Паку́, дочь генерала и племянницу владелицы «Чатранда». Ей было шестнадцать, как Таше и смолбоям, и она уже была вдовой. Она также была фрейлиной Таши, девушкой-в-ожидании. Таша однажды заметила, что эта девушка с таким же успехом могла бы «ждать» в Этерхорде и избавить их от месяцев мучений: они с Паку́ не ладили.

— У нее благородный дух, — парировал Исик. — Она любит Арквал так же страстно, как любой мужчина в военной форме. И она верит в Великий Мир. Я слышал, как она говорила об этом своей тете.

Великий Мир. Он тоже верил в него. Отчаянно, хотя и втайне, потому что от солдата Арквала не ожидали, что он будет тратить свою энергию, воображая мир с врагом, которого обучен уничтожать. Исик родился в мире хаоса и страха. Он не мог припомнить время, когда призрак войны — и уничтожения, если война пойдет плохо — не нависал над его семьей. Защищать Арквал от Мзитрина, от бесчисленных мелких врагов и революционеров, которые поднимались с болотистых окраин Империи, было самой благородной жизнью, которую он мог выбрать. Единственной жизнью, черт возьми. Единственным выбором, с которым он мог бы жить, как только понял, что на это способен. Он был солдатом Арквала, и, даже если бы просидел остаток своих дней при дворе этого щеголеватого короля Оширама, никогда бы не стал никем другим.

Полвека на службе. Полвека борьбы и кровопролития, искалеченные друзья, дети, оставшиеся без отцов: теперь он видел, что все они были трудились и страдали ради этого момента. Ради Договор-Дня. Ради Великого Мира. Миллионы людей ждали, когда он начнется.

И все это было чудовищным обманом. Император и не думал о мире — Таша и ее друзья поняли это раньше всех. Ибо в недрах «Чатранда» лежал скованным Шаггат Несс — свергнутый король Мзитрина, безумец, возомнивший себя богом. Его извращенная версия Старой Веры соблазнила четверть народа мзитрини и вдохновила восстание — обреченное, но ужасно кровавое. Когда короли Мзитрина его подавили, Шаггат бежал на корабле под названием «Литра» — прямо в пасть флоту Арквала.

«Литра» разлетелась на щепки. Но Шаггат, двое его сыновей и его чародей выжили: их вытащили из волн и увезли в секретную тюрьму в сердце Арквала.

Он был самым опасным сумасшедшим в истории, как на востоке, так и на западе. Вот уже сорок лет мир считал, что он благополучно утонул. И в течение сорока лет гильдия убийц Арквала, Тайный Кулак, внедрялась в ряды поклонников Шаггата. На Гуришале, разрушенном войной острове изгнания фанатиков, Тайный Кулак разжигал их веру, поощрял их мученичество, убивал умеренных среди них. И, прежде всего, распространил ложное пророчество о возвращении Шаггата. Эти забытые богами негодяи! Жители Гуришала могли бы уже отказаться от своего культа и присоединиться к мзитрини, если бы только мы оставили их в покое!

Вместо этого мастер-шпион Сандор Отт подготовил их ко второму восстанию, в то время как Арквал и Мзитрин с величайшей искренностью готовились к миру.

Если хотите, чтобы ложь одурачила вашего врага, испытайте ее на друге. Эта пословица, несомненно, была главным правилом Отта. Даже высшие круги вооруженных сил Арквала (частью которых, бесспорно, был Исик) оставались в неведении. И пьющие кровь мзитрини: они заглотили наживку обеими руками, как ясно показывал лепет короля Оширама.

— Они загрузили три корабля подарками, Исик. Скульптуры, гобелены, скрипки и флейты, целый шпиль из разрушенного святилища. Окаменевшее яйцо. Чудесный говорящий ворон. Все для Арквала — и корабли тоже, заметьте. И они посылают художников, чтобы нарисовать вашего императора Магада. Я так понимаю, они до смерти хотят узнать, как он выглядит.

— Мир быстро меняется, ваше величество, — пробормотал Исик.

— Мне кажется не очень быстро — однажды я покажу вам Город Вдов, — но я понимаю вас, Исик, я заявляю, что понимаю. Мир — это наша судьба, и мы, дожившие до этих дней, должны радоваться. Будущее! Как это приятно!

Несколько десятилетий без кровопролития, и он думает, что это навсегда. Но как кто-то мог догадаться об этом отвратительном и дерзком плане? Ибо пророчество, которое Отт распространил среди верующих Шаггата, сводилось к следующему: их Бог-Король вернется, когда принц Мзитрина возьмет за руку дочь вражеского солдата. Исик и был тем солдатом, а Таша — очаровательной невестой.

Ужас и предательство: вот чем это было до того, как в игру вступил чародей.

Исик помахал толпе, отчаяние грызло его сердце, как какой-то жуткий паразит. Кто из них поверит, даже если он закричит об этом, что, как только его дочь возьмет за руку принца Фалмурката, Большой Корабль отправится в плавание — но не в Этерхорд, как они притворяются, а в глубины Неллурога, Правящего Моря, куда ни один другой корабль не сможет за ним последовать? Что они пересекут это чудовищное море без карт, пополнят запасы в почти забытых землях южного полушария, повернут далеко к западу от Гуришала и сделают невозможное — обогнут Белый Флот, эту непроницаемую морскую стену, обрушатся на Гуришал со слепой стороны Мзитрина и вернут Шаггата его орде? Нелепо! Немыслимо!

Настолько немыслимо, что может произойти.

Нет, король. Не приветствуй будущее, не торопи его. Треснувшее зеркало, и оно покажет пустыню, в которой мы оставим наших детей, разбитый образ прошлого.

Кактусовые Сады были гордостью Симджи. За ними ухаживала гильдия ботаников-фанатиков, и они раскинулись на четырех сухих акрах в самом центре города, на клочке земли, который никогда не был застроен. Там были кактусы, высокие, как деревья, и маленькие, как желуди, кактусы, которые карабкались, и кактусы, которые извивались по земле, кактусы, замаскированные под камни, кактусы, на которых обильно росли бронированные плоды, и кактусы, ощетинившиеся шестидюймовыми шипами.

В центре сада возвышались Старые Стражи: два ряда уродливых, покрытых волдырями тысячелетних растений, которые, словно измученные пальцы, тянулись к небу. Между ними шли Исик и его дочь, держась за руки, одни. Процессия двинулась дальше без них, в Королевские Розовые Сады, находившиеся рядом. Их одиннадцать минут начались.

— Полное поражение, — сказал Исик.

— Перестань так говорить, — ответила Таша, вытаскивая из платья заблудившийся шип. — И поднимай ноги, когда идешь! Ты никогда не шаркал ногами, как клоун.

— Я не буду тратить эти последние минуты на препирательства, — сказал он. — И не буду просить у тебя прощения. Только помни и время от времени думай обо мне, если ты каким-то образом...

Таша приложила руку к его губам:

— Какой же ты глупый осел. Почему ты мне не доверяешь? Ты же знаешь, у меня тактический склад ума.

Исик нахмурил брови. Несмотря на все свои усилия, он ненадолго задремал ночью. Только что он сидел на скамье в своей каюте, а большие синие мастифы храпели у его ног. В следующее мгновение она разбудила его поцелуями, сказав, что монахи-темплары поставили свою лодку рядом с бортом «Чатранда», ожидая ее. На ее лице появилась новая твердость, решимость. Это его напугало.

Сейчас, идя между чудовищными кактусами, он прижал ее руку к своей груди.

— Если вы — ты, Герцил и эти бешеные псы-смолбои — разработали какой-то план, вам следует довериться мне. Раскрой это сейчас. У нас не будет другой возможности поговорить.

Таша заколебалась, затем покачала головой:

— Мы пытались, прошлой ночью. Ты начал кричать, помнишь? Запретил нам говорить.

— Только о безумных идеях. О бегстве, сражении с нашими врагами лицом к лицу или других формах самоубийства.

— Что, если самоубийство — это выход? — спросила она, свирепо глядя на него. — Нет брака, нет сбывшегося пророчества. Это лучше, чем все, что ты придумал.

— Не сердись на меня, Таша Исик. Ты же знаешь, что Его Превосходительство не оставил мне выбора.

— Я устала от этого оправдания, — резко сказала Таша. — Даже сегодня ты говоришь «нет выбора», хотя самое опасное — вообще не рисковать.

— Детский идиотизм. Я знаю, что такое риск, девочка. Я был солдатом в три раза дольше, чем ты прожила. У тебя есть мужество, этого никто не отрицает. Но храбрость — это всего лишь одна из добродетелей.

Таша тяжело вздохнула:

— Папа, это последнее, что...

— Другая добродетель — мудрость, более редкая и более дорогостоящая, чем умение обращаться с клинком. И дороже любого из них честь, священное доверие, и, однажды потерянная, ее нелегко...

Что-то изменилось в лице Таши. Она вырвала руку и ткнула его в ребра. От удара раздался глухой звон.

— Ай! Черт! Что это за треклятая штука у тебя в пиджаке?

Исик выглядел смущенным.

— Вестфиртское бренди, — сказал он.

— Дай мне немного.

— Об этом не может быть и речи. Послушай, девочка, мы только что...

— ДАЙ МНЕ НЕМНОГО!

Он отдал маленькую бронзовую фляжку. И Договор-Невеста, с головы до ног похожая на древнюю девственную жрицу, запрокинула голову и выпила. После четвертого глотка, совершенно сознательно, она выплюнула бренди ему в лицо.

— Даже не произноси слово доверие. Ты отправил меня в школу, которой управляют ведьмы. Предложил меня твоему императору, когда он щелкнул пальцами. Ты привез меня через полмира, чтобы выдать замуж за поклоняющегося гробу и пьющего кровь Черного...

— Ради Рин, говори тише!

— Ты отрицал то, что я говорила тебе о Сирарис.

Исик закрыл глаза. Сирарис, прекрасная супруга, которая делила с ним постель в течение десяти лет, была разоблачена два дня назад как шпионка и любовница Отта. Она сделала из него наркомана, давала дым-смерть. Она бы убила его на следующий день после того, как Таша вышла бы замуж.

— Ты смеялся, когда я сказала, что на борту Шаггат Несс, — продолжала Таша, — и что Арунис планировал использовать его против нас. Ты видел, как сбылось все, о чем я тебя предупреждала, и все еще считаешь меня ребенком.

С медленным достоинством Исик вытер лицо рукавом:

— Я также видел, как твоя мать упала через прогнившую балюстраду. Четыре яруса, на мраморный пол. Она махала мне рукой. Падая, она протянула руку. Ей было двадцать шесть, и она снова ждала ребенка, хотя мы никому об этом не говорили. Этому ребенку сейчас было бы двенадцать, Таша. Твой младший брат или сестра.

Он мог сказать, что она была потрясена. Таша, конечно, знала, как умерла ее мать, знала о том ужасном падении с балкона театра. Но Исик никогда не говорил ей, что был свидетелем несчастного случая или что Клорисуэла в то время была беременна.

— Ты — все, что у меня осталось, — сказал он. — Я не могу смотреть, как ты умрешь у меня на глазах, как она.

Таша посмотрела на него, в ее глазах блестели слезы.

— Не смотри, — сказала она.

Затем она приподняла платье и помчалась прочь по тропинке. «Таша!» — крикнул он, зная, что она не обернется. Он пыхтел ей вслед, проклиная свои затекшие суставы, пульсацию в голове, которая только усилилась после удаления яда Сирарис, и красные шелковые туфли, которые согласился надеть.

Шелк. Это было все равно что выходить на улицу в одних носках — в женских носках. Как получилось, что никто не засмеялся?

— Вернись, черт побери!

Через мгновение она уйдет навсегда. Нужно было еще кое-что сказать. Добиться повиновения и хоть какого-то признания в любви.

— Где ты?

Он тоже должен признаться. Перед принцем Мзитрина, перед этим раздражающим королем и толпой уважаемых людей. Встать перед ними и объявить, что Шаггат выжил, что свадьба была ловушкой, а Арквалом правит император-зверь. Я виновен. Не она. Освободите ее от этого позора, накажите меня.

Но, конечно, он этого не сделает. Потому что под платьем его дочери висит ожерелье — великолепное серебряное ожерелье его покойной жены. Арунис наложил проклятие на эту серебряную цепочку и поклялся задушить ее там, на брачном помосте, если кто-нибудь помешает церемонии. Вчера он продемонстрировал эту силу, хотя Исик и так в этом не сомневался. В конце концов, это был человек, который восстал из мертвых.

Его повесили. Все согласились с этим: Аруниса повесили, девять дней он провисел на виселице, потом его тело разрубили на куски и бросили в море. Чедфеллоу подробно описал казнь; он был там. И все же с помощью какой-то черной магии Арунис обманул смерть. В течение двадцати лет о нем не было ни намека, ни слухов. Как и Сандор Отт, он обладал поразительным терпением. И только когда мастер-шпион был, наконец, готов пустить в ход Шаггата, свое главное оружие — только тогда Арунис внезапно вернулся и нанес удар.

— Ты слышишь рог, Таша? У нас есть пять минут! Вернись! — Какими дураками сделал их всех чародей. Под самым их носом он покинул «Чатранд» в Ормаэле, встретился с наемниками-волпеками и совершил набег на затонувшую «Литру». С вынужденной помощью Пазела он добыл железную статую, известную как Красный Волк. Сама статуя была ему бесполезна, но внутри ее зачарованного металла находилось единственное, что ему было нужно, единственное, что могло сделать Шаггата непобедимым: Нилстоун, бич всего Алифроса, проклятый камень из мира мертвых.

Вчера, в неестественном спокойствии, маг продемонстрировал свою способность убивать Ташу одним словом. Доказав свои возможности, он заставил команду поднять железную кузницу на верхнюю палубу «Чатранда» и разжечь большой огонь под Красным Волком. Понемногу Волк стал поддаваться пламени. Наконец, на их глазах, он расплавился, превратившись в пузырящееся железо.

Последовала галлюцинаторная череда потрясений. Нилстоун, раскрытый. Капитан Роуз, как сумасшедший, налетел на Аруниса; сержант Дрелларек сбил его с ног дубинкой. Расплавленное железо разлилось, люди в агонии прыгали в море. Шаггат торжествующе взревел, схватил артефакт — и смерть серым пламенем пробежала по его руке: ибо Нилстоун (как все они вскоре узнали) убивал одним прикосновением любого, у кого был страх в сердце.

Наконец, самое странное из всех, мгновенная тишина, похожая на глухоту после пушечного выстрела, и короткое, но жуткое затемнение солнца. Когда Исик пришел в себя, он увидел Пазела, касающегося рукой Шаггата — каменного Шаггата, одна окаменевшая рука все еще сжимала свою добычу.

Оказалось, что этот пыльный смолбой пропитан магией: у него был языковой дар (маленький ублюдок говорил примерно на двадцати языках — Исик сам слышал это, — он был ходячим Карнавалом Наций), а также три мощных заклинания, Мастер-Слова, так он их называл, каждое из которых можно было произнести только один раз. Первое он употребил вчера: слово, которое превращало плоть в камень. И в порыве гениальности, за который Исик будет вечно благодарен ему, Пазел предвидел, что, если безумный король умрет, Арунис убьет Ташу в следующее мгновение. Прежде чем Нилстоун смог убить Шаггата, Пазел прыгнул вперед и заставил его окаменеть. Арунис верил, что сможет обратить заклинание вспять — и пока он мечтал об этом, у него была причина позволить продолжаться предательской игре Сандора Отта.

Но ожерелье… все планы по спасению Таши провалились из-за этого ожерелья. Арунис убьет ее, если они заговорят, если услышит хотя бы малейший слух о заговоре, распространяющийся среди гостей. И ожерелье затягивалось само по себе, если чья-нибудь рука пыталась его снять. Я даже не могу пожертвовать собой ради нее. У меня есть мужество. И не осталось причин, ради которых стоило бы жить, безмозглый слуга, которым я был. Я бы унизил их прежде, чем они убили меня, если бы я только мог нанести удар…

— К черту все это! — прогремел он. — Где ты, девочка?

— Сюда, папа.

Он завернул за угол и увидел ее, снова потягивающую из его фляжки, рядом со странным маленьким зеркальным прудом. Нет, это была птичья ванна. Нет...

— Это... растение?

Таша указала на табличку у их ног.

ПТИЦЕЯДНЫЙ БРАМИАНСКИЙ КАКТУС. НЕ ТРОГАТЬ!

То, что казалось разноцветным бассейном, на самом деле являлось высокотоксичным желе над пастью растения. Птицы размером с коршунов замечали этот кактус с воздуха, спускались, чтобы напиться, и умирали. Те, которые падали вперед, проходили через желе в течение нескольких недель и растворялись. Тело одного пустынного зяблика могло поддерживать кактус в течение месяца.

Исик неуверенно положил руку ей на плечо.

— Странный, жестокий мир, — сказал он.

— Да, — сказала Таша, прислоняясь к нему, — так оно и есть.

— Они снова дерутся, — сказал Нипс.

Пазел замер, прислушиваясь:

— Поклоняющегося гробу, пьющего кровь — зубы Рин! Ей не следовало так говорить.

Двое бывших смолбоев стояли у садовой стены, Герцил и Фиффенгурт по бокам от них. В отличие от Таши, они говорили тихо. Эти розовые сады были меньше, чем их кактусовые собратья, и свадебная процессия полностью их заполнила. Цветы были алыми, белыми, желто-оранжевыми; их аромат висел в воздухе, как сладкий пар. Официанты в королевских ливреях сновали между ними с подносами, уставленными звенящими бокалами. Слуги обмахивали пожилых государственных деятелей, которые ворчали в своих креслах. У фонтана в форме Небесного Древа король обещал увядающим сановникам «праздник на века», когда церемония закончится. Паку́ Лападолма, верная своей роли девушки-в-ожидании, болталась у ворот Кактусового Сада.

Фиффенгурт устремил на нее свой здоровый глаз:

— Возможно, нам следует довериться госпоже Паку́.

— Нет! — отрезал Нипс.

— Нет, — согласился Пазел. — Она по-своему любит Ташу, но ее единственные настоящие страсти — лошади и слава Арквала. Кто знает, что она сделает, если мы расскажем ей о плане?

— Мальчики правы, — сказал Герцил. — Лападолмы сражались и проливали кровь за Магадов в течение двухсот лет, и Паку́ воспринимает эту историю с безмерной гордостью. Более того, мы должны предположить, что шпионы Сандора Отта остаются активными, что бы ни случилось с их хозяином.

— Я надеюсь, что с ним случилась тонна кирпичей, — сказал Пазел. — Может быть, одно из тех полуразрушенных зданий в Ормаэле.

— Возможно, он уже сбежал из Ормаэла, — сказал Герцил, — независимо от того, хватило ли у имперского губернатора смелости отдать его под суд. Но его агенты все еще на месте, и они будут следить за нами. Мы будем в опасности и на суше, и на море. И все же я не могу забыть предупреждение Рамачни. В какой-то момент нам придется рискнуть и снова довериться постороннему.

Пазел почувствовал укол беспокойства. Рамачни был их магом, добрым волшебником в теле угольно-черной норки, и по причинам, которые он не хотел обсуждать, проявлял интерес к Таше в течение многих лет. Его домом был не Алифрос, а далекий мир. Пазел однажды мельком увидел этот мир через волшебный портал, мысль о котором волновала и пугала его по сей день.

Но прошлой ночью Рамачни их покинул. Битва с Арунисом отняла у него все силы и заставила его ползти обратно через портал в свой собственный мир, чтобы восстановить силы. Найдите новых союзников, сказал он им, уходя: найдите их любой ценой, или вы не можете надеяться на победу. И когда он вернется? Ищите меня, сказал он, когда наступит тьма, недоступная сегодняшнему воображению.

Для Пазела это прозвучало как очень долгое время. Он спросил себя, испытывают ли другие такой же смутный ужас, как и он. Без мудрости Рамачни они были неуклюжими и слепыми — заблудившимися во тьме.

— Вы рискнули сегодня утром, ага? — сказал Фиффенгурт. — Доверились мне.

Герцил рассмеялся:

— Это было нетрудно. Пазел, Нипс и Таша — все они поручились за вас. Согласие между ними — слишком редкая вещь, чтобы ее игнорировать.

— И все же я люблю Арквал, — сказал Фиффенгурт. — Не империю, заметьте: Я имею в виду старые понятия, о которых мы пели в детстве — Арквал, Арквал, справедливый и истинный, вечно новая земля надежды, — до всей этой жажды новых территорий и огромных завоеваний. Они украли этот Арквал у нас из-под носа давным-давно, может быть, во времена моего дедушки. Если, конечно, он когда-либо существовал. Клянусь Благословенным Древом, я всегда думал, что когда-то так и было. Но после того, что я видел на борту «Чатранда», не знаю, что и думать.

Герцил печально улыбнулся.

— Он существовал, — сказал он. — Но не во времена вашего деда. Возможно, его дед видел закат того Арквала, будучи молодым человеком. Однако такие разговоры должны подождать. Мы должны сосредоточиться на Таше, если хотим ее спасти.

— Я бы просто хотел сообщить о нашем плане адмиралу, — сказал Пазел, мрачно глядя через ворота.

— Ни за что, — сказал Фиффенгурт. — Таша сама сказала: старый Исик никогда не согласится.

— Мастер Герцил, — произнес голос позади них.

Друзья мгновенно замолчали. Молодой человек с яркой улыбкой, красивым лицом и точеным подбородком стоял в нескольких шагах от них, сложив руки на груди. Он был элегантно одет: темный жилет поверх белой рубашки, пышные рукава, плотно стянутые на запястьях запонками из полированной латуни: униформа пажа или посыльного для состоятельных людей. Он отвесил им легкий ироничный поклон.

— Чего ты хочешь, парень? — спросил Герцил. — Я тебя не знаю.

— Не знаете меня? — спросил юноша, и в его голосе звучало веселье. — Разве лист забывает дерево, которое его создало, или дерево — лесистую гору?

Герцил застыл при этих словах. Затем он медленно повернулся лицом к молодому человеку. Тот едва заметно кивнул.

— Не сводите глаз с Таши, — сказал Герцил остальным. Затем он взял молодого человека за локоть и быстро двинулся прочь сквозь толпу. Пазел наблюдал, как они пересекли усыпанную галькой дорожку, обогнули шпалеру с алыми цветами и исчезли в дальнем углу сада.

К своему удивлению, Пазел почувствовал внезапное, неудержимое желание узнать, что они собираются делать. Оставив Нипса протестовать у ворот, он бросился вслед за Герцилом и юношей. Кусты роз были высокими и густыми, гостей было много, и прошло несколько минут, прежде чем он заметил эту пару сквозь искрящиеся солнцем брызги фонтана.

Герцил стоял рядом с парой высоких светловолосых женщин в небесно-голубых платьях и с серебряными обручами в волосах. Герцогини-близнецы из страны Герцила; всего час назад он показал их смолбоям. Все трое тихо беседовали, потягивая из чашек гиацинтовый нектар. Юноши-симджанина нигде не было видно.

Пазел чувствовал себя полным дураком — Герцил, как и все остальные, обменивался любезностями. Но когда сестры попрощались, Герцил не стал возвращаться к воротам. Вместо этого он небрежно повернулся лицом к кустам можжевельника. Пазел проследил за его взглядом. И, к своему великому удивлению, увидел лицо.

Можжевельник, как он теперь понял, посадили так, чтобы скрыть часть железной ограды вокруг сада. Просветы были немногочисленными и узкими. Но самой большой обрамлял голову и плечи пожилой, но эффектной женщины, стоявшей сразу за оградой. Она была высокой и строгой, серые глаза под седой гривой волос, морщины лицо не так портили, как отмечали следы долгих размышлений. Королевское лицо, подумал Пазел, потому что все утро он смотрел на короля Симджы и все же в этом лице было что-то такое, чего он раньше не видел.

Ее глаза встретились с глазами толяссца. Герцил держался очень тихо, но это было похоже на неподвижность охотничьей собаки, приготовившейся к прыжку. Затем женщина скрыла лицо капюшоном и отвернулась. Пазел увидел рядом с ней двух крупных мужчин с суровыми лицами, которые поддерживали ее за руки, на манер телохранителей. Мгновение спустя она исчезла.

— Что это, во имя дьяволов в преисподней? — пробормотал Пазел.

Чья-то рука коснулась его локтя. Это был Нипс, выглядевший довольно взволнованным.

— Где ты был? — требовательно спросил он. — Таша будет здесь с минуты на минуту, а Паку́ сейчас закатит первоклассную истерику.

— Ты не поверишь, что я только что видел.

— Попробуй рассказать, — сказал Нипс.

Прежде чем Пазел успел сказать что-то еще, чей-то голос пронзительно закричал:

— А вот и она! Мальчики! Мальчики!

Нипс вздохнул:

— Пошли, пока она не вызвала морпехов.

Они поспешили обратно к воротам. То, что они были лучшими друзьями Таши, не имело ни малейшего значения для Паку́ Лападолмы. Для нее они были просто смолбоями, рожденными, чтобы служить тем, кто лучше их, и ничто, кроме женитьбы на членах королевской семьи, не могло этого изменить.

Она щелкнула перед ними пальцами.

— Занять позицию! Ты, — она указала на Пазела, — должен поправить пальто и шляпу и, по возможности, спрятать волосы подальше от посторонних глаз. И к твоему ботинку прилип лепесток розы.

Пазел бесполезно провел рукой по волосам. Они уже придумали дюжину отборных оскорблений для дочери генерала. Нипс, со своей стороны, только и ждал окончания кризиса, чтобы их выпалить в лицо.

— У тебя есть Благословение-Лента?

Пазел похлопал по жилетному карману, где лежала свернутая шелковая лента:

— С тех пор, как ты спрашивала в последний раз, с ней ничего не случилось.

Молодая женщина собиралась резко возразить, но в этот момент у ворот появилась Таша.

— Дорогая! — воскликнула Паку, схватив ее за руку.

Таша решительно отняла руку:

— Паку́, последний человек, который называл меня «дорогая», отравил моего отца.

— Какое ужасное сравнение, ты, бессердечная тварь! Сирарис никогда не имела в виду искреннее чувство, и я люблю тебя как сестру. Но ты просто великолепна, Таша Исик! Да, сестра, это именно то, что ощущает мое сердце!

— Ты — единственный ребенок в семье.

Паку́ спасла орхидею, которая выскользнула из любовь-узла Таши. Она с любопытством принюхалась, и ее глаза расширились:

— Ты надушилась какими-нибудь новыми духами? Или это одеколон твоего отца?

— Не обращай на это внимания, — быстро сказала Таша. — Будь ангелом, Паку́. Принеси мне стакан воды.

Когда она ушла, Таша повернулась и посмотрела на тарбоев.

— Дорогие! — сказала она.

— Таша, — сказал Пазел. — Ты качаешься.

— Ты бы тоже качался, если бы тебя клонило то влево, то вправо.

У Нипса отвисла челюсть.

— Лорд Рин, — прошептал он. — Она пьяна.

Пазел наклонился ближе и принюхался:

— Бренди! О, Таша, это была плохая идея.

— Да, — сказала она. — Мне потребовалось около полминуты, чтобы понять это. Но со мной все в порядке.

Герцил вернулся вместе с мистером Фиффенгуртом.

— Девушка напилась, — сообщил им Нипс. — Съешь что-нибудь, Таша. Все равно что. Лепестки роз. Траву. Сделай так, чтобы тебя стошнило, прежде чем...

— Нипс, — сказал Пазел. — Она не совсем падает.

— Ха! — сказала Таша. — Пока нет.

— Не шутите так, — прошипел Фиффенгурт. — Вам не следовало пить это треклятое бренди! Глупо, глупо, госпожа!

— Да, — сказал Герцил. — Больше, чем кому-либо из нас, тебе нужен разум. Но сейчас мы должны извлечь из этого максимум пользы. Возможно, выпивка придаст тебе сил перед предстоящим испытанием. Здравствуйте, адмирал.

У ворот появился Эберзам Исик, совершенно запыхавшийся. Он в отчаянии махнул на Ташу рукой:

— Она... я яростно возражал... но дело в том, что...

— Мы заметили, ваше превосходительство, — сказал Пазел. — Не волнуйтесь. Мы с Нипсом будем держаться поближе к ней.

— Он будет волноваться, — сказала Таша. — И просто подождите — он попытается еще раз сказать нам всем, что делать, даже если понятия не имеет, что именно, и ему придется придумать какую-нибудь бесполезную чушь на месте. Он просто старый шут.

— Нет, ты ошибаешься, — сказал Пазел, заставив каждого вздрогнуть. — Перестань его дразнить, ладно? Подумай о том, что сказал Рамачни: мы — клан, как клан Диадрелу, и мы должны работать вместе.

— Клан Дри отнял у нее титул, — сказала Таша.

— Но мы люди, а не икшель, — сказал Герцил. — И есть более достойные сравнения. Но Пазел говорит жизненно важную правду. Наши враги ссорятся; мы не должны, иначе какое бы преимущество мы ни имели, оно будет потеряно в мгновение ока.

В этот момент король Оширам заметил Ташу и ее отца. Он кивнул капитану своей стражи, и тот протрубил в охотничий рог из кабаньего бивня: сигнал к маршу к святилищу. Сановники встали и поспешили на свои места. Таша быстро посмотрела Пазелу в глаза. Это был непроизвольный взгляд, рефлекс. Впервые с рассвета он заметил ее страх.

Дорога к святилищу Мзитрина протянулась на милю приятного пути, но некоторые из старших герцогов и епископов не ходили так далеко годами (а в некоторых случаях и всю свою жизнь); монахи-темплары во главе процессии были очень увлечены своими гонгами и останавливались как вкопанные, ожидая ритуальных побоев; Мальчика-принца Фулна, ужалила оса; козы осквернили дорогу, ведущую к месту омовения всех сопровождающих святых людей. В результате прогулка, которую молодые люди могли бы закончить за полчаса, длилась в три раза дольше.

Договор-День, естественно, был праздником. Простые люди съехались со всей Симджи, с соседних и далеких островов. С первыми лучами солнца они поспешили на городскую площадь, чтобы посмотреть Обряд Повелителей Огня, в ходе которого фигуры в масках, представляющие Ночных Богов, были изгнаны обратно в их темное царство танцорами с факелами, которые затем объявили Симджаллу готовой принять невесту. Позже, когда Таша приблизилась к Кактусовым Садам, толпа тянулась далеко впереди нее; это же повторилось, когда она покинула город через Северные Ворота.

Все, кто входил в город, казалось, снова выбегали из него, стремясь еще раз взглянуть на процессию. За стеной простирались в основном поля и вересковые пустоши, но везде, где к дороге примыкал сарай, хлев для коз или амбар, его переполняли доброжелатели, глядевшие из окон и с крыш. Другие забрались на гром-сосны в жидкой рощице на полпути между городом и святилищем.

Но большинство просто толпилось вдоль дороги. Они не могли подойти близко: король приказал натянуть цепи высотой по пояс по обе стороны дороги, а дворцовая стража следила за тем, чтобы толпа оставалась снаружи. Но были и исключения. Те, к кому особенно благоволил король Оширам, могли идти по дороге. Как и некоторые музыканты, городские старейшины, богачи и их многодетные семьи, дети в школьной форме и несколько десятков других, чью форму никто не мог вспомнить.

В последнюю категорию входил тот самый бледный молодой человек, который проводил Герцила на встречу с женщиной за забором. Он, как и прежде, был один, хотя и приветствовал поклоном некоторых более состоятельных горожан. Он трусил совсем рядом с ближайшим окружением Таши, засунув руки в карманы, и время от времени бросал на них острые взгляды с яркой, понимающей улыбкой. Выражение его лица говорило о большом желании угодить. Но он взволновал свадебную команду, потому что никто из них не знал, зачем он здесь.

— Если он еще раз улыбнется мне, я брошу в него камень, — прорычал Нипс.

— Одобряю, — сказал Пазел.

— Не смейте, Ундрабаст! — сказал Фиффенгурт. — Вы представляете свою родную страну и должны вести себя так, чтобы она вами гордилась. Но как вы думаете, чего хочет этот прыгучий весельчак? Ясно, мурт меня побери, что он чего-то хочет. Но каждый раз, когда я думаю, что он собирается заговорить, он снова убегает. А теперь еще и собака!

Ибо там была собака: маленькое белое существо с хвостом-штопором, проскакивающее между ног стражников (к великому удовольствию короля), мчащееся впереди монахов, крутящееся на задних лапах перед ними всеми, тявкающее один раз и исчезающее в толпе.

Гости хохотали.

— Веселая старая Симджа! Что дальше? — воскликнул ипулианский граф.

Таша и ее друзья не смеялись. Они все знали этого песика. Он принадлежал чародею Арунису.

— Эта псина пробудилась, готов поспорить на свою бороду, — прошипел Фиффенгурт. — Мне кажется, Арунис его послал, чтобы напомнить нам — он следит за каждым нашим шагом.

— Но он не говорит, — заметил Пазел. — Арунис сказал, что он еще не проснулся — но, вроде, он ожидает, что однажды это произойдет. Но это мерзкое маленькое животное, разбуженное или нет. Нас никогда бы не взяли в плен в Крабовых Болотах, если бы не этот пес.

— Повсюду появляются разбуженные звери, — сказал Нипс. — Вы знаете, о чем сплетничали портные, которые одевали нас сегодня утром, мистер Фиффенгурт? Кролик. Маленький коричневый кролик, который кричал: «Пощадите! Мама! Пощадите!», пока бежал, но собаки все равно догнали его и убили. И, клянусь, я слышал, как одна из этих птиц-посыльных отвечала своему наезднику.

— И две разбуженные крысы на «Чатранде», — сказал Пазел. — И сокол Отта, Ниривиэль. Пять животных за три месяца. На пять больше, чем я встречал за всю свою жизнь до этого момента.

— И я за свою, — сказал Герцил, — за исключением птицы Отта. Это бедное создание я знаю уже много лет.

— Что-то происходит с миром, — убежденно сказала Таша, — и все эти пробуждения — часть этого. Как и Арунис.

Пазел с тревогой посмотрел на Герцила:

— Может ли он в буквальном смысле быть причиной всего этого?

— Нет, — сказал Герцил. — Он могуч, но не настолько, чтобы зажечь пламя разума в существах от одного конца Алифроса до другого. Если бы это было так, ему вряд ли понадобились бы такие слуги, как ходящий на задних лапах пес или отчаянный контрабандист вроде мистера Драффла. Кроме того, почему он должен желать, чтобы звери проснулись? Арунис мечтает поработить этот мир, и ничто так не враждебно рабству, как мыслящий разум.

— Я тоже часть этого, — сказала Таша, — и Нилстоун — часть меня.

— Ты пьяна, — сказал Нипс.

Таша покачала головой, затем повернулась и посмотрела через плечо:

— Он близко, вы же знаете.

Остальные удивленно вздрогнули. Нипс, притворившись, что у него в ботинке камень, отошел в сторону от процессии и наклонился. Мгновение спустя он догнал их.

— Она права, — сказал он. — Арунис очень близко. С ним Ускинс, он выглядит напуганным до смерти. А доктор Чедфеллоу стоит между ними и разговаривает.

— Черт бы его побрал, — прошептал Пазел.

Замечание не ускользнуло от Герцила.

— Доктор не выбирал себе спутников, — сказал он. — Роуз предоставил список Распорядительнице Церемоний, и она решила, кто с кем должен стоять.

— Это не значит, что он должен говорить.

— И разговоры не означают, что он нас предает.

— Давайте не будем спорить о докторе, — сказал Фиффенгурт. — Он потерял ваше доверие, и на этом все. Сегодня перед вами стоит грандиозная задача, Паткендл.

— И ты должен позволить мне помочь с ней, — угрюмо сказал Нипс.

— Эти дебаты остались позади, — сказал Герцил. — Смотрите: мы почти у святилища.

Действительно, они поднимались на последний небольшой подъем. Широкое, побеленное строение вырисовывалось перед ними, а нефритово-зеленый купол Декларации ослепительно сиял на солнце. На широкой лестнице сотни фигур в белых и черных одеждах молча ждали.

— Таша, — прошептал Пазел с внезапной настойчивостью. — Позволь мне услышать твои клятвы.

Она непонимающе посмотрела на него.

— Ты знаешь, — сказал Пазел. — Твои клятвы.

— О. Мои клятвы. — Она убрала с лица поникшую орхидею. Затем, наклонившись ближе, она проскрежетала цепочку влажных слов на мзитрини. Несмотря на запах бренди, Пазел почувствовал облегчение.

— Почти, — сказал он. — Но, ради всего святого, не забудь букву р в усприз. Ты хочешь называть Фалмурката «мой принц», а не «мой маленький утенок».

— Герцил Станапет, — внезапно раздался голос позади них.

Это снова был бледный молодой человек из сада. Герцил повернулся и посмотрел на него:

— Чего тебе, парень?

Снова этот небольшой, ироничный поклон. Затем молодой человек пристроился рядом с ними и вытащил из кармана маленький конверт:

— Один джентльмен остановил меня у ворот, сэр, и велел передать это вам в руки.

Молодой человек посмотрел на Ташу, которая настороженно вернула ему взгляд. Герцил схватил конверт. Он был запечатан воском цвета бычьей крови и не содержал никаких надписей. Герцил не сделал ни малейшего движения, чтобы открыть его.

— Как тебя зовут, парень, и кто этот джентльмен?

— Я Грейсан Фулбрич, сэр. Королевский клерк, хотя срок моей службы подходит к концу. Что касается джентльмена, я не спрашивал его имени. Он был хорошо одет и дал мне монету. — Он все еще смотрел на Ташу. — Это сообщение, однако, я бы доставил и бесплатно.

Пазелу было трудно не испытывать неприязни к этому клерку.

— Я уверен, что король Оширам не дает тебе покоя, — сказал он.

— У меня нет ни минуты отдыха, — сказал Фулбрич, не удостоив его взглядом.

— Тогда идите своей дорогой, — прорычал Фиффенгурт, — если, конечно, вам больше нечего нам сказать?

Молодой человек посмотрел на Фиффенгурта, и на мгновение его спокойное поведение изменило ему, как будто он изо всех сил пытался принять какое-то решение. Наконец он глубоко вздохнул и кивнул.

— Я принес еще одно послание, — сказал он. — Мастер Герцил, та, чьего ответа вы ждете, приняла решение. Этой зимой в очаге будет гореть огонь.

Фулбрич бросил последний взгляд на Ташу и ушел, не сказав больше ни слова.

Только Таша, которая знала Герцила всю свою жизнь, заметила шок, который он так хорошо замаскировал. Код, подумала она, но кто мог посылать закодированные сообщения Герцилу? Она не стала потребовать объяснений и была рада видеть, что смолбои тоже хранят молчание. Герцил ничего не будет объяснять, пока не сочтет момент подходящим.

Но Фиффенгурт не мог сдержаться:

— Что, во имя беседки Благословенного Древа, все это значит?

— Мало, ничто, это не похвальба, — сказал Герцил. — Или, возможно, Арквала судьба. Как вам рифма, квартирмейстер? Арквал, Арквал, справедливый и истинный? Посмотрим.

Он больше ничего не сказал, но в его голосе было счастье, которого Таша не слышала уже много лет. Затем он открыл маленький конверт, взглянул на единственную строчку, написанную на нем, и радость исчезла, как погасшая спичка.

Он положил конверт в карман.

— Привет от Тайного Кулака, — сказал он. — Они наблюдают за нами. Как будто были какие-то сомнения.

Отец стоял на вершине лестницы из огромных каменных овалов, перед центральной аркой святилища. Его руки были раскинуты, словно в знак приветствия или, возможно, для того, чтобы задержать процессию. Здесь, на солнце, его преклонный возраст был более очевиден, как и неестественная бодрость. Его одежда была черной, и белая борода на ее фоне казалась снегом на угольной куче. В правой руке он сжимал скипетр: чистое золото, если не считать кристалла, вделанного в набалдашник, внутри которого блестел какой-то темный предмет.

Претенденты стояли под ним, трое с каждой стороны (Посмотрите на них, шептали люди, они сфванцкоры, они могут убить тебя с закрытыми глазами). Как и их учитель, они носили черное, но лица были молоды: лица мужчин и женщин, едва вышедших из подросткового возраста. Символы места рождения и племени сверкали красными татуировками на шеях. Те, кто был ближе всего к Отцу, носили белые маски — призрачные на фоне соболиных мантий. Седьмой стоял на коленях прямо перед Отцом, держа в руках серебряный нож.

На ступеньках ниже претендентов рядами стояли женщины — сто или больше, старые и молодые, светлые и темные. Под ними стояло столько же мужчин, державших странные стеклянные трубки, окрашенные в разнообразные цвета — каждая из них висела на плетеном ремешке.

Подобно волне, накатывающей на замок из песка, толпа захлестнула святилище, накрыв низкие холмы по обе стороны дороги. Опустилась тишина: неподвижность старика стерла из происходящего всякое ощущение карнавала. Тяжелый труд и ветер, твердый камень, холодное море — вот что они увидели в его немигающих глазах.

— Я безымянный, — сказал он, и его голос прозвучал на удивление отстраненно. — Моя священная должность — это моя судьба: больше ничего нет. Я Отец-Резидент Города Бабкри, Мастер Цитадели Хинг, Духовник Его Светлейшего Величества Короля Сомолара. Я заклятый враг зла, навсегда.

Две тысячи лет назад святилища Старой Веры стояли на каждом острове этого архипелага, и Гатри-Мангол, Белые Короли Мангланда, правили веком богатства и порядка. Здесь, где мы собрались, возвышалось одно из самых красивых святилищ, но поднявшееся море разрушило его во время Мирового Шторма. Двадцать шесть лет назад я отправил письмо монарху, недавно взошедшему на трон, но мудрому не по годам, попросил о великой милости — и он ее оказал. Мы, Верующие, склоняемся перед тобой, Оширам из Симджи, первый король этих островов, разрешивший восстановить молитвенный дом Мзитрина.

И с этими словами Отец опустился на колени, с бесконечной осторожностью положил перед собой скипетр и склонил свой лоб к земле.

Король заерзал и откашлялся:

— Не стоит благодарности, Отец, совсем не стоит. А теперь встань.

Отец медленно поднялся на ноги:

— Этот дом молод, но камни его фундамента извлечены из старого святилища, и они священны. Поэтому я займу свое место под великой аркой и прегражу путь тем, на кого претендуют дьяволы. Они не смогут войти сюда. Пусть боятся самой попытки.

Он высоко поднял скипетр, солнце блеснуло на кристалле набалдашника, но не осветило его темное сердце. Затем, бросив последний свирепый взгляд, он повернулся и зашагал в тени.

— О, счастливый день, — пробормотал Нипс.

Таша толкнула его локтем.

— Его скипетр, — прошептала она. — В Полилексе есть его рисунок или точно такого же. Он — что-то треклято особенное. О, как же его зовут?

Пазел вздохнул. У Таши был экземпляр самой опасной книги, когда-либо написанной: запрещенное тринадцатое издание «Полилекса торговца», простое владение которым каралось смертью. Более ранние издания и более поздние можно было найти в каждой корабельной библиотеке и клубе моряков; это были просто огромные (и ненадежные) однотомные энциклопедии. Тринадцатое, однако, было полно самых мрачных тайн империи Арквал. Но книга была скорее разочаровывающей, чем полезной, поскольку автор спрятал эти секреты на более чем пяти тысячах страниц слухов, сплетен и откровенных мифов. Было удивительно, что Таша нашла что-то на его страницах. Жреческий скипетр... Внезапно ему в голову пришла ужасная мысль. Он схватил Ташу за руку.

— А что, если он маг? — спросил он, переводя взгляд с одного лица на другое. — Что, если он сможет удержать зло от проникновения в святилище? Все зло?

Нипс и Фиффенгурт побледнели. Даже Герцил выглядел встревоженным. Таше, казалось, стало трудно дышать.

— В таком случае... — пробормотала она. — Что ж. В таком случае...

Ее прервал взрыв песни женщин-мзитрини. Ужасный звук, почти визг. В тот же миг мужчины подняли свои стеклянные трубки и начали вращать их над головой за ремни, все быстрее и быстрее, пока они не превратились в размытые цветные пятна на солнце. Удивительно, но, хотя их орбиты бесконечно пересекались, трубки никогда не сталкивались. И от них исходили сотни жутких нот, высокие потусторонние завывания словно волки выли в ледяных пещерах. Это был вызов невесты.

Таша повернулась и снова посмотрела на отца.

Исик поднял дрожащую руку, но она была слишком далеко впереди него, чтобы дотронуться. Таша посмотрела на каждого друга по очереди, а затем на Пазела, который боролся с желанием крикнуть: Не ходи туда. Затем она покинула свою свиту и быстро направилась к лестнице.

Мужчины отступили, продолжая крутить свои трубки, как и хор причитающих женщин. И когда Таша поднялась по лестнице, из святилища появилась новая фигура — мужчина, на вид тридцать, ловкий и статный, в его облике было что-то военное. Он носил темную парадную форму, на груди висел красный кулон в виде солнца.

— Принц Фалмуркат Младший, — сказал Герцил.

— Недостаточно молод, если вы спросите меня, — проворчал Фиффенгурт.

— Способный офицер, по словам информаторов Чедфеллоу, — продолжил Герцил, — но служащий неохотно. Превыше всего его отец желал сына-солдата, но как только, благодаря Договору, появилась перспектива прекращения долгой войны, сын отказался иметь какое-либо отношение к военным. Насколько я знаю, он довольно красиво рисует.

— Ты — счастливая девушка, Таша, — сказал Пазел.

— А ты идиот, — сказала она.

За этим человеком шли его родители, Фалмуркат Старший и его седая принцесса, а с ними еще один святой мзитрини. Этот был стар, но не так стар, как Отец, и одет не в черное, а в темно-кроваво-красное.

Таша и принц встретились, точно по плану, на ступеньке ниже мальчика с серебряным ножом. Женщины прекратили петь; мужчины прекратили кружить трубки. Таша выглядела совершенно безмятежной, словно она только что поднялась по ступенькам своего собственного дома на Мейском Холме в Этерхорде. Не говоря ни слова, она подняла нож с колен мальчика, повернулась, показала его наблюдающим тысячам людей и положила на место. Затем она присела в реверансе перед принцем, и он, в свою очередь, поклонился.

Таша протянула руку ладонью вверх, и принц мгновение изучал ее, с любопытством улыбаясь. Он произнес несколько слов голосом, предназначенным только для Таши. Затем он взял нож и уколол ей большой палец.

Священник в красном одеянии тут же протянул маленький глиняный кубок. Таша позволила семи каплям крови упасть в молоко, которое она содержала. Священник взмахнул им семь раз. И рассмеялся — глубоким, почти маниакальным смехом. Он высоко поднял кубок.

— Мзитрин! — прогремел он. — Великая Семья! Братья и сестры Алифроса, выучите всего одно это слово на нашем языке, и вы узнаете суть Старой Веры. Никто не стоит особняком! Никто не бесполезен, никто не принесен в жертву или не сдался, у каждой души есть судьба, и каждая судьба — это нота в музыке нескольких миров. Перед нами стоит Таша Исик, дочь Эберзама и Клорисуэлы. Какова будет судьба Договор-Невесты? Я смотрю в это молоко и не вижу дара ее крови. Неужели он перестал существовать? Только простак мог бы так думать — только еретик или дурак! Поэтому я спрашиваю вас: может ли быть судьбой Таши Исик исчезнуть, раствориться в нашей гигантской земле?

Мы, приверженцы Старой Веры, в это не верим. Благословенное молоко в моей чашке не уничтожило ее кровь. Нет, ее кровь изменила молоко, необратимо и навсегда. Молоко, которое мы окрашиваем в красный цвет, — это узы и клятва. Выпивая его, мы меняемся: часть этой дочери Арквала входит в нас и остается. Благословения твоему мужеству, Таша Исик! Благословения нашему принцу! Благословения Могущественному Арквалу, Святому Мзитрину, и всем землям между ними! Благословения грядущему Великому Миру!

Толпа взорвалась. Все, что было сказано до этого момента, привело их в замешательство, но они знали, что такое мир, и их крик был бурным ревом надежды, волнения и воспоминаний о потере. Сияя, король Оширам посмотрел на нового посла. Улыбнись, Исик! Можно подумать, ты присутствуешь на казни, чудаковатый старикашка.

— Но время выпить еще не пришло, — прокричал священнослужитель в красном одеянии, перекрывая продолжительные аплодисменты. — Войди внутрь, Таша из Арквала, и выйди замуж.

Глава 4. ЖЕРТВА

7 тиала 941

Внутреннее убранство святилища освещали семь тысяч зеленых свечей с резким запахом камфоры. Помещение оказалось меньше, чем представлял себе Пазел. Свита короля, иностранные монархи, сановники и монахи-темплары уселись на маленькие табуретки, принесенные специально для этого случая, а мзитрини (которые считали стулья ненужными, но не порочными) сели на полу, скрестив ноги, так что места для свадебной процессии почти не осталось.

Люди из процессии с трудом протиснулась внутрь. Таша и принц стояли на гранитном возвышении; их семьи и ближайшие друзья стояли под ними полукругом. Все, кроме Пазела: как обладатель Благословение-Ленты, он заслужил место на помосте, где мог в нужный момент привязать ленту к руке Таши.

Тем или иным способом, конечно, этот момент никогда не наступит.

Последние из приглашенных гостей все еще проходили мимо Отца, который смотрел свирепо, как фурия, время от времени делая угрожающие взмахи своим скипетром. Гости, все культурные и важные люди, испытывали благоговейный трепет перед этим человеком, но намного меньший, чем огромная толпа снаружи. Некоторые торопились мимо него с содроганием. Некоторые закатывали глаза.

Последним шел Арунис. Пазел затаил дыхание. Чародей выглядел точно так, как обычно — коренастый богатый торговец, одетый в довольно безвкусную темную одежду, столь же дорогую, сколь и запущенную. На его лице была легкая самоироничная улыбка, и он держал свои пухлые руки сложенными перед собой, как школьник. Меньше суток прошло с тех пор, как эти руки творили смертоносные заклинания на борту «Чатранда».

— Кела-ви готал! Остановись!

Отец опустил свой скипетр, как дубинку, прямо перед грудью мага. Арунис остановился, моргая. Пазел увидел, как Таша в страхе подняла глаза. Отец яростно запел: Пазел услышал что-то о дьявольской цепи и Яме Скорби. Айя Рин, беспомощно подумал он, этого не может быть.

Все взгляды в святилище были прикованы к двум мужчинам. Арунис робко улыбнулся, как услужливый гражданин на военном блокпосту. Он покачал головой, как делают жители Опалта, когда хотят показать либо доброжелательность, либо замешательство, либо и то, и другое. Отец в ответ зарычал.

Арунис опустил голову. Он пожал плечами, его нижняя губа задрожала, и даже те, кто знал лучше, на мгновение увидели в нем доброго человека, того, кто привык быть последним в очереди, того, кто никогда не мечтал, что ему посчастливится стать свидетелем творения истории, кто даже сейчас скорее откажется от зрелища, чем доставит какие-то хлопоты окружающим. Он повернулся, чтобы уйти. Но при этом еще раз взглянул на Отца.

Их взгляды сомкнулись. Холодные глаза Аруниса сверкнули. Затем совершенно неожиданно свирепый взгляд Отца потускнел. Как автоматон, он убрал скипетр от груди Аруниса и отступил назад, махнув чародею. Улыбаясь, маг поспешил внутрь, пройдя под аркой.

Пазел закрыл глаза. Если бы Аруниса повернули! О, Таша! Мы подумали обо всем, кроме этого!

Он почувствовал такое облегчение, что едва заметил саму церемонию — декламацию монахами Девяносто Правил, пение гимна Небесному Древу и какой-то сбивающий с толку симджанский обычай, связанный с обменом куклами из конского волоса. Зато он заметил кое-что другое. Принц Фалмуркат искренне улыбался Таше — бедняжка. И Отец, вошедший в святилище, казалось, вернул себе и свой ястребиный взгляд, и свой гнев. Но он никогда не направлял их на Аруниса — более того, он, казалось, совсем забыл об этом человеке.

Еще более странно: один из претендентов рядом с Отцом все время оборачивался, чтобы посмотреть на самого Пазела. Это был один из людей в маске — мужчина или женщина, Пазел не мог сказать. И, конечно, Пазел не знал, был ли этот взгляд добрым, жестоким или просто любопытным. Но почему молодой сфванцкор должен им интересоваться?

Затем он поймал взгляд Таши и увидел ее смелость и ясность, и даже намек на озорство, которое было присуще ей одной во всем огромном мире. И внезапно страх за нее выскочил наружу, как хищник из травы, и он не мог думать ни о чем другом. Прекратите это, прекратите церемонию, уведите ее отсюда!

Пришло время: Таша и ее жених стояли на коленях на камне. Священник снова поднял нож и кубок. Фалмуркат протянул большой палец, и семь капель его крови были добавлены в молоко, уже окрашенное кровью Таши.

— Выпейте сейчас, — сказал священник, — чтобы наши судьбы переплелись и остались связаны навсегда.

Священник сделал глоток и передал кубок Фалмуркату Старшему. Кубок обошел помост, и все сделали по маленькому глотку. Но когда настала очередь Пазела, он замер, разъяренный и испуганный, его мозг горел огнем. Священник подтолкнул его, прошептав: «Пей, ты должен пить». Мзитрини уставились на него с зарождающимся возмущением. Таша бросила на него последний взгляд, невероятно бесстрашный. Он выпил.

Гости дружно вздохнули, и кубок двинулся дальше. Пазел достал из кармана Благословение-Ленту и держал ее на виду. Таша и ее жених пили последними. Священник снова взял кубок.

— Итак, возлюбленный принц, что вы заявляете?

Принц Фалмуркат взял руку Таши и очень нежно погладил ее большим пальцем. Он собирался что-то сказать, когда Таша отдернула руку.

— Ваше высочество, простите меня. Я не могу выйти за вас замуж. Этот брак — пре...

Дальше она не продвинулась. В задней части собрания Арунис сделал незаметный жест. Смертоносное ожерелье натянулось. Таша пошатнулась, схватившись за горло.

Пазел уронил ленту и бросился, чтобы поймать Ташу. Паку́ Лападолма закричала. Эберзам Исик вскочил на помост, выкрикивая имя своей дочери. Священник уронил священное молоко.

Пазел прижал ее к груди, ненавидя себя, ненавидя весь мир. Никакого ответа, кроме этого. Нет другого выхода, который можно было бы попробовать. Он что-то прошептал ей, поцеловал в ухо. Фалмуркат наблюдал за происходящим в безмолвном ужасе. Таша корчилась и извивалась, ее лицо темнело с каждым ударом сердца.

— Прочь! Дайте ей воздуха! — доктор Чедфеллоу рвался вперед. За ним, гневный и подозрительный, шел чародей.

Таши стала так яростно дергаться, что Пазел чуть не выпустил ее из рук. Он лежал на спине, отчаянно обхватив руками ее грудь, уткнувшись лицом в ее плечо. Затем она внезапно прекратила дергаться, ее глаза расширились от изумления, потускнели, голова откинулась назад, с громким стуком ударившись о камень.

Пазел резко выпрямился, поднимая ее, давясь слезами.

— Ты, проклятый Ямами дьявол! — закричал он. — На этот раз ты ее убил!

Никто не знал, кого он обвинял — мальчик явно был в истерике, — но из разинувшей рты толпы забормотал в знак протеста Арунис:

— Только не я! Ну, не этим малюсеньким нажатием! Да посмотри сам!

Мало кто обратил внимание на бред торговца из Опалта (к этому времени все что-то кричали), но для друзей Таши его слова означали именно то, о чем они молились: мгновение, когда та самая сила, которая наложила проклятие, сознательно его сдерживала. Рука Пазела метнулась вперед, поймала ожерелье и сломала его одним жестоким рывком. Серебристые морские существа, которых Исик создал для матери Таши — наяды и анемоны, морские звезды, угри, — разлетелись во все стороны. Ожерелье было уничтожено.

Но Таша лежала совершенно неподвижно.

Пазел снова и снова произносил ее имя. Доктор Чедфеллоу пощупал ее окровавленную шею, затем быстро наклонил ухо к ее груди. Выражение боли исказило лицо хирурга, и он закрыл свои глаза.

Началось настоящее столпотворение.

— Нет сердцебиения! Нет сердцебиения! — крик пронесся по святилищу. Гости уже вываливались через арки, унося с собой новости о катастрофе. Из толпы снаружи донесся оглушительный вой.