Кремль 2222. Юго-Восток

20 МОГИЛЬНИК

Махая черными крыльями, на обломки кладбищенской ограды уселся первый падальщик. За ним — еще трое. Лапами переступали, ждали, ешкин медь, пока мы уйдем. Коли бабочки слетелись — муты точно не вернутся. Бабочкам сверху виднее, кто куда побежал.

— Славка, а правда я здорово придумал — самопалы дробью заряжать?

— Да, — сказал я. — Это ты здорово придумал.

Я глядел не на горящую траву, куда сбежали уцелевшие волосатики. Глядел я на храм Богородицы. Из дыр вылезли ихние черные дети. Маленькие висли на тех, кто постарше. Такие же кудрявые, волосатые, ножки тоненькие, понизу кривые, точно копытца, животы торчат, глазьями на нас хлопают. Две старухи с ними вылезли, вовсе слепые, седые, носами шевелят, видать, смерть чуют. Еще бы не чуять, паленым мясом небось на всю промзону воняло!

— Ох, зараза, так-растак, — рыжий тоже заметил и стал ругаться. А рыжий ругается очень редко, только когда совсем запутается. Дык мы с ним, ешкин медь, оба запутались. Вроде как грешно на мелких-то руку поднимать.

Подошли мы тихонько. Я сказал рыжему, чтоб левый фланг держал, а сам вправо, за могилками следил. Кладбище здорово изменилось с тех пор, как мы сюда в последний раз ходили. Био все перекопали, и река изогнулась. Ни решеток, ни камней могильных, горы земли и ямы. Камни могильные мы скоро увидали. Черные вормы тут выкопали длинную яму, камнями выложили, поверх прутья стальные воткнули, вроде коптильни получилось. Я как глянул, чо они там коптят, мигом детишек жалеть перестал. На двух прутьях кусками тур висел, а еще на двух — человечьи части. Один точно из Химиков, стекляшки ихние давленые валялись, с пробочками. Близко мы подходить не стали, и так ясно. Да, ешкин медь, не будь у нас огнемета, хреново бы нам пришлось…

Нижние камни в яме были засыпаны золой. На верхних, хоть и обгорели, легко можно было прочитать надписи. Имена и кто когда помер, все померли до Последней войны. Смешно люди тогда писали. Например: «Дорогой мамочке… покойся с миром». Или «Спи спокойно, брат». На Факеле всякому мальцу известно, что после смерти никто не спит. Если ты мужик и веруешь в Спасителя, значит, возьмет тебя Спаситель в свою небесную дружину, даст меч огненный, чтобы нечисть от небесного Факела отгонять. А если ты женщина, дорога тебе в берегини, пламя вечное хранить, чтобы солнышко над Божьим миром вовремя разгоралось. Всякому известно, что наш слабый нефтяной факел — это лишь отражение Факела небесного, который держит в левой руке Спаситель Христос, а правой — разит врагов…

— Вот зараза, в журнале я таких видал, — вспомнил Голова, когда мы подошли к кучерявым мальцам совсем близко. — Мы с Пузырем как-то на юге склад с журналами откопали. Ну знаешь, глобальный такой, «пе-ре-кре…», как-то так назывался. Как-то так на нем написано. Внутри и жратвы полно было, только трухлявая вся, а журналы крысы не все пожрали. Ну до Автобазы все равно не донесли, Пузыря тогда скорлопендры скушали. Еще мы с ним спорили, могли такие черные хомо до войны где водиться или нет. Выходит, что Пузырь прав был, храни его Спаситель…

Мальцы сгрудились, тряслись от страха. Те, кто постарше, грозили нам ножами. Отогнал я их. Пришлось еще долго по кирпичам ногами бить, пока ихнюю загородку разбили и в церкву протиснуться смогли. Дык волосатики внутрях завалы устроили, никакой зверь не подберется. Я сказал Голове, чтобы снаружи стерег. Внутри крепко смердело, но не отхожим местом. И на том спасибо, что отхожее место в стороне сделали. Тюфяков они нашили, мхом набили, в центре из глины очаг слепили. Сейчас там только две брюхатые бабы сидели и еще две — с голышами-сосунками, видать, родили недавно. Как меня завидели — взвыли, стали прятаться. Я вдоль колонн прошелся, туда, где прежде иконы святые висели. Теперь — ни одного лика не осталось, все посдирали. Видать — в костер пошло, на согрев. Там, где алтарю святому положено находиться, где деды когда-то молебны читали, теперь колья вкопаны были. На кольях — вроде щитов деревянных, я сперва не разобрал, что за дрянь такая. А как пригляделся, ешкин медь, — противно стало. Вормы черные идолищ поганых из дерева нарезали, рты продырявили, зубы воткнули, глазья намалевали, ухи страшные, снаружи бусы из стекляшек цветных навесили. Видно, что во рты деревяшкам мясо сырое пихали или кровь лили…

— Славка, скорее давай, ты чего тама? — прокричал снаружи Голова. — Неча тута торчать! Чую, скоро за детями вернутся!

Рыжий был прав, скоро муты очухаются от страха и вспомнят про деток. Но и уйти просто так я не мог. Ну так чо, испоганили храм, это даже хуже, чем человечину копченую жрать. Ясное дело, голод — не тетка, нельзя зарекаться, как оно в бескормицу выйдет. Старики вон болтают, случались и на Факеле времена, когда до людоедства доходило, а уж про нео и говорить нечего. На то и обезьяны, ешкин медь, своих запросто жрут. Так что я не разозлился. А вот на идолищ поганых разозлился здорово. Поскидал все на землю, потоптал. На среднем колу кроме морды деревянной картина бумажная висела. Тетка какая-то черная, видать, вроде богини ихней, я ее свернул и с собой прихватил, Голове показать.

Потом баб с детями пинками наружу выгнал. Одна сучка верещала, кусить пыталась, так пришлось ей башку срубить. Дык будь заместо меня Бык или, к примеру, Кудря, они бы всех тонкой стружкой нарезали. Я им, дурням, сколько раз говорил — погодите рубить, допросить сперва надо, а то с мертвяков как правды дознаемся? Но они ж нетелигентовые оба, ешкин медь, сперва всех поубивают, потом — допрашивают.

Ну чо, вытолкал я мутов из храма и погнал черную толпу в сторону Гаражей. Видать, рожа у меня такая страшная сделалась, что маленьких похватали и молча побегли. Даже те, кто рожать собирались, те быстрее прочих припустили, ага. А рыжему я сказал — бери огнемет, внутри храм почисти. Хоть и мало банзина осталось, от Спасителя нам зачтется…

Бумагу после развернули, беса ихнего главного лик там был намалеван. И вовсе не баба, мужик, только волосы торчком. А в зубах самокрутка, поболе тех, что маркитанты скручивают. И наискось что-то написано вражьими буквами, как внутрях на детальках у био. Голова — умный, сумел прочитать.

— Боб какой-то. Вот страшила, с косичками. На бабу похож. А тута оторвано, — шепотом доложил Голова и на всякий случай перекрестился. — А дальше не понимаю… никак молитва бесовская, храни нас Факел! «Но во-мен, но кру…» Славка, давай его спалим лучше, вона как лыбится!

Спалили проклятую тварь. Баллон на краю кладбища бросили. Ни к чему теперь хранить, вдруг удирать придется? Пить жутко хотелось, взмокли же оба, но воду беречь следовало. Так что мы с рыжим по два глоточка сделали, и — деру! Через перекопанные могилы лезть не шибко хотелось, вернулись взад к берегу, ага. Там скоро на серва дохлого наскочили. Давно издох, вполовину тиной зарос. Пока мы с черными мутами разбирались, туман на берег полез. Гнилой туман, вонючий, не поймешь, где шуршит, далеко или близко. Из тумана пару раз рыбы прыгнули, ага. Голова маленько напужался, когда ему чуть ухо не отгрызли, но аркебуз вовремя подставил. Смешные рыбины, одна пасть зубастая да колючий хвост. Я прежде похожих видал, только не полосатых, а сереньких. Дык те серенькие, батя их ершиками назвал, года три назад они в минуту лодку нашим рыбакам прогрызли и едва самих мужиков не пожрали. Хорошо, с нашими пасечник плыл, как раз нарочно нанятый, чтобы улов проверять. Пасечника четыре рыбины укусили, повисли на нем, хвостами молотят. Мужики напужались, некрасиво как-то, — выходит, приглашали человека по сурьезному делу да рыбам скормили? Как такое на Пасеке объяснишь? Ну чо, стали они с него рыбин отдирать, хвосты им поотрывали, а челюсти — никак. А вода все прибывает, эти гады лодку снизу грызут. Все четверо сгинули бы, но пасечник был из этих, из старых, что с пчелиным ульем всюду ходит. Посидел, посмеялся, мол, все фигня, кроме пчел, в реку из баночки плеснул, ерши сами отвалились и подохли. А те, что в реке, — кверху брюхом всплыли. Правда, вместе с ними и прочая вся рыба издохла. Еще целый день после того к берегу мертвечину прибивало. Такие уж они, пасечники, — добрые, ага.

Долго в сырости шлепать нам не пришлось. Впереди вроде каркас крана прогоревшего показался. Я вспоминать стал — стояла ли прежде тут такая штука, выше меня втрое. Вроде прежде не было… Чуть ближе подобрались, ешкин медь, это еще один дохлый могильщик. Здоровенный, и пушки на плечах вроде целые, и колпак, но весь в мелких дырках. Давно мертвый. Мне показалось, он бежать с нашего берега пытался. Дык башкой-то в сторону реки упал, в самую грязную гущу. Лапа одна с гусеницами задралась, вот я ее за кран портовый и принял.

— Ты глянь, зараза какая, — запрыгал рыжий. — Эх, Славка, вот бы его к нам, да? Может, у него моторчики целые и брони сколько…

— Не галди, — сказал я. — Вон могильник. Добрались.

В маске дышать трудно и жарко, но без защитки я бы туда не полез. Да еще река из-за дождей подвинулась, ведь последние годы весной так лило, что мы из бункеров неделями воду качали. Могильник походил на длинный наклонившийся ящик из светлого металла, явно не сталь. Его словно выпихнуло из земли, снаружи корни висели, по верхам трава росла. В таком ящике запросто поместилась бы небольшая комната семейных факельщиков! С той стороны, где река, бок у ящика порвался, вода свободно втекала и вытекала. У меня, как это увидал, аж пятки зачесались. Хотя сапоги защитные не прохудились, и вообще вокруг все было тихо-мирно. Если не считать длинных зеленых червей неизвестной породы. Черви катались клубками и зарывались в вязкую землицу. А еще — черная накипь на воде, похожая на ту, что бывает, когда долго варишь старое мясо.

— Славка, ты глянь, зараза какая… — из-под маски голос рыжего точно из колодца гудел.

— Не галди, вижу.

— Кто, кроме био, мог так ровно разрезать? Тут пилой на месяц работы.

— Голова, стой, ешкин медь, без перчаток не суйся.

— Слава, ты глянь, тама лежит кто-то.

Я на всякий случай поднял аркебуз, мало ли чо. Хотя ничего живого вблизях не чуял, кроме пакости всякой мелкой. Ясное дело, муты черные нас могли отследить, и следы копыт ихних я пару раз в тине примечал, но старые, несвежие.

Вокруг хоть и неровно было, но далеко промеж могилок вскопанных видать. Всюду следы трясунов, роботов гадских, не к ночи их поминать. За первым цинковым могильником виднелся второй и еще дальше — несколько, только те глубоко пока в земле сидели. Здоровенные такие сундуки, с целую комнату. Стало быть, один только вскрытый, это хорошо. На верхних крышках — номера, черепа с костями, написано по-русски, да только вполовину стерлось.

— «За-хоро-нени-е номер… сани-тар-ная ко-ман-да… не вскры-вать…» — забубнил под маской Голова.

Промеж могил лежал давно убитый мужик, точнее сказать — нижняя его половина. Верхнюю кто-то скушал, ага. Осмотрели мы его, ноги в кожаных штанах, ладно прошитых, и чунях, салом промазанных. Рядом — от мешка ошметки, ножик ржавый, топорик, корзинка берестяная. Может, и мут, да только вряд ли. За вторым могильником Голова еще двоих мертвяков отыскал, почти совсем свеженьких. Этим мелочь речная хари погрызла, но одежка целая, и даже картечница с ними была. Картечную пищаль мужик в руках крепко держал, да, видать, не спасла она его. Кто-то позади навалился и всю левую руку с плечом откусил, ага. Зато кусок бороды остался.

— Это с Асфальта парни, вон дружок Дырки, — я показал Голове на квадратного бородача. — Помнишь, он нас тогда чуть из двустволки не пристрелил?

— Сволочь Хасан педикулезная, — сказал Голова. — Ты глянь, Слава, он сюда других охотничков уже нанимал. Химиков эти муты черные закоптили, а асфальтовые почти дошли.

— Ясное дело. Когда всех смелых тут убили, никто уже к Хасану не нанимался.

— Тута мы и подвернулись.

— Не трясись, вернемся целые, — сказал я. — Дядьку Степана вон два раза нео зажарить хотели, и ничо — живой.

Заглянули мы внутрь. Запалили факел сухой, подсветили.

— Вот она, желчь земляная. Давай банку.

— Давай лучше я полезу, а ты посторожи.

Хороший у меня друг, сам на погибель просится. Глянул я наверх — тучки мелкие, падальщиков не видать, вообще птиц не видно. Стекла в маске потеть начали, скорее надо дело сделать и выбираться отсюда.

— Голова, поперек старшего не лезь, не то нос в щеки вобью. Самопалы держи оба и башкой крути!

Но он шустрый, уже внутрь пробрался. Ладно, чо там, остался я за сторожа. Внутри водой сильно размыло, но не все. Вроде темного теста, спеклась куча у дальнего края, обрывки из нее торчали то ли веревки, ешкин медь, то ли что похуже. Точно как пирог ржаный, когда тесто у матери перестоит. Ни тебе остатков гробов отдельных, ни тряпок. Я отвернулся, наружи поглубже вдохнул, чтоб внутри не дышать, ага. Голова лопатку из куска трубы заранее соорудил, наточил маленько, чтобы тут и бросить. Лопатка мягко вошла, верхний слой он сковырнул, поглубже влез, чтобы наверняка. Я вроде всякого уж нагляделся, ешкин медь, да все ж неприятно, что ли. Выходит, люди от заразы мерли, их сюда без отпевания, без гробов, без одежи чистой… так вповалку набивали и крышкой приколачивали. А теперь из предков наших желчь земляная получилась, и желчью этой, спаси нас Факел, будут нео мерзких травить. Выходит, что двести лет спустя сослужат нам кости предков еще одну службу, вот как Спаситель порешил…

— Ну чо, готово?

— Готово. Держи. Давай свой мешок.

Обменялись мы, я землицу забрал, а рыжему полный мешок белого хлорного порошка передал. Такая зараза, хуже чем желчь, руки запросто до мяса прожигает. Его нам на Факел Химики продавали. Посыпешь таким порошком любую гниль или, к примеру, скотину павшую — и никто уже не заболеет. Но боже упаси в рот взять! Ясное дело, Хасану мы про хлорный порошок ничего не сказали.

Голова стал высыпать. Правильно так, культурно внутри рассыпал. Вроде снега получилось, еще и осталось маленько.

— Поможет, как думаешь?

— Кто ж его знает… — Я поглядел на черную пену вдоль берега, на кучу дохлой рыбы. — Должно помочь. Тут реку всю отводить надо, людей надо много.

Рыжий наружу вылез, шагов на двадцать отбежал. Банку закупорил, клеем рыбьим замазал, в мешок, еще в другой мешок, чтоб надежнее. Тогда уж я маску ему содрал и подальше откинул. Сапоги — туда же, в могильник, и перчатки. Бензином руки оттер, потом кашицей пчелиной, что Хасан дал, еще оставалось маленько.

Назад почти бежали, сердце ухало. Пока Лужи впереди парить не начали, так и бежали. Не то чтоб я так сильно напужался, а все ж страшновато. С чего бы там мужики с Асфальта сгинули, да и не только они? Я даже плевался на ходу, все казалось, вдруг зараза в рот попала или вдохнул случайно? Бежали мы вдоль берега, потом чтоб к Химикам свернуть. У рыжего там с пацаном одним уговор был. Дык кто еще, кроме лаборантов, мог нас отмыть после такой дряни?

— Славка, глянь, слева!

Молодец Голова, быстрее меня заметил. Очень хорошо, что заметил. А я, видать, маленько задумался, почти гибель нашу проморгал. В воде слева булькнуло что-то, ага, сильно так булькнуло, и воронкой грязь всякая закрутилась. Ясное дело. Кто-то большой, но не с глубины, не со стремнины. Кто-то большой, а лежит под самым берегом. А вправо уйти вроде как и некуда. Бережок крутой, узкий, весь в кирпиче битом, камни да бревна, а сверху близко кусты колючие подступают. Кусты такие плотные, ешкин медь, топором не прорубишь!

Ну чо, пакость мне всякая в башку полезла. Патрульные весной божились, что на Внешнем рубеже снова взрывалось и бухало. Стало быть, какая-то пакость снаружи в город прорывалась. Поверху рубеж никто пройти пока не смог, но реку-то не остановишь. Решетки на реке вроде крепкие стоят, однако лялякали старые охотники, что под водой все прогнило.

— Стой, обойдем.

По камням с берега недавно кто-то полз. Камни мокрые были и вроде как в соплях, ну точно великан насморкал. Я вправо поглядел, воздух понюхал… ну точно. То самое место, где мы в кустах висячую свинью видали. Тропка широкая, но низкая. Кто-то низкий и широкий протоптал. Только свиньи уже не было, обрывки паутины белой по ветру летали. Стало быть, вон за той крышей поваленной тропка начинается, по ней мы от крысопсов удирали. Чо-то мне вовсе не хотелось взад по той же тропе к могильщику дохлому топать. Но и по берегу не хотелось, ага.

— Вроде тихо? — беззвучно так спросил рыжий.

Над рекой туман ползал туды-сюды. Метров на пять вдоль берега воды не видать, сплошные заросли, коряги, бревна, трава речная, чьи-то домики из глины. И — пятно темной воды, куда недавно та тварь спрыгнула, что свинью заловила. В этом я уже не сомневался, присел, следы легко на камушках прочитал.

— Ошметки шерсти рыжей, вот здесь поросю к воде тащили. Эта гадина на суше паутину вьет, а сама в реке сидит.

— Вот зараза, ты видал таких раньше?

— Самопалы зарядил? За водой следи. На берегу его нет. Пойдем помаленьку, авось проскочим.

— Кто это был, Славка?

Хорошо, что я вовремя присел, камни да кирпичи битые разглядеть чтобы. Бережок тут круто подымался, кусты колючие густо росли, а между колючками и водой тихонько так болтались белые нити. Почти незаметно, ага. Стоя, я вообще бы не заметил, только на карачках.

— Голова, сядь рядом… смотри.

— Где? Чего? Ох, спаси нас Факел…

— Уже спас. Ты понял, как эта сволочь охотится? Кто бы тут ни шел, всяко ниточку зацепит.

Я показал пальцем. Рыжий не сразу сквозь ветки увидал. Там, точно муха в паучьей ловушке, висел человек. Висел кверх ногами, пойманный как дикий порося, весь облепленный седой паутиной. Когда бежали от Гаражей, мы его могли в буреломе и не заметить.

— Ты глянь, он небось и не дрался даже…

— Ясное дело, не дрался. Он по реке шел. А эта гнида позади вылезла. Антиресно, как она его убила?

— Слава… это ж ученик Чича.

— Да брось ты, быть не может.

— Может, подойдем, поглядим?

— Я те щас нос в щеки забью.

— Слава, это точно он.

Ясное дело, рыжий не ошибся. Как он ошибется, ешкин медь, почти всех на Базаре знает, даже нео тупые с ним здоровкаются! Из-под кокона белых нитей виднелся край кожаной маски и рука, до пальцев замотанная в тряпки. Только что здесь понадобилось ученику отшельника? Неужели не жилось спокойно? Судил бы драки, принимал бы залоги всякие да бабам на счастье гадал. Неужели… нет, в такое я верить не хотел. Но оказалось, рыжий думает об том же.

— Славка, а вдруг Чич за тем же самым ученика сюда подослал?

— Думаешь, руки нам с Хасаном разбил, а сам на желчь покусился?

— Чичу-то она зачем? Он же обезьян травить вроде не собирается.

— Чич вообще ни с кем не враждует. Тут хитрость какая-то. Видать, земелька трупная не только для нео годится.

— Вот гад, пацана на верную смерть послал.

— Могли бы и мы угодить.

Прозрачные нити тянулись от кустов прямо в воду. Их было много, не перепрыгнуть и не обойти. Мы стали отползать взад. Еще раз я поглядел на тушку ученика. Вспомнил вдруг, сколько раз с Автобазы рыбаки пропадали, и с Факела тоже. И никто понять не мог, куда человек делся.

— Пошли верхами, через Лужи, Голова, — сказал я. — По той же дороге взад вернемся. Авось мечом тропу прорублю.

Побежали мы к Гаражам. Слава Спасителю, крыс не встретили, убралась стая раны зализывать, да и нажрались досыта. До первых меток промзоны мы домчались, передохнули чуток, и тут слышим — лай. Псы наши, с Факела. Я голос Бурого завсегда узнаю.

— Голова, живей закапывай банку с желчью, — говорю. — Живей, чего глазья на меня выпучил?

Рыжий, он умный, два раза повторять не надо. Едва успел мешок камнями привалить, коняки патрульных вокруг затопали. Трое с пушками, морды злые у всех, ага. И двое химиков с ними, и начальник цеха Лука, и… дядька Степан.

Тут я все понял. И зачем я только Степану доверился, что на Кладбище иду?

— Твердислав, где земля? — сердито так спросил Лука. Спросил, а сам с коняки не слазит и харю тряпками замотал.

— Какая земля? — говорю. — Нет у нас ничего. Муты на нас напали, едва не убили.

— А ну мешки свои покажите! Развяжите оба и на землю сыпьте все.

Ну чо, послушались мы. Против ружей не попрешь. Похоже, тут один лишь Бурый мне обрадовался. Скачет, дурень, на поводке, язык высунул, лизнуть норовит. Смешно мне стало, ага, ведь это мой Бурый их по следу и повел.

— Куда добычу спрятали?

— Дядька Лука, не добыли мы ничего, — запищал жалобно рыжий. — Тама мертвяки с Асфальта, испугались мы, назад повернули. Вы не судите Твердислава, это все я виноват, я его подбил…

— Голова, ты вообще молчи. Девкам в малиннике заливать будешь. Десятник, ты в своем уме? Ты заразу на Факел хотел принести? Ты о людях подумал, сколько народу покосить могло? Дьякону все про тебя доложили. С кио драку затеял. С маркитантами хотел в тайный сговор войти. Пасечники на тебя жаловались — на девку ихнюю посягнул. За водой был отправлен, приказ опять нарушил — на Пепел ушел, один, бойцов своих бросил! А теперь еще на Кладбище поперся! Два года назад приказ был — живых оттуда не впускать! И никто приказ дьякона не отменял!

Замолчал инженер, сплюнул. Ну чо, обидно мне стало. О ком же я думал, как не о людях? Для кого печенега и гранатометы торговал?!

— Да мы хотели церковь поглядеть… — влез рыжий.

— Голова, а тебя механики с Автобазы судить будут. Мешки не трогать, раздевайтесь оба. Догола раздевайтесь, мать вашу.

— Славка, а правда здорово, что твой батя — дьякон? — прошептал Голова.

Ну чо тут сказать? Впервые подумал я — хорошо, что мой батя — дьякон. Не убили, и то ладно. Одежу нашу вместе с пожитками на месте пожгли, обидно. За меч я только волновался, меч-то можно спасти. Дык еще обиднее было, когда химики стали гадостью вонючей обливать. Один дед баллон качает вверх-вниз, а другой из шланга поливает. Уж на что у меня кожа твердая, и то в жопе защипало, когда ноги заставили раздвигать. А рыжий — тот вообще завыл. Кинули нам по мешку чистому и повели к химикам в карантин.

Место так называется — карантин, ага. Не слишком приятное место. На дверях так написано. Не внутрях на земле Химиков, от всех далеко, чтоб не заразиться. Даже муты Шепелявого, что в колодцах запросто ночуют, и те сюда не лазят.

Бункер такой крепкий, вполовину под землей, но нижний этаж водой залит. Внутрях над дверью странное написано:

«Не покидать тамбур до полной…»

Я сам сюда два раза пришлых притаскивал, когда на Лужах ловили. Вот ведь как обернулось, из охотника лучшего сам дичью стал, ешкин медь! Вроде больных тут прежде лечили, плитка белая всюду, ни окон, ни дверей. Чужаков сюда сажают, если каких антиресных поймают. Или таких, как мы, кто заразу может принести. Тут держат, пока не решат, сразу убить или маленько погодя. Там нас опять раздели, пришли двое в белых защитках, я такие и не видал никогда. На башке вроде ведра, зато всю рожу видать, и кишки противогазной нету. Облили гадостью снова, под душ впихнули, и ну давай щетками издалека тереть. Замерз я там даже.

— Никого пускать к вам не положено, — сказал в дыру химик. — Сами знаете, какой закон нарушили. Если заразились — никто вас лечить не будет.

— Не надейся, выживем, — пообещал я.

Химик почему-то не уходил, за дверью топтался. Влево-вправо поглядел, нет ли кого.

— Тут такое к вам дело, — забубнил он. — Меня тут узнать просили…

— Эй, дядя, не тяни кота, — перебил рыжий.

— Узнать просили… — химик откашлялся. — Говорят, вы холерную землю из закрытого могильника копали.

Если вы все же накопали, а факельщикам отдать не хотите… так мы бы у вас купили.

Тут мы с рыжим выпучились друг на дружку.

— Дорого купили бы, очень дорого, — быстро добавил химик. — Велено вам еще передать, что лекаря вам тогда найдут, травника, никто и не узнает…

— Ничего мы не нашли, — отрубил Голова.

— Вот оно как, значит? Карантину вам — две недели. Посидите, подумайте, — сказал в дыру химик. И захлопнул дверь.

Но мы и неделю не просидели. На третий день рыжему стало худо.