Колесо тьмы

Глава 60

Скотт Блэкберн, облаченный в желто-оранжевые одежды тибетского монаха, задернул шторы на раздвижных балконных дверях, отгораживаясь от мрачной пелены шторма. Сотни масляных свечей наполняли гостиную мерцающим желтым светом, две медные курильницы источали изысканный аромат сандалового дерева и цветов кевра.

На маленьком боковом столике настойчиво зазвонил телефон. Блэкберн некоторое время хмуро смотрел на него, потом все же подошел и снял трубку.

— В чем дело?

— Скотти? — послышался высокий запыхавшийся голос. — Это я, Джейсон. Мы уже несколько часов пытаемся с тобой связаться! Послушай, тут все стоят на ушах — говорят, мы скоро…

— Заткнись, придурок! Если еще раз мне позвонишь, я вырву у тебя глотку и спущу в сортир. — И аккуратно положил трубку на рычаг.

Его ощущения никогда не были так обострены, а органы восприятия — так чувствительны. За дверями его покоев слышались крики и проклятия, топот ног, восклицания и глухой гул моря. Что бы ни происходило, его это не касалось. Здесь он в безопасности — вместе с Агозиеном.

Делая приготовления, Блэкберн думал о причудливых событиях последних семи дней и о том, как радикально изменилась его жизнь. Звонок из ниоткуда о древнем живописном полотне; первая встреча с картиной в номере отеля; освобождение ее от неискушенного и недостойного владельца; доставка на борт лайнера. А затем, в тот же самый день, неожиданная встреча с Кэрол Мейсон, ставшей на этом же судне помощником капитана. Какие, однако, повороты делает жизнь! В порыве горделивой эйфории он показал ей Агозиен, похвастался своей драгоценностью, а потом они трахались так неистово, с таким полнейшим самозабвением, что это, казалось, потрясло самые основы их существа. Но затем он увидел в ней перемену — точно так же, как ощутил оную в самом себе. Безошибочно узнал алчный, хищный огонек в ее глазах, жажду обладания, хмельной и безудержный отказ от всех старых и закоснелых моральных устоев.

Только тут он понял то, что должен был сообразить раньше: следует оберегать трофей со сверхъестественной тщательностью. Каждый, кто его увидит, возжелает им обладать. Потому что Агозиен — эта поразительная мандала-вселенная — имеет уникальную власть над человеческим разумом. Это мощная энергия, которая может быть выпущена на волю. И он, Блэкберн, находится в идеальном положении, чтобы эту энергию высвободить, благо располагает капиталом, здравым смыслом и, что самое главное, технологией. Со своей технологией оперативного доступа к графической информации он сможет донести графический объект в мельчайших деталях до всего мира, приобретая большую выгоду и личную власть. С его талантом и безграничным доступом к капиталу он сможет раскрыть секреты этого графического изображения и постичь механику поразительного воздействия на разум и тело человека, применить это знание к созданию других графических образов. Каждый на Земле — по крайней мере, каждый, кто хоть в малейшей степени что-то значит, — полностью подвергнется изменению. А он, Блэкберн, владелец оригинала, станет контролировать распространение копий. Мир станет иным — это будет его мир!

Но существует человек, который знает о совершенном им убийстве, — сыщик, последовавший за ним на борт этого судна. Сейчас Блэкберн был совершенно уверен в этом. Человек, который использует все доступные средства, даже обслуживающий персонал «Британии», чтобы отобрать у Блэкберна самую драгоценную его собственность. При одной только мысли об этом Скотт чувствовал, как у него ускоряется сердцебиение, а кровь бешено пульсирует в жилах. Он чувствовал ненависть настолько оглушительную, что начинало звенеть в ушах. Каким образом сыщик узнал про Агозиен, Блэкберн понять не мог. Быть может, Эмброуз еще раньше пытался продать мандалу этой ищейке? Быть может, это еще один посвященный? Но в конце концов, не имеет значения, как он узнал об Агозиене; так или иначе, часы его сочтены. Блэкберну уже приходилось видеть разрушительную работу тульпы [46], а тульпа, которую он недавно вызвал к жизни одной лишь силой своей воли, необычайно мощна и коварна. Ни одно человеческое существо не в состоянии от нее спастись!

Блэкберн сделал глубокий, трепетный вздох. Нельзя приближаться к Агозиену в состоянии ненависти, страха, во власти низменных эмоций. Пытаться осуществить мирские, суетные желания — все равно что носить воду решетом; задача невыполнимая и абсолютно бессмысленная.

Дыша глубоко и размеренно, он сел и закрыл глаза, концентрируясь на пустоте, а когда почувствовал, что зыбь в голове сходит на нет, поднялся. Подойдя к дальней стене, Блэкберн снял картину Брака, перевернул и, отсоединив фальшивую подложку, обнажил спрятанную под ней тханку. С величайшей осторожностью извлек и, старательно отводя взор, повесил с помощью шелкового шнурка на золотой крючок, специально вбитый в стену.

Затем Блэкберн уселся перед картиной в позе лотоса. Правая ладонь покоится на левой, большие пальцы соединены так, что образовался треугольник. Шея слегка наклонена, кончик языка касается нёба над верхними зубами. Взор устремлен куда-то в пол и расфокусирован. Только после этого Скотт медленно поднял глаза на Агозиен-мандалу.

Волшебный образ освещало мерцающее пламя свечей на серебряных подставках; оттенки желтого и золотого дивно играли на поверхности тханки, переливаясь, точно жидкий металл. Постепенно, очень постепенно мандала открылась Блэкберну. Он чувствовал, как ее мощь течет сквозь него медленным потоком.

Агозиен-мандала представляла собой целый мир, отдельную вселенную — не менее сложную, замысловатую и глубокую, чем наша, только запертую в двухмерное пространство с четырьмя краями. Но, глядя на Агозиен, посвященный магически высвобождал его образ из плоской темницы. Он приобретал внутри сознания форму и очертания; удивительные, переплетающиеся линии становились подобием электрических проводков, наполненных током души. По мере того как Блэкберн сливался с картиной, а картина сливалась с ним, время замедлялось, растворялось и наконец полностью перестало существовать. Мандала заполнила сознание и душу, полностью им овладевая. То было пространство без пространства, время без времени — все и ничего одновременно…