Космиты навсегда

Пронин маст дай

Этот тревожный день наступил…

Яснее ясного, что в этот номер мы больше не вернемся, поэтому мы занялись сборами. Все должно поместиться в мой рюкзак, ничего лишнего мы с собой не потащим. Удивительное дело — за каких-то несчастных несколько дней у нас скопилось слишком много всякой ерунды: шмотки, ботинки, туфли, пистолеты, чебурашек целый пуд… К тому же я с удивлением обнаружил прорву женских прибамбасов, типа устройств для припудривания носика и подкрашивания ресниц да губ. Где только она их нахватала? Судя по свастике на коробочках — в Третьем рейхе…

Герда деловито раскладывала наши пожитки на кровать и с женской плюс арийской аккуратностью все это сворачивала, приготавливая к упаковке. Среди вещей я с ужасом обнаружил два огромных махровых банных халата, три двухметровых полотенца, целый ворох мыла и шитую золотом занавеску.

— Откуда это все?! Зачем нам занавеска? — ужаснулся я.

Герда вместо ответа поганенько улыбнулась, а я исследовал халат и обнаружил на нем логотип «Брестская крепость».

— Вот я тебя и вскрыл! Подлая расхитительница социалистической собственности! Почто гостиницу в Бресте обчистила?!

А дальше начался классический «семейный» скандал. Я решительным жестом низверг все эти тряпки, мыло и косметику на пол и с завидной энергией начал прыгать на этой куче, лишая вещи товарного вида, а Герда попыталась в отместку перегрызть мне горло…

Милая семейная сцена. Что ни говори, а к семейной жизни я еще не готов…

— Мое мило! Моя космьетика! Шайзе! Мой халятик! Думкопф! Русиш швайн! — кричала Герда, в пароксизме ярости накидываясь на меня и пытаясь впиться зубами в мою шею. — Крясифий халятик! Фсе похибать! Фсе прёпасть!

Я, конечно, поступил жестоко. Обычно я не отнимаю у детишек едва облизанный «Чупа-чупс», но это форс-мажор! Я отогнал Герду от моего горла и попытался объяснить ей, что столько вещей тащить небезопасно и подозрительно, если все это запихать в мой рюкзак, то он станет похож на распухший бурдюк, стеснит мои движения и привлечет ненужное внимание. Герда к доводам разума осталась глуха и, обливаясь слезами, рыдала над погибшим ширпотребом…

Я тоже вспылил и заявил, что если она хочет забрать халат, то пускай надевает его на себя, а я надену второй — для гармонии, — и в таком виде мы пойдем убивать Пронина; занавеску тоже пускай прихватит — когда нас пристрелят, из нее выйдет удобный саван для наших бренных останков! В вечерних газетах в рубрике «Из жизни пародирующих педерастов» или «педерирующих пародистов» появится броский заголовок «Убийцы в банных халатах, замотанные в занавеску, покусились на жизнь генерал-майора Пронина», а под заголовком — глумливое описание нашей кончины: дескать, пытались скрыться, но запутались в занавеске и сломились под грузом мыла и косметики! Пускай страна советов повеселится от души над нашим клиническим идиотством!

Мне потребовались невероятные усилия, чтобы убедить Герду бросить весь этот хлам здесь и не тащить его с собой. Я извращался, как мог, выдумывая кристальной чистоты доводы, но к ним Герда не прислушивалась. Тогда я сменил тактику и коварно, соловьем, запел ей комплименты, густо приправленные витиеватой лестью — именно это ее и убило. Женская логика налицо…

Скрепя сердце Герда отказалась от всего, но таки ухватила маленького подаренного мной Чебурашку и ни в какую не пожелала с ним расстаться. Ладно… лишь бы не плакала больше…

В 12 часов в соответствии с инструкциями Сика-Пуки мы воткнули в уши передатчики и вышли из гостиницы. Я нес Чебурашку, укрывшего приведенное в боевую готовность оружие. Все лишнее осталось в номере, а так же мой спальный мешок и лист перкаля. В мой небольшой рюкзак они не помещаются, а пристегивать их снизу подозрительно, ведь считается, что мы прогуливаемся, а не готовимся к капитальному шухеру.

— Начали! — Ровно в 12:02 в передатчике зазвучал голос Сика-Пуки. — Итак, убийцы, спускаемся к площади.

— Надеюсь, это Сика-Пука, а не мой внутренний голос, — пробурчал я, и мы отправились по маршруту, — мой внутренний голос уж очень горазд лабуду нашептывать…

— Твой внутренний голос до моего размаха не тянет! — весомо ответил агент.

— Ага... стало быть, не просто лабуду нашепчешь, а лабуду с размахом? Лютую лабуду?

— Лютую… а для Пронина просто-таки убийственную. Кстати, мы вроде собирались исполнить майора, а не выгуливать Чебурашку. Выбрось его! Немедленно! Я Герде другого куплю! Эта бадья в машину не влезет!

— Это не прихоть, это маскировка для оружия. А ты что, нас видишь?

— Конечно, у меня тут по всему маршруту мини-камеры натыканы.

— Ловко, но надеюсь что ты не в бункере сидишь перед экранами, а в «Запорожце»…. и надеюсь, двигатель заведен и прогрет.

— Натурально! Ты что, мне не веришь?

— Нет, конечно… Никому не верю, ни на что не надеюсь и никого не люблю, поэтому именины Веры, Надежды, Любви не справляю. Заметь: пункт «не верю» — на первом месте, а список «никому» возглавляет агент ЦРУ Сика-Пука. Но выбора у меня нет…

— Хфатьит! — гаркнула Герда все еще будоража в сердце остатки гнева и хищно скалясь на мое горло. — Ньет у фас ньикакой дисципльина!

Ого! Какая серьезная тетя! Какая матерая дисциплинированная убийца! Сама халатов мохнатых натырила, но все равно в суровые мрачные профи метит! Но она, конечно, права, пора «включаться».

— Спускайтесь в подземный переход, — деловым тоном скомандовал агент.

Мы прекратили пустую болтовню и молча шли согласно путеводным инструкциям Сика-Пуки, а я все никак не мог уловить нужный настрой для предстоящей «работы». Мы перешли на правую сторону улицы и начали движение вдоль Крещатика, когда агент объявил двухминутную готовность. Вот оно! Я ощутил знакомое чувство, которое настигает меня всякий раз, когда я собираюсь награбить денег, когда курки взведены и обратной дороги уже нет. Это щемящее чувство возникает внизу живота, поднимается вверх и заполняет всю грудь, а в горле начинает биться жилка. Это адреналин и те самые эндорфины, о которых говорил Похмелини, это наркотик… Поэтому бандитам «завязать» так же трудно, как отпетому торчку «спрыгнуть» с иглы…

— Короче шаг, — скомандовал шпион, — неспешно идите к горкому партии.

Герда убедительно изображала из себя прогуливающуюся и любующуюся красотами города фашистку, а я с унылым видом тащил Чебурашку, изображая на своем лице целую гамму чувств, говорящих о том, что «хозяйка» меня задолбала в смерть, что пускай сама таскает свое меховое чудище, что я повышенной свирепости, а используюсь не по назначению, лучше бы меня эксплуатировали в сексуальном плане. В общем, вошел в роль недовольного жизнью раба, и, судя по сочувственным взглядам прохожих, роль мне удалась. К тому же я окончательно «включился» в дело, — это стало ясно, когда я обнаружил, что напеваю про себя свою специальную для таких случаев песенку:

Тот факт, что я запел «свою специальную» говорит о том, что теперь я не отступлюсь, все сделаю, как надо, или сдохну, пытаясь это сделать. Бодрящая мелодия и поэзия. Мне было семь лет, когда отец подарил мне пластинку-сказку «Сказание о Велунде» в инсценировке А. Горюшкина. Именно там я и услышал эту песню. Эта песня странным образом мобилизует мои мозги и, когда я ее напеваю, я чувствую себя неуязвимым… Хорошее чувство.

Мы вышли к зданию горкома — в моем мире это мэрия, но само здание почти такое же.

— Ближе к проезжей части, — инструктировал агент, — медленнее. Тридцать секунд — и Пронин выйдет из центральных дверей горкома. Я его опознаю. Полная боевая готовность!

Справа от входа в горком, прямо на тротуаре, стояли три черных автомобиля неизвестной мне модели, возле каждой машины маячили люди в смершевских очках и униформе — видимо, это свита Пронина…

— Стойте! — Наш путь преградил некто в штатском. — Проход должностных лиц. Вам придется обождать.

— Не бойтесь, это не проблема, — скороговоркой зашептал агент, — стандартная процедура. Возмущайся, Герда, но не переиграй. Ян, молчать!

— Я есть хульять по крясифий кород Киефь! — с видом оскорбленного достоинства огрызнулась Герда. — СССР есть сфободьний стряна! У менья есть прафо сфободьнохо пьередфишения! Пропустьите менья!

— Сожалею, фройляйн, но придется обождать, — невозмутимо ответил штатский.

Герда сделала вид, что смирилась с таким вопиющим произволом и ущемлением ее прав на свободное передвижение, а я в это время прикинул расстояние до дверей горкома — метров двадцать. Годится.

— Идут! — сказал Сика-Пука. — Внимание, Ян!

Они вышли из дверей друг за другом. Офицеры СМЕРШа! Потрясающее зрелище. Сине-красная парадная форма невероятной красоты, зловещие очки, поджарые тела, гордая походка и общее впечатление опасности, исходящей от них, делали эту картину завораживающей. Я подумал, что никакой это не СМЕРШ — это личная гвардия Люцифера, просочившаяся из ада в мир живых… Я буквально залюбовался этой хищной красотой.

— Пронин третий по ходу! — закричал агент. — Стреляй! Стреляй!

Мощный свист тормозов вспорол привычный гул улицы. А дальше все было, как в замедленном кино. На мгновение все обернулись на этот звук, но только не я; в моей голове сверкнула мысль, что это Сика-Пука на своем «Запорожце Мустанге» совершает экстренное торможение, чтобы вытянуть нас отсюда. Поэтому я не оборачивался; в этот момент я стряхнул с оружия Чебурашку, а в следующее мгновение две пули впились в левую грудь Пронина. Он еще продолжал падать на асфальт, а я рукояткой пистолета уже ударил в лоб развернувшегося ко мне человека в штатском и тут же открыл огонь из «Ruger Mini», целясь чуть выше голов, и начал отступать к «Запорожцу». Уродливый автомат своим хриплым кашлем заставил попавших на линию огня упасть и откатиться в укрытие…

Краем глаза я уловил, что Герда уже заскакивает в раскрытую дверцу машины, и устремился вслед за ней в тот момент, когда автомат замолчал, израсходовав патроны. Самую ответственную в своей жизни дистанцию, отделяющую меня от спасительной дверцы, я преодолел единым рекордным прыжком. Все чернозадые спортсмены с Ямайки могут начинать от зависти укуриваться дурью насмерть…

Как только большая часть меня оказалась в машине, Сика-Пука вдавил акселератор до отказа. Шины взвыли, окутались клубами дыма от горелой резины, и «Запорожец» рванул с места, стремительно набирая скорость. Вслед зазвучали выстрелы…

— Ви гоин то факин хел! — радостно заорал агент. — Пристегнитесь, космиты! Я везу вас в преисподнюю!

Легко сказать «пристегнитесь»! Меня носило по всему салону мчащегося автомобиля, я чутко реагировал на каждый вираж, ударяясь головой обо все подряд и силясь закрыть дверцу «Запорожца», причем так, чтобы при этом не вылететь на асфальт. Наконец дверца хлопнула и защелкнулась, а я тут же треснулся об нее лбом. Шпионская манера экстремальной езды комфорту пассажиров не способствует! Ну как можно пристегнуться в таких условиях? Герда помогла. Она поймала меня за шиворот и рывком закинула на заднее сидение, а там и спасительный ремень безопасности. Я вцепился в него, как утопающий в соломинку, и энергично пристегнулся…

Я с изумлением обнаружил, что, пока я мучился с дверцей и ремнем, машину уже вынесло к универмагу «Украина». Слишком быстро! К тому же до меня дошло, что в салоне включен приемник и играет музыка, а позади нас ревут сирены — это какие-то храбрые милиционеры тщетно силятся догнать безумного водилу Сика-Пуку. Сам шпион пребывал в радостном состоянии духа и вся затея ему явно нравилась.

— Найс шат, Ян, — сказал он, — прямо в сердце! Конец Пронину! О! Вертушки прилетели!

Действительно, даже сквозь рев двигателя пробивался шум моторов вертолетов.

— Ето «Бьеркут»? — испуганно спросила Герда и покрепче вжалась в кресло.

— Ясное дело — «Беркут». Держитесь крепче!

Сика-Пука гнал машину по проспекту Ярослава Мудрого, нахально объезжая по тротуарам выставленные на трассе заграждения, а в ответ раздавались выстрелы, но, как и обещал агент, пули не пробили ни корпус, ни стекла.

Радио выдало в эфир какую-то до боли знакомую, душевную и явно не подходящую к случаю мелодию. Я ее узнал! Финальная инструментальная тема для титров из фильма «Приключения Буратино»! Автор — Рыбников Алексей Львович, релиз 1975 года. Такой вот саундтрэк окутал происходящий отрыв от погони элементом мистики и наполнил меня тревогой. Еще бы! Эта музыка, знакомая мне со времен беспечного детства, навсегда въелась в мое сознание как символ окончания сказки. Титры: роли исполняли, режиссер, ассистенты режиссера, композитор, автор сценария, директор картины и — конец, баста, карапузики, возвращайтесь к урокам, а кому невтерпеж вновь посмотреть историю о по пояс деревянном мальчике, тому следует дождаться наступления эпохи видеомагнитофонов, но до этой эпохи в те времена было еще так далеко! Шансов вновь увидеть полюбившееся кино раньше, чем через год, не было, скорее Мересьев со своими протезами заделался бы космонавтом и долетел бы на космической ракете до Проксима-Центавры, чем Министерство культуры СССР изменило б установленные нормы телепоказов…

— Убери это! — крикнул я. — Это музыка для титров! А после титров обычно наступает конец фильма! А я надеюсь на продолжение своего «кина»!

— Да пожалуйста, — сказал Сика-Пука, вжал тормоз и крутанул руль, совершая скоростной поворот на узкую улочку между Зоопарком и Киевским медицинским институтом, — ежели ты такой суеверный…

Агент переключил канал и грянул рок!

— Во! — радостно воскликнул агент, между делом срезав на обочину и направив в столб особо настырную милицейскую машину с мигалками. — «Rammstein»! Лучшая группа Третьего рейха. Герда, твои земляки… Мать их так! Фашисты! Зашибу-у-у-у!

Кого собрался зашибить шпион, неизвестно; вряд ли в виду имелись неугомонные «Rammstein» — скорее это касалось той тройки милицейских машин заградивших нам путь, из которых Сика-Пука продуманным тараном устроил форменную свалку металлолома. Тряхнуло изрядно, но без сомнения агент — великий пилот! Тут я и понял, что эту гонку мы выиграем!

В этот же миг меня постигла «вторая фаза» физиологических ощущений, та, что случается всякий раз, когда я оказываюсь в безопасности после совершенных антизаконных действий типа вооруженного налета. Рановато. Где моя безопасность и наступит ли она вообще, пока не известно, но организм не обманешь, — организм уже интерпретировал полученные мозгом визуальные данные и решил, что все ништяк! Все зашибись! С Сика-Пукой не пропадем!

Моя «вторая фаза» — это трехминутная трясучка, из-за которой полностью теряется контроль над телом, момент стопроцентной слабости. С чем это связано, я не знаю, наверное, выгорает избыточный адреналин… Но не беда, этой моей слабости никто не заметит, особенно под аутентичный грохот «Rammstein», под могучий трубный глас Тиля Линдеманна — бывшего мастера по плетению корзин, бывшего серебряного призера Чемпионата Европы по плаванию среди юниоров, а ныне вокалиста самой ангажированной группы современности, который остервенело и по-фашистски четко выдавал в эфир припев трека «Keine Lust» из альбома «Reise, Reise».

Меня затрясло до того сильно, что я аж вошел в резонанс с музыкой.

— Только гляньте на него! — изумился агент, который как раз гнал машину по узкому тротуару, невозмутимо сшибая столики и стульчики, выставленные у дверей многочисленных кафе и обращая в бегство обедающих граждан. — У нас на хвосте мильтохов тьма-тьмущая, в узилище заточить нас хотят, а главный убийца преспокойно колбасится под фашистский «Rammstein», тащится даже… Где бы мне таких нервов украсть?

А почему бы и не поколбаситься под «Rammstein»? Собственно, это моя любимая группа, и у меня с ней связаны приятные воспоминания. Совсем недавно, в 2001 году, я устроил себе «большие каникулы» и, наплевав на свои текущие «проекты», рванул в Европу, там разыскал «Rammstein» и всюду следовал за ними в их грандиозном турне 2001 года. Еще та была поездочка! Я покорешился с интернациональной группой дегинератов — яростных фанатов раммштайновского творчества, — и мы преследовали группу вместе, а заодно носились по всей старухе Европе, исследуя самые грязные помойки тамошней культуры. Доисследовались до полного одурения!

Я привез из той поездки массу впечатлений и триппер. Ужасный дерматовенеролог арабского происхождения по имени Али Сагдам Сахиб жестоко исколол мне всю задницу, впрыскивая в мой многострадальный «верхний наружный квадрант» какие-то сверхъяпонские антибиотики, но даже эти муки не поколебали моей твердой уверенности, что давешние каникулы удались…

— Ян, очнись! — крикнул агент. — Это про нас!

Музыка больше не играла, трансляцию прервали для спецвыпуска новостей, шпион выключил радио и переключил минителевизор с сигнала камеры на телеканал:

— …Совершено покушение на жизнь главы СМЕРШа генерал-майора Алексея Николаевича Пронина, прибывшие на место происшествия медики оказались бессильны, Алексей Пронин скончался от полученных ранений в 12 часов 27 минут…

— Найс джаб, Ян! — радостно воскликнул агент. — Я не еду в Ирак! Ех-у-у-у!

Моя трясучка мигом прошла. Опасность! Как скончался?! Почему скончался?! Что за черт! Этого не может быть! Я ведь все рассчитал… или жестоко просчитался. Вот влип!

— …Ведется преследование лиц, совершивших покушение. Ввиду виртуозности водителя, который управляет автомобилем преступников, убийцы еще не схвачены, но все выезды из города перекрываются армией, в небо подняты вертолеты милиции и «Беркута»…

— Ян, ти есть молёдьец! Ти есть короший зольдат, — с авторитетным видом похвалила меня Герда.

Да иди ты знаешь куда, майн либен, со своими похвалами… Дура! Не понимает, что теперь, если нас поймают, то нам конец, кто бы не заломил нам руки — нас пристрелят! Выживи Пронин, был бы шанс, что он захочет узнать, что это был за маскарад с хилыми пулями, а теперь — все… Теперь нам просто НЕЛЬЗЯ быть схваченными, теперь арест означает гарантированную смерть.

— …Вертолеты «Беркута» ожидают приказ открыть огонь на поражение…

— Иваныч, у «Беркута» на вертушках крупнокалиберные пулеметы?

— А то! — кивнул агент. — Если начнут стрелять — все! Пишите письма и кропайте некрологи! Но они не начнут. Я везу вас по густонаселенным улицам с интенсивным траффиком, пулеметный огонь нас, конечно, срежет, но вместе с нами достанет безвинных горожан и автолюбителей, а на это «Беркут» не пойдет. Если это случится, то город взбесится! Еще бы! Вместо того, чтобы охранять граждан, «Беркут» шпигует их свинцом! Хай поднимется невероятный, такие действия силовиков воспримут как повторение методов эпохи перестройки и центральный киевский офис «Беркута» осадят и сожгут толпы возмущенных граждан! Были прецеденты…

Сика-Пука оторвался от хвоста из милицейских машин и стремительно лавировал по улицам лишь под шум вертолетов. Я увидел за окном здоровенный овраг, огороженный плетеным забором — странноватая картина для города! На краю оврага в окружении множества плетеных веранд торчало здание с вывеской «Корчма Бабий Яр». Понятно! Этот овраг — Бабий Яр. Немцы не взяли этот Киев, поэтому здесь и нет памятника жертвам расстрелов, здесь трудящиеся горилкой разговляются…

Шпион взял телефон и кому-то дозвонился.

— Готовность тридцать секунд! — сказал он неизвестному абоненту. — Как только я появлюсь в вашем поле зрения, начинаем!

Агент вывел машину на широкий проспект, наподдал газу, и «Запорожец» стремительно влетел в длинный подземный туннель. Я обнаружил, что вдоль стены туннеля стоят шесть «Мустангов» точно таких же нак наш. Как только Сика-Пука поравнялся с ними, двигатели взвыли и все шесть устремились вперед, к выезду из туннеля.

— Старый трюк, — сказал я, — хочешь сбить с толку вертолеты преследования?

— Старые трюки — самые лучшие, — ответил агент, остановил машину, но двигатель не заглушил, — а этот трюк я усовершенствовал. Выходим!

Мы вышли из машины и перебежали к припаркованному рядом проржавевшему автомобилю, поразительно схожему с «Ауди 100», но именуемому «Москвичом». К кузову был прикручен корявый багажник, а на нем покоились два мешка картошки. Из «Москвича» выскочил какой-то немолодой типок интеллигентного вида, шпион дал ему какую-то бумажку, тип ее изучил, утвердительно кивнул, изорвал бумажку на куски и сунул обрывки в рот, потом сел в сика-пуковский автомобиль и рванул вслед за остальными «Запорожцами».

— Быстро! Быстро! На заднее сиденье, — поторопил нас агент, и мы влезли в потрепанный «Москвич».

На сидении валялись какие-то крестьянские орудия труда, ведро с огурцами, большущий бидон и пара деревянных ящиков с помидорами… От голоду мы не умрем, факт…

Сика-Пука скинул пиджак и сорочку от кутюр, засунул их под сидение, из кучи овощей, наваленных на переднем правом сиденьи, выхватил немытую головку свеклы и оцарапал ее ногтями так, что под ними стало грязно, словно у крестьянина. Потом облачился в припасенную в бардачке несвежую рубаху-вышиванку, натянул на голову нелепую кепчонку, скептически оглядел себя в зеркале заднего вида, тяжко вздохнул, завел двигатель и медленным ходом повел машину в обратную сторону, прямо навстречу приближающемуся вою сирен…

— Ложитесь под сиденье и укройтесь тряпкой! — скомандовал агент. — Прикиньтесь овощами!

Воющие сирены проскочили мимо, не обратив никакого внимания на наш «Москвич», тащащий на своем горбу ценный груз скудной пищи.

— Твоего водилу поймают и он нас сдаст, а на этой ржавой железяке мы не разгонимся, и нас догонит даже велосипедный патруль, — сказал я из-под толстой домотканой тряпки.

— Нет, — уверенно сказал агент, — тех шестерых — да, тех вполне могут переловить, но когда я их нанимал, я обосновано решил, что об этом «Москвиче» им знать не обязательно, а седьмого человечка не догонит никто. Это лучший в СССР криминальный драйвер, к тому же его подстегнет желание добраться до денег, которые я оставил ему в указанном месте. За такие-то деньги он и от молний Зевса-громовержца улизнет. К слову — это именно он обучал меня искусству экстремального драйва и всем тонкостям и нюансам составления планов отхода… Кого-кого, а его не схватят.

— Ну-у-у… тогда я спокоен…