Экзамен для чародея: Кровавая ассамблея

Глава 16 Всяческая зараза, «летящее пламя» и игра в рифмы

Но домой нам довелось попасть еще не скоро. Пока я писал необходимые протоколы, пока приехал доктор Сарычев и осмотрел раненного князя, пока мы все вместе осматривали обезображенный труп графа Румянцева — времени прошло немало. Во вскрытии трупа Сарычев не видел никакой необходимости, хотя инструкция Врачебной управы гласила, что «при наличии сомнений, возникающих в отношении естественности причин смерти, вскрытие тела производить неукоснительно».

Однако в нашем случае и быть доктором было не нужно, чтобы понять, что смерть графа наступила вследствие пробития пулей головы от подбородка до носа. И далее она улетела куда-то в пространство. Отыскать ее не представлялось возможным. После пробития костей черепа скорость ее, наверняка, сильно уменьшилась, и валялась она сейчас где-то неподалеку. Но где ж ее найдешь, тем более ночью? Тем более — в траве.

Омыв лицо покойника теплой водой, мы воочию убедились, что это именно граф Румянцев. Лет ему было немногим менее сорока, усов с бородой он не носил, а на подбородке слева имел крупную родинку, которая только лишний раз подтверждала: да, это граф Александр Никифорович Румянцев собственной персоной. И узнать его теперь не мешает даже отстреленный нос.

Хотя, нос ему доктор Сарычев вернул на место. Ну как вернул? Нос-то никуда и не девался, а просто болтался на кусочке мышцы, и доктору пришлось лишь приставить его к нужному месту на лице и немного прижать. Выглядело это по-прежнему безобразно, но теперь, во всяком случае, все части тела у него были на месте.

Из гостей к этому моменту в усадьбе не осталось никого. Оно и понятно — ночь уже была совсем поздняя. А если говорить точнее, то время

близилось к утру. Мы еще раз навестили князя, чтобы убедиться, что с ним все в порядке. Князь спал, и сон его был спокоен и крепок — хвала «квакерским каплям». И тогда доктор Сарычев еще раз поблагодарил Катерину за отлично проделанную работу.

— Ей-богу, сударыня, — заявил он, — я уже более двадцати лет занимаюсь медициной, но впервые вижу, чтобы девушка могла столь качественно произвести операцию. Выше всяких похвал! Я слышал, вы и инструмент сами изготовили, а рану водкою обработали. А также инструмент и руки… Как интересно! А с какой целью, извините, вы это делали? Нет, я понимаю, конечно, что водка на Руси с людьми творит чудеса, но все же?

— Я и вам советую впредь поступать точно так же, — прервала его Катерина. — Водку перегнать следует дважды, а лучше трижды. И обрабатывать не только инструмент и область вокруг раны, но и все поверхности в помещении, где находится раненный. И еще рекомендую обязательно мыть руки перед контактом с раной.

— Вот как? — Сарычев задумчиво почесал подбородок. — Вы полагаете, что англичане правы, и в воздухе вокруг нас повсюду витают мельчайшие твари, которые переносят всяческую заразу?

Катерина отчего-то рассмеялась.

— Предлагаю называть их микробами! — сказала она. — По-моему, весьма подходящее название. Возьмите пару крошечных увеличительных стекол и попробуйте рассмотреть сквозь них каплю воды. Вы увидите много интересного, доктор Сарычев!

Доктор долго и удивленно смотрел на нее, потом перевел взгляд на меня.

— Алексей Федорович, голубчик… Я только что понял, что вы до сих пор не представили меня вашей барышне.

— Приношу свои извинения! Доктор Сарычев Вениамин Петрович, — я поклонился в сторону доктора. Затем указал на Катерину: — Катерина Романова, моя кузина, только вчера прибыла из Новгорода погостить.

Девушка усмехнулась. А доктор не замедлил ей поклониться.

— А по батюшке вас как? — поинтересовался он.

Я кинул на Катерину вопросительный взгляд.

— Катерина Алексеевна, — отозвалась она. Но не сразу, а с небольшой заминкой.

— Катерина Алексеевна, я бы очень хотел продолжить наше знакомство! — с горячностью заявил доктор Сарычев. — У меня есть пара вопросов медицинской тематики, которые мне интересно было бы с вами обсудить.

— Всенепременно, — поторопился ответить я за Катерину. — Но сейчас мы вынуждены откланяться. Завтра я обязательно навещу князя, чтобы задать ему несколько вопросов по поводу произошедшего. Еще надлежит отправить курьера родным графа Румянцева, чтобы известить их о столь печальном событии.

Я нисколько не кривил душой. Помимо родственников Румянцева, о преступлении на ассамблее в усадьбе Бахметьева следовало известить и императора, но я пока не представлял себе, когда лучше это сделать. Вряд ли государь будет рад принять меня посреди ночи, чтобы услышать эту новость. Она может обождать и до утра, тем более, что графа уже не оживить, а состояние сиятельного князя Бахметьева к тому моменту может и улучшиться.

Конечно, обычно с докладами к императору визиты наносит сам генерал-полицмейстер, но я понятия не имею, где сейчас искать Шепелева. Ладно, отложим этот вопрос до утра. Как давеча сказала Катерина: «Утро вечера мудренее». Тем более, что большие часы в резном корпусе, стоящие у стены, показывали уже начало третьего ночи. Не самый подходящий час для визитов в императорский дворец. К тому же я — не Шепелев, ночью гвардейцы могут меня и не пропустить. И будет правы.

Гаврила у ворот на экипаже поджидал нас уже давным-давно. Сейчас он крепко спал, вытянувшись на козлах. Зычный храп вырывался из его распахнутого рта. Мне пришлось пихнуть его в бок.

— Гаврила… Да что б тебя! Гаврила, проснись уже!

Чуть не рухнув с козел от неожиданности, Гаврила вскинулся, закрутил головой по сторонам.

— А⁈ Что⁈ Барин, это ты?

— Я, Гаврила, я. Кто же еще?

— Да мало ли разбойники какие… Я слышал, что прибили у вас тут кого-то. Хорошо погуляли, нечего сказать! Я уже и беспокоиться начал не тебя ли то прибили, коль так долго не появляешься. Но потом понял, что ты тут следственными делами занят… — Гаврила с несколько сонным, но весьма гордым видом глянул на Катерину. — Сыщик как-никак! Помощник у самого Шепелева, генерал-полицмейстера!

— Да наслышана я, — отозвалась Катерина, усаживаясь в экипаже. — Вези-ка ты нас поскорее домой, Гавр. Умаялись мы совсем.

А Гаврилу и не надо было поторапливать — ему и самому хуже горькой редьки надоело торчать под воротами. По дороге завернули к особняку Шепелева, но генерал-полицмейстера дома не оказалось, о чем нам и сообщил заспанный дворецкий через окошко в двери. Хорошо сразу хоть не пальнул в нас из своего мушкетона — я заметил, что он держит его у себя за спиной. Но не пальнул все же. Признал меня, видимо.

Так что мы немедля отправились домой и уже скоро разошлись по своим комнатам. А через несколько минут Катерина заглянула ко мне, предварительно постучавшись.

— Алешка, ты одет? Можно к тебе?

Я и не думал раздеваться. Уже не так много времени оставалось до того часа, как мне надлежало выезжать к Волкову полю на встречу с Завадским… будь он неладен.

— Все в порядке, проходи.

Катерина прошла в комнату, держа в руках стопку исписанных листов. Положила их на стол.

— Вот, — сказала она. — Я тут записала кое-какие свои мысли. Думаю, ты должен это прочесть. Не обязательно сегодня. Лучше прочитай, когда будет на то достаточно времени.

— Хорошо, — ответил я, поднявшись с кровати. — Завтра же прочту и выскажу тебе свое суждение.

Катерина помотала головой, на мгновение зажмурившись.

— Можешь даже ничего не высказывать, — разрешила она. — Я просто хочу, чтобы ты принял это к сведению. Не уверена, что ты все поймешь, тем не менее ты должен это знать.

Я подошел к ней, остановился рядом. Глубоко вздохнул.

— Кто ты? — спросил я, глядя на нее в упор.

Но она и не думала отводить в сторону свои невыносимо карие глаз. Не из тех она была людей, кто боится пристальных взглядов.

— Ты и сам знаешь, кто я, — ответила она.

— Но когда я прочту твои записки, то буду знать больше?

Смутная улыбка лишь слегка искривила ее губы.

— Не уверена. Боюсь, вопросов у тебя появится еще больше, а ответов ты не получишь никаких.

— Значит, пусть так и будет! — я с хлопком накрыл ладонью лежащие на столе бумаги.

На этом мы и расстались. Катерина отправилась тормошить Парашку, чтобы та помогла ей развязать корсет, а я снова прилег, намереваясь хоть немного отдохнуть до того часа, когда мне снова будет нужно отправляться в дорогу.

Спать я и не собирался, а для того, чтобы не отключиться принялся упражняться в простейшей магии, которую освоил еще после первых же занятий с куратором Амосовым.

Протянув в сторону письменного стола сжатую в кулак руку, я мысленно произнес короткое заклинание и резко растопырил пальцы. Обычно заклинания принято проговаривать вслух, чтобы нарушилась напряженность магического поля. Тогда в определенных местах этого поля происходят его возмущения, оно особым образом завихряется, и заклинание начинает работать. Но в простейших случаях хватает и мысленного приказа. Вот как сейчас, например.

Моя квадратная чернильница на столе вздрогнула, громыхнула, а тяжелое пресс-папье, которым я обычно промакиваю чернила на бумаге, закачалось.

Тогда я напряг руку и слегка повернул ладонь. Чернильница закрутилась вокруг себя, пресс-папье закачалось еще сильнее. Я резко сжал пальцы в кулак. Пресс-папье рванулось по столу в мою сторону, достигло края, но на пол не упало, а прыгнуло прямо на меня — я едва успел перехватить его прямо воздухе. Если бы не успел, то получил бы им прямиком в лоб.

Тогда я положил его на ладонь правой руки, а левой сделал над ним несколько плавных пассов. Пресс-папье поднялось над ладонью и зависло в воздухе.

Левой рукой я непрерывно контролировал напряженность поля, не позволяя пресс-папье упасть. Постепенно искривляя силовые линии, я направил его к столу, аккуратно провел над чернильницей и плавно опустил на подставку.

Вздохнул и размял пальцы. Молодец, Алешка, неплохо! Не отлично, конечно, но для аспиранта сгодится. Еще несколько лет тренировок, и ты научишься воровать репу на рынке.

Я поплевал на ладошку, несколько раз сжал и разжал кулак и произнес заклинание «летящего пламени». Над ладонью у меня вспыхнула и принялась быстро разгораться желтая точка. Она стремительно увеличивалась в размерах — будучи изначально не более булавочной головки, несколько мгновений спустя она уже достигла величины крупной вишни, а еще немного погодя раздулась до размеров яблока. По поверхности этого «яблока» перекатывались кипящие разводы. Они постоянно двигались, смешивались друг с другом, а порой и вспучивались, словно хотели оторваться от поверхности «яблока» и улететь в пространство.

Но им это не удавалось. Так же, как не удавалось это и самому «яблоку», которое буквально тряслось от напряжения в желании рвануться прочь от моей ладони. Но силовые линии плотно обвивали его, не позволяя сдвинуться с места. И стоило лишь этим линиям ослабнуть в каком-то месте — огненное «яблоко» рванется в этот проход подобно пушечному ядру.

Однако злоупотреблять подобными «развлечениями» не стоило. Бросок такого «летящего пламени» отнимал настолько много сил, что недостаточно подготовленный маг мог бы вовсе лишиться их на некоторое время, оставшись совершенно беззащитным. Маг помощнее мог метнуть и три-четыре «яблока», прежде, чем силы покинут его окончательно. А магистры… Что касается магистров, то возможности их были мне неизвестны. Но я точно знаю, что они поистине огромны. Не безграничны, но огромны.

Впрочем, я никогда не слышал, чтобы магистры развлекались метанием «летящего пламени». У них имеются способы воздействия и помощнее, а «летящее пламя» — это для мальчишек, падких на всякого рода фейерверки.

Вспомнив о фейерверках, я вспомнил и о прошедшей ассамблее. Перед глазами у меня вновь закрутились сверкающие мельницы, зашипели объятые пламенем змеи, рассыпались слепящими искрами огненные фонтаны…

Должно быть я заснул. Ненадолго, всего лишь на миг, но и этого хватило, чтобы потерять контроль над силовыми линиями магического поля, окружающего мое «летящее пламя». И оно рванулось на свободу. С шорохом сорвалось с моей руки, метнулось к окну, прожгло гардину и врезалось в край рамы.

Стекла зазвенели, но выдержали, не осыпались. А гардина вспыхнула. Рассыпая проклятья, я вскочил с кровати, подбежал к окну и несколькими рывками сбросил ее на пол. Принялся тушить, топчась по ней ногами. Потом схватил со стола кувшин и выплеснул из него воду на остатки пламени. Огонь потух окончательно. Тогда я, кашляя от дыма, распахнул окно настежь, схватил свою шляпу и принялся махать ею, чтобы прогнать чад из комнаты.

Вскоре ко мне заглянул и Гаврила. Он морщился от дыма и помахивал перед лицом ладошкой.

— А начадил-то, барин, начадил! — возмутился Гаврила. — Опять своими шарами огненными баловался?

— Баловался, Гаврила, баловался, — сокрушенно признался я.

— И поди опять уснул?

— Уснул, Гаврила, уснул…

Схватив в охапку еще дымящуюся гардину, Гаврила немедленно выбросил его в распахнутое окно.

— Ты так весь дом когда-нибудь спалишь, барин, — сказал слуга, качая головой. — Сколько же можно глупостями заниматься? Вот сдам тебя светлейшему князю, и отправишься ты в Тартарию на долгие годы! Будешь там тайгу поджигать!

— Не сдашь, Гаврила, — помотал головой я.

— Это почему еще?

— Потому как любишь ты меня. И скорее сам в пекло отправишься, чем светлейшему меня отдашь.

— Тьфу ты! — Гаврила плюнул в окно. Погрозил мне пальцем. — Смотри мне, Алешка — что б больше никакого баловства с огнем в доме не было! Сгубишь ведь всех. И без дома останешься.

— Больше не буду, — пообещал я.

Уже начинало светать. Пора было собираться в дорогу. Тем более, что весь сон с меня как рукой сняло.

Пока я седлал лошадь, подоспели Потемкин с Вяземским. Приехали они разными дорогами, а встретились неподалеку от моего дома, сразу же сообразив для какой цели каждый из них тут очутился. И, особо не разговаривая, мы двинулись в путь.

Чтобы не уснуть, Потемкин принялся развлекать нас с Петрушей стихами собственного сочинения. Я ему люто завидовал, поскольку сам сочинять стихотворные вирши таланта не имел. А порой так хотелось им обладать!

Вот, к примеру, живет на свете барышня, к которой ты не равнодушный, но она ничего о твоих чувствах не знает. И тогда ты посылаешь ей письмо без подписи, а там — рифмы, рифмы, рифмы! И слог такой высокий, которого ни одно девичье сердце выдержать не сможет. А ты ей следом — второе письмо. И третье! А она к этому моменту уже и сама от тебя без ума, потому как девицы имеют свойство влюбляться не в настоящих людей, а в свои собственные представления о них.

Впрочем — что уж тут греха таить — мужчины порой поступают точно так же. С той лишь разницей, что в мужских фантазиях девушка обязательно должна быть красавицей.

И вот потом ты предстаешь перед ней — весь такой статный, в камзоле новеньком, с батюшкиным палашом на поясе: «Добрый вечер, сударыня!» А она такая в ответ: «Ах!»

Да-а, жаль, конечно, что я даром поэтическим обделен. Порой он более востребован, нежели дар магический…

И тогда я сказал, обращаясь к Потемкину:

— А придумай-ка мне, друг Григорий, хорошую рифму к слову «Катерина».

— Это ты про свою кузину что ль? — тут же усмехнулся противный Гришка.

— Какая тебе разница⁈ Ты же поэт! Твое дело рифмы придумывать. Вот и придумай, коль друг тебя просит.

— Ну хорошо, как пожелаешь…

И с этими словами Потемкин глубоко задумался.

— «Дубина», — неуверенно подсказал ему Вяземский.

— Петруша, помолчи! — прикрикнул я на него. — Что это за рифмы у тебя вульгарные? Такие рифмы для поэзии совсем не годятся.

Мы двигались по дороге в одну шеренгу: в центре Вяземский, по левую руку от него ехал Гришка, а по правую — я.

— Хорошо, хорошо, не горячись! — воскликнул Вяземский. — Это же просто рифма. Могу и другую придумать…

И он замолчал, точно так же как и Гришка, погрузившись в размышления.

— «Скотина»! — радостно объявил он немного погодя, вскинув кверху палец.

Я весь негодовал.

— Право слово, Вяземский, еще одна такая рифма, и я тебя прямо здесь заколю! Ведь есть же какие-то нормальные рифмы. Правда, Григорий?

Громко шмыгнув носом, Гришка пожал плечами.

— Мне от усталости ничего в голову не приходит, только одна «перина». Но, мне кажется, это будет какое-то пошлое стихотворение.

— Да как же так-то⁈ — возмутился я. — А еще поэтом себя называешь!

— Ты сам-то придумай!

— Да легко! — закричал я. Затряс руками, подбирая слова. — «Цветок жасмина»! «Сладкая малина»! «Светящая лучина»!

— «Штанина»… — грустно подсказал Вяземский.

— Петруша! — заорал я на него. — Ты больше не играешь с нами в рифмы!

Возмущению моему не было предела, и некоторое время мы ехали молча, дуясь друг на друга. Потом Потемкин спросил, как ни в чем не бывало:

— А скажи-ка мне, друг Алешка: ты на дуэль убивать его едешь, али как?

Я поерзал в седле.

— Это, брат, как получится. А почему ты спрашиваешь?

— Просто, ежели убивать его будешь, то это много времени не займет. А если уму-разуму учить вздумаешь, то мы там до самого полудня проторчим. А у меня еще дела сегодня промежду прочим!

— Так что ж мне прикажешь: убивать человека только потому, что у тебя там какие-то дела в полдень намечаются?

— Да не ори ты. Я просто спросил…

Мы приближались к месту поединка. Собственно, мы почти приехали, потому что невдалеке на обочине показалась карета, около которой стояло трое человек в темных плащах.