Космиты навсегда

Распитие в неустановленном месте неустановленной местности

Ох уж мне эти женские истерики! Ну и побегал я за ней по лесу. Еле догнал. Несчастная Герда отбивалась, царапалась, пыталась кусаться, потом затравленно вжалась в сосну:

— Уходить! Ето нье есть пряфда! Ето подлий мистификаций! Ти партизанэн! Ти дурьячить менья! Тебье нюшний дойче секрьети!

— Вот дура! Заткнись! Будь я партизан, то ради твоих секретов никто б так не извращался! Тебе б загнали под ногти спички, и ты б моментально рассказала все и даже больше того! Потом, вопреки закону о совместимости рас, тебя бы изнасиловали всем отрядом, перерезали тебе горло и бросили б гнить в ближайшую канаву. Да подумай же над этим! Так бы оно и было!

Тень сомнения отразилась на ее лице. Закрепляя успех, я расстегнул рюкзак и достал оттуда полуторалитровую пластиковую бутылку, которую перед бегством из города заполнил водкой. Налив до краев раскладной стаканчик я протянул его Герде.

— Пей. Да не смотри ты так! Не отравлено. Зер гут! Гут шнапс. Алкоголь!

— Русиш фодка? — недоверчиво спросила она.

— Найн! Лучше — «Украинська з пэрцем». Гут, гут. Дюже файна. Да бери, пей!

Герда взяла стакан, подозрительно покосилась на содержимое, решилась и в три больших глотка выпила.

— О! — Она раскрыла рот и сделала долгий-долгий громкий вдох, потом быстро сняла пилотку и прикрыла ею нос.

— Гут? — спросил я.

— Я, — сдавленно отозвалась Герда из-под пилотки, — зер гут. Дас ист фантастиш!

— Тогда отдай стакан.

Я тоже хряпнул аналогичную дозу, но без драматических эффектов типа вдохи-выдохи. Просто занюхал своими волосами. Усевшись на траву, я начал раскручивать проволоку на ноге, благо плоскогубцы с дачи я взял с собой. Я почему-то был уверен, что с моей ногой все в порядке. Я ведь бегал по лесу. А бегать на такой ноге, какой была моя нога вчера, невозможно. Но я ведь бегал по лесу за Гердой и не орал при этом от боли. Это факт. Вопрос: как это возможно? Ответ: это возможно, только если нога здорова. Поэтому снимаем шину, не нужна. Я снял шину, бодро поднялся и, не раздумывая, запрыгал на одной ноге. Ну вот! Здоровая нога. Значит, и повязка на ребрах не нужна. Я засунул руку под футболку и сорвал повязку — никакой боли. Закатал футболку с курткой и осмотрел свою рану — даже бледного рубца не осталось. Вывод прост: раз я в другом мире, то меня исцелил переход в этот мир или этот переход занял достаточно времени, чтобы раны зажили, что, впрочем, без разницы.

— Шьто ти дьелять?

— Вот видишь? — Я ткнул в свои ребра. — Еще вчера здесь было пулевое ранение, а сегодня его нет, моя нога вчера была сломана, а сегодня нет. Это продолжение вереницы невозможных вещей, которые произошли. Давай-ка это отметим!

Отметили, но на этот раз без психоза, по половинке, потом еще по одной, и еще по одной и, конечно, под «францюзький чоколадка».

— Ф тебья стрельять дойче зольдат? — наливая себе очередную «половинку», спросила Герда.

— Не… Это, эти, полицаи… Не те полицаи, что на службе у немцев, а наши, менты, в общем, милиция. Ферштейн?

— А! Русиш милицай? Ен-Ка-Фе-Де? Наркомьят фньютрених дьел? Почьему они в тебья стрельять? Потому шьто ти ньепрафильний?

— Нет. Я, видишь ли, ограбил одного ба-альшого милицейского чиновника, что-то вроде вашего Геринга, такой же большой и жирный. А он обиделся…

— Ти грабьитель! — обрадовалась Герда — Ти есть обкрасть большой толстий полициянт! Ти есть фраг фатерлянда!

Герда радостно ткнула в меня пальцем и разразилась смехом.

— Ето корошо, — отсмеявшись, сказала она. — Ето нюшно… отмьетить!

— Да не вопрос! Теперь я наливаю!

— Я-я. «Укряиньська с пьерцем». Гут. Корошо, очьень корошо!

Дожился… пью водку с фашисткой, хотя, если честно, эта Герда — еще та дамочка, и форма ей идет даже очень. Пить с ней водку весело. И тут меня посетила интересная мысль: если я оказался здесь, перенесясь через пространство, время или измерения, то и с ней произошло то же самое. Я оказался здесь из моего мира 2005 года, а она? Может, она действительно попала сюда из своего 1942 года. Почему нет? И совсем она не псих. А стишок про Генриха Шлоссе? Да мало ли кто его написал, мало ли какой партизан недобитый делился воспоминаниями с поэтом. А может, вообще совпадение. У них там все Шлоссе да Шмидты.

— У тебья есть есчо чоколядка?

— Сейчас! У меня еще всякое найдется. Гулять, так гулять…

Еще через час, сидя с Гердой в обнимку, мы дружно орали пьяными голосами знаменитую немецкую песенку:

— Вэн ди зольдатэн дурх ди штадт марширэн, офнэн ди мэдшэн ди фэстэр унд ди тюрен, ля-ля-ля-ляля-ля!

— Партизанэн пах-пах-пах! — лихо вывел я и был одарен восхищенным взглядом.

— Я! — вскричала Герда. — Партизанэн пах-пах! Бух-бух! Та-та-та-та! Тра-та-та! Пах! Фояр-р-р!

Герда сложила пальцы, имитируя интенсивный автоматный огонь: пах-пах-пах, пуф-пуф-пуф, бах-бах! После чего начала активно заваливаться на бок.

— Э-э-эй! Не спать! Это тебе не шнапс. Слабо вам украинскую с перцем. Эк тебя расплющило! — Я вытащил из рюкзака пузырек с раствором аммиака, раскрыл и поднес к ее носу. — Взбодрись!

Герда резко распрямилась и закашлялась. Ей заметно полегчало. Она посмотрела на меня взглядом, полным сугубо славянской пьяной радости. Ей-богу, в пьянке все люди славяне! Все братья.

— Да, — сказал я, — прав был диссидент Александр Зиновьев, утверждая, что пьянство без свинства — не пьянство, а выпивка в западном стиле. Еще по одной — и будем свинячить? Или будем спатушки?

— Будьем спятюшки, — сказала она голоском, который больше подошел бы пятилетней девчушке, а не солидной фашистке, и тут ее взгляд упал на мой широко открытый рюкзак. — Ето шьто у тебья?

Я пьяно нахмурился. Ладно, пора объясниться. Я выложил из рюкзака пистолет и сотовый телефон.

— Это — большой черный пистолет, ничего необычного, хулиганов гонять. А это… — Я включил телефон и ввел пин-код. Телефон ожил, но сеть, естественно, не поймал. Я передал сотовый Герде. — Это называется «мобильный телефон». Без всяких там проводов, радиосвязь.

— Фрьюнишка! — засмеялась Герда, пытаясь сфокусировать взгляд на сотовом. — Такой мальенький тельефон не бифает! Нье бифает бьез профода!

— Бывает! — Я разблокировал клавиатуру и зашел в меню. Герда изумленно впилась взглядом в бирюзовое свечение экрана. — Этот телефон изготовлен шведской фирмой «Эрикссон», модель R320s. Модель 2000 года, конечно, слегка ортодоксальная штука, но прием сверхмощный и вещь сама по себе непрошибаемая, ибо корпус из металла…

— Как ето 2000 года?! — до предела растягивая каждое, произнесла она.

— Так ето. Очень просто. — Я отстегнул от телефона блок питания и показал Герде дату изготовления, указанную на корпусе. — Видишь ли, я попал сюда не из 1942 года, как ты, а из 2005, телефон мой устарел уже, но все мои телефоны до этого были «Эрикссоны», а после того как япошки не то слились с «Эрикссон», не то купили эту часть фирмы, выпускается дрянь под названием «Сони-Эрикссон», а это мне не по душе…

— Японци мохут покупать шфьедский фирма?! — крайне удивилась Герда. Похоже, этот факт ее удивил больше, чем мое заявление о том, что я из 2005 года.

— Угу… — подтвердил я.

— Тохдя ти тошьно из 2005, ф сорёк фтёром даши самий чьектнутий псих нье смох би додюматься до подёбного брьедя! Дшапаниси купьили фсемьирно изфьестний шфедский фирма «Эрикссон»! Майн гот! Шьто ето за мьесто такое, тфой 2005 год?!

— Хм, расскажу как-нибудь попозже. Если факт, что я из 2005 года, тебя не беспокоит — отлично. Будем укладываться.

— Нье бьеспокоит. Я раньши дюмать, шьто ти сумачедший дойче зольдат, думать, ти есть одуреть от ушясоф фойна! Думать, ти считать себья фолосатий русиш. Фроди как партизанэн, только бьез борода. А ти из 2005 года. Ето корошо.

— А я думал, что ты — свежая психоза, только что совершившая дерзкий побег из дурдома, а ты — обычная фашистка из сорок второго. Хорошо.

— Нье плёхо, — улыбнулась она, но вдруг схватила меня за руку и ее лицо стало серьезным. — Фойна! Трьетий рейх?!

Я отрицательно покачал головой и провел большим пальцем под подбородком. Она поникла и тихо-тихо спросила:

— Ми проихрать и етот фойна?

— Да, — коротко ответил я. Что еще говорить? Герда долго сидела молча.

— Как ето било?

— По-разному... но в общем и целом эта величайшая в истории человечества мясорубка, унесшая десятки миллионов жизней, продолжалась и в сорок третьем, и в сорок четвертом, и завершилась в 1945 году полным разгромом и капитуляцией Германии. Тысячелетний рейх протянул всего 12 лет. Борман смылся, Гитлер, Гиммлер, Геббельс покончили с собой, остальных главарей переловили, и товарищ Сталин устроил юридическое шоу-судилище под названием «Нюрнбергский процесс», где творил, что хотел, и всех ваших лидеров, которые настаивали на том, что Германия нанесла по СССР превентивный удар, перевешали, начиная с Йодля и Кейтеля и заканчивая вообще левым дядькой Риббентропом. При этом британские, американские и французские представители, эти лохи, усердно делали умные лица, хлопали ушами и всю эту туфту всосали…

— Гудериан? — тихо спросила она.

— Этого и еще нескольких бонз типа Манштейна и Паулюса пронесло. По сталинскому замыслу на процессе Гудериан был свидетелем, который давал нужные Сталину показания, а не обвиняемым. Смех, конечно, но факт. Выжил твой танкист, угодил Сталину, а потом понаписывал кучу мемуаров, в которых вину за все и вся, за поражение Германии валил на Гитлера. Не слишком красиво с его стороны…

Герда что-то проговорила себе под нос на немецком и замолчала.

— Послушай, я не знаю, чем ты там занималась в своей «Мертвой голове» и до нее, убивала ли ты безоружных или…

— Ньет. Я тянкьист. Я арбайтэн в опьерятифний штяб.

— Да мне все равно, в теории в моем мире ты либо дряхлая старуха, либо давно уже мертва и горишь в аду или сидишь на облачке с арфой. Кто прав, а кто виноват, пусть решает группа ответственных архангелов, если таковые действительно есть на небесах. Рейха нет, но если тебе станет легче, скажу: Германия как стояла, так и стоит, а Советский Союз, — я опять провел большим пальцем под подбородком, — уже четырнадцать лет как издох в диких корчах.

Я оставил Герду тосковать по Третьему рейху, на всякий случай (мало ли что) засунул пистолет за пояс и занялся разведением костра и тасканием бревен. Чем толще бревно и чем больше их натаскать, тем лучше для долгого ночного костра. Напарился изрядно, но оно и хорошо — отвлекся от ненужных мыслей. Когда костер радостно запылал, я отстегнул спальный мешок и расстелил его невдалеке от огня — это для Герды, после чего еще минут 20 потратил на сооружение длинного, но невысокого шалашика — это для меня. Не впервой. Герда покорно влезла в спальный мешок, накрылась с головой, застегнулась до отказа и затихла, а я устроился в шалаше, пистолет переложил под бок, лямку рюкзака намотал вокруг руки, обвернулся перкалем, что греет почище любого одеяла, и отключился от всех сегодняшних забот…