Экзамен для чародея: Кровавая ассамблея

Глава 7 Быт и служба молодого дворянина

Дожидаясь моего возвращения, Катерина задремала, ровно как и извозчик. Даже лошади, кажись, и те заснули, так что весь мой экипаж стоял в ночи, словно на него наложили сонное заклятье.

Но стоило мне запрыгнуть в повозку, как все сразу зашевелились. Катерина сдвинулась на сидении, освобождая мне место, а извозчик недолго думая приложился к бутылке.

— Поезжай вперед, — приказал я, усаживаясь поудобнее. — Я скажу куда надобно.

— Как изволите, барин…

И лошади, легко стронув повозку с места, зацокали копытами по булыжнику. С сонным видом Катерина закрутила головой по сторонам.

— Всю жизнь живу в Питере, но мест этих совсем не узнаю, — проговорила она негромко. — Все как-то незнакомо.

— Возможно, вы никогда прежде не бывали в этих местах, — предположил я. — Вы так и не вспомнили, где проживаете, сударыня?

Катерина с каким-то странным лицом помотала головой. Помолчав, поинтересовалась:

— Сумароков, ты уже покончил со своими делами?

— Да, на сегодня покончил.

— И куда мы теперь направляемся?

— Если у вас не появилось других пожеланий, то сейчас мы едем ко мне домой. Не волнуйтесь, у меня хороший дом, я могу выделить вам отдельную комнату.

— Ты живешь один?

Не совсем понимая, что она имеет в виду, я набычился:

— Как изволите понимать ваши слова?

— Прямо! Ну там — жена, дети…

— Нет, обзавестись семьей пока не имел удовольствия. Это у крестьян, сударыня, с таким делом все просто: чуть в плечах раздался — так сразу и берешь в жены девку из соседнего дома, плодиться и размножаться. А дворянину сперва службу государю отслужить надобно, а потом уже и о личном думать.

— Справедливо, — согласилась Катерина. — А тебе уже сколько лет, Сумароков?

— Двадцать четыре осенью исполнится.

Мой ответ, показалось, Катерину несколько удивил.

— Двадцать четыре? Я думала побольше! Мне тоже двадцать четыре в ноябре.

Тут уж удивляться пришла моя очередь. Возможно у меня даже челюсть слегка отвисла. А что глаза выпучились — так это совершенно точно.

— Быть того не может! Двадцать четыре! Честно признаться, сударыня, я полагал, что вам не больше восемнадцати!

Катерина заулыбалась, махнула на меня рукой.

— Ой, да брось ты! Скажешь тоже!

— Истинный крест… — я торопливо перекрестился. И тут мне прямо в голову ударило: — Сударыня, так может у вас и муж имеется⁈ Может вы просто все позабыли?

Катерина неожиданно рассмеялась. Пихнула меня в плечо своим плечиком.

— Может у меня память и отшибло, — заявила она, — но я точно помню, что мужа у меня нет. Так что не бойся, Алешка, не прибежит он к тебе посреди ночи и не вызовет на дуэль.

Я немного смутился.

— Да я и не боюсь… А что касаемо дуэлей, сударыня, так я в них всегда немалую ловкость проявлял.

— О как! — Она немного отстранилась от меня, но лишь для того, чтобы посмотреть со стороны с каким-то новым выражением лица. Но ничего неприятного для себя я в этом не заметил. Мне показалось даже, что в глазах у нее появился живой интерес. — Тебе доводилось принимать участие в дуэлях?

— Доводилось.

— На шпагах или на пистолетах?

— Дуэли положено проводить на шпагах, сударыня, ибо только она способна в полной мере защитить честь дворянина. Однако, я слышал, в последнее время все больше входят в моду дуэли на пистолетах, но самому мне в подобном не доводилось принимать участие. Выстрел — это всего лишь воля случая. А хороший удар шпагой — это всегда твой собственный нрав и крепость руки!

— Бред какой… — со смехом отозвалась Катерина. — Если хочешь знать, дуэль не имеет никакого отношения к установлению справедливости. В драке на шпагах побеждает тот, кто лучше фехтует, а в дуэли на пистолетах — тот, кто лучше стреляет. Только лишь и всего.

Самое интересное, что в ее словах была доля истины. Я и сам неоднократно приходил к подобному выводу в своих размышлениях о дуэли. Зачастую на них гибнут те, кто был точно прав в своих претензиях, а победу торжествуют всякого рода подлецы и негодяи. Случается, конечно, и наоборот, но это только подтверждает тот факт, что любая дуэль — это не более, чем соревнование фехтовальных навыков.

Но дело тут вовсе не в том, кто кому пустит кровь. Дело в самой возможности защитить свою честь, не прибегая к судам и не подыскивая для того доказательств. Это способ привлечь внимание света к своей проблеме, а уж он сам расставит свои предпочтения в этом вопросе…

Но вслух я ответил коротко:

— Возможно вы и правы, сударыня.

Катерина фыркнула:

— Возможно! Мы оба знаем, кто из нас прав… Нет, я, конечно, поддерживаю возможность собственноручного наказания всяких там негодяев, но я против убийства.

— Иными словами, вы сторонник дуэлей, но противник смертельного исхода на них? — уточнил я.

— Именно!

— Что ж, не стану с вами спорить…

Я и в самом деле не хотел спорить на этот счет. Не далее, как две недели тому назад Ванька Ботов, друг мой сердечный, вызвал на дуэль Мишку Гогенфельзена, который мне не менее дорог. Все упрашивали их решить вопрос миром, потому что и вопрос-то там был — тьфу, плевый! Просто за картами зашел у них спор, нужны ли были государству российскому такие гонения на чародеев, какие учинил его светлость князь Черкасский с дозволения на то государя нашего императора, или же только вред от этого вышел.

Ох и спорили они, ох и кричали друг на друга, да так, что никто их угомонить не смог. А Ванька тогда схватил перчатку и бросил ее прямо Гогенфельзену в харю. «Коль уж вы такой непонятливый, сударь, — говорит, — так я вам объясню свою точку зрения другим способом!»

А Гогенфельзен выпрямился, уронив стул, бросил карты на стол и холодно ответил: «Хорошо, сударь. Назначьте место и время, и там я вам покажу, кто из нас был прав, а кто просто крикливый болван!»

Я очень надеялся, что на следующий день страсти поутихнут, что дуэлянты наши в конце концов обнимутся, и мы все вместе отправимся пить шампанское за счет Ваньки Ботова. Но вопреки ожиданиям, мириться они не стали. Гордость им, видите ли, не позволила! И Гогенфельзен нанизал Ваньку нашего Ботова на шпагу, как куропатку, на первом же выпаде. Попал меж ребер под ключицей. Чуть ниже — и точнехонько в сердце угодил бы.

Ванька ни секунды на ногах не простоял, сразу же упал. Гогенфельзен перепугался, шпагу выронил, башкой своей лохматой закрутил по сторонам: «Братцы, я не хотел его убивать! Я только по руке задеть хотел! А он сам на клинок наделся! Вы же видели, братцы!»

В общем, не очень хорошо все закончилось. Так мы шампанского и не попили за примирение. А Ванька Ботов до сих пор отлеживается у себя в казарме лейб-гвардии Преображенского полка. Весь в поту мечется. И не знаю даже, выкарабкается ли. Уж больно худо ему…

— Алешка! — окликнула меня Катерина. — Я задам вопрос, но ты не считай меня сумасшедшей, ладно?

К чему тут спорить? Да и кто спорит с умалишенными…

— Ладно.

— Напомни, какой сейчас год?

— Год ныне одна тысяча семьсот сорок седьмой от рождества Христова, — отозвался я. — Или же семь тысяч двести пятьдесят пятый от Сотворения мира. Это уже кому как угодно, сударыня.

— Спасибо, — совсем не к месту поблагодарила Катерина. — Примерно так я и думала… Можно тебя еще кое о чем попросить?

— Разумеется, сударыня. Чем смогу — помогу.

Она высунула из-под плаща голую руку.

— Ущипни меня. Только посильнее, чтобы я почувствовала. Я пыталась сама себя ущипнуть, но сильно не получается.

Я напыжился, глядя на нее исподлобья с полнейшим непониманием.

— Я не хочу причинять вам боль! Да и зачем вам это?

— Нужно! — жестко отозвалась Катерина. — Не бойся!

— Я и не боюсь, просто не привык щипать девиц.

— Ничего, привыкнешь… Давай уже!

Последнюю фразу она буквально выкрикнула, и я послушно взял ее пальцами за кожу над запястьем и слегка ущипнул.

— И это все? — возмущенно прошипела Катерина. — Тебя силы покинули от голода? Щипай сильнее!

— Да не могу я!

И тогда она размахнулась и довольно чувствительно врезала мне своим маленьким кулачком в ребра. Я сразу ее ущипнул.

Она пискнула и одернулась, растирая руку.

— Сойдет? — спросил я.

— Никакого толку с тебя, Сумароков, — недовольно отозвалась Катерина. — Знаешь, я думала, что сейчас сплю, и все это мне на самом деле просто снится. Но теперь полагаю, что может и не снится вовсе. По крайней мере, твой жалкий щипок меня разбудить не смог…

Я немного подумал, кусая губы, а потом проговорил с осторожностью:

— Мне матушка в детстве одну сказку перед сном сказывала. Там была спящая царевна, которую никто не мог разбудить. А потом пришел царевич, поцеловал ее, и тогда она проснулась…

Катерина отчего-то хрюкнула — во всяком случае звук у нее получился очень похожий.

— Ты это сейчас к чему, Сумароков? — спросила она с кривой улыбкой, которая сделала ее только милее. — Поцеловать меня хочешь, что ли?

— Если это поможет вам проснуться, то отчего же не поцеловать? Чай не жаба какая-нибудь.

Катерина вздохнула.

— Теперь я понимаю, почему у тебя до сих пор жены нет, — сказала она. — Ладно, целуй. Вдруг и правда поможет…

От неожиданности такой я слегка опешил. И потому спросил отупело:

— А как?

— Что — как? — не поняла Катерина.

— Как целовать-то?

— Ты что — девушек никогда не целовал что ли?

Я несколько смутился.

— Отчего же не целовал — целовал, конечно.

— В губы хоть целовал-то?

— И в губы тоже… Только как-то не по душе мне с вами беседы такие вести, сударыня! Ведь вы не Ванька Ботов, и не Мишка Гогенфельзен, чтобы такие разговоры разговаривать…

Понятно дело, с дружками мы были не прочь языком почесать про девиц и похождения любовные. Особенно с Гришкой Потемкиным, который вообще имел репутацию порядочного волокиты. Мы с Ванюшей Ботовым в этом деле ему и в подметки не годились. А, впрочем, такого стремления у нас и не водилось…

Тут Катерина вдруг глубоко вздохнула, протянула к моему лицу свою белую ручку и пальчиками взяла за подбородок. Но совсем не так, как давеча это сделал магистр Амосов, а очень нежно, а потом подвинулась ближе и сама поцеловала меня. Губы ее были мягкие и влажные. Вкусные такие губы.

Оторвавшись от меня, она облизнулась и покачала головой.

— Нет, не просыпаюсь, — заметила она. — Должно быть и впрямь все это на самом деле…

Я не особо понимал, что там за мысли бродят в ее голове, и тоже облизнул губы, все еще чувствуя на них ее вкус. В этой ситуации нужно было что-то сказать, и я начал без особой уверенности:

— Э-э… Должен вас уверить, сударыня, что я ни в коем разе не имею намерений как-то воспользоваться…

— Сумароков! — резко оборвала меня Катерина.

— Что?

— Не начинай.

— Но так ведь…

— Заткнись!

— Хорошо, хорошо…

Мы оба замолчали, и дальше ехали молча, раскачиваясь из стороны в сторону. Катерина снова придремала, пристроила голову мне на плечо. Волосы ее пахли чем-то незнакомым и приятным, и лишь немного отдавали дорожной пылью. Иногда на особо крупных кочках девица подпрыгивала на скамье, и голова ее билась мне о плечо, но она не просыпалась, а только что-то невнятно бормотала, не открывая глаз, и устраивалась поудобнее.

Пару раз мне пришлось давать указания извозчику, но дело свое он знал, и некоторое время спустя мы подъехали к моему дому в два высоких этажа. Экипаж остановился у ограды. Катерина и не думала просыпаться, пришлось потрепать ее по плечу:

— Сударыня… Катерина, просыпайтесь! Сударыня, будь вы неладны!

Пришлось изрядно ее встряхнуть, и она, вздрогнув, открыла глаза. Растерянно осмотрелась. Выглядела она при этом столь беззащитно, что у меня даже в груди защемило.

— Приехали, сударыня. Нужно идти.

Я помог ей сойти с повозки, открыл перед ней скрипучую калитку, и мы пошли по мощеной камнем дорожке, ведущей промеж кустов смородины к дому. В ночи было отчетливо слышно, как громыхают по дороге колеса отъезжающего экипажа.

— Это твой дом? — немного удивленно спросила Катерина, остановившись перед крыльцом, к которому вела белая сложенная полукругом лестница.

— Мой. Когда отец был жив, мы жили здесь все вместе: я, родители мои, сестры…

— У тебя и сестры есть?

— Три! — я показал ей три пальца.

— Ого!

— Вот вам и «ого»… Но как отца не стало, так матушка с сестрами отправились в имение под Новгородом, там и живут пока.

— А как же ты?

— А у меня служба государева! В сыскном приказе помощником генерал-полицмейстера Шепелева состою, всякого рода следственными делами по Петербургской губернии ведаю. Сыщик иначе говоря.

— Ого! — снова сказала Катерина. — Да ты большой человек, Сумароков, как я посмотрю!

— Да уж не маленький… — ответствовал я, довольный тем, что смог произвести на нее впечатление.

Пока мы поднимались по ступеням, двери распахнулись, и на крыльцо выбежал Гаврила, держа над головой фонарь.

— Барин, ты ли это⁈ А я и не ждал тебя сегодня, думал ты не раньше завтрева вернешься… А это еще кто с тобой? Неужто Лизавета Федоровна надумала в гости приехать?

Лизавета — это моя сестра, старшая из всех, окромя меня, разумеется. Есть еще Олюшка, средняя, и Санечка — самая младшая, моя любимица. Хотя, она у всех любимица…

Гаврила даже в лице расплываться начал от радости, но я быстро привел его в чувство:

— Нет, Гаврила, не Лизка это. Катерина Романова, моя недавняя знакомица. Она останется ночевать у нас, так что подготовь для нее комнату.

Гаврила тут же стер улыбку и подсветил Катерине прямо в лицо.

— Не припомню что-то… — ворчливо проговорил он. — Это каких Романовых? Новгородских?

— Местных, Гаврила, питерских, — без тени смущения ответила Катерина за меня. — И вот еще что… Собери-ка ты нам, Гаврила, что-нибудь покушать, а то мы с барином твоим так проголодались — сил наших нет! Утиную грудку с брусничным соусом сделаешь?

Гаврила, как мне показалось, немного опешил от такого напора совершенно незнакомой ему барышни.

— Яишенки нажарить могу, — ответил он, почесывая рыжую шевелюру. — С салом поросячьим.

Катерина посмотрела на меня вопросительно. Мне оставалось только развести руками. Ну где я ей посреди ночи утку под брусничным соусом найду?

— Годится, — махнула рукой Катерина. — А долго мы еще на крыльце стоять-то будем? Мрамор у вас тут остыл совсем…

И она высунула из-под плаща босую ногу и пошевелила пальчиками. Гаврила глянул на них совсем уже обалдело и быстро отвел глаза. Молча сделал шаг назад и распахнул перед нами двери.

— Прошу… Только осторожно, там совсем темно. Сейчас я свечи зажгу.

Мы прошли в дом, и Катерина сразу остановилась, замерла в темноте гостиной. Я же, хорошо знакомый с обстановкой, немедля прошел к буфету. Достал оттуда графин, налил в чарку водки на треть и поднес Катерине. Гаврила уже суетился вокруг и зажигал свечи. Постепенно становилось все светлее.

— Выпейте, сударыня, а то вы продрогли совсем. Ночи не жаркие. Как бы дурного не вышло.

— Что это? — спросила Катерина, кивая на чарку. — Водка?

— Водка, — согласно кивнул я. — Ох и вкусная!

Она как-то не очень уверено взяла чарку, понюхала, поморщилась, но все же выпила. Да лихо так, одним глотком. Совсем как Гаврила это делает.

— Обещал утку с бургонским, — с хрипотцой сказала Катерина, понюхав себе кулак. — А сам водку с яичницей подаешь… Все вы мужики одинаковые…

Мужики? Что она имеет в виду? Или она про Гаврилу сейчас? Я порой совсем не понимаю, о чем она говорит! Вроде бы и слова все нашенские, но порой она употребляет их так странно… Да и акцент этот непонятный. Он почти незаметный, но будь я агентом Тайной канцелярии, непременно обратил бы на это внимание светлейшего. А вдруг как она шпиёнка? Английская, немецкая или еще какая-нибудь…

Катерина тем временем вернула мне пустую чарку.

— Алешенька, коль уж у тебя сразу три сестры имеется, так может найдется в доме какая женская одежда для меня? Не могу же я сидеть за столом голая? Боюсь, Гаврила меня не так поймет…

— Хорошо, я поищу.

Между тем Гаврила зажег все свечи, какие были в гостиной, поставил лампу на стол и подошел к Катерине.

— Извольте ваш плащ, сударыня…

Катерина отшатнулась.

— Ну уж нет!

Слуга удивленно перевел взгляд на меня, и я помотал головой.

— Подготовь Олюшкину комнату для барышни. А потом займись ужином — есть хочется, просто страх какой-то…

Гаврила понимающе кивнул и удалился наверх. Его шаги и скрип половиц отчетливо были слышны в ночной тишине.