Курсант: Назад в СССР 14

Глава 18

— Совсем забыл! — Катков вскочил с места. — Есть результаты вскрытия.

Он выскочил из кабинета и через минуту под недоуменные взгляды всей нашей группы вернулся с какой-то бумажкой.

— Вот… Заключение судебно медицинского эксперта, — начал он, тут же второй рукой закрывая за собой дверь. — По Гречихиной. Андрей, ты просил отслеживать — я и отслеживаю. Сегодня с утра направил своего участкового в бюро СМЭ, у которого материал по несчастному случаю, — сказал он важно, подчёркивая слово «своего». — Заключение официальное. Всё в порядке.

— И что там? — Горохов с интересом протянул руку, но Алексей не торопился ему отдавать документ. Отлистал до последней страницы, где обычно и пишутся выводы, и продолжил вещать:

— Тело, конечно, обгорело… так, вот — подверглось значительному термическому воздействию, однако процесс карбонизации тканей не был полным. Это позволило провести полноценное вскрытие. При осмотре черепа в проекции левой теменной и затылочной костей был выявлен вдавленный перелом. Форма и характер повреждения указывают на воздействие тупого предмета с довольно-таки небольшой площадью контакта. Дальше…

Катков явно не торопился, но я решил его не подстёгивать. Мне было о чём подумать.

— Судя по контурам перелома и глубине деформации — порядка полутора сантиметров — предмет, вероятнее всего, был металлическим, с тупой или плоской рабочей поверхностью. Возможно — обух топора, небольшая кувалда или аналогичное орудие. На поверхности головы в районе перелома отсутствуют признаки выраженного термического повреждения, что свидетельствует о том, что травма была нанесена до воздействия высокой температуры.

Я поиграл желваками и спросил:

— То есть сначала ударили — а потом уже подожгли?

— Так и выходит. Пожар — инсценировка. Дом сложился уже позже. Никакие обрушенные конструкции на голову потерпевшей не падали, там была бы другая картина. Характер повреждения однозначно прижизненный. Травма, скорее всего, спровоцировала быструю потерю сознания и смерть от внутреннего кровоизлияния.

Горохов присвистнул и покачал головой:

— Значит, имеем факт убийства. Думали, что огонь скроет следы, но пожарные сработали и труп вытащили.

— Да, — кивнул Катков. — Факт скрытый, замаскированный под несчастный случай. Пожарные по своей части не усмотрели криминала, но у них взгляд узкий, а эксперт — дело другое. Тут уже не отвертишься.

Я шумно выдохнул.

— Вот, что Алексей, пускай твой участковый пишет рапорт об обнаружении признаков преступления и передает материал в прокуратуру на возбуждение. А там я его подхвачу, — дал указания Горохов.

— Как вы дело-то заберете? Пока нет оснований объединять с нашей серией, — ответил Катков, который уже вжился в роль грамотного руководителя. — Формально это отдельный эпизод. Возбуждать будут местные, по линии убийства.

— М-да… Будем думать, — морщил лоб шеф.

Ну ладно, пора мне подать свою реплику.

— Есть зацепка… — вмешался я. — Я напишу рапорт, что погибшая дала мне некие ценные сведения по пропавшим без вести. Которые, в оперативных целях, я не буду раскрывать. И после этого ее убили. Ну и дверь в дом была заклинена во время возгорания, будто специально, чтобы раньше времени ее не вытащили, и тело успело сгореть, обуглиться. На основании рапорта мы подтянем дело Гречихиной под наше. Так ведь, Никита Егорович? — я выставил ладонь, как бы предупреждая возражения: — Слабоваты, конечно, основания, только с моих слов, получается, но будем продавливать… Местные-то неохотно способствуют расследованию.

— Да идут они… в баню! — хлопнул шеф по столу ладонью. — Продавим! Пиши рапорт, Андрей Григорьевич, заберем убийство себе.

— И вот еще что… — я подошёл к столу, взял чистый лист, быстро набросал рисунок. — Вот этот след я заметил, когда пытался попасть в дом. Его потом смыли пожарные, но характерный грубый протектор я запомнил. Скорее всего, промышленная рабочая подошва. Вроде спецобуви. Не самая частая штука, на самом деле, в этом Нижнем Лесовске.

Катков взглянул с серьёзным видом, кивнул.

— Занесу след в картотеку местную. Может, что-то совпадёт с последними задержаниями.

Мы вернулись в гостиницу ближе к одиннадцати. Света всю дорогу молчала, смотрела в окно служебной «Волги». По её лицу ничего не читалось, но я видел по сжатым губам: разговор о Лизе и коньяке в запертом кабинете ещё не закончился. Он просто был отложен.

В вестибюле гостиницы было по-вечернему тихо, даже немного мрачно. За стойкой — всё та же администратор Эльвира Марковна. Высокая, сутулая, в очках на толстой цепочке. Увидев нас, бдительная женщина привстала, поправила вязаную кофту на плечах.

— Товарищ Петров, — сказала она чуть тише обычного, с непривычным уважением в голосе. — Вам письмо. Вот, возьмите, пожалуйста. Оставили на стойке.

— Мне? — переспросил я, нахмурившись, будто это не письмо было, а бомбу мне прислали.

— Вам, а кому же еще, вот, посмотрите. На конверте написано: «Петрову, номер сто тринадцать. Лично в руки».

— А кто передал? Давно? — я взял конверт, разглядывая.

Обычный почтовый, но без марок. Клапан наглухо заклеен. В графе «от кого» — ни подписи, ни строчки, всё внутри.

— Не могу вам подсказать, простите, я, знаете, отлучалась — с девчонками в подсобке порядок наводила. Вернулась — письмо уже лежит. Рядом никого. И почерк… женский, вроде бы, — она слегка усмехнулась. — Наверное, девушка какая пишет…

Эльвира Марковна, видимо, таила на меня обиду — ведь если не слова, то эта улыбка уголком рта была рассчитана на Свету. И Свете её слова не понравились. Она стояла рядом. Не сказала ни слова, но я краем глаза заметил, как она сильнее сжала ремешок сумки. Ногти врезались в кожу, лицо оставалось спокойным, но что-то внутри уже напряглось. Сдерживалась.

— Спасибо, Эльвира Марковна, — подчёркнуто кивнул я.

— Всегда пожалуйста, — чуть склонив голову, ответила та и снова села за журнал «Работница».

Мы пошли по коридору. Света не отставала, но шаг у неё стал чуть жёстче, чем обычно. Каблучки отбивали барабанный бой военного марша.

Когда мы завернули, она вдруг проговорила:

— А ты не хочешь его открыть? Ну… прямо сейчас?

— Сейчас дойдём до номера, и открою, — ответил я спокойно, не ускоряя шага.

— Конечно, — кивнула жена с некоторым сарказмом в голосе, — Всё же «лично в руки». Раз так — значит, очень лично… Да?

Интонация была ровная, но за этой ровностью слышался металл.

Я открыл дверь. Она вошла первой. Не глядя на меня, прошла вглубь комнаты и остановилась. Не села, не разделась. Просто стояла. Ждала.

Я подошёл к столу, вынул из кармана конверт, медленно надорвал край. Внутри — сложенный пополам лист бумаги. Пока я разворачивал его, чувствовал на себе её взгляд. Он был за спиной, но ощущался отчётливо, почти физически.

Письмо могло быть на самом деле, чем угодно. Но то, что думает Света, для меня куда важнее.

Прочитал:

Андрей. Это Лиза Грунская.

У меня есть срочная и важная информация для тебя.

На работу к тебе не смогла прийти — за мной следят.

Прошу, приезжай ко мне.

Садовая, 19. Это дом за бараками.

Буду ждать сегодня допоздна.

Всё равно не усну после того, что узнала.

Приезжай скорее, мне очень страшно.

И приезжай один.

Почерк округлый, ровный и местами будто «испуганный». Я медленно опустил письмо на стол — так, чтобы видно было моей Психологине. Света молча подошла, наклонилась, пробежала глазами по строчкам. Потом выпрямилась, чуть фыркнула.

— И что? — спросила она, глядя мне прямо в глаза. — Поедешь? К этой вертихвостке?

Я не стал торопиться с ответом. Взял её за руку, притянул к себе. Она не отстранилась, но стояла напряжённо.

— Свет… это может быть важно. Если она что-то узнала — я должен выслушать.

— Ну конечно, — усмехнулась она, не отводя взгляда. — Садовая, бараки чёрт знает где, поздно вечером. И обязательно один. Прямо оперативная… романтика.

Я не стал спорить. Просто обнял. Она была напряжённой, как струна, но не вырывалась из объятий. Я поцеловал её в висок. Она молчала. Потом — всё-таки обняла в ответ. Её губы были рядом, дыхание — участилось. И дальше всё пошло само собой. Без слов. Без споров. Без объяснений. Только тепло, только касания, которые сказали больше, чем любые оправдания. Все-таки женщины, когда ревнуют, становятся необычно страстными.

Полчаса спустя я тихо поднялся с кровати. Света лежала, чуть прикрывшись простынкой, смотрела на меня влюбленным взглядом.

— Поеду. Ненадолго, — сказал я, застёгивая рубашку. — Надо.

Она кивнула, не поворачиваясь.

— Только… аккуратно. И сразу обратно. Слышишь?

— Обязательно, — сказал я.

Вышел в коридор. Постучал в соседний номер. Открыл Катков — в одной майке и трусах, с влажным полотенцем на плече.

— О, Андрей… Ты чего?

— Дай ключи от машины, Лёш.

Он посмотрел за моё плечо, потом — на меня.

— Куда собрался-то?

Из-за его спины выглянул Погодин. В руках у него был стакан с чаем.

— Андрюха? Дело важное?

— Важное, — кивнул я. — Надо съездить. Одному.

— А нас что ж не берёшь?

Я помотал головой.

— Там одному нужно. Никаких групп. Только я.

Катков, не задавая больше никаких вопросов, снял с крючка ключи и протянул мне.

— Тогда езжай. Но если что — сразу звони. Без геройства, Андрей Григорьевич.

О как. А роль начальника ему определенно шла.

— Понял, — улыбнулся я, убрал ключи в карман и вышел в ночь.

Я подъехал к нужной улице без фар, накатом. Остановил в тени тополя, чуть в стороне от основной улицы. Слил бензин из бензобака в бутылку через резиновый шланчик. Немного. И пошел дальше, крадучись.

Нужный дом был одним из десятков таких же — крыша из серого шифера, стены из потемневшего бруса, облезлая краска на ставнях. Забор — перекошенные доски, кое-где с дырами, через такие можно было спокойно пролезть, не привлекая внимания.

Где-то в глубине улицы гавкнула собака. Потом вторая. За ней — тишина.

В нужном доме было всё тихо. Но за плотно закрытыми ставнями тлел свет, пробивался узкими полосами в щелях. Я медленно достал пистолет из кобуры, снял с предохранителя, патрон в патронник уже был дослан заранее.

В центральный вход идти было глупо. Я юркнул за дом, нашёл дверь в сарай. Скрипнула петля, но никто не отреагировал. Внутри — пыль, хлам, какой-то старый велосипед, набросанные лопаты и тяпки. В углу — ржавое ведро, дно — в нескольких дырах. Оно мне и нужно было.

С соломой, правда, пришлось выкручиваться. Я перебрался через забор на соседний участок — там, у стены, стоял стог. Потыкав его рукой, оторвал охапку сухой соломы, сунул под мышку и отступил обратно. За сараем стоял старый колодец — деревянный, с ручкой и цепью. Я потихоньку поднял ведро воды, намочил часть соломы.

Сухую солому бросил на дно ржавого ведра, облил бензином, сверху уложил щепки, которые насобирал тут же у дровяника, их тоже оросил горючей смесью. Сверху наложил влажной соломой. Быстро соорудил сетку из найденной проволоки, закрепил на ведре, чтобы ничего не выпало раньше времени. Получилось грубо, но надёжно.

Чиркнула зажиглака. Я поджёг через нижние дыры сухую солому — она вспыхнула сразу, с тихим «пух», огонь пошёл вверх, щепки затрещали. Мокрая солома начала шипеть и выбрасывать густой серый дым. То, что нужно.

С пистолетом в одной руке, дымовухой — в другой я метнулся к дому. Распахнул ставни одного из окон. Бахнул рукояткой по стеклу. Стекло высыпалось внутрь дома. В это окно я и швырнул дымовуху. Ведро влетело внутрь, с глухим стуком ударилось о пол. Дым из оконного проёма тут же пошёл столбом.

Я отступил. Вернулся во тьму, за сарай, присел, затаился.

Ждал.

Ждать долго не пришлось. Видно через разбитое окно, как помещение застилает дым. Дверь дома хлопнула — резко, наотмашь. В проёме показалась фигура. Мужик кашлял, задыхался, явно уже надышался. Я держал его на мушке, но не стрелял. Живым возьму. Но в следующую секунду он рухнул на живот прямо на крыльце, и почти сразу с его стороны грянул выстрел.

Бах!

Свист металла и сухой треск дерева — картечь угодила в доски сарая, где я прятался. Я отшатнулся в сторону, вжимаясь в угол — сердце ухнуло, но руки сжали пистолет крепче.

Обрез. У него в руках был обрез. Он явно заранее знал, что я подойду с этой стороны. Я выстрелил в ответ.

Бах! Бах!

Дважды. В том направлении, где он залег. Но он уже откатился с крыльца, ушёл влево, в тень. Слышно было, как щёлкнул рычаг ствольной коробки-переломки — он перезаряжал. Быстро, привычным движением.

Щелк! — этот звук гладкоствола возвестил о том, что перезарядка прошла.

И снова тишина.

Выжидаем, кто кого переждёт.

Я присел, перекатился вглубь, за деревянный хлипкий заборчик. Пистолет в руках. Взгляд охватывает дом и периметр. Вот! Он вынырнул первым. Очертания головы на секунду показались из укрытия. Я уже свёл прицел с точкой в пространстве, палец лёг на спуск, но не нажал.

Нет.

Нельзя убивать.

Ты мне нужен живым, падла, а где Груня — я до сих пор не знаю. И письмо — подделка. Почерк она не так выводит. Слишком правильно, слишком ровно. Я её стиль знаю — у неё свой. Даже в той жизни знала, как манипулировать «шрифтами», эмоциями, как врать и говорить правду одновременно. Я почерк своей информаторши прекрасно знал из той жизни. Сразу понял, что письмо — подстава, а всё это — ловушка. Но если бы я приехал не один — враг сработал бы иначе. Возможно, следили за мной. А так хотели убрать тихо, на месте. И я не стал рисковать коллегами — справлюсь.

Ещё один выстрел вырвал меня из мыслей.

Бах!

Картечь ударила по навесу сарая, посекла доски, кое-где соскочили щепки. Он выстрелил вглухую — наобум. Зато выдал себя. И слишком сильно высунулся. Плечо — открыто. Я не ждал — короткое прицеливание, задержка дыхания и…

Бах!

Попал.

Он вскрикнул хрипло, по-звериному, потерял равновесие и осел рядом с крыльцом. Тело дёрнулось и вывалилось из-за укрытия. Я видел, как он пытался подняться — держался за раненое плечо, другой рукой шарил по земле. Не сдавался.

Пора.

Я сорвался с места, выскочил из укрытия, напролом, не давая времени противнику прийти в себя. Бежал прямо, держа оружие перед собой.

Он поднимался. Вот уже встал на одно колено. В здоровой руке обрез. И, черт возьми, я разглядел — у него два ствола, а значит, он готов стрелять.

— Волыну на землю! — рявкнул я, бегом сокращая расстояние. — Быстро!

Он вскинул оружие. Пытался целиться одной рукой, но обрез дрожал.

Я выстрелил на бегу. Уже с близкого расстояния.

Бах!

Пуля пробила запястье и застряла в деревянном ложе обреза. Оружие выпало. Он рухнул на спину, завыл, зажимая обе руки.

Я прыгнул к нему, ударом ботинка откинул обрез в сторону. Навёл пистолет прямо в лицо. Пусть смотрит прямо в черноту дула и соображает.

— Говори, сука. Где она? Где Груня?

Он стонал, плевался кровью. Жив, тварь. Значит, всё мне скажет.

Я прижал ствол пистолета к его лбу. Вдавил так, что он явно прочувствовал — не просто так скрипел зубами.

— Если не скажешь — не доживёшь до утра.

Он понял. И, судя по выражению глаз — поверил. Поверил, потому что я не блефовал. Потому что…

И тут я рассмотрел его лицо. И узнал его. Твою мать, ну кто бы сомневался!