Курсант: Назад в СССР 14

Глава 7

Мы прошли ко мне в кабинет, я прикрыл дверь. Только начал расспрашивать Леонтия Прохоровича о сыне Гришке, как телефон, до того молчавший, вдруг ожил и надсадно зазвенел.

— Петров слушает, — ответил я, беря трубку.

Сначала — только всхлип. Потом голос. Женский и знакомый, но почему-то жалобный.

— Андрей Григорьевич… Мельников пропал.

— Что?

— Это… это Краснова. Надежда Ивановна… из музея. Вы же… помните?

Я выпрямился на стуле и прижал трубку крепче к уху, чтобы посетитель не слышал звук из динамика.

— Конечно, помню. Просто вы меня сразу огорошили. Давайте по порядку. Что случилось?

— Он… Он исчез, потерялся… — голос её дрогнул. — Валентин Ефимович так и не вернулся. Обещал сразу — с озера — заглянуть в музей, рассказать о своих наблюдениях, выводах… Но не пришёл.

— Может, задержался? — осторожно предположил я. — Дел у него, сами понимаете… Или забегался. Люди науки — они такие.

Я старался не выдать лишнего и потому говорил кратко, но следил за голосом, чтобы звучал помягче.

— Нет, — перебила она. — Он бы пришёл. Или передал через администратора гостиницы какую-то информацию. Я звонила в гостиницу, его и там не было. Он еще там, вы понимаете — на Чёрном озере…

Я молчал. А она продолжала — громко дыша в трубку, обдавая женским страхом за человека, которого едва знала. Хотя, похоже, тут я ошибаюсь — она в ученого уже влюбилась, еще по переписке. Сейчас таким никого не удивишь.

— Я разберусь. Съезжу на место, — пообещал я и, посмотрев на часы, продолжил: — Прямо сейчас мне некогда, но обещаю, что сегодня же проскочу туда и все проверю. Обойдемся пока без заявления, мы ему не родственники и заявлять не можем, ведь прошло слишком мало времени. Но уверяю вас, сегодня же я все проверю, только чуть позже.

— По… позже? — даже через трубку я ощутил, как Краснову охватил тихий ужас.

— Ну да… Вечером. Да хоть даже если и ночью придется. Я проверю, я же вам пообещал.

— Ночью не надо, Андрей Григорьевич, лучше тогда до утра подождите.

— Все будет нормально, план действий оставьте мне.

— Вы не поняли… Вода… она же должна снова потемнеть. По моим расчётам, скоро. Он… он там один…

— Успокойтесь, пожалуйста, успокойтесь. Где именно он был, вы знаете?

— Не точно… Валентин говорил: северный берег, ближе к старому кордону. Где камыши и впадина — место с замуленным дном… вроде как, там… Я могу дать вам старую карту.

— Я примерно понял, где это, — успокоил я женщину, хотя понятия не имел, что там за камыши и впадина, но это можно будет у местных спросить по ходу дела, сейчас главное — панику не разводить. — Как только все выясню, позвоню вам на домашний. Ну или через музей вас найду.

— Спасибо, — прошептала она. — Звоните в любое время дня и ночи. Только… прошу вас, Андрей Григорьевич… не ездите туда ночью. Пожалуйста. Я вас очень прошу. Уже темнеет. Я… я знаю, как это звучит, но… лучше утром. Лучше при свете. Вода… она скоро…

— Надежда Ивановна, я не из пугливых, — сказал я, уже с некоторым трудом скрывая раздражение. — Байками меня не испугать.

— Это не байки… — прошептала она. — Люди пропадают как раз в эти дни. Именно ночью.

— Буду осторожен, — пообещал я. — До связи.

Я повесил трубку и выдохнул. В голове гулом отдавался её голос, дрожащий, натянутый, как леска. И страх в нём — не бабья тревожность, а настоящий. Тот, что приходит не от суеверий, а от чего-то реального. От чего? Разберемся… Никогда у меня не было подобных дел. где всё так запутано и неясно. Есть труп, есть убийство. есть маньяк — и я его ловлю. Вот на чём мы специализировались, а тут… чертовщина какая-то.

Благо, я не верю в мистику и прочую хрень. Но осадочек на душе остаётся. Когда я не могу понять своего противника, всегда такой осадочек. И кто он вообще — это противник? Ну не озеро же. Ха!..

Помощников брать я с собой на вечернюю вылазку не собирался. Лучший помощник у меня всегда с собой — девятимиллиметровый Макаров. А вот с кем из местных можно работать — пока неясно. Честные тут, конечно, есть, должны быть… но пока они для меня — тени. А к тени я спиной не поворачиваюсь.

— Что-то случилось? — спросил Лазовский. Голос у него спокойный, но во взгляде сквозило любопытство.

— Да ничего особенного, так… рабочие будни, — ответил я. — Давайте лучше поговорим о вас и вашем сыне. Услышал тут в коридоре, что заявление от вас не хотели принимать. Так?

Он кивнул, не отводя взгляда.

— Ну да… Но их понять можно… Не впервой. Гришка, бывает, уходит. А потом — сам возвращается. Но сейчас — другое, слишком долго его нет, ушел еще вчера вечером. Мать беспокоится. Я… тоже.

Он скользнул беспокойным взглядом по кабинету, вернулся ко мне.

— Часто уходит?

— Не так чтобы. Но если уж уходит — к утру возвращался всегда. А сейчас… уже пошёл второй вечер. Тишина. Вот я и пришёл, чтобы хоть зафиксировали. Хотя, если честно? — он чуть усмехнулся. — На наших я особых надежд не питаю. Но жена… вы ж понимаете. Надо было что-то сделать. Чтобы, так сказать, совесть была чиста.

— Понимаю. Но по правилам, Леонтий Прохорович, теперь к вам домой должна выехать группа. Осмотр места происшествия провести. Жилище — последнее место пребывания. Так положено.

— Домой? — он удивился и чуть поджал губы. — Обыск, что ли?

— Не обыск. Осмотр. Никто вас ни в чём не подозревает. Просто — протокол заполнить, но с понятыми, как положено. Я тоже приеду и все проконтролирую.

— Да? Сколько раз писал — никто и не думал приезжать. А теперь вот… — он посмотрел на меня и пожал плечами. — Ну, если теперь всё по-другому — поехали со мной, я на машине.

— Хорошо, — кивнул я. — Сейчас дежурному скажу: пусть поднимает дежурного следователя, криминалиста и оперативника. А мы с вами — уже и поедем.

— Да, конечно, — коротко сказал он и направился к выходу.

Я же задержался на секунду. Посмотрел на телефон. Он уже молчал, будто знал, что сказал достаточно. Но мне казалось, за молчанием этим кто-то прячется. И слушает. Твою маковку! Мне уже самому всякая чертовщина надумывается. Пора уже разобраться с тайнами этого городка.

Красный «Москвич-412» громко ворчал, пробираясь по окраине города. Лес начинался почти сразу за последними дворами. Мы свернули на широкую улицу, поросшую бурьяном. На ней — один-единственный дом.

— Приехали почти, — кивнул на строение Лазовский.

Огромный особняк. Я приподнял бровь. А вот это уже интересно: дом — массивный, кирпичный, с двумя подъёмами на крыльцо, с резными балками под крышей, явно построен в царские времена. Стеклянные витражи на верхнем этаже, облупившиеся лепные узоры — всё говорило, что строили его с размахом и вкусом. Но сейчас особняк обветрен и придавлен временем, живет несбывшимися мечтами о реставрации. Такую махину отремонтировать — нужна куча денег. Вряд ли это по карману семье Лазовских.

— Откуда в Нижнем Лесовске такая барская постройка? — когда машина подъезжала к дому, поинтересовался я будто из любопытства, почти как турист.

На самом деле для меня сейчас важна каждая деталь.

— До революции жил здесь промышленник. Поговаривали, что он занимался контрреволюционной деятельностью. Советская власть дом культурной и исторической ценностью не признала — жилище врага народа не может охраняться государством. И остался особняк простым зданием. Большим, да. Места тут, как считается, на три семьи. Но нам повезло — заселили одних.

— Повезло… — повторил я, присматриваясь к теням у боковых стен. — За привилегии и заслуги выделили жилплощадь с таким размахом?

— Какие уж тут привилегии, Андрей Григорьевич, — пожал плечами Лазовский. — Я — работник на фабрике, на «Красной нити». А супруга моя — воспитатель в детском доме. Люди обычные.

— Вы не похожи на обычного труженика, скорее, на руководителя, — хитро заметил я.

— Ну, да… ИТР-вец, главный технолог.

— Наверняка и достижения трудовые имеются? Ветерана труда получили?

Тот в ответ лишь кивнул. А я подумал, что и звание победителя соцсоревнований в его копилке наверняка имеется. Всё-таки статус, вот и дом такой дали. Ну еще и вспомнил разговор на турбазе, что семья Лазовских в городе уважаемая. Вот только Леонтий Прохорович — всё-таки не академик и не великий писатель, чтобы такие площади получать от государства.

Собеседник, видимо, уловил мой немой вопрос и пояснил:

— Да вы не думайте, мы люди простые. А дом? Ну просто никто больше не захотел в него заселяться.

— Вот как? Почему же?

— Озеро рядом, лес с плохой репутацией… Боязливый у нас народ. И потом — история с прошлым владельцем. После того, как вся его семья погибла в аварии, он сам… — Лазовский провёл пальцами по своему горлу и чуть вверх. — Повесился на балке в подвале. Вот люди и обходят стороной дом, суеверничают.

— А вы, значит, не верите во всё это?

— А во что тут верить? Люди умирают, Андрей Григорьевич, всегда так было: от болезни, от войны, от старости и ран. Смерть — это не мистика, это жизнь. А дом добрый нам достался. Правда, топить приходится много зимой, в холодное время мы часть комнат вообще закрываем, нам на четверых хватает и трети от его площади.

— У вас, значит, есть еще дети?

— Тоже сын… Игорь. Ну хоть он нормальный, — тихо скрежетнул зубами глава семейства.

Я не ответил. Мы стояли у старой калитки. За ней начинался двор, заросший лопухом, с облупившейся скамейкой у штакетника. Забор был не чета строению и смотрелся, как колченогая дворняжка рядом со старым породистым догом.

На втором этаже вспыхнул свет.

— Анна, наверное, зажгла. Проходите, Андрей Григорьевич.

Я шагнул внутрь.

Хозяйка встретила нас в широкой прихожей. Женщина невысокая, с тихой улыбкой и такими глазами, в которых сразу угадывалось — живёт по мужу. Таких, как она, в народе называли «мягкая подушка под жёсткое плечо». Она поздоровалась, даже, мне показалось, поклонилась еле заметно головой. Одёрнула фартук и виновато взглянула на мужа, как будто ждала от него команды.

— Это Андрей Григорьевич, проверяющий из Москвы по линии милиции, — представил меня хозяин, а вот супругу назвать не удосужился.

Та в ответ улыбнулась и проговорила еле слышно:

— Анна Васильевна, очень приятно…

— Накрой на стол, — бросил Леонтий Прохорович. — Чай поставь. Мы с Андреем Григорьевичем поговорим.

— А Гриша?.. — робко спросила она, поправляя соскользнувшую прядь.

— Заявление подано, ищут уже. Вот, Андрей Григорьевич как раз на контроле держит.

— Всё будет хорошо, — сказал я мягко, стараясь приободрить её. — Разберёмся, где он и почему пропадает. Но прежде — небольшая формальность. Сейчас сюда приедут сотрудники — осмотр проведут, но вы не волнуйтесь.

— Осмотр?.. — в глазах Анны Васильевны мелькнула тревога. — А… искать Гришу?

— Понимаете, — сказал я, — это стандартная процедура. Так положено.

— Не дрожи, — отрезал Лазовский, — надо — значит, надо.

Женщина кивнула, почти беззвучно, и исчезла в недрах дома — так, словно растворилась в его старинных стенах. Через несколько минут в гостиной, просторной и внушающей почти физическое чувство тяжести, появился поднос. На нём — пузатый заварник с потемневшими от времени стенками, пара чашек с тончайшими, как у кукольной посуды, витиеватыми ручками. Позолота на них местами стёрлась, но именно это придавало им подлинность — это была не бутафория, а будто сама память о времени, в котором эти чашки, возможно, стояли в буфете промышленника.

Сама же гостиная напоминала старую театральную декорацию, забытую после последнего спектакля. Тяжёлый резной шкаф, дверцы которого криво сходились внизу, хранил за стёклами какие-то пыльные статуэтки и книжные тома в потемневших переплётах. В центре — кожаный диван с высоким изголовьем, иссохшийся и растрескавшийся. Под ногами скрипел паркет — не просто скрипел, а глухо стонал, словно помнил многое и не мог этого забыть. Где-то под обоями местами вздулись стены, а в углу, у дальней стены, в чернеющей пасти массивного камина висела густая паутина — кажется, сама вечность запуталась в ней. Камин был давно мёртв, но казалось — он по-прежнему надеялся, что однажды кто-то снова разожжёт в нём живой огонь.

Мы с Лазовским сели на диван перед журнальным столиком. Чашка в руке — теплая, с тонкой трещиной, как шрамом. Я сделал пару глотков, и именно в этот момент дверь в гостиную распахнулась.

На пороге стоял мужчина лет тридцати. Высокий, поджарый, в синем трикотажном спортивном костюме. За спиной — спортивная сумка через плечо. Волосы коротко подстрижены, лицо скуластое, с той угрюмой концентрацией, какая бывает у людей, привыкших не уступать. Взгляд не по-домашнему настороженный, словно он даже здесь, в родных стенах, привык держать оборону.

Он бросил короткое «Здрасьте», запах пота и кед повис в воздухе на пару секунд.

— Игорь, — кивнул Лазовский с нескрываемой гордостью. — Сын мой. Тренер в нашей ДЮСШ, боксёров гоняет. Познакомься, Игорёк, это Андрей Григорьевич из милиции, он руководит поисками нашего Гришки.

— Добрый вечер, — сказал Игорь, коротко глянув на меня. — А чего его искать? Сам вернется.

— Эх! Вот нисколько не переживаешь за брата… А между прочим, он не виноват, что таким уродился, — привычно выговорил ему Леонтий Прохорович.

— Извините, на тренировку опаздываю, — пробурчал Игорь Лазовский и направился к выходу.

Он исчез так же быстро, как появился. Пока пили чай, подъехала здешняя оперативно-следственная группа. Я показал удостоверение, коротко ввёл их в курс дела. Осмотр начали с комнаты Гришки. Ничего особенного: кровать, кресло, и куча детских игрушек. Мебель вся не из этого дома, а советская, но уже потрепанная. Стола нет, видимо, решили, что дурачку он ни к чему.

Я, как положено, заглянул под кровать и в шкаф. И в этот момент я уловил, как хозяева — оба, и Леонтий, и Анна Васильевна — как-то напряглись. На лицах у них не тревога, не страх, а какая-то настороженность. Отметив это про себя, я комментировать ничего не стал и продолжил работу.

Не успели ещё закончить описание обстановки — как с улицы раздался хлопок калитки, шаги, и в дом буквально ввалился Григорий. Помятый, испачканный, с ссадинами на лице, в грязных штанах и рваной рубахе. Пахло от него сыростью, травой и… чем-то странным.

— Гриша! — ахнула Анна Васильевна и бросилась к нему, чуть всхлипывая. — Где ты был⁈

— З-з-заблудился, — пробубнил он, опустив голову.

Отец сжал губы в нитку, шагнул вперёд.

— Ты сколько раз… Ты меня позоришь! Я уже заявление подал. Люди приехали, милиция! Отрываю от дела! А ты!.. Опять ты!

Я поднял ладонь:

— Никакого позора. Он действительно пропал. Мы сделаем отказной материал, но реагировать обязаны были. Не ругайте его. Давайте я с ним поговорю.

И добавил:

— С глазу на глаз.

Лазовский нахмурился, но молча кивнул и вышел, а за ним и остальные. Мы остались с Гришей.

— Ну что, Григорий, где был-то? — спросил я мягко, но строго. — Где так поцарапался?

Он замялся, теребя край рубахи.

— Я… Лес… Ходил. Лес сильный. Я поранился. Веткой.

— Это у тебя что, кровь? — я кивнул на пятна на рукавах.

— Моя. Гриша не дурак, Гриша с лесом дружит, — он посмотрел в сторону окна, на чёрнеющие деревья. — Лес — он живой.

— Как это? — уперся я в него взглядом.

Видимо, слишком сильно, потому что парень тут же втянул голову в плечи и пробормотал:

— Никто не верит. А Гриша знает.

— Что знает?

Но тот в ответ лишь стал раскачиваться, что-то бубнить и хмуриться. Я молча подошёл, дружески похлопал его по плечу.

— Ладно. Иди, мойся, переодевайся. Но учти: в следующий раз, если опять пропадёшь — может быть, уже никто и не найдёт. Люди в вашем лесу теряются. Навсегда. Ты разве этого не боишься?

Гриша вдруг улыбнулся, как-то совсем по-детски.

— Гриша не боится. Гриша смелый. Гриша… лес понимает.

Я не ответил. Просто посмотрел в окно, где над деревьями сгущались сумерки. И впервые почувствовал, что, может быть, Гриша… действительно знает что-то, чего мы не знаем. Но как мне из него это выудить? Может, зря я тут один, и Света справится? Как психолог, она найдет подход к такому человеку.

Эх… Как же я по ней соскучился. Скорей бы они в этой Грузии все закончили и приехали сюда. Работы и им найдется.

Вернулись мы в отдел на милицейском УАЗике. Я вышел из машины и направился к крыльцу вместе с прибывшими, когда почувствовал на спине взгляд. Чуть задержался и отстал от коллег.

— Андрей Григорьевич… — кто-то позвал меня.

Голос был тихий, почти шёпот, как ветер между деревьев. Я обернулся. Из-за тополя у крыльца мелькнула тонкая фигура. Лиза. Та самая. Из прежней жизни. В простом плаще — вечером в Нижнем Лесовске зябко.

— Привет!

Я кивнул. Через минуту мы уже шли в сторону пустой аллеи, где старые фонари ещё не зажглись, и только багровое небо над крышами медленно гасло.

В сквере было пусто. Лишь где-то вдали хлопнуло окно и прошмыгнула старушка с пуделем на поводке. Мужик в пиджаке, поношенном и нелепом, мимо проплыл, обнимая авоську, в которой тихо звенели бутылки.

Мы сели на лавочку. Доски были холодные. Лиза придвинулась ближе, зябко кутаясь в свой плащ. Я видел, как дрожат у неё пальцы — то ли от холода, то ли от чего другого.

— Ну, рассказывай… Что-то накопала? — подбодрил я девушку.

— Я… слышала, — начала она, глядя себе под ноги. — На последнем, скажем так, неофициальном мероприятии, ну, как на турбазе…

— Можешь не подбирать слова, — улыбнулся я и тронул ее за руку. — Всё понимаю. Рассказывай.

— Там разговор я случайно подслушала, что они гадалке нашей местной денег дали. Много дали… Мол, сделала бабка всё правильно.

— Хм… Гадалке? Какой гадалке? И как это связано с пропажами людей?

— Тут все связано, я это чувствую… А гадалку зовут Марфа Петровна Гречихина.

— О-па… Это такая худая высохшая старушка? В платке выцветшем ходит, да?

— Она самая, вы ее видели?

— Видел, — задумчиво жевал я губу, вспоминая о том, что ведь именно она предостерегала меня на крыльце гостиницы: мол, убьет тебя Черное озеро. И звучало это — ну, почти убедительно. Для другого человека.

А Мещерский еще тогда сказал, что я был один и никто со мной не разговаривал. Значения я тогда этому не придал. Нет, я не чувствовал себя сумасшедшим, просто бабульку могли и не заметить за моей широкой спиной. Но теперь она опять засветилась в связке с Мещерским. Еще и деньги фигурируют.

— Скажи, Лиза… Ты веришь, что Марфа действительно гадалка… Их же не бывает, ты в них веришь? Может, она обычная шарлатанка?

— Есть у нее дар… — девушка чуть замялась. — Что-то есть. Я… сама не верила. Но как-то раз… Подруга моя, Таня, хотела… Ну, это — шагнуть с моста да и в реку. А та её остановила. Не зная ничего. Просто подошла и сказала: «Не делай этого. У тебя ещё два поворота впереди, и один счастливый». И Таня осталась. А через год вышла замуж и родила. Вот.

Я покачал головой. Любая молодая женщина может выйти замуж и родить. Невелико предсказание. Другое дело, что от суицида спасла. Но ведь бабка, многое повидав, могла просто распознать страх и горе в глазах и остановить девушку. Вот и вся мистика.

А что мы имеем? Мещерский и компания передают этой «колдунье» крупную сумму денег. За что? Уж не за то ли дельце, которое она провернула со мной — напугать хотела. Хм… Очень и очень интересно, это надо срочно проверить. Пожалуй, навещу сегодня местную Вангу.

— Спасибо, Лиза, — сказал я, вставая. — То, что ты рассказала — важно. И вовремя. Ты помогла. По-настоящему.

— Я не знала, пригодится ли… — она подняла на меня глаза. — Но… подумала, что… тебе надо знать. Ты… не такой, как они. Ты… другой. Настоящий.

Мы встали одновременно. Она вдруг взяла меня за руку. Тонкие пальцы — холодные. Но в них была сила. Женская. Тоскливая. Слишком давно не знавшая защиты.

— Мне… страшно. Но с вами — не страшно. — она сделала шаг ближе. — Только не уходите… — и тут же, не дожидаясь, потянулась ко мне губами.

Я мягко остановил её. Дыхание девушки было горячим, взволнованным. Она смотрела в глаза. Молча.

— Извини, Лиза. Ты красивая и умная девушка. Но… я женат, — я даже показал кольцо на пальце.

Она выдохнула. Потом улыбнулась — грустно, как будто знала ответ заранее.

— Все вы женаты, — сказала она с лёгкой усмешкой. — Но не все… по-настоящему.

И развернулась. Плащ взлетел, как крыло. Лиза исчезла, затерялась в вечернем полумраке Нижнего Лесовска. А я остался стоять, ощущая ещё в пальцах её прикосновение.

И снова в голове всплыла фраза старухи: «Черное озеро тебя убьёт». Я направился в отдел, чтобы узнать адрес Гречихиной и немедленно, прямо сейчас, нанести ей «визит вежливости».

Нужно поторапливаться, ведь мне еще на озеро проскочить нужно и Мельникова поискать. Горе-геолог, похоже, действительно растворился.