Коррупционер

Глава 4

Раз я уволен, то пошел домой переодеваться в «гражданку», а переодевшись, остался дома. Мыслей, куда бежать и с кем разговаривать — не было, от слова вообще. Когда на часах пробило одиннадцать часов вечера, я взял поводок, и повел гулять заскучавшего пса. На пустыре по улице Первого военного наркома почти никого не было. В стороне стояла пара малознакомых «собачниц», и о чем-то болтала, перемежая разговор затяжками сигарет. Я издалека пожелал барышням «Доброго вечера», но подходить и греть уши в женском разговоре не стал, стоял, бессмысленно рассматривая мерцающие звезды в бесконечном небе. В голове мелькнула фраза из фильма «А в тюрьме сейчас на ужин макароны», и я представил себя на месте Димы, в камере сборного изолятора, любимую шутку сотрудников СИЗО — ты извини, камеры БС заняты, побудь пока в общей… Ноги сами понесли меня в сторону бывшего поста. Около трех часов ночи я обошел наш бывший маршрут на два круга. Никаких мыслей, никаких идей, кроме…. Кроме любезного сторожа складской базы, который оказался дважды судим. Конечно судимости какие-то ерундовые, но все равно, это звоночек. Второй звоночек — это информация, которой с нами щедро делился Павел Афанасьевич. И если первая информация, по тайнику в старом лабазе, была вполне правдоподобна, то вот вторая — про убитую женщину, воняла тухлой и дешевой голливудщиной. И только Дима, в своем желании самостоятельно что-то раскрыть, мог на это купиться. Потом я вспомнил, что Дима рассказывал о дефицитных запчастях для автомобилей, которые можно не задорого взять на складе Кудюмова, и продать их с накруткой. А когда я усомнился в правдивости информации об убийстве, он обиделся, и о запчастях больше со мной не разговаривал. Тут отлично вписывается стартер в коробке, изъятый дома у Димы. Я даже не сомневался, что агрегат поменяли опера, видно сильно кому-то нужен был новый стартер на свою «Ласточку» поставить. А стартер Дима мог взять у Кудюмова. А шустрый дедушка, за чаем с баранками, наверное, многое мог у Димы выпытать за неспешным, доброжелательным разговором. Интересно, кто сегодня на посту, Кудюмов, или его напарник, которого мы никогда не видели. Надо идти, и брать под наблюдение или склад, или деда, на месте разберемся, больше вариантов у меня просто не было.

На территорию склада я проник со стороны лабаза, почти бесшумно, наказав Демону сидеть на месте, потому как скребясь своими длинными когтями по бетонной плите забора, он бы разбудил всю округу. А поднять его на руках, чтобы перебросить через забор тихо, я бы не смог. Я выглянул из-за угла. Разворотная площадка перед ангаром была погружена во тьму. Неяркие фонари висели над воротами склада с различимыми отсюда, висящими на шнурках дощечками с пластилиновыми печатями, над входом в сторожку и в крытой курилке, где у стены были аккуратно составлены метла и лопаты. Меня пробил холодный пот — Дима рассказывал, что он здесь прокапывал канавку совковой лопатой, по просьбе любезного Павла Афанасьевича, который потянул руку. Я, вдоль забора, не выходя из тени, стараясь ставить туфлю на полную ступню, двинулся в сторону курилки. А вот и совковая лопата, с отпиленным черенком, след от сучка, в середине деревянной ручки удивительно напоминают спил на заляпанной темными пятнами палке, которой кто-то убил Лену. Я эти черно-белые фотографии, с места происшествия, запомнил на всю жизнь.

— Вот, всегда я на мелочах попадаюсь — я обернулся на знакомый, мгновенно ставший ненавистным, голос. Павел Афанасьевич Кудюмов, не входя в круг света, стоял в трех метрах от меня, в тени. Но пистолет в его уверенной руке я заметил.

— А я то думаю, кто там у меня бродит по двору, вышел, а это наша милиция пришла за мной. Здравствуй Паша.

— Доброй ночи, Павел Афанасьевич.

— Ну давай, заходи ко мне, чаю попьем, поговорим.

— А, зачем, мне заходить? Сейчас ребята подойдут и, мы с вами, в отдел поедем.

— Паша, если бы были ребята, они давно бы мне «Руки вверх» кричали. А ты сегодня один. Давай заходи!

— Что бы вы меня там по-тихому удавили, как парней с автопатруля?

— Что тебе старика то бояться? Да и не трону я тебя! Свяжу и уйду, засиделся я на этом месте, в дорогу пора старому бродяге.

— Нет, я лучше тут, на воздухе постою.

— Ну, как хочешь, хотя я тебя не обманываю.

— Лене тоже, наверное, обещали жизнь оставить?

— Да, с Димкиной шалавой грязно получилось. Но она сама виновата, не встал у меня на нее, видно возраст. Ну я тут разозлился, и ее палкой то истыкал, а она вишь, нежная оказалась, померла. Ну ладно, утро уже скоро…

— Последний вопрос, Павел Афанасьевич… А почему Лена?

— Да потому, что этот дуболом, меня в магазине том, чуть не застрелил, пуля у самого виска прошла, аж волосы на жопе дыбом встали. Ну ладно, некогда болтать. Во внутрь идешь?

— Не, здесь помирать буду, вдруг кто-то услышит.

— Да кто услышит — старый упарь сунул кисть с пистолетом вглубь рукава фуфайки. В это время Демон, на удивление бесшумно пролезший под воротами и подошедший к убийце сзади, вцепился зубами в прикрытую лишь тонкими брюками ляжку, над обрезом грубого голенища кирзового сапога. Павел Афанасьевич, тонко, по заячьи взвизгнул, и изогнувшись вниз, два раза пальнул в сторону пережёвывающего его плоть пса. Стрелять через рукав фуфайки может быть и тише, но точность исчезает, поэтому Демон взвизгнул и разжал пасть только на втором выстреле. Злобно и торжествующе глядя мне в глаза, одной рукой инстинктивно зажав покусанное место, Павел Афанасьевич успел вскинуть мне навстречу свой рукав фуфайки, с тоненькой струйкой порохового дыма оттуда, а потом его лицо стало растерянным. А вот не хрен из автоматических пистолетов стрелять через одежду. Начитаются «Зеленых фургонов», где Червень из карманов пальто, с двух «наганов», людей пачками валил, и начинают обезьянничать.

Видно сильно «Макаров» затвором ткань зажевал, и застрял намертво, поэтому почтенный сторож рывком скинул с себя ватник, и кривясь от боли в ноге, встал в классическую боксерскую стойку. Я за это время тоже успел вооружиться, только штыковой лопаты не нашел, пришлось подхватить метлу, с крепко насаженным на черенок новым березовым веником.

— Что, старый, боксировал раньше?

— А ты не смейся, сученок, я тебя сейчас уделаю. Я в свое время кандидатом в мастера был, пока волки позорные меня в пятьдесят восьмом не повязали.

Я от досады чуть не стукнул себя черенком по голове — то же мне, юрист-всезнайка. Для меня Уголовный кодекс одна тысяча девятьсот шестидесятого года — седая древность, а тут передо мной, как Мухаммед Али, прыгает старикашка, которого судили по статьям кодекса двадцать шестого года, а там была совсем другая нумерация статей.

— Как же-как же — статьи сто пятьдесят три и сто тридцать шесть …на!

— Да, с-сука — дед не смог сблизиться со мной, а березовые прутья, через тонкую ткань рубашки, бьют очень больно: — не добил, сучку, а она на меня показания дала, вот за эту небрежность, мне пятнадцать лет впаяли.

Через пять минут сохранялась патовая ситуация — дед получил один раз метлой в лицо и кровил из многих точек, меня он подловил один раз, чуть не вырвав метлу, но я смог пнуть его в колено, и Афанасьевич метлу отпустил. Зато я смог запнуть фуфайку с заклинившим пистолетом под тяжелую скамейку в курилке, и что бы достать ее оттуда надо было становится на корточки. Площадка позволяла нам гоняться друг за другом кругами очень долго, и мне кажется, что старый уголовник, уже, хотел бы убежать.

Павел Афанасьевич, наконец, перестал прыгать вокруг меня, и остановился, тяжело дыша, выставив перед собой сжатые кулаки.

— Жаль, что твоя шлюшка успела уехать, а то бы я ее во все щели поимел, да и сбросил под электричку, как и остальных….

Если он думал, что я от этих слов брошусь на него в ближний бой, то дедушка, как-то, очень сильно ошибся. Я тоже устал скакать, ежесекундно отслеживая положение рук и ног старого боксера, и очень хотел, чтобы появилась конница из-за холмов. Но видно стрельба во дворе в четыре часа утра, покой наших граждан не обеспокоил, и я начал кричать. Я кричал не затыкаясь, только иногда жадно схватывая раззявленным ртом воздух. Через пару минут от моих криков стали зажигаться электрический свет в окрестных домах. Дед попытался убежать, но я успел сунуть ему между ног метлу, так, что он упал на четвереньки. На этом мои успехи закончились, старый хрыч пошел в атаку, заставив меня отступить на несколько шагов. И когда я уже понял, что еще пару минут, и горящее огнем горло я просто сорву, от ворот раздался грубый и долгожданный голос:

— Так, милиция, замерли оба.

Подобрав полы плаща, к нам, через ворота, полез некто в сером. Мы с Кудюмовым замерли.

— Палку бросил — это ко мне. Я подождал, когда милиционер подойдет к нам ближе и отбросил метлу. Старшина глядел на меня в упор, он узнал меня, я узнал его. Это был или Галич, или Самойленко, я их фамилии то узнал только вчера. Кудюмов, оказавшийся за спиной «овошника» сделал шаг вперед, но его остановил голос раздавшийся от ворот:

— И что тут у нас?

Через ворота, задом вперед, лез еще один представитель вневедомственной охраны, а за воротами мелькала еще одна кокарда.

— А, это, Серега, мент — рука старшины уперлась в мою грудь: — правда его сегодня уволили, но он, сука, успел оставить нас без премии.

Конец этой фразы я дослушивал в согнутом положении, пытаясь сделать хотя бы вздох, так как рука старшины, неуловимой молнией успела нанести мне удар в солнечное сплетение.

— А этот — я не знаю, кто.

— Ребят, я сторож этого склада. Услышал шум, вышел из сторожки, а тут этот пытается в склад залезть.

— Понятно, оба поедете в отдел.

— Ребят, но я же на службе….

— Ничего не знаю, едем все. Здесь наш третий боец останется. Заявление с вас примем, и обратно привезем.

— Ребята…

— Идите в машину.

— Старшина — я смог чуть-чуть отдышаться и начать шипеть: — ….

— А ты заткнись, ты для меня никто. Еще хоть звук произнесешь, я тебе рот разобью, пошел в машину.

На заднем сиденье жигулей мы молча сидели рядом с Кудюмовым. Старшина, обернувшись к нам с переднего сиденья, ни на минуту не прекращал нас контролировать. В отделе я попытался объяснить сложившуюся ситуацию дежурному. Капитан устало слушал меня, сочувственно кивая по ходу моего рассказа. Когда я закончил, меня, буквально, облили ушатом ледяной воды:

— Паш, вот ты вроде бы недавно психологов проходил, но как? У тебя же мозги текут, как из сита. Тебя уволить не успели, а ты уже на склад забрался, человека избил. Какие пистолеты, какие убийства? Иди в камеру до утра, а мне сегодня психов уже хватило.

— Мне позвонить надо.

— Кому? Пол пятого утра, кому ты звонить собрался?

— Свешникову Михаилу Алексеевичу, он сказал звонить в любое время.

— Паша, в мое дежурство ты в половину пятого утра начальнику УР области со своим бредом звонить не будешь. Так, давайте в камеру его.

— Нет, я ссать хочу. В туалет меня выведите, я терпеть больше не могу, иначе в камере нассу.

— Как нассышь, так и вытрешь, и даже своей курткой.

— Ты хоть что со мной делай, но убирать в «нулевке» я не буду — я упер взглядом в помощника дежурного, и тот первый их отвел.

— Галич — спусти этого в уборную.

— Да пусть под себя ссыт.

— Я говорю, отведи его вниз.

— Ну ладно.

Понятно, Галич — это тот, кто меня приласкал:

— Давай вниз, дорогу знаешь.

Я дошел до конца коридора, спустился на один пролет, слыша за собой ленивый топот уставных ботинок. Потом я рванул вниз. Дверь в комнату нашей роты была фанерной, никто не предполагал, что ее будут выламывать молодецким ударом ноги в районе дешевенького накладного замка. После удара, замок повис на единственном шурупе, я толкнул тонкую преграду и рыбкой кинулся на составленные вместе рабочие столы командиров, сметая в стороны рабочие журналы, ручки и тетради для занятий. Нужный мне городской телефон стоял на подоконнике, под светом уличного фонаря.

Когда, растерявшийся в первые секунды, Галич, панически перекрикиваясь с кем-то наверху, появился на пороге комнаты ППС, я уже успел набрать шестизначный номер, и подгребая под себя телефонный аппарат, слушал бесконечно длинные гудки в прижатой к уху трубке. Пока Галич нашел выключатель, сбоку слева на стене, пока кто-то еще спустился к нему на помощь, пока они в изумлении взирали на разгром, учиненный «Этим психом», я продолжал слушать гудки. Потом я стал махать ногами, изображая пловца, и не давая силам правопорядка приблизится ко мне. Когда меня попытались схватить за плечи, гудки прекратились, и заспанный голос что-то спросил, а я заговорил. Я говорил о убийце, пистолете в фуфайке и моей убитой собаке, о том, что деда сейчас отпустят, потому что он пострадавший, о черенке от лопаты, В это время мне проводили удушающий прием, пытались за волосы оттянуть от трубки мою голову, выворачивали ноги, и пытались сунуть руки под меня, чтобы нажать на рычаг аппарата.

Наконец, меня сдернули со стола, и мое лицо, с высоты сантиметров семьдесят, упало с ускорением, на покрытый тонким линолеумом, но не менее бетонный пол, а сверху, устремившись по натянутому шнуру вслед за трубкой, в затылок мне попал пластиковый, но угловатый телефонный аппарат производства рижского завода.