Кулачник 5. Финал

Глава 22

Дверь за спиной хлопнула, тяжёлое эхо стремительно пронеслось по коридору, отсекая меня от тех, кто остался внутри. Света с пистолетом, Саша, пытавшийся удержать мать, Марина, совершенно ошарашенная… всё осталось там.

Лампы под потолком противно мигали, вырывая из тьмы куски облупленных стен, потёков и пятен влаги. Этот коридор, потайная дверь — всё это было очень даже в духе Козлова.

Я слышал, как позади в дверь всё ещё ломилась охрана. Удары были глухими, но тяжёлыми. Я понимал, что петли не выдержат долго. Кинжал, вставленный в ручки, сдержит их не более пары минут. А потом либо они сломают лезвие клинка, либо не выдержат сами двери.

Коридор оказался длинный. Впереди хлопнула дверь. Потом ещё одна. Витя уходил и наверняка знал эти ходы, как свои пять пальцев.

Я двинулся быстрее. Ноги скользили по влажному камню, рёбра отзывались тупой болью после боя, но я не сбавлял шаг. Нет, Витя, ты уйдёшь… на этот раз точно нет.

Я вспомнил взгляд Светы и её «теперь ты заплатишь». Вспомнил Марину, у которой рухнуло прежнее понимание этого мира и которая давно похоронила мать. Вспомнил Сашу, все эти годы даже не знавшего, что у него есть сестра.

Виктор всегда умел уходить — в словах, в схемах, в своих деньгах и даже в людях. Сейчас он уходил быстро и без оглядки, и я слышал это в глухом стуке его каблуков.

Раз… пауза… раз… пауза… теперь чаще, теперь нервнее.

Хлопнула дверь — на этот раз совсем близко. Коридор резко ушёл влево.

Поворот.

На стене пожарный щит, рядом старый план эвакуации в пластике, на котором зелёные стрелки почти стерлись. Кому понадобился бы план, если весь дом — его план?

Впереди опять дверь, на этот раз металлическая. Дёрнул на себя — и та поддалась. Я оказался в подземном гараже…

Замедлился, чтобы восстановить дыхание, и огляделся. Здесь стояла целая коллекция автомобилей. Но я не успел толком оглядеться, как где-то впереди зазвенела сетка и тут же глухо бухнуло.

Витька явно спешил. Это было хорошо. Когда спешишь — перестаёшь видеть детали. А я как раз в деталях и жил.

Вдох. Выдох. Вперёд.

Поворот вывел меня в более широкий пролёт, и я увидел две тени, вставшие поперёк коридора, как тупик. Они заняли позицию грамотно: один перегородил проход корпусом, второй стоял левее, у стены, с возможностью достать до кобуры в случае надобности.

Я сделал вид, что торможу, и чуть поднял ладони. На полсекунды — достаточно, чтобы они расслабились, ожидая «сдачу». Потом я резко свёл плечи, словно собирался развернуться, и шагнул влево — мимо тусклой лампы, к стене. Ладонь соскребла с пола ржавую крышку от щитка. Бросок — железка звякнула дальше по коридору, за спинами охранников. Оба рефлекторно повели головами на звук.

Этого хватило.

Я нырнул под правую руку ближнего, левым предплечьем заехал ему под локоть. Он согнулся, и я въехал ему коленом в солнечное сплетение. Воздух из него вышел со свистом, он сложился пополам, как переломленная линейка. Я перехватил его за затылок и ткнул лицом в стену.

Второй уже тянулся к кобуре. Он работал чище — отшагнул, чтобы сохранить дистанцию. Я сблизился рывком и врезал коротким хлёстким ударом ребром ладони ему по кадыку. Он захрипел, глаза расширились, я вбил его плечом в стену.

Первый попытался «ожить», ухватился за моё бедро. Я хлёстко стукнул ему коленом в ухо, и он обмяк так, словно кто-то выключил рубильник.

Я присел, вытащил у одного из них рацию, большим пальцем убрал громкость в ноль. Зажал тангенту и выслушал эфир. Из динамика доносилось потрескивание и чужой голос издалека отдавал отрывистые команды, но без привязки к этому коридору.

Хорошо.

Пистолеты из кобур я всё-таки достал — один отправил под ржавый щиток, другой пнул в открытый лоток с кабелями, где его спрятала чёрная проволочная кишка. Магазины спрятал отдельно…

Двинулся дальше.

Коридор снова оборвался лестницей вниз. Металл ступеней блестел, по ним разносился звонкий стук ботинок. Виктор спускался, спеша, не оглядываясь. Я слышал его дыхание: тяжёлое, с хрипотцой.

Я подбежал к лестнице, но не стал спускаться, как обычный человек. Времени не было. Перила обхватил рукой и, напрягая плечи, перелетел сразу через пролёт. Боль рванула в боку, как напоминание о вчерашнем бою.

Звук каблуков Витьки был всё ближе.

Я почти настигал его и вскоре увидел спину Козлова. Он обернулся. Лицо было белое, словно выжженное изнутри, и злое, перекошенное. Глаза горели бешеным огнём. В них не было страха в чистом виде, скорее — ярость зверя, которого прижали к углу.

— Ты⁈ — сипло выдохнул он.

В его руке блеснул металл — он схватил какую-то арматуру одной рукой. Я успел заметить, что второй рукой он выхватил складной нож. Щелчок лезвия разрезал воздух.

Я замер на секунду, вглядываясь в него.

— Думал, уйдёшь? — процедил я сквозь зубы.

Виктор ответил только шагом навстречу. Он был готов драться.

И я был готов тоже.

Виктор рванул первым. Арматурина описала дугу и с грохотом ударилась о стену в сантиметре от моей головы. Я успел пригнуться, услышав звон металла. Осыпавшиеся хлопья штукатурки упали на волосы.

Я в ответ ударил в корпус локтем под рёбра. Он взвыл, но тут же ткнул ножом. Лезвие свистнуло у самого живота. Я ушёл вбок, плечо задело стену, свезя след пыли.

Мы сцепились.

Он вогнал колено мне в бедро, и по ноге прошла волна боли. Я ответил коротким ударом в челюсть — кулак встретил его зубы, хрустнуло что-то, пальцы тут же заныли. Мы оба зашипели от боли, но никто не отступил.

Виктор зарычал, навалился, арматурина упала с лязгом на пол. Его кулак ударил в мою спину, я едва не согнулся, но сразу ткнул головой вперёд — в переносицу.

Тёплая кровь брызнула мне на щёку, и он отшатнулся.

Я не дал ему отдышаться. Серия грубых ударов: в живот, по плечу, снова в голову. Но каждый отдавался мне самому — рёбра горели, бок тянуло. Я чувствовал, как каждое движение буквально выворачивает меня изнутри.

Но я шёл вперёд.

Виктор всё ещё держался. Он махнул ножом, задел рубашку, разрезав ткань. Острый холод пробежал по коже, но рана была неглубокая. Я ударил его в запястье. Нож звякнул о камень и ушёл в темноту.

Теперь мы дрались голыми руками. Без техники. Только удары и хриплое дыхание…

Я прижал его к сырому бетону, плечом вдавил так, что воздух со свистом вырвался из его груди.

Кровь стекала у него по лицу, капала на воротник. Глаза — бешеные, красные, полные злости и неверия.

Я схватил его за шиворот и усадил у стены. Наклонился ближе, удерживая его локтем.

— Чё, Вить… — процедил я. — Не узнал?

Козлов пучил глаза, тяжело дыша.

— Помнишь, мы клялись? Или, наверное, уже на хрен всё забыл?

Он замер. На миг его взгляд дрогнул, в нём мелькнула тень — как будто он слышал голос не моего сегодняшнего тела, а того, кого похоронил тридцать лет назад.

Я сильнее вдавил его в стену.

— Мы тогда говорили, что будем брать этот мир вместе.

Я видел, как по лицу Витьки прошла судорога: воспоминание пробилось сквозь слои лжи и прошедших лет.

Я приблизился ещё ближе, почти касаясь его лба своим.

— Так вот, — прошипел я. — Я тоже поклялся. Что достану тебя. Даже если с того света вернусь.

Я почувствовал, как он дёрнулся, будто от удара током. Его глаза расширились. Там уже не было только злости — появилась паника.

Узнавание…

— Не может быть… — выдохнул он.

Но слишком поздно. Он понял, кто стоит перед ним.

Козлов дёрнулся, пытаясь вырваться.

— Не может быть… — сипло повторил он.

Я прижал его к стене ещё сильнее.

— Это я. Саша. Тот, кого ты когда-то называл братом.

Я видел, как мои слова буквально начали ломать его изнутри. Все маски — хозяина, зверя, победителя… все они треснули разом. Передо мной теперь был не хищник и не магнат, а стареющий человек, которому вернули то прошлое, от которого он всю жизнь убегал.

Его губы дрожали, будто он хотел выдавить оправдание, но голос предал. На секунду в его глазах мелькнуло всё: та старая клятва, что мы давали когда-то, мечты о том, что возьмём мир вместе, — и предательство, когда он выбрал путь власти и крови.

Я сжал кулаки, чувствуя, как внутри поднимается не ярость даже, а холодная решимость. Всё было сказано. Больше слов было не нужно.

Но Витька…

Витька бы не стал тем, кем был, если бы вот так просто сдался. Его рука едва заметно скользнула по штанине, и Козлов достал из носка нож. Пырнул им меня в ногу.

Я слишком поздно заметил блеснувшее в свете лампы лезвие. Схватился за нож, стиснув зубы, и выбил.

Витька тотчас воспользовался секундной паузой, вскочил и бросился дальше по коридору.

Догонять Козлова с раненой ногой оказалось сложнее, но и Витьке досталось. Но его преимущество было в том, что это было его «подземелье». Он выскочил в ближайший коридор. Там, спотыкаясь и хватаясь за стену, выскочил к лифтам. Металлические двери дрогнули от его удара по кнопке вызова, индикатор мигнул, и створки разошлись.

Он юркнул внутрь, ткнул пальцем в верхний этаж и прижал «закрыть». Я успел добежать, но холодная нержавейка дверец захлопнулась мне в лицо. На табло лениво поползли цифры этажей. В лифте он уходил вверх, а у меня оставалась лестница и рана от ножа в ноге, которая продолжала больно напоминать о себе при каждом шаге.

Я рванул к пожарной двери. Тугое полотно поддалось, в лицо ударил сырой воздух лестничной клетки. Ступени были широкие, с металлической насечкой. На каждой я оставлял неровный кровавый след от туфлей. Боль резала по голени. Поручень был холодный, липкий от пыли, ладонь скользила, но я цеплялся, вытаскивая себя на пролёты, как тягач на подъёме.

Где-то в глубине шахты ухнул лифт, ударилась о направляющие подвеска — он выходил на крышу. Я ускорился, перескакивая через ступень, и каждый прыжок отзывался вспышкой боли в ране.

Дверь на крышу открылась. Как только я вышел, услышал гул работающих лопастей. Лопасти вертолёта уже раскручивались, поднимали пыль.

Я бросился к вертолёту, схватил за воротник, дёрнул из кабины. Его развернуло, он полетел кувырком боком, ударился лопаткой о бетонный грибок вентиляции. Заскрипел зубами от боли, но не отпустил руку, в которой что-то блеснуло.

Я увидел оружие мгновением позже — короткий чёрный пистолет без предохранителя на рамке.

Козлов поднялся на одно колено и навёл на меня ствол, держа двумя руками.

— Кто тебя послал? — он выплюнул слова, перекрикивая гул винтов. — Сашка сгнил давно в земле. Кто это подстроил? На кого ты работаешь?

Я шагнул ближе. На таком ветре прицельный огонь держать трудно. Я видел, как дрожит мушка, как гуляет ствол вместе с его запястьями.

— Нет, Витька, — сказал я ровно. — Это я. Я вернулся с того света.

Он оскалился, но зрачки чуть сузились.

— Доказательства? — он стиснул зубы, готовясь нажать спуск. — Назови хоть что-нибудь.

Я сделал ещё полшага к нему.

— Июнь восемьдесят восьмого, двор у пятого подъезда, у тебя гитара, ты две струны поменял местами. Ты написал песню и никому её не показал, кроме меня. Помнишь первые строки? «Света, не говори фонарям про нас — они всё равно шепчут дворам. Если завтра опять будет грязный рассвет — я приду босиком по лужам к тебе». Ты пел тихо, а тетрадь потом спрятал под батареей, третья секция справа.

Ветер рвал слова, но до него дошло. Мышца на скуле Козлова дёрнулась, ствол опустился на жалкие два сантиметра — достаточно, чтобы я увидел снова мальчишку, который мечтал стать музыкантом и боялся, что его засмеют.

Я рванул на него, сделал кувырок. Выстрел сорвался — хлопок потерялся в реве лопастей. Я влетел обоими ногами ему в ноги, как в подкате. Козлов споткнулся на гальке. Он попятился, и воздушный поток от винта сорвал, зашатал его будто пьяного. Витька сделал нелепый шаг назад, будто танцор, потерявший ритм, и пропал за парапетом. Пальцы на миг скребнули по бетону, оставили белую крошку — и исчезли.

Пистолет отлетел в сторону, стуча по гравию, и замер.

Я замер, слушая. Внизу что-то ударилось с глухим металлическим звоном.

Я закрыл глаза на миг. В памяти вспыхнуло другое падение — детский двор, ржавый забор, Витька, который поскользнулся и рухнул на землю. Тогда он сломал руку, а я смеялся, поддевая его: «Ну ты и криворукий».

Он тоже смеялся, сжимая зубы от боли. Мы были пацанами и верили, что любая рана заживёт.

Теперь смеха не было.

Ни у него, ни у меня.

Только тяжёлый конец, который гремел в ушах эхом прошлого.

Я медленно выпрямился и подошёл к парапету, держа одну ладонь на бетоне, чтобы ветер не сорвал. Внизу лежало тело. Неповоротливый манекен в дорогой одежде, который ещё минуту назад был человеком, моим бывшим «братом», моим врагом.

Я поднял взгляд в небо, по которому плыли облака.

— Вот тебе и два оборванца с улицы, — сказал я вполголоса. — Из неудачной семьи.

Задержал дыхание, выпустил медленно, чтобы не было дрожи в голосе, и добавил так, как должен был сказать много лет назад:

— Прощай, Витька.

Я отступил от парапета и почувствовал, как подгибаются колени. Внутри всё горело. Бок тянуло, словно раскалённый крюк прошёл под рёбрами. Рана в ноге пульсировала, каждый удар сердца гнал в неё новую волну боли. Я сжал кулаки, но пальцы дрожали, будто чужие.

Если бы бой затянулся ещё на пару минут — я бы рухнул сам. Не сила держала меня, не мышцы и не тренировки. Только злость и память. Я упёрся ладонью в холодный вентиляционный блок, втянул в лёгкие ледяной воздух и выдохнул, стараясь сбить дрожь.

Я пнул валявшийся пистолет. На крыше вдруг стало странно тихо. Вертолёт стихал, лопасти ещё крутились по инерции, но уже без силы. Ветер трепал края моей рубашки, уносил запах крови куда-то в ночь. Я слышал внизу далёкий лай собак, хлопанье дверей, где-то загудела сирена.

Я сделал шаг к выходу. На мгновение мне показалось, что всё закончилось, что я один на крыше, и впереди только пустота и дорога дальше.

И в этот момент тяжёлые шаги ударили по крыше сразу со всех сторон: сапоги, команды, металлический лязг оружия.

И тогда дверь с грохотом распахнулась.

В проём ворвался поток людей в чёрном: каски, бронежилеты, забрала, автоматы. Шум шагов, тяжёлое дыхание под масками, команды в рациях — всё смешалось с ещё не стихшим гулом вертолётных лопастей.

— На землю! — проревел первый номер, целясь прямо в меня.

И тут сквозь плотный строй бойцов вышел он. Саша. Его лицо было каменным, чужим.

— Не трогать его! — резко приказал он.

ОМОНовцы переглянулись, но автоматы чуть опустились. Саша прошёл мимо меня, даже не глядя в глаза, и подошёл к краю крыши. Ветер трепал его волосы, внизу темнело тело его отца. Саша смотрел вниз долго.

— Значит, так… — пробормотал он едва слышно. — Вот и всё.

Сзади раздались быстрые шаги, и я обернулся. На крышу выбежала Света. Волосы разметались по плечам, дыхание рвалось рывками. За ней — Марина, бледная, но решительная, глаза расширенные, будто она не верила в то, что видит.

Эпилог

На диване сидели трое — Света, Саша и Марина. Между ними лежала та напряжённая пауза, которая появляется, когда близкие люди вдруг оказываются рядом и не знают, с чего начать.

Они были втроём, наконец встретившись лицом к лицу. В каждом взгляде читалась осторожность, тяжёлая, накопленная годами. У Светы в глазах была тревожная мягкость, за которой пряталась привычка выживать. У Марины — холодная собранность. А у Саши — напряжённый интерес, будто он впервые по-настоящему видел их обеих не просто как женщин из разных историй, а как часть одной семьи, которой его лишили.

— Вот так жизнь, — первой нарушила молчание Марина. — Мать не могла видеть дочь, дочь не знала, что у неё есть мать и брат… А брат даже не знал, что у него есть сестра.

Саша сжал кулаки, тяжело вздохнул.

— Всё это время мы жили как чужие. А ведь должны были быть вместе.

Света посмотрела на обоих, и угол её губ дрогнул, на глазах выступили слёзы.

— Но сейчас мы вместе. Это важнее всего.

И они потянулись друг к другу. Просто трое взрослых людей, которые вдруг стали семьёй. Марина обняла мать, Света прижала к себе сына, и все они сошлись в этом неловком, но настоящем объятии.

Я стоял в стороне, молчал и всё равно чувствовал, что это момент, ради которого стоило пройти через кровь и боль. Впервые за много лет они были рядом — мать, дочь и брат.

Слова просились наружу, почти давили в горле. Я мог бы сказать правду. Мог бы выложить всё — кто я, откуда и зачем вернулся.

Но я сдержался.

Их мир строился иначе, и рушить его ради собственного облегчения было бы эгоизмом. Пусть они знают друг друга. Этого достаточно.

В груди всё ещё болело. Старые шрамы не дают покоя, даже если их прикрыть слоем новых забот. Но боль стала тише, смирнее…

Я смотрел на них троих, сидящих рядом, и понимал, что здесь для меня места нет. Но и уходить я не собирался.

Я открыл дверь — и меня встретил гул голосов, звон ударов по мешкам, скрип канатов. Передо мной был зал, о котором я когда-то мечтал. С десяток тяжёлых мешков качались в такт ударам, в углу сиял свежий ринг с натянутыми канатами, а вдоль стен толпились пацаны — с горящими глазами, с нетерпением в каждом движении.

— Ногу назад, — сказал я одному пацану, который слишком широко расставил ноги. — Ты ж не дерево, ты должен двигаться. Легче, мягче.

Он попробовал снова, и я кивнул.

— Вот так. Запомни, что стойка — это твоя крепость.

Рядом Марик держал лапы. Удары ученика, того самого толстяка, шли тяжело, с запозданием, но я видел, что в его глазах горит пламя.

— Давай, ещё! Не бросай! — выкрикнул я, и пацан ударил сильнее.

Я прошёл вдоль ряда мешков, хлопнул ладонью по одному из них, привлекая внимание.

— Работайте не руками, а всем телом! Удар идёт от пола, через плечо, только тогда он настоящий.

Пацаны переглянулись и начали пробовать. Зал наполнился ритмом — «тук-тук-тук».

Я поднял руку, и зал тут же стих. Все пацаны повернулись ко мне — вспотевшие, с красными лицами, но с тем самым огнём в глазах, ради которого стоило всё это затевать.

— Слушайте сюда, — сказал я, обводя их взглядом. — Здесь вы куёте не только своё тело. Здесь вы куёте свой дух. Запомните: сила — это не про злость. Не про то, чтобы сломать кого-то или унизить. Настоящая сила — это про то, чтобы защитить тех, кто рядом.

Друзья, спасибо, что были до конца с серией. Мне хотелось показать в этой книге то, что спорт это часто про драму и нравственный выбор. Надеюсь, что вам понравилось! Кому понравилось и не сложно — оставьте положительный комментарий под первым томом. Спасибо!

Наконец, приглашаю присоединиться к моей новинке:

Я очнулся в 2025-м в теле толстяка-физрука.

Класс ржёт, родители воют в чатах, «дети» живут в телефонах.

Я должен сбросить жир и навести порядок железной рукой!

https://author.today/reader/492721