Экзамен для чародея: Кровавая ассамблея

Глава 3 Что сталось с Академией чародейства

Где-то в отдалении лаяли собаки, целая свора. Они надрывались аж до хрипоты, до сипа, гремя цепями и явно страшась заглянуть за ограду.

Они чуяли чужака. Еще поговаривают, что собаки неплохо чувствуют магов. Специально этот вопрос никто не изучал, но я бы сильно удивился, если бы это было не так. В моем имении каждый пес трусливо поджимает хвост, когда я прохожу мимо. В детстве я не понимал, почему это происходит, и даже обижался, когда огромные волкодавы, поскуливая в страхе, пятились от меня и прижимались к земле.

Разбираться с этим тогда я не стал, и попросту переключил свое внимание на котов. Наверняка они тоже чувствовали, что я несколько отличаюсь от обычных людей (от своих многочисленных сестер, например), но было им на это глубоко плевать. Котов гораздо больше занимают свои собственные интересы, нежели магические качества какого-то там человечишки…

Деревня оказалась небольшой, и уже скоро мы с Фальцем вышли за околицу. На всем пути нам так никто и не встретился, что было совсем не удивительно — стемнело уже окончательно, белый рогатый месяц света источал немного, а густая россыпь звезд, которые здесь были на удивление яркими, подернулась набежавшими облаками. В окнах домов горел свет, и иногда мелькали тени. В амбарах ворчали коровы, порой взвизгивали свиньи, и тогда начинали возмущенно кудахтать и куры. Но длились такие перебранки недолго, быстро сходили на нет и снова вокруг наступала тревожная тишина.

Сразу за околицей начинался большой луг, при дневном свете наверняка пестрый от цветов, но в ночи казавшийся тоскливо-черным, лишь с редкими серыми крапинками каких-то особо ярких растений. Мы стояли на вершине округлого холма, а луг простирался далеко вниз, куда-то в темноту, в которой непрерывно что-то тихонько звенело и стрекотало.

Заметив, должно быть, что я замешкался, Фальц легонько подтолкнул меня в плечо.

— Вперед, аспирант! У нас не так много времени. «Тайную тропу» открыть — это вам не трубку раскурить…

«Тайными тропами» среди магов принято называть особые пространственные коридоры, позволяющие моментальным образом перемещаться из одной точки империи в другую. Далеко не всякий чародей способен открыть такую «тайную тропу», и далеко не во всяком месте.

На грешной земле нашей есть вполне определенные места, где линии пространственных связей истончились, ослабли, и теоретически были способны на какое-то короткое время разорваться, прежде чем срастись вновь. Зная местонахождение такой «тайной тропы» и проведя в этом месте определенный ритуал, можно было проявить «тропу» в нашем мире и использовать ее для перехода в заранее намеченное место.

Но именно на этом моменте обычно и возникали сложности. Если провести ритуал и проявить «тропу» смог бы даже весьма средненький чародей, едва-едва ухвативший самые азы пространственной магии, то наметить точный маршрут для такой «тропы» и открыть для нее выход в точке назначения — тут уже требовалась особая квалификация.

В узких кругах подобных магов так и называли: тропуны. Они ведали «тайные тропы», могли отыскивать их, открывать и задавать маршрут, позволяющий провести путника в желаемое место.

Тропунов было немного. Пожалуй, по одному на губернию, но в Петербурге их насчитывалось сразу четверо: Беттихер, Федька Галкин и братья Дубасовы, Владимир с Андрияном. Но не оттого их было много, что большой спрос имелся, а просто не пожелали они в свое время разбредаться по губерниям. Оно и понятно — уж лучше в столице жить, в свете императорского двора, где всегда найдется работенка для ловкого мага, чем сгинуть где-нибудь в дальних губерниях, где и «тропу»-то открыть потребуется всего раз-другой в жизни…

При прежнем императоре, Алексее Петровиче, первом по счету, чародеев жаловали. При дворе они высокие должности занимали, сущность свою не скрывали и даже академию собственную заимели, куда приглашали на обучение молодых людей со всей империи, в ком находили хоть какие-то зачатки чародейских качеств.

Царствование Алексея Петровича выдалось долгим и мирным, академия чародейства при нем процветала, и выпускниками ее в те годы были такие столпы магии как граф Кайсаров, или Вениамин Огарков, или даже сиятельный князь Ростовский.

Но государь-император Алексей Петрович скончался от странной болезни, поразившей все его члены одновременно. Она обездвижила его и приковала к постели, не способного не то что слова произнести — и вдохнуть-то полной грудью ему было тяжко. Так и отдал богу душу, дыша часто-часто и непрерывно обливаясь липким потом. Так при дворе поговаривали, во всяком случае…

А потом на престол взошел нынешний император Михаил Алексеевич — человек горячий, вспыльчивый и склонный к весьма скоропалительным решениям. В общем, молодой очень. Ведь было ему тогда всего девятнадцать годков отроду. И притихла земля российская в ожидании грядущих перемен.

Отгремели пушки на Петропавловской крепости. Вот тут-то и начались для чародеев тяжелые времена! Не прошло и месяца, как академию прикрыли. Сначала просто было объявлено, что империя больше не может позволить себе столь бессмысленные траты. Здание опечатали до дальнейших распоряжений, преподавательский состав сняли с довольствия, а слушателям объявили, что они могут отправляться по домам.

Первое время еще никто не разъезжался. Изо дня в день юные маги являлись на площадь перед академией, в надежде, что сюда вот-вот явится вестовой от императора и объявит о произошедшей ошибке и возобновлении работы академии.

Ан-нет! Случилось все в точности до наоборот. Сразу же после того, как ведение всех внутригосударственных дел было поручено светлейшему князю Черкасскому, сюда нагрянула рота солдат и в мгновение ока очистила площадь. Кто не пожелал уходить по-хорошему — были арестованы, и дальнейшая судьба их была туманна.

А потом магия и вовсе была объявлена вне закона. По всей империи были сформированы отряды так называемых «охотников на ведьм», в основном из простонародья, но возглавляли их, как правило, люди из всякого рода мелких чинов и разорившихся дворян. За каждого пойманного чародея светлейший недурно платил, так что за несколько лет такого рода охота успела превратиться в весьма доходное ремесло.

Много чародеев было истреблено в те годы. В распоряжении светлейшего имелись списки слушателей академии, что сильно облегчало ему задачу. Прокатились по всей России повальные аресты. Некоторым магам удалось сбежать за границу, но основная же их масса попросту распылилась по бескрайним просторам империи.

Но были и те, кто не собирался отрекаться от магии. Ректор академии князь Обресков таинственным образом исчез сразу же после снятия его с должности, но Советник Академической канцелярии граф фон Раттель, Иван Фридрихович, оказался не столь расторопным. «Охотники» арестовали его прямо в собственном имении под Петербургом. Ночью спящего вытащили из постели, и как был — в ночной рубашке и ночном же колпаке — доставили в подвалы Тайной канцелярии, где к тому моменту уже было учреждено специальное ведомство по делам магов.

Суд над ним был скорым. Он не отрицал ни одного пункта обвинения, поскольку действительно занимался чародейством, владел магией высшего порядка и обучал ее премудростям молодых слушателей. Единственное с чем советник фон Раттель не был согласен, так это с тем, что деятельность его была направлена во вред государству и лично государю Михаилу Алексеевичу.

— Это какая-то жутчайшая ошибка, господа! — заявил он на финальном заседании. — Весь учебный процесс в нашей академии был направлен исключительно на пользу государству и императору, без всяких сомнений. Это я вам заявляю со всей ответственностью!

Однако этой ответственности не хватило, чтобы склонить судей на свою сторону, и приговорен был советник к публичному сожжению на костре. Подобных казней не случалось на Руси уже много-много лет, никто и не помнил даже когда подобное происходило. И многие даже ужаснулись, но объяснение такой жестокости было дано следующее: «Любая другая казнь, кроме как сожжение на костре, не может лишить чародея возможности воспрепятствовать ее полному и всеобъемлющему претворению…»

Многие попросту ничего не поняли из такой формулировки, и потому вскорости поступило и разъяснение. Из него следовало, что высокий суд опасается неких возможных действий магического толка во время казни, в результате которых чародей такого ранга, какой имел советник Иван Фридрихович фон Раттель, мог бы воспрепятствовать проведению казни вплоть до летального исхода. Якобы, тело чародея даже будучи подвешенным в петлю за шею или обезглавленным, способно само себя исцелить. А будучи захороненным, может попросту покинуть могилу в любой удобный момент. Сожжение же до состояния головешки лишает чародея подобной возможности.

Звучало это как-то сомнительно, но многих такое объяснение удовлетворило. А что? Кто их этих чародеев знает? Наложит он заранее на себя всяких исцеляющих и оживляющих заклинаний и с издевательской улыбкой положит голову на плаху. А потом — раз! — и отрастит себе новую, лучше прежней. На то она и магия, чтобы творить то, чего обычным людям недоступно…

В общем, сожгли господина советника на огромном костре прямо посреди Сенной площади. Полыхало так, как полыхает во время доброго пожара! Говорят, советник все это время кричал жутким голосом. И не просто кричал, а сыпал проклятьями, пока еще был в состоянии это делать. Он проклял государя-императора Михаила Алексеевича и весь его род, проклял светлейшего князя Черкасского и весь его род, проклял всех судей, уготовивших ему такую незавидную участь. Возможно он проклял бы и еще кого-нибудь вместе со всем его родом вплоть до седьмого колена, но из-за жутких страданий сознание оставило его, а потом тело скрючилось и обвисло на веревках.

Сжечь до состояния пепла господина советника не смогли — не хватило жара в костре, хотя и добавляли в него всяких масел специальных, чтобы пожарче горело. Когда перегорели веревки, скрюченное обугленное тело рухнуло в угли, подняв тучу сверкающих искр. Из-за них, говорят, загорелись деревянные трибуны, которые были наспех сколочены специально для желающих лицезреть аутодафе в относительном комфорте. Сначала вспыхнуло платье на какой-то дамочке. Она принялась голосить и носиться вдоль трибун, поджигая остальных, а уж затем занялись и доски. Началась паника, давка… В общем, человек двадцать прихватил с собой советник фон Раттель на тот свет. И сам-то наверняка в рай угодил, поскольку жизнь всегда вел праведную, церковь посещал исправно, подаяний нищим не жалел и в посещении девок срамных замечен не был. А вот куда отправились после смерти те, кто на трибунах был — это еще неизвестно.

Всякие людишки там присутствовали…

После этой жуткой казни и само слово «магия» вслух произносить боялись! Даже к обычным гадалкам на какое-то время перестали ходить, поскольку никто точно не знал, следует ли их причислять к магам или же нет. А то как ошибешься? Неправильно истолкуешь императорский указ — и все! Сцапают тебя «охотники на ведьм» и закинут в какой-нибудь сырой подвал, где сидят люди светлейшего князя, специально обученные языки развязывать тем, кто не хочет говорить. И начнут они вытягивать из тебя раскаленными клещами признание в том, что ты маг и чародей, вор и душегуб, и еще, не дай господи, английский шпиён.

Им-то что — лишь бы отчитаться и галочку поставить. Мол, еще одного отловили, извольте заплатить пару монет…

Первое время в умах царило полное непонимание происходящего. Никто толком не знал, для чего все это затеяно и почему теперь следует уничтожать тех, кто еще совсем недавно купался в лучах почета и уважения.

Собственно, по прошествии времени ситуация ничуть не прояснилась — к ней просто привыкли, как привыкаешь ко всему, что растянуто на какой-то длительный срок. Запрет чародейства стал просто данностью, которая имела место в жизни и с которой следовало считаться.

По прошествии нескольких лет страсти слегка приутихли. Нет, отношение государя к магии не изменилось, и она по-прежнему находилась под запретом. Светлейшим князем был создан даже особый гвардейский отряд для борьбы с магами. Набор туда проводился из самых знатных родов, сплошь кавалергарды. Поговаривали даже, что некоторые из них и сами были из магов, но это было лишь на уровне слухов…

А потом в Санкт-Петербурге объявился некий господин. Прибыл он откуда-то с востока, привез с собой несколько фургонов весьма ценных вещей, а говорил с сильным акцентом. Еще у него было несколько наложниц, чьих лиц не видел никто. Поговаривали, что даже страже на границе господин сей заплатил очень круглую сумму, чтобы они не настаивали на том, чтобы девушки показали им своих лиц. На востоке это-де считается страшным позором, и если посторонний мужчина заглянет такой наложнице под накидку, скрывающую ее лицо, то такая девушка должна будет немедленно покончить с собой.

Ну не знаю, не знаю… Так никаких наложниц не напасешься. После каждой границы новых заводить придется.

Впрочем, сейчас не об этом.

По прибытии в Петербург этот господин поселился в большом доме на Васильевском острове, где некогда проживал один из высокопоставленных магов Академии чародейства, который позже был арестован и выслан в Тобольск, а все имущество его было пущено с молотка.

Первое время вокруг этого загадочного восточного господина ходили всякие невероятные, а порой и очень противоречивые слухи. Одни утверждали, что прибыл он в российскую столицу из самой Индии, в совершенстве умеет глотать огонь, шпаги, а также прочие предметы, которые обычно глотать не принято. Не на Руси, во всяком случае.

Другие уверяли, что пожаловал он откуда-то из восточной Тартарии, где пока еще не ступала нога русского человека, и водятся всякие твари неведомые. Мохнатые слоны, тигры с клыками как сабли, и даже огнедышащие драконы. Третьи же, будучи прирожденными скептиками, морщились, махали рукой и говорили: «Какая Индия, мил человек⁈ Какая Тартария⁈ Немец он! Посмотри на его рожу! Чистый немец! А шпагу глотать любого научить можно. Эй, Прохор! Ходь сюды, шпагу глотать будешь!»

А в саду у этого господина по вечерам запускали фейерверки, а кобры с раздутыми капюшонами плавно танцевали под тоскливые мелодии, извлекаемые из длинных дудок грудастыми евнухами.

Звали этого человека Матхай Мукержи, слуги называли его раджой.

Однажды в дом к нему пожаловал сам светлейший князь Черкасский. Не из любопытства мещанского пожаловал, а по долгу службы, разумеется, хотя и утверждал обратное. Имелось у его светлости подозрение, что под личиной индийского раджи скрывается сам князь Обресков, бывший ректор Академии, успевший покинуть Петербург еще до начала расправы над магами. Вот и пришел светлейший с визитом, чтобы воочию убедиться в своей догадке.

Впрочем, к его разочарованию, раджа Мукержи оказался совсем не похож на ректора Обрескова. И если бронзовый загар можно было получить под жарким восточным солнцем, светлые волосы можно было перекрасить в угольно-черный, а голубые глаза превратить в карие, вставив в них тонкие цветные стекляшки, то с громадным ростом раджи поделать ничего было нельзя.

Он оказался на целую голову выше самого светлейшего, который и сам не мог пожаловаться на недостаток роста. А что уж тут говорить про Обрескова — невысокого пухлого господина, страдающего одышкой и прихрамывающего на одну ногу.

Воочию убедившись, что раджа Матхай Мукержи не имеет ничего общего с бывшим ректором Академии чародейства, светлейший князь из вежливости испил великолепного чая с хозяином, перекинулся с ним парой ничего не значащих фраз, а затем откланялся, сославшись на то, что дела государственные не терпят отлагательств.

Но как только карета его светлости выехала за кованые ворота усадьбы, раджа Мукержи лег на расстеленный прямо на мраморном полу восточный ковер, закусил в зубах деревянную палочку и закрыл глаза. Четверо слуг в алых чалмах крепко-накрепко прижали его руки и ноги к полу, и тогда раджа начал биться в конвульсиях. Глазные яблоки выпучились, так и лезли из орбит, из-под зажатой в зубах деревянной палочки стекала слюна, смешанная с кровью.

Раджа хрипел и рвался, но слуги прижимали его к полу, не давая подняться. А когда он задрал голову, до хруста в шее, одна из служанок поставила ему босую ножку на лоб и с силой придавила к ковру.

Все это длилось несколько минут. Потом напор раджи спал, он перестал вырываться из сдерживающих его рук и ног. Искусанная окровавленная палочка выпала из его рта, и в то же мгновение раджа преобразился.

Теперь на ковре лежал не огромный красавец Матхай Мукержи, темнокожий, темноволосый и кареглазый, а невысокий толстячок лет пятидесяти, со светлыми волосами и голубыми глазами, страшно вытаращенными в высокий потолок.

Это был князь Обресков Илья Сергеевич, собственной персоной. Еще несколько минут он бессильно лежал на полу, пуская слюни, словно младенец во сне. Но потом понемногу пришел в себя, взгляд его прояснился, бледные щеки порозовели, и он сел на ковре, утирая с подбородка слюни и брезгливо глядя на свои обмоченные штаны.

Слуги помогли ему подняться на ноги и поднесли чарку вина. Осушив ее до дна, князь широко ухмыльнулся.

— Ну вот я и вернулся, ваша светлость, — сказал он. — Академия продолжит обучение, хотите вы того или нет. Но теперь это будет не в ваших интересах, дорогой князь!