Кинхаунт

Город кинхов

По длинной каменной лестнице меня мигом вознесли в просторные палаты, посреди которых стоял длинный стол, уставленный жареной дичью и подозрительно вспотевшими глиняными сосудами. Вокруг стояли важные люди, увешанные гирляндами цветов.

Один из них быстро подбежал ко мне, семеня, и пренебрежительным жестом прогнал носильщиков:

— Посадите великого на трон и целуйте камни перед ним. Эй, ты, принеси мне вар.

Меня бережно подняли и усадили на высокий резной трон из блестящего черного дерева, подложив под зад, спину и руки нежные шкурки. Справа и слева от меня встали две огромные мускулистые женщины, абсолютно голые, вооруженные гигантскими копьями.

Спустившись вниз, сварливый старик продолжал все так же оценивающе глядеть на меня. Юноша в белом одеянии подбежал к нему, выставил перед собой чашу и упал на колени. Старик принял чашу и поднялся ко мне.

— Великий, испей этого вара из корней чуранангкхи. Он прогонит духов чанагкхи и ты снова станешь бодрым.

Губы не слушались меня, старик бесцеремонно раздвинул их своим грязным пальцем, запрокинул мне голову и стал вливать жидкость, которая сначала показалась мне душистой и вкусной, потом горькой и вонючей.

Тем не менее я выпил ее всю и на некоторое время погрузился в беспамятство.

Разбудило меня пение.

— Маааргкх Даэээлвис, оу-еее, его голова пуста-а-а-а…

— Оу-ее! Йеа-а-а-а!

Я в бешенстве вскочил, открывая глаза, и с ужасом обнаружил себя падающим с самой верхушки высокого трона, прямо на ведущие вниз каменные ступени.

Однако реакция моих стражниц была мгновенной. Они одновременно повернулись ко мне, подхватили меня под руки, подняли и усадили обратно, затем спустились, сделали шаг назад, поклонились и вернулись в свое первоначальное положение.

Мое поведение заставило всех присутствующих прекратить пение и упасть ниц.

Когда я наконец воссел на троне, они осмелились вновь поднять на меня глаза. Сварливый старик откашлялся и встал.

— О великий, тот кто носит змея, Мааргкх Даэлвиссс, — начал он, старательно свистя. — Чья голова пуста. Позволь мне рассказать о нас, твоих людях…

Несмотря на то, что я был ошарашен происходившим, намек на проблемы с моей головой снова задел меня. Впрочем, я решил пока не поднимать этот вопрос. Однако хитрый старик заметил мои колебания и замер, вопросительно изогнув бровь.

— Вы все время говорите о моей пустой голове, — начал я хрипло, ибо голос меня не слушался. — Что это значит?

Старик поклонился с видом глубочайшего почтения.

— Ты великий, о король, и твоя голова пуста, ибо чистотой разума ты видишь мир таким, каков он есть на самом деле, незамутненный обманами порочного сердца. Твое сердце в твоих руках, ты не позволяешь ему владеть разумом, и твоя голова пуста.

Я кивнул с видом величайшей надменной мудрости, хотя сердце мое колотилось то ли от страха, то ли от всех этих проклятых трав, которые я выпил за последнее время.

— Продолжай.

— Они зовут меня Уурвад, о великий. Я главный ведарь, травун и лечун в стране упавшего древа.

Я нахмурил брови, и он понял мой вопрос без пояснений.

— Страна упавшего древа — это наша страна, о великий. Много веков назад славный род Уучруумааандроо, который поддерживал нашу великую страну, иссох из-за распрей и рухнул, и вместе с ним погрузилось во мрак наше государство. Остатки рода переселились на Большой остров благоуханий, а здесь начался беспорядок, дикие звери и гады наводнили Киинаухаунт. Но тогда же последний из великих ведарей Уртаа сказал, что однажды с Большого острова благоуханий вернется человек, шею которого будет обвивать золотой змей. И этот человек возродит Киинаухаунт и вернет ему былую славу. И теперь пророчество свершилось. Ты пришел, великий Мааркгх, в чьей голове пустота. И мы ждем твоих великих деяний, и готовы следовать куда ты прикажешь, до самой смерти.

С этими словами Уурвад сделал самую благостную из всех гримас, которые я видел когда-либо в своей жизни, и медленно склонил голову. Зал заполнился шелестом благоговейного восторга.

Я сидел неподвижно, опасаясь выдать лицом клокотавшую во мне бурю изумления, удивления и озадаченности.

Отлично. Не успел я стать всеми ненавидимым королем Амбросии, как уже стал всеми любимым королем Кинхаунта.

— Продолжай, — сказал я с тем же каменным видом.

Уурвад снова поднялся, шепнув что-то в сторону. Вслед за ним поднялись еще двое — статный мужчина лет пятидесяти и такая же женщина.

Уурвад показал на них:

— Какбыкоролева Аочауд и тот достойный муж, кто замещает короля на время его отсутствия. Так как король вернулся, то тот достойный муж, кто замещает короля на время его отсутствия, завтра будет предан смерти, — небрежно пояснил Уурвад и без перехода закричал:

— Слава королю!

— Королю слава!!! — заорал зал, подскакивая, а королева и ее спутник одновременно рухнули в обморок.

Но какбыкоролеву тут же подняли, а Тот-достойный-кто-блаблабла остался лежать бездыханным. Переступив через него, Уурвад подвел к ступеням трона юную девушку с очаровательным овальным лицом и огромными черными глазами, обрамленными вьющимися черными волосами.

— Вашему величественному сиянию мудрости представляется ваша дочь, луноликая наследница трона. Завтра, после завершения торжеств, она украсит собой ваше ложе.

Как я ни старался, но от этих слов невольно вздрогнул.

— Кто ее отец?

— Конечно, тот достойный муж, который замещает короля на время его отсутствия, — без запинки отбарабанил Уурвад, немного удивившись. — Не беспокойтесь о нем, Ваше величественное сияние мудрости, завтра он будет отправлен к своим предкам.

Я нахмурился.

— Это вовсе не обязательно.

— Не беспокойтесь, Ваше величественное сияние мудрости, он знает свое место и со слезами благодарит Ваше милосердие.

Я хотел было усомниться, но тут Тот-достойный-блаблабла поднялся и я увидел, что он действительно плачет от счастья, либо искусно притворяется таковым. Сияя, как удачливый влюбленный, он легкими шагами подошел к моему трону, опустился и стал целовать ступени, после каждого поцелуя поднимая на меня радостные глаза.

Его дочь тоже не выглядела огорченной.

Я почувствовал дрожь. Мой мозг бунтовал, отказываясь воспринимать окружающую меня действительность.

Под праздничное постукивание барабанов, порыкивание каких-то длинных труб и позвякивание колокольчиков Уурвад продолжал представлять мне моих придворных. Я быстро запутался в их именах и историях и, ничего не соображая, с каменным видом смотрел то на него, то на царевну, то на счастливого Тот-достойный-блаблабла, то на барельефы, украшающие стены зала. На них повсюду были изображены звери, пожирающие друг друга, и иногда герои, поражающие этих ненасытных зверей. Точь-в-точь как все то, что я видел на Кинхаунте своими глазами.

Справа незаметно подошел и пристроился какой-то арфист, который начал тренькать на чем-то похожем на арфу и напевать в весьма разболтанной манере:

— Наш король вернулся, оу-еее. Он объелся чанки, и его голова стала пуста, а-а-а-а.

Я не успел подумать, как моя рука поднялась, а губы рявкнули:

— Уберите этого клоуна.

Ближайшая стражница схватила певца за шею и швырнула прочь с такой легкостью, словно он был маленькой тряпицей, и с бесстрастным снова заняла свое положение.

Я улыбнулся.

Мое новое положение начало мне нравиться.

— Стой, — прервал я Уурвада, и он немедленно замолчал.

Я обернулся к музыкантам, постукивавшим, порыкивавшим и позвякивавшим у дальней стены:

— Эй вы, тоже… можете быть свободны.

Музыканты недоуменно уставились на Уурвада.

— Это свободные люди, господин, — вежливо уточнил он. — Это не рабы.

Я кивнул:

— Хорошо. Валите отсюда!

Слегка вжав головы в плечи и изобразив оскалы испуга, музыканты исчезли.

Уурвад изобразил некоторое замешательство. Придворные переглядывались.

Я с облегчением откинулся на спинку трона, и даже то, что я при этом немного ударился об нее затылком, не омрачило моего настроения.

Мои глаза устремились к столу, и нашли на нем то, что я искал — хорошее средство для того, чтобы голова стала еще более пустой. Я кивнул туда Уурваду:

— Как правильно, я должен пойти туда жрать или мне принесут сюда?

Уурвад испуганно склонился:

— О, ваше сияние мудрости, вы никому ничего не должны. Только вам все всё должны. Как вы изволите, так все и будет.

— Феноменально! — засмеялся я и обратился к царевне. — Тогда, моя любезная дочь, ты, можеть быть… то есть, иди к столу, и принеси мне что-нибудь поесть и выпить! И перестань так пялиться на меня! Я не сплю с дочерьми! Подыщешь себе другого жениха.

При этих моих словах все так скривились, словно одновременно получили удар в живот. Царевна побледнела и отшатнулась от меня, словно я назвал ее грязной шлюхой. Уурвад молнией взбежал ко мне и зашептал на ухо:

— Ваше сияние мудрости! Конечно, все понимают, что царевна — не ваша родная дочь. Но это дань древним традициям, называть молодую невесту короля его дочерью. Скажите, что вы пошутили.

— Что-о?! — взрычал я на него, и он съежился от страха. — Осмеливаешься перечить мне, раб?

Уурвада как ветром сдуло, и он простерся ниц перед троном.

— Царевна, как там тебя?

Она смотрела на меня испуганно и непонимающе.

— Как они зовут тебя? — догадался я правильно задать вопрос.

— Оученнаах, — пролепетала она, чем вызвала у меня приступ буйного веселья.

— Хорошо, я буду звать тебя Ачённах, отныне ты не моя дочь, а моя невеста! — прогрохотал я, сам удивляясь непонятно откуда взявшейся силе моего голоса. — Я сметаю своей мощной рукой старые порядки и провозглашаю — отныне молодая невеста короля не называется его дочерью!

Затруднение на лицах окружающих разрешилось и сменилось на гримасы восторга.

— Аченнах, — грозно велел я, — немедленно принеси мне выпить.

Она смиренно склонилась и бросилась к столу.

— Уурвад! — обратился я к старику, все еще лежавшему лицом вниз. — Восстань, ибо я простил тебя.

Уурвад встал с видом величайшей радости. Я хотел было объявить свое следующее решение — помиловать Того-кто-блаблабла, но посмотрел на его все еще сияющую физиономию, и тень сомнения заставила меня остановиться. Я поманил Уурвада к себе, и он послушно взбежал по ступенькам.

— Я не хочу, чтобы тот… кто достойный замещал меня, был завтра казнен, — пробурчал я, и его лицо омрачилось. — Но я хотел услышать, что ты скажешь мне.

Его лицо снова просветлело, и он начал объяснять.

— Ваше сияние мудрости, он всю жизнь ждал этого часа и надеялся, что честь встретить Короля достанется именно ему. Его предки умерли, так и не встретив свою мечту. Он ничего не умеет, ни к чему не способен, он надеялся и не верил, и в последний момент вы хотите лишить его этой радости. Вам кажется, что вы спасете его от смерти, но на самом деле вы лишите его смысла жизни.

Я махнул рукой.

— Ладно. Пусть все будет так. Скажи всем, что могут расслабиться, пить и веселиться.

Уурвад изобразил задумчивость.

— Что опять? — прорычал я.

— Ваше сияние, «могут» или должны?

— Должны.

— Всем немедленно начать веселиться! — возгласил Уурвад залу, и все ринулись веселиться, словно с цепи сорвались.

Уурвад спустился, вместо него ко мне поднялась Аченнах. Я принял из ее рук большой глиняный бокал, полный кисловатым терпким вином, посадил ее себе на одно колено и обнял за тонкую талию, поднял бокал и провозгласил:

— За здоровье моих подданных! За возрождение Киннаухаунта!

— Олала! — весело закричали они. — Олала! Слава Королю!

Началось веселье, настолько бурное, словно его репетировали годами и теперь исполняли досконально известный номер.

В однообразном гомоне выкриков, песен и дикарской музыки я быстро заскучал, но на этот случай надо мной был потолок дворца, расписанный все теми же животно-пожирательными мотивами. В их переплетениях можно было блуждать взглядом, казалось, вечно. И вдруг посреди оскаленных морд, впивающихся друг другу в длинные шеи, взгляд натыкался на маленькую лодку, с которой мальчик закидывал тоненькую удочку, или птицу, кормившую своих птенцов, или двух бабочек, порхавших вокруг цветка. Фрески, изображенные в том же стиле, что и висевший на мне «дракон К», были неисчерпаемой бесконечностью сюжетов.

Наконец мне надоело сидеть на троне, и я спустился к столу, отмахнувшись от Уурвада с его назойливыми рекомендациями по соблюдению регламента.

Там мне сразу все стали как родные — и толстый мужик, хранитель даров, и его жена, не менее толстая. У всех висели на шеях ожерелья с фигурками, похожими на моего дракона, только из серебра или вытертой и позеленевшей меди.

— Почему о вас ничего не знают на материке? — задал я один из мучивших меня вопросов.

— На большой земле, у нас это называется, — жизнерадостно ответил Учанчаа, воровато оглянулся на Уурвада и почему-то потупил глаза.

Улайза посмотрела на Уурвада, злобно прищурив глаза, и ответила за мужа:

— Древние боги запрещают нам общаться с людьми Большой земли.

— Не древние боги, неразумная, а вечно живые боги Киннаухаунта, — проворчал Уурвад. — Вечно живые Райда, Уарайда и Кеш хранят древний закон Киннаухаунта, который гласит — с Большой земли идет смерть! Поэтому двери Киннаухаунта должны быть всегда заперты.

— Но вот он же пришел с Большой земли, — сварливо показала на меня Улайза, — и ничего ведь? А вы говорите, что смерть.

Уурвад зарычал, отчего все присутствующие замерли изобразив оскалы испуга, а я от неожиданности выронил кость, которая с плеском упала в бульон и обрызгала все вокруг.

— Великий Даэлвис пришел не с Большой земли, а уже с Киннаухаунта, неразумная женщина! И лучше помолчи, а то твоему мужу придется еще раз оплатить великий зарок чистоты!

— Помолчи, Улайза! — проворчал Учанчаа, явно недовольный таким напоминанием.

— Из уважения к твоим мясным ящерицам, дорогой, — буркнула Улайза и с надеждой посмотрела на меня, но я пока еще слишком мало разобрался в местных перепетиях.

— Значит, боги запрещают вам общаться с Большой землей, — задумчиво подытожил я, глядя на уурвада.

Тот закатил глаза с видом бесконечного терпения.

— Вечно живые боги Райда, Уарайда и Кеш дали нам древний закон, который бережет нашу жизнь, о сияние предвечной мудрости. Закон говорит, что двери Киннаухаунта должны быть всегда закрытыми.

«Тогда можно залезть через окно или забор», мысленно возразил я, но приберег аргумент до того времени, когда в нем действительно будет нужда, а не для пустого спора.

За столом воцарилось задумчивое молчание, в котором стало слышно, как где-то в дальнем углу печально тренькает изгнанный мной арфист.

Я оглянулся на моих стражниц. Уловив мой взгляд, они превратились в напряженные знаки вопроса. Весьма живописные, должен сказать.

Я только кивнул им в сторону звуков, как они уже метнулись туда с занесенными для расправы копьями.

— Э, нет! — остановил их я. — Приведите его сюда. Пусть играет здесь.

Перепуганный певец по моему требованию исполнил древнюю киннаухаунтскую песню «Когда царевич». Он пел, а я пил вино, которое мне подливала усердная Аченнаа, и быстро пьянел. Видимо поэтому я не заметил, как Аченнаа превратилась в совершенно другую женщину, столь же красивую, но более статную и зрелую, прислуживавшую мне, однако, с не меньшим, а то и большим пылом.

Я напряг силы, чтобы сфокусировать на ней свои глаза.

— Ты кто? А где Аченнаа?

На другое ухо мне быстро зашептал Уурвад:

— Это жена вашего преданного Урайвачи, о сияние мудрости. Он будет счастлив, если она немного прислужит вам, пока Аченнаа принимает вечернее омовение.

При этих словах жена Урайвачи ослепительно улыбнулась мне, и ее тугое бедро жарко прильнуло к моему, а круглое плечо как-то само юркнуло под мою руку.

— Ладно, — согласился я, невольно сглотнув. — Наливай!

Ночь была ужасной. Женщины сменяли друг друга, брага сама лилась в кубки, оттуда — в горла. И все время звучали песни — то тягучие, как воды большой медленной реки, то бодрые и ритмичные, как пляска деревенских дикарей у праздничного костра.

Утром следующего дня я пришел в себя среди мягких и скользких шкур. С одной стороны лежала Аченнаа, с другой Зальгирис — одна из моих стражниц. Я осторожно снял с себя ее мускулистую руку, стараясь не разбудить, однако она мгновенно проснулась и посмотрела на меня. Ее глаза тут же зажглись огнем. Она перевела их на спящую Аченнах и хищно ухмыльнулась.

— Да-а-а… Царевна здорово потрудилась ночью, — прошептала мне стражница и заговорщицки подмигнула. От нее разило перегаром, как от матроса. — Дух предков говорит, что она будет спать еще долго…

Перед моими глазами встало коловерчение рук и песен, и я хотел как-то развить эту мысль, но Зальгирис потянулась ко мне так естественно, как будто это само собой разумеется.

Когда я проснулся второй раз, Аченнах уже не было. Вокруг ходили обнаженные женщины и делали вид, что убирают комнату. Я даже поморгал несколько раз, пытаясь прогнать видение, но тщетно.

— Кто это? — прохрипел я.

— Рабыни убирают вашу комнату, о сияние мудрости, — сонно пробормотала Зальгирис.

— А где Аченнаах? — прохрипел я, и передо мной тут же возник кубок с холодным вином.

— Она принимает утреннее омовение, о сияние мудрости.

Однако от запаха вина меня чуть не вывернуло. Кир бы сейчас был более к месту. Я отодвинул кубок и попросил:

— Принеси-ка лучше чистой холодной воды, девица…

Пошушукавшись, рабыни принесли мне воды, отдающей какой-то кислятиной. Впрочем, так даже лучше освежало. Осушив весь бокал, я откинулся на шкуры, упав головой прямо на плечо какой-то женщины — ей оказалась вторая стражница, Зуулаа. Разбуженная моим падением, она лениво приоткрыла томные глаза с длинными ресницами и, недолго думая, молча потянулась ко мне за поцелуем. Мне казалось, что в ответ из глубин моего подсознания должна выплеснуться волна усталого отвращения — однако вместо этого я почувствовал напор новой силы.

— Господин уже был с тобой недавно! — ревниво зарычала Зальгирис и толкнула Зааулау, но та молча влепила ей пощечину, после чего они начали душить и лупить друг друга по мордасам, наступая на меня коленями.

Мне это страшно понравилось, я сбросил их с себя, отшлепал и оттаскал за волосы, после чего мой разум утонул в какой-то темной волне.

«Что за чертовщина со мной происходит?» — была моя последняя мысль.

Когда я проснулся третий раз, тело болело так, словно по нему ходили слоны. На этот раз я лежал посреди огромной, как космодром, кровати, застеленной только чистой груботканой простыней серого цвета, и был гол, как новорожденный, при том, что во все девять больших окон помещения свободно влетал и вылетал ветер.

При свете дня я наконец смог рассмотреть комнату, в которой находился. Это было просторное помещение, совершенно пустое, не считая огромной кровати, на которой я находился. В трех стенах были высокие окна, четвертое, к которому было повернуто изголовье кровати, было украшено барельефами. И повсюду те же сцены — все свободные между окнами поверхности были заполнены сценами пожирающих друг друга зверей. Арки между окнами выполнены в форме крыльев птиц.

Судя по солнцу за окнами, снаружи было уже далеко за полдень, жаркий воздух приносил запахи древесных цветов и грубые птичьи крики. Птицы как будто пили всю ночь и теперь яростно требовали опохмелиться. Странно, но сам я был лишен такого желания. За исключением усталости во всем теле, чувствовал я себя сносно.

Не считая внезапного ужаса от мысли о том, где я, кто я теперь, и где Крез.

О Мэе мне вспоминать не хотелось — при мысли об этом невинном существе, которое ждет где-то там своего короля, мне становилось так стыдно, что хотелось провалиться сквозь землю.

Стоило мне пошевелиться, как передо мной снова возникла голая служанка с глиняным бокалом в руках.

— Ваше сияние мудрости?… — пролепетала она, очаровательно опуская глаза.

Сдерживая раздражение, я протянул руку к бокалу и осушил его. И — о чудо! — боль и ломота в теле мгновенно начали покидать меня. Взамен их в меня снова вливалось желание продолжить нехитрые животные утехи. И тогда я все понял.

Зарычав, я швырнул бокал в окно, но попал в стену. Бокал разлетелся вдребезги, осыпав испуганную служанку обломками.

— Уурвада сюда, быстро! — гаркнул я ей.

Она исчезла, взамен из-за дверей в три прыжка прискакали две моих воительницы с копьями. При взгляде на их тугие телеса я невольно сглотнул, вспомнив, как беззаботно мял их недавно. Вот откуда эта боль во всех мышцах — такие упражнения не проходят безнаказанно.

Я накинул себе на пояс край простыни, отчего взгляды воительниц сразу стали унылыми, словно я лишил их наследства.

— Где Уурвад? — осведомился я у них спокойным тоном.

— Уже бежит сюда, о сияние мудрости, — недовольно проворчала Зальгирис, а Зуулаа ревниво блеснула на меня из-под длинных ресниц.

— Хорошо, — кивнул я, — вы можете вернуться на свои места.

Зальгирис небрежно кивнула — дескать, могу, но не хочу.

— Идите на свои места! — рявкнул я раздраженно, и они удалились.

Вошел Уурвад, его вид был встревожен.

— Чем ты поишь меня, жалкий старик?! — в гневе воскликнул ему я, суя под нос донышко разбитого кубка. — От этой дряни мой разум затуманился, и думает только о женщинах!

Уурвад склонил голову с видом величайшего почтения.

— О ваше сияние мудрости, наш народ так давно оторван от других людей, народу нужно срочно омолодить кровь.

— Но ведь это будут отпрыски царской крови, и они будут претендовать на мой трон? И враждовать друг с другом?

— О нет, не беспокойтесь. Только дети Аченнаа будут царевичами, и только мальчики. Все остальные ваши дети всего лишь будут князьями. Мы отобрали для вас самых лучших женщин. Чем пожелаете заняться теперь? Может, спустимся в сокровищницу и насладимся зрелищем ваших великих богатств?

— Я хочу, чтобы ты перестал подсовывать мне эту дрянь!!!

— О, сияние мудрости… — он склонился еще ниже. — Этот бокал был последним, просто чтобы восстановить ваши силы. Теперь вам нужно отдохнуть, и все наше травоведение будет направлено именно на это.

— Ну ладно, — проворчал я и сел на кровать. — Что ты там сказал про сокровищницу?

Он наконец-то выпрямился и с хитрым видом посмотрел на меня.

— Ваш смиренный раб предлагает вам спуститься в казнохранилище и насладиться сочными отблесками вашего злата, и искорками на гранях ваших драгоценных камней. Там много оружия, луки, мечи, щиты. Резные чаши и кубки, красивее которых нет на всем острове. Этим вещам сотни лет, ими пользовались великие короли Киннаухаунта. Я покажу вам меч, которым Уиннагорин сразил Атауберина, и чашу из черепа Уликальчи, злобного врага Буруная.

Я забарабанил пальцами в размышлении. Как-то все это было не слишком реально выглядело. Поймали в джунглях первого попавшегося проходимца, и давай его ублажать — наливать кир, подкладывать под него женщин, сокровища…

Внезапно светлая мысль пронизала мою голову.

— А меч Банора?

Уурвад поклонился еще раз.

— Ваше сияние имеет в виду меч короля Бангора. Он находится в отдельной усыпальнице, в усадьбе, где сейчас живут его недостойные потомки.

Я задумался над эпитетом «недостойные», но решил раньше времени не копаться в этих проблемах, и кивнул Уурваду:

— Пойдем, мой старый верный жрец.

— Жрец? — озадаченно переспросил он.

— То есть, ведарь, травун и лечун. Веди меня.

Мы спустились по длинной лестнице в сырое подземелье, я быстро замерз. Уурвад невозмутимо шел вперед, не подавая признаков сомнений. Факел трещал в его руке, я с ужасом подумал, что будет, если он потухнет. Мне-то казалось, что цель нашего путешествия находится где-то близко.

Наконец лестница кончилась, и мы ступили на влажные плиты подземелья. Я оглянулся в поисках сундуков, но Уурвад невозмутимо шел дальше.

Проклятье, на мне была всего лишь легкая туника из выделанных кож. Легомысленный развратник, клял я себя.

После долгих переходов мимо ниш, в которых лежали согбенные мумии, мы подошли к развилке, с которой свернули направо — там теплился свет огонька, тогда как в левом коридоре чернела тьма. Я хотел спросить Уурвада о ней, но не решился.

От многих факелов здесь было тепло. Сундуки были открыты, рядом с каждым висела на стене табличка, пестревшая неизвестными символами. На стенах висели факелы, а между ними были вбиты позеленевшие от времени бронзовые гвозди, на которых гроздьями и гирляндами висели разнообразные украшения, судя по виду — золотые, серебряные.

Я с удивлением взял одно и увидел типичный древнекинхский стиль, вроде того дракона, что висел на моей шее. Такого здесь было море. Я попробовал пересчитать это на баунты бегло, и кровь отлила от моей головы. Я пошатнулся.

— Ваше сияние мудрости радуется своим сокровищам? — скучно спросил Уурвад.

Что-то здесь было не так.

Я повесил украшение на место и взял другое, потом третье.

— Вы храните это с самой древности, да, Уурвад?

— Да, мой господин.

— И никто не пытался это найти и завладеть?

— Пытались. Их кости я покажу вам дальше, если хотите.

— Да, я хочу взглянуть на них.

Он повел меня в следующую галерею, а я медленно приходил в себя.

— Я могу взять что-нибудь отсюда, Уурвад?

— Да, господин. Все, что захотите.

— Я могу сделать с этим что-нибудь?

— Да, господин.

— Взять себе, например?

— Да, господин.

— Все, что захочу?

— Да, господин.

— Даже переплавить или уничтожить, выбросить в море?

— Да, господин. Сердца ваших людей будут омрачены, но они примут вашу волю, потому что вы наш король, которого вернула нам судьба.

Я медленно повесил ожерелье обратно. Моя провокация не удалась. Я-то думал, что Уурвад начнет под надуманными предлоагми мешать мне брать золото, тогда бы все стало ясно — я просто шут, над которым они издеваются, а вся цель — «омолодить кровь». Но раз уж они готовы смотреть, как я переплавляю их сокровища, ради которых убили столько воров, а потом кидаю золото в море…

— Я могу взять все это и уйти? Вернуться на Большую землю? — задал я наконец последний, кажется, вопрос.

— М-м-м-м…. - задумчиво промычал Уурвад. — Я не уверен, господин.

Похоже, я попал в золотую клетку. Эти парни не выпустят меня, пока я не возрожу их страну. Или не омоложу всю кровь. Интересно, что еще надо для этого сделать. Однако в последних словах Уурвада мне что-то не понравилось.

Тон. Он показался мне каким-то напряженным. Похоже, Уурвад не предполагал возможным, что я когда-нибудь покину их замечательный остров.

Тут мы пришли в галерею, и он зажег еще пару факелов. У основания стен лежали мумии, покрытые истлевшими лохмотьями.

Уурвад указал на них с презрением.

— Вот те безумцы, которые пытались украсть наши сокровища.

Я подошел поближе и посреди костей, покрытых полуистлевшей одеждой, увидел оружие самых разных времен и народов, самому древнему из которых было лет триста, а самое последнее еще не успело покрыться ржавчиной. Я хотел поднять его, увидев это, Уурвад сделал какое-то движение.

Я посмотрел на него — на его лица была тень досады, которую он стер при моем повороте.

— Что не так?

— Ничего, ваше сияние мудрости, — расплылся он в улыбке, и это мне не понравилось.

— Ты не хочешь, чтобы я прикасался к их вещам?

— Они прокляты, Ваше сияние. Мы так трудились, посылая на них заклятия, что я боюсь, прикосновение к ним может плохо отразиться на вашем здоровье.

Мы пошли обратно в раздумьях. Проходя через сокровищницу, я взял себе два массивных золотых браслета и плоское ожерелье со сценками из жизни, потом венец, пояс и меч на нем. С этим я чувствовал себя более безопасно. Уурвад наблюдал за моими действиями с молчаливым почтением.

Посомневавшись, я повесил щит на место и пошел обратно в галерею воров.

— Ваше сияние? — недоуменно спросил Уурвад, семеня следом.

— Возьму одну вещь у вора. Думаю, он не обидится.

Уурвад снова стал верещать что-то про заклятия и древнюю магию, но я не обращал на него внимания.

Магия, микробы, яд, что могли изобрести жрецы Уурвада для того, чтобы загородить доступ к сокровищам? Все это легко смыть хорошей дозой кира, пусть и не по назначению будет такое его употребление.

Отбросив в сторону полуистлевшую кисть, я поднял увесистый «Кулай» — пистолету было не меньше пятидесяти лет. За время в гробнице он совсем не испортился, только смазка высохла и превратилась в окаменевшую грязь. С трудом, но мне удалось вытащить обойму — она была наполовину пуста. Порывшись в лохмотьях, в которые превратилась куртка вора, я нашел жетон с именем «Бинбо Девас, Амбросия 139» и две полных обоймы.

Судя по жетону, это был наемник.

«Что ж, Бинбо Девас, спасибо за пистолет, с ним как-то подручнее, чем с мечами», мысленно поблагодарил я неудачливого солдата удачи и пошел обратно. Лицо Уурвада было омрачено, он пошел за мной.

Я попытался сменить его направление мыслей.

— Вы могли бы сказочно быть богатыми, Уурвад, если бы продавали такие вещи в Амбросию.

— Кроме того, что боги запрещают нам общаться с людьми других народов, у нас уже нет людей, которые могут делать старые вещи.

— Разве никто не может делать сейчас так же, как предки?

— Нет, о сияющая пустота.

— Но можно делать хоть что-то похожее, не обязательно так же хорошо, и продавать.

Он не ответил, и я обернулся к нему. Его губы сложились в жестокую складку отвращения. Он посмотрел на меня с осуждением. Я пожал плечами и отвернулся обратно, насвистывая песенку, хотя в душе моей было непоняно и тревожно.

Вернувшись в свои покои, я бросил золото на кровать, позвал Зальгирис и попросил ее принести масла. Мы провозились с Кулаем пару часов, вымазавшись как черти. Зато теперь у меня было нормальное оружие. Первый же выстрел отколол кусок от колонны и заставил Зальгирис зажмуриться и испуганно присесть. Оба этих события, ранее не виденных мной за всю жизнь, доставили мне большое удовольствие.

Вымывшись с ее помощью в бане, я одел все свои браслеты, пояс меч и корону и в этом виде предстал перед моими верноподданными на балконе, слегка оробев от вида огромной толпы.

Ярко светило солнце, они приветствовали меня гортанными возгласами. Я видел их любящие глаза — они восторженно любовались мной, своим королем.

Мне стало жаль, что Крез и Мэя не видят меня. Надо было их срочно отыскать.

— Теперь в честь вашего сияния мудрости воины потешат вас своими подвигами!

Я смотрел на турниры, а мне продолжали подносить вино и жратву. За спиной стояли Зальгирис и Зуулаа, рядом сидела Аченнаа, выспавшаяся и раскрасневшаяся от счастья.

Ликование толпы несколько омрачилось, когда один из поединщиков поскользнулся и упал в канал к крокодилам. Его товарищи молниеносно бросились ему на помощь, но смогли достать его только без одной ноги и руки. Впрочем, герой победоносно улыбался и махал всем уцелевшей рукой — теперь он мог до конца дней не беспокоиться о том, как прокормить семью, ведь победителям соревнований, да еще пострадавшим от священных крокодилов, полагалась большая пенсия.

— А теперь настало время отправить Того-достойного- к его праотцам! — возгласил Уурвад, воспользовавшись паузой.

Мне стало неприятно. Я поднял руку.

— Мне был сон. Я переношу отправление Того-достойного на другое время. О нем я сообщу, когда оно придет.

Раздался ропот — видимо, многие уже настроились насладиться зрелищем, которое обещало быть весьма торжественным. Уурвад скривился, но быстро вернул благостную улыбку.

— О великий король Даэлвис! Ибо голова его пуста и он видит дальше всех! А теперь борцы мусо!

Я обрадовался, что удалось избежать кровопролития, и на радостях выпил целый кубок. Вино ударило мне в голову, я почувствовал себя большим и сильным.

— Подержи, — сказал я Аченнаа, снял с себя все золото и передал ей. Затем я проорал:

— Радуйтесь, мои люди! Ибо ваш повелитель решил принять участие в борьбе воинов!

Бешеный восторг изрыгнулся из глоток.

Отведя от себя руку обеспокоенного Уурвада, я прыгнул вниз, прямо в бассейн, вышел оттуда и с громовым ревом несколько раз ударил себя в грудь, и поднялся на арену. Видимо напуганный мной боец мусо чересчур резво набросился на меня и смял в лепешку так, что искры посыпались у меня из глаз.

Воцарилась настороженная тишина. Начальник воинов подозвал к себе моего противника и сказал ему что-то такое, что он изобразил оскал испуга. Начальник подтолкнул его ко мне и подмигнул мне.

— О великий повелитель народ! — возгласил он, обращаясь не ко мне, а ко всем зрителям, недоуменно и тревожно взиравшим на происходящее. — Только самые глупые не смогли понять, что ты шутишь, притворяясь таким слабым! Ах-ха-ха! Очень смешно!

— Ха-ха-ха!!! — загоготали вокруг, корчась от смеха.

Так легко поколотивший меня воин зверско нахмурился, и у меня душа ушла в пятки, но отступать было нельзя. Я пошел на него, но едва он дотронулся до меня, как откатился в сторону с воплем адской боли. Зрители взревели от восторга.

Я принял эту нехитрую игру, и следующие минут пятнадцать были целиком посвящены забавному цирку — огромные воины, играя мощными мускулами, свирепо бросались на меня, но отлетали в сторону при первом же прикосновении, кромко крича и плача.

Утомившись, я оглянулся на свой балкон, где меня ждали женщины и кир, и жестом изъявил желание вернуться туда. Несколько воинов тут же побросали свои копья и бросились ко мне, сбивая друг друга с ног и отвешивая тумаки за право прикоснуться к моей священной особе — на несколько минут все превратилось в побоище. Я с досадой обернулся к начальникам воинов, и они криками и плетьми заставили толпу ревнивых энтузиастов успокоиться, тогда победители на руках внесли меня наверх, где меня ждала счастливая Аченнаа, невозмутимая Зуулаа и насмешливо подмигнувшая Зальгирис.

Увеселения продолжались, толпа ревела, не уставая. А я все больше грустил по Крезу и Мэе.

Несмотря на заверения Уурвада, и подозрительную брагу, которую я больше приказал не приносить мне, видимо, все же что-то было в кисло-сладких фруктах. Отрубившись на балконе, я очнулся в кровати с Аченнаа и еще двумя новыми девушками. Несмотря на усталость, сил во мне было хоть отбавляй…

Вскоре я провалился в глубокий сон, в котором пробыл почти сутки, судя по тому что проснулся уже к вечеру. Тревога коснулась сердца, но прикосновение к рифленой рукояти Кулая укрепило мой пошатнувшийся дух.

Уурвад уже стоял возле ложа с самым почтительным выражением лица.

Я обратился к нему, высказав накопившиеся за ночь мысли, но он перебил меня.

— Ваше сияние, Тот, кто достойный, томится в ожидании встречи с предками.

— Еще не пришло время, боги послали мне сон, но я должен хранить тайну. Пора уже возрождать нашу страну, Уурвад. Мне нужны мои помощники, которые остались в лесу.

— Эти бездельники, которые вас упустили так легко? — удивился он.

— Твои, то есть мои воины слишком ловки, — возразил я, и он не нашел что ответить. — Их надо доставить сюда.

Он как-то небрежно отмахнулся.

— Они уже здесь.

— Где? — я был поражен. Оказывается, пока я здесь предавался пьянству и пороку, мои друзья томились в тюрьме.

— Одновременно с вами мы доставили их в темницу, — пробормотал он, думая о чем-то другом.

Сдерживая гнев и испуг за друзей, я спокойно сказал ему:

— Немедленно пошли к ним.

По пути я задал ему вопросы, пытаясь понять устройство общества, королем которого я так неожиданно оказался.

Со слов Уурвада возникала какая-то странная картина. Несмотря на его уверения в том, как весь народ с нетерпением ждал меня всю свою историю, чтобы немедленно заняться возрождением страны, меня как-то не стремились ввести в курс дела и только настойчиво предлагали увеселения.

Начальник стражи звали Хуамайбон, я приказал ему явиться ко мне, и он вскоре догнал нас. Это был грузный мужчина лет пятидесяти, видимо в прошлом воин, но давно начальник и обрюзгший вследствие продолжительной бездеятельностьи. Судя по его виду, он был не слишком рад видеть меня и был чем-то недоволен.

— Ты чем то недоволен, Хуамайбон? — спросил я его, не прекращая идти.

Он одарил меня странной улыбкой, более похожей на гримасу крокодила.

Мы вошли в темницу, полную запахов нечистот. Стражи с удивлением отшатнулись, увидев меня.

— Кто здесь находится? — спросил я Хуамайбона.

Он начал перечислять — воры, убийцы, прелюбодеи, и двое которые шли со мной. Мысль о том, что в этом благословенном раю без правил можно все-таки умудриться загреметь в тюрьму за прелюбодеяние, на секунду зацепила меня, но я жаждал увидеть Креза и Мэю.

— Где те, которые шли со мной? — грозно спросил я.

Меня отвели в комнату. Я уже сжимался при мысли увидеть моих друзей, но вместо них в камере сидели два каких-то оборванца. При виде меня они вскочили.

— Йо, чувак! Как клэо что ты пришел! Вытащи нас отсюда!

— Кто это? — недоуменно спросил я обратившись к Хуамайбону и Уурваду.

Они пожали плечами.

— Те, кто шел с вами.

— Дэл! — закричали оборванцы. — Ты че не узнаешь нас? Это же я, Барни!

— И Чунк!

Я вспомнил — кажется, мы один раз бухали с ними, пока валялись на пляжах.

— Это не они. А где такой большой воин и с ним хрупкая женщина? — спросил я у Хуамайбона, но он лишь брезгливо пожал огромными заплывшими плечами.

Я повернулся и пошел к входу, в раздумьях не слыша воплей кинхаунтцев за спиной.

Выяснив, что разведкой занимается вождь Уланпачуа, я призвал его к себе, но он был в походе и должен был вернуться только к вечеру.

Мне все сильнее не нравились странные переглядывания и ухмылки моих начальников. Я приказал собрать совет. Уурвад подчинился, но с еще большей тоской и неохотой на лице. Это начинало меня раздражать.

— Уурвад, признайся, почему тебе не нравится то, что я говорю.

Он немного испугался.

— Нет, ваше сияние мудрости, ваша мудрость безмерна и не имеет границ, потому что ваша голова вечно пуста.

Я зарычал.

— Не юли, отвечай.

— Нет, мне все нравится, каждое ваше слово, как капля расплавленного золота, падает в океан суеты бытия и освящает его сиянием вечности.

Я понял, что он может продолжать это бесконечно, и прекратил свои попытки.

К вечеру советники собрались в большом зале, и Уурвад прислал за мной младшего жреца. Его глаза были тревожны, и я приказал Зуулаа и Зальгирис сопровождать меня, но чертовки задержались по своим бабским делам. Сунув Кулай за спину, я понял, что обойдусь и без них.

В зале собралась пестрая компания. Уурвад по очереди представил их мне.

Гуурмамой, жирный лысый старик с недовольным видом, занимался запасами проводольствия. Уучурвалаан, худой высокий старик, похожий на нахохлившегося сонного грифа, ведал вооружением воинов. И еще три непонятных старика, занимавшихся непонятно чем.

Битых два часа я пытался выжать из них что-нибудь полезное и все больше недоумевал. То, что напел мне Уурвад про страстное желание всех подданных моих немедленно заняться возрождением страны, плохо сочеталось с льстивыми, но бессмысленными излияниями жрецов. Такое ощущение, что они просто тянули время.

Уставший и недоумевающий, я распустил собрание, вернулся в свои покои и приказал своим стражницам никого не пускать ко мне.

— Даже вечернего раба еды? — переспросила Зальгирис, и меня осенило.

— Его тем более, а лучше закажите мне того же, чем кормят вас. Только не говорите, что это я попросил. Просто возьмите себе побольше.

Девочки хмыкнули и переглянулись. Я не придал этому значения.

А зря.

Через полчаса, когда они принесли мне миску еще дымящихся вареных гусениц, я очень пожалел об этом. Но отступать было некуда — меня сверлили четыре насмешливо испытующих глаза. Невозмутимо, как и подобает королю, я принялся закидывать за обе щеки гусениц, с хрустом перемалывая головные панцири и удивляясь, насколько горькими могут быть внутренности насекомых.

Зальгирис и Зуулаа болезненно поморщились и склонились с видом глубочайшего уважения.

— Повелитель, — промямлила Зальгирис, — твои рабыни не стоят того, чтобы ты показывал им свою доблесть таким жестоким способом.

— Не понял? — переспросил я.

— Ваша голова пуста и вы видите суть вещей, и можете делать горькое сладким, мы поняли это. Позвольте все же очистить этих гусениц.

С этими словами девочки принялись ловко потрошить гусениц, отрывая головы и выбрасывая их вместе с кишками прямо в окно.

Подавив приступ тошноты, я продолжил есть уже очищенное лакомство. По вкусу это было похоже, оказывается, на креветок.

А мои стражницы сидели передо мной на корточках, смотрели собачьими глазами, как я ем, и тихо напевали:

— О-о-о, Мааргкх Даэ-э-э-лвисс, его голова пуста-а-а-а… Он ест гусениц целиком, потому что может делать горькое сла-а-а-адки-и-им…. О-о-о, повелитель, сделай мою жизнь сладкоо-о-ой, как этот ме-о-о-о-д…

Наевшись, я загрустил. Где там сейчас Крез и Мэя? Еще чего доброго, влюбятся друг в друга без меня….

— Мне нужен Уаланпачуа, — сказал я им.

Они тут же перестали петь, и их глаза заблестели.

— О, Уаланпачуа великий воин, — сказала Зальгирис.

— Он может задушить караййю на лету, — кивнула Зуулаа.

— Он метает копье дальше всех, — мечтательно закатила глаза Зальгирис.

— И в кулачном бою ему нет равных.

— За это его ненавидят жрецы.

— Эти слабые старики, они боятся Уаланпачуа, потому что его бедра сильны.

— Хватит! — рявкнул я. — Мне нужно с ним поговорить. Проклятые старики водят меня за нос. Что-то здесь не то.

Стражницы опасливо поежились и переглянулись.

— Великий, Уаланпачуа вернется вечером. Мы сразу же отведем его к тебе.

Утро разбудило меня нежным пением птиц, шумом листвы на сильном ветру и адской перебранкой в дверях — Зальгирис и Зуулаа не пускали ко мне Уурвада и утреннего раба еды. Я крикнул Уурваду, что чуть позже зайду к нему сам.

Возмущенная Зальгирис вошла. В руке она держала маленький горшочек. Не прерывая повествования, она залезала в него пальцем, доставала нечто коричневое и размазывала по телу.

— Это змеиный жир с травами предков, — пояснила она в ответ на мой удивленынй взгляд. — В моем народе принято так делать. Кожа становится нежной и гибкой.

— Вот почему твоя кожа такая упругая и блестящая, — понимающе кивнул я и невольно потянулся к ней пальцем, чтобы еще раз убедиться в истинности своих слов.

Она с готовностью замерла. Я спохватился и убрал палец, мне стало неловко. Тогда она обиженно выпятила губу. Я вздохнул и довершил то, что начал.

Остаток дня я скоротал, разбирая и собирая Кулай и отрабатывая мечом фехтовальные приемы. Если бы через окно в зал не ворвался небольшой паук, я бы умер от скуки. А так я чуть не умер от страха. Две пули в упор не остановили паука, потому что пролетели мимо. Мебели досталось гораздо больше. Он метался по залу, видимо испуганный больше, чем я. На выстрелы вбежали стражницы. Я тут же сделал вид, что просто развлекаюсь. Зальгирис ловко ткнула паука копьем и выкинула обратно в окно, я надменно кивнул им на дверь, и только когда увидел их спины, облегченно перевел дыхание.

Тревожные мысли снова овладели мной.

Что-то здесь не клеилось. Король вернулся, тот самый король, о котором говорили пророчества. Конечно, не более чем удивительное совпадение, что мне досталось это ожерелье, и в это же время в Амбросии меня ждет сомнительное по своей полезности, но почти бесспорное по регламенту право на корону.

Но почему теперь эти аборигены не проявляют ко мне никакого внимания?

Показалась Зальгирис.

— Ваше сияние мудрости, его мудрость великий травун и лечун просит разрешения войти.

Ах да, вчера я в ярости выгнал его, будучи пьян, и приказал не входить без разрешения.

Я кивнул, и Уурвад вошел и жестом приказал Зальгирис выйти.

— О ваше сияние мудрости, — снова елейно начал он, — ваши жены истомились без ласки своего повелителя. Если вы устали, позвольте укрепить вас чудесными травами Киннаухаунта.

— Опять ты подкладываешь под меня женщин, о травун-лечун? — подозрительно осведомился я. — Хотя обещал дать мне отдых. А как же великие дела? Разве их ненадо решать? Разве не надо карать врагов, строить мосты и расчищать пастбища?

Уурвад склонил голову еще ниже, но мне померещилась зловещая усмешка.

— О повелитель, земля и грязь недостойны касаться божественного тела вашей мудрости. Всю эту грязную работу сделают ваши слуги и рабы. Вам же самими небесами уготована вечная радость и наслаждение.

Я задал ему еще несколько вопросов, но он отвечал в том же духе.

Я отпустил его наконец, всерьез задумавшись о том, чтобы предать его лютой смерти.

За окном опускалось солнце, орали птицы. Я думал, и мне было грустно и одиноко.

Мне так не хватало Креза. Насчет Мэи, наверное, пока не стоило торопиться.

Уаланпачуа пришел вечером, и мне пришлось прогнать стражниц, чтобы не видеть, как они пожирают его глазами. Впрочем, он был достоин этого — высокий, с гордым видом и легкой походкой. Каждое движение его источало достоинство и силу. Только одно мне не нравилось — что он так высокомерно смотрел на меня.

— Почему до сих пор жив Тот-достойный? — сходу спросил он, сверля меня насмешливым взглядом.

Мне был неприятен такой наглый тон, и я осадил его царским прищуром. Впрочем, Уланпачуа не осадился.

— Я король, и в моих руках жизнь и смерть моих подданных, — напомнил я дерзкому. — Еще моя голова пуста, и в нее свободно входят глаголы вечности.

Уланпачуа кивнул, дескать, слышали эти песни. Похоже, он был единственым из окружавших меня, кто не считал похвалой эпитет «его голова пуста».

— И чего он вам всем дался? — спросил я с досадой. — Несчастный старик, пусть спокойно доживет свой век.

— Пока он жив, старое царство живо. — Уланпачуа посерьезнел. — Новое не входит в нашу жизнь, стоит у ворот и ждет.

— Что такое старое царство?

Уланпачуа неохотно скривился.

— Что такое царство, о Даэлвис? — Он даже не звал меня королем или сиянием мудрости, и его голос звучал весьма издевательски. — Царство — это люди, трава, земля, вода.

Он сделал рукой широкий жест, словно обнимал мир вокруг.

— Царство — это старые люди и новые люди. Старые люди — это жрецы. Что тут непонятного?

Я хотел продолжить вопросы, но по его виду было понятно, что ему неохота отвечать на них. Поэтому я перешел к делу.

— Ты должен найти моих людей, которые шли со мной, Уланпачуа. Они мне нужны.

Он посмотрел на меня с удивлением.

— Я должен? Ты наверное хотел сказать — я могу.

Я вздохнул и посмотрел в окно, прикидывая, смогу ли вырубить этого бугая с первого удара. Решив, что не смогу, я вернулся к уговорам.

— Да, я так и хотел сказать, ты прав… о великий воин.

Его улыбка стала торжествующей. И тут новая идея осенила меня — я вспомнил тщеславие Креза.

— Или не можешь? — вдруг сказал я и посмотрел на него с тенью внезапного сомнения. — Так много людей в джунглях, так трудно проходить через леса, полные ядовитых комаров…

Он посмотрел на меня с презрением.

— Уланпачуа не боится маленьких насекомых.

Я согласно кивнул с той же задумчивостью.

— Да, но лесные реки полны злобных тварей, а кусты и деревья растут слишком близко друг к другу, между ними не протиснется и маленькая ящерица.

Его лицо стало еще более презрительным.

— Уланпачуа не только умеет плавать и лазить по деревьям, он еще и видит хитрость, о тот, чья голова недостаточно пуста! Ты хочешь разыграть меня, как маленького мальчика, но я вижу твои уловки!

Я сделал вид, что сдался.

— Ладно, великий воин, ты можешь быть свободен, можешь идти, можешь стоять, можешь лежать, я больше ничего не хочу сказать тебе, — ответил я с раздражением и понуро вернулся к своему деревянному креслу. — Пусть мои друзья потеряются и сгниют в джунглях, потому что великие и сильные воины требуют слишком много лести от своего глупого короля.

Он задумчиво взглянул в окно и вздохнул.

— Уланпачуа видел большого воина с короткими черными волосами и хрупкую девушку с ним.

Я не смог подавить первое движение и невольно дернулся. Но он не обратил внимания.

— Я могу привести их к тебе. Если ты дашь мне… — он задумчиво посмотрел на меня, — …твои браслеты.

Я тут же снял их один за другим и протянул ему. Его брови удивленно поднялись.

— Нет, Уланпачуа пошутил. Ему не нужны царские браслеты, над ним будут смеяться — скажут, Уланпачуа перепутал берега и хочет быть царем. Нет, Уланпачуа не хочет быть царем. Когда Уланпачуа был маленький…

Я раздраженно поднял руку.

— Давай ты…

Но он упрямо продолжал, не слушая, и я был вынужден остановиться.

— … его отец сказал ему — Уланпач, ты будешь воином. Воину не нужны золотые побрякушки, их блеск выдает охотника зверю, их звон выдает охотника зверю.

Последовало длинное жизнеописание из детства героя. Я не стал его перебивать, потому что мне показалось, что надо дать ему высказаться — мое внимание к его словам и было той ценой, которую он ждал за свою помощь.

— Уланпачуа приведет тебе твоих людей, о мудрый, — наконец сказал он уже без оттенка презрения, как-то грустно посмотрел на меня и ушел неслышной походкой.

— Он ходит, как лесной барс!.. — донесся до меня восторженный шепот моих стражниц, и я недовольно захлопнул дверь.

Тревожные подозрения преследовали меня, и я решил попытаться навести порядок в Дворце, не дожидаясь, пока придет Крез и всех перевалит. Для этого надо было разобраться, что же происходит в царстве на самом деле. Гнусный Уурвад все настойчивее пытался подлить мне своего пойла и подложить баб, но я нашел легкий выход из положения — я сказал моим стражницам, что боги сказали мне, что Уурвад завидует моей славе и власти и хочет отравить меня. С этого момента ни одна посторонняя бабешка не пересекала порог моей спальни, а на все расспросы прислужников Уурвада Зальгирис и Зуулаа с каменным видом отвечали, что такова воля богов.

С трудом дождавшись наступления ночи, я с помощью Зальгирис переоделся и хотел с ней инкогнито пройтись по моим владениям, но она сказала, что при ее виде все сразу поймут, и позвала свою сестру — стройную Зульгарау.

Едва я оказался с ее сестрой в темном коридоре, как она схватила меня за руку.

— О мой повелитель! — жарко зашептала она, прижимаясь ко мне упругой грудью. — Я хочу сына от тебя, великий!

В растерянности я оглянулся на вход в покои, подумав первым делом, что ушел еще не слишком далеко.

— Но вдруг будет дочка? — пришла мне в голову спасительная, казалось, идея. Но я еще не знал изворотливости этих простых дикарских умов.

— Нет, боги сказали мне, что мой сын уже стоит у дверей этого мира и ждет только твоей воли, повелитель, — уверенно возразила мне Зульгарау и затолкала меня в темную нишу.

Через несколько минут мы продолжили путь, но едва попалась другая ниша, как Зульгарау снова затолкала меня в нее под предлогом, что боги еще не сообщили ей, что наш сын пришел в ее чрево. Я понял, что она выбрала этот подземный переход специально, и уже сожалел о своей затее. О чем говорят мои подданные, мне уже было неинтересно, хотелось только поскорее вернуться в свою спальню.

С большим трудом наконец я пробрался в покои стражи. Я был так обмотан тряпками Зальгирис, что не боялся быть узнанным. Тем более что Зульгарау обращалась со мной как со своей рабыней, то и дело награждая меня тумаками и затрещинами и браня последними словами. Ее дрожащий голос, впрочем, выдавал мне, что здесь что-то не так.

— Прости, мой повелитель, — прошептала она голосом, дрожащим от возбуждения, — это только чтобы они не подумали, что это можешь быть ты.

— Все таки полегче, — предупредил я ее, — а то потом пожалеешь.

Она прямо-таки тряслась.

— Да, конечно, — и, отодвинувшись, отвесила мне звонкую оплеуху и зашипела от бешества, — да как ты смеешь, тварь?

Воины невольно оглянулись на нее, осуждающе покачали головами и продолжали разговор. Сдержав гнев, я прислушался к их словам, жестом приказав Зульгарау остановиться.

— Его голова не пуста!

— Да, не пуста…

— Она полна вином и соком мубайи. Колубан сказал, что они оборвали уже все ягоды, которые растут вокруг.

— Какой Колубан?

— Ну, помощник Уурвада.

— А, этот маленький усосок.

— Он лежит там себе с девками и наслаждается! Какой же это король!

— Говорят, ему завтра приведут дочь Урундая.

При этих словах сестра Зальгирис толкнула меня в плечо:

— Ты блудная баба!

Я не выдержал и прорычал ей:

— Еще раз так толкнешь, тебе конец.

Она смотрела на меня такими яростно округлившимися глазами, что я стал бояться за свою жизнь.

— Он, наверное в ярости, — продолжал воин, имея в виду Урундая, дочь которого должны были завтра мне привести.

— Какой там! Он счастлив, как пьяная обезьяна, которая нажралась прокисших бананов!

— Хотел бы я быть королем.

— Чтобы Уурвад зарезал тебя в день шестого полнолуния, как жирную свинью? Хахахаха…

— Хахахаха!

— Да он и есть свинья!

— Хахахаха!

Ужасные слова о предстоящем жертвоприношении короля убедили меня, что проклятый жрец действительно многое не договаривал мне.

Я привлек к себе Зульгарау и прошептал ей на ухо:

— Лучше помоги мне разговорить этих воинов. Спроси у них, что должен делать настоящий король, по их мнению.

Она жадно пожирала меня округлившимися глазами. Неуверенный в том, что она меня слышала, я переспросил:

— Зульгарау, ты слышала меня?

— Я хочу, чтобы ты был только мой, о повелитель, — простонала она. — Я буду тебе лучшей королевой! Мы убьем всех врагов, сделаем из их черепов чаши и будем пить оттуда лучшее вино!

— Ты слышала, что я сказал тебе? — зарычал я, впадая в отчаяние.

— Да слышала, слышала, — с досадой отмахнулась она и обратилась к воинам:

— Многие хотят быть королем, но это болтовня. Из вас любому предложи стать королем, он только будет пить и валяться с бабами.

Я вздохнул с облегчением — Зульгарау полностью переключилась на мое задание, и теперь ее было не узнать. Воины возмущенно смотрели на нее.

— Твоя сестра прислуживает королю, поэтому ты так дерзка на язык, Зульгарау, дочь деревьев, — проворчал один из них. — Наверное, и тебя уже сводили в постель к Великому пустоголовому?

Она презрительно хмыкнула.

— А что я сказала не так, Ульчичи? Разве ты делал бы что-нибудь другое, если бы тебя сделали королем? Разве ты бы не плавал в вине и женщинах? Или тебя больше привлекают мужчины?

Дружный хохот утопил возмущенного Ульчичи, он встал, грозно надувая мышцы, но дерзкая Зульгарау храбро встала перед ним и гордо задрала свой носик.

— И что, ты ударишь меня, слабую женщину? Не бойся, я не буду жаловаться сестре. Лучше признай, что и ты бы вел себя как этот король, потому что вы все мужчины такие, вы все одинаковы.

— Нет, я не такой, — зарычал Ульчичи. — Если бы я был король, я бы вел себя иначе.

— Хахаха, — дерзко рассмеялась ему влицо Зульгарау. — Ну и что бы ты делал?

Он взял со стола глиняный кубок и раздавил его в своей руке.

— Я бы взял всех старейшин, — прорычал Ульчичи, — и бросил их в пруд!

— О-о-о-о, — потрясенно сказали воины.

— Нет, — помотал головой Ульчичи, — я бы сначала вспорол им животы и набил их крабами! А потом бросил бы в пруд! А перед этим не кормил крокодилов три дня!

— Тогда они слишком быстро сожрут их! — возразил другой.

— Три дня много, — согласился третьий. — Пусть лучше они будут сыты и плавают возле старейшин, а они визжат от страха.

— Как они будут визжать в пруду с вспоротыми животами, полными крабов? — резонно возразил четвертый.

— И это все, на что ты способен? — рассмеялась Зульгарау.

Ульчичи зарычал:

— Я бы заставил племена платить дань и нагнул бы вождей! Мы бы построили новый дворец! Расчистили джунгли и засеяли масой!

Зульгарау оглянулась на меня — я сделал ей такой жест, словно наматывал нитку на палец, и она, как ни странно, поняла.

— Больше масы, чтобы больше жрать, да, Ульчичи? — насмешливо спросила она.

— Нет! — яростно ответил он. — Чтобы продавать больше ящериц, и делать из их кожи красивые плащи, чтобы они стоили не так дорого! И еще торговать с другими племенами!

Воины возбужденно зашумели.

Я встал и положил Ульчичи руку на плечо. Он дернулся и сбросил мою руку и взвизгнул от ярости:

— Что ты позволяешь себе, презренная рабыня?

Я сбросил с головы платок. Челюсть Ульчичи упала.

— Я ваш король, воины. Я переоделся, чтобы послушать, о чем вы говорите. Ты показал себя могучим и мудрым воином, Ульчичи. Я назначу тебя новым главой стражников. Но сначала нам нужно победить жрецов.

Глаза Ульчичи расширились. Воины уважительно загудели. Кто-то даже сказал что-то хорошее в мой адрес. Вдруг поднялся другой воин, еще совсем молодой, худой юноша с горящими глазами.

— Райдо и Кеш это вранье, которое придумал отец Уурвада! — с горячностью воскликнул он. — Это не старые боги!

— Ага, — понимающе кивнул я. — Налицо заговор по выдумыванию новых богов, с целью захвата лидирующего положения в обществе и геноцида предыдущей жреческой верхушки.

— Что?! — недоуменно переспросил воин.

— Я говорю, отец Уурвада, наверное, убил предыдущих ведунов, и сказал, что их боги не существуют, и запретил всем помнить, что Урайда и Кеша раньше не было?

По тому, с какой ненавистью дернулся потрясенный моими словами воин, и по тому, как горели его глаза, я понял еще кое-что.

— И твои предки — из того ведунского рода?

Наступило гробовое молчание. Все присутствующие смотрели на меня остановившимися взглядами. У некоторых были изумленно открыты рты. Я заподозрил, что брякнул лишнее, и на всякий случай положил руку на «Кулай» за поясом.

В следующее мгновение все рухнули на колени.

— О великий… — прошептал один.

— Его голова пуста…

— Ему видно прошлое…

— И будущее…

Воины гудели.

— Но вы никому не должны рассказывать об этом разговоре! — сказал я, они с готовностью закивали, но в их лицах не было той уверенности, которую я хотел видеть, и я добавил, — У того, кто проболтается об этом, никогда больше не…

От такого страшного заклятия лица воинов побелели, они превратились в окаменевшие статуи. Удовлетворенный, я сделал наконец то, что хотел очень давно — повернулся к Зульгарау и отвесил ей смачную затрещину.

— Ах ты гнусная рабыня, как ты смела поднимать руку на своего короля! Сейчас я прикажу этим воинам убить тебя! Разорвать на много маленьких кусков! Маленьких-премаленьких-премаленьких!!!

Она затряслась от страха, а глаза воинов исполнились уважения. Только один сделал хитрую морду и доверительно наклонился ко мне. Все затихли, ловя каждое слово.

— Мой повелитель, — вполголоса сказал он, — бить женщину по голове, это слишком почетно для нее, так бьют воинов. А если хочешь показать ей ее место, сделай ей вот так.

Не успела Зульгарау отшатнуться, как он ловко протянул руку и щелкнул ее пальцем по нижней губе, отчего та звучно шлепнула об верхнюю. Воины разразились хохотом, а Зульгарау завыла от унижения.

— Благодарю тебя, мудрый мой воин, — сказал я и посмотрел на него с зловещей радостью, и, похоже, она ему была милее любого другого подарка. — Как тебя зовут?

— Ачунчуй, о сияние мудрости, — чинно ответил он.

Я кивнул.

— Я буду звать этот удар «шлепок Ачунчуя».

Дикое лицо воина озарилось счастьем. Остальные восторженно завистливо зароптали.

— А ты, — обратился я к юноше с горящими глазами, — готовься вспороть живот проклятого Уурвада и занять его место.

От восторга молодой жрец, казалось, готов был вот-вот рухнуть в обморок.

— Ладно, я пошел, — кивнул я воинам и выскользнул из комнаты, утаскивая с собой обалдевшую Зульгарау.

— Я хочу посмотреть ваши селения, — сказал я ей, на полном ходу проскакивая мимо очередной ниши, но, похоже, затрещина и «шлепок Ачунчуя» выбили из нее всю страсть.

— Как хочет сияющая мудрость… — пролепетала бедная овечка.

Я снова накинул платок на лицо, и мы спокойно прошли мимо стражи, стоявшей на входе в казарму.

Тропинка, ведущая к селению, была обставлена со всех сторон грубо обтесанными столбами — приглядевшись, я с удивлением понял, что они изображают какие-то фигуры.

Да, видимо Уурвад был прав, когда сказал, что в Кинхаунте не осталось мастеров, способных повторить древнее искусство.

Мы вошли в селение. Где-то бранились женщины, плакали дети, кто-то кормил домашнюю ящерицу, другой освежевывал ее на ужин.

Одни хижины были сделаны из переплетенных между собой, как корзины, деревьев, причем деревья продолжали расти. Другие были сложены из грубо обтесанных камней, щели между которыми были замазаны чем-то вроде цемента. Некоторые, особенно привередливые хозяева, замазали стены целиком штукатуркой, отчего они белели в сумерках аккуратно и даже празднично.

Проходя мимо одной из таких хижин, я с изумлением увидел на белой штукатурке узоры, окружавшие окно, и остановился. Они были похожи на храмовую роспись. Похожи? Нет, это была их точная копия! Но, судя по их виду, их нарисовали недавно совсем, причем небрежно, играючи.

Я шагнул ко входу в хижину и увидел стоявшие возле него фигурки. Я взял одну из них в руки — она с необыкновенным искусством изображала клубок рыб, естественно, заглатывавших одна другую. В попытке понять, какая же из них остается победителем, я долго вертел статуэтку в руках, пока не понял, что в этой борьбе нет конца, и гений неведомого мастера поразил мое воображение.

— Кто это сделал? — спросил я, забыв, что решил хранить инкогнито.

— Ой, смотри, какой смешной дядя! — вдруг закричали хором какие-то маленькие дети и обступили меня сплошной гогочащей толпой.

Они дергали меня за пальцы, теребили складки одежды. Умиленный их улыбками и сверкающими глазками, я уже хотел присесть, чтобы удобнее было сюсюкаться с ними, но тут чья-то ловкая ручка начала вытаскивать мой «Кулай» из-за пояса, я еле успел перехватить ее.

— А ты кто, спрашивающий? — сурово спросил огромный мужчина, выступая из тени.

Я сглотнул, но Зульгарау быстро шагнула вперед и сунула под нос мужчине амулет, висевший на моей груди. Его лицо исказилось от страха, и он упал передо мной на колени.

— О повелитель, прости, не предавай меня предкам! Я сейчас же все сотру!

Я отшатнулся на всякий случай от такой экспрессии. Стайку детей как ветром сдуло.

— О чем ты, я не собираюсь казнить тебя…

— Я знаю, что нельзя, что великие боги Райда, Уарайдо и Кеш дали нам закон, который… — ревел, как бык, мужчина.

— Перестань! — я остановил его. — Кто делает это?

— О повелитель, о сияние, у меня семеро детей… — еще сильнее забормотал мужина, зарываясь лбом в песок перед моими глазами.

Мне так отвратительно было видеть, как большой и сильный мужчина так унижается. Я с досадой ткнул его ногой:

— Встань и отвечай, кто это нарисовал.

Мужчина взметнулся, на его обсыпанном песком лице свирепо горели глаза.

— Ладно, но если ты захочешь казнить меня, я так просто не дамся! У меня шесть сыновей и я не дам их в обиду!

— Перестань! — прикрикнул я на него, на всякий случай сунув руку за Кулаем. — Я ищу тех, кто может рисовать как предки Кинхаунта. Я хочу, чтобы мой народ делал такие рисунки и продавал их людям Большого острова.

Мужчина застыл как громом пораженный. На всякий случай я оглянулся — на наши крики сбежались зеваки, они уже были повсюду, прячась за углами и стволами деревьев.

Ладно, отступать было некуда. Я решил повторить помедленнее, для доходчивости.

— Я хочу, чтобы тот, кто нарисовал этих зверей, и делал эти фигурки, делал их еще, чтобы я их…

Идея осенила и ошеломила меня.

— Чтобы я их… чтобы мы их продавали людям с Большого острова, и тогда мы станем богатыми…

Я сделал паузу, ожидая реакции, но на лицах людей не отразилось ничего, и я продолжал дальше.

— … И тогда слава о наших мастерах пойдет по всему миру…

Вот тут я попал в точку. Глаза мужчины чуть не выскочили из орбит от радости, он издал нечленораздельный вопль, упал на колени и стал хватать и целовать мои ноги, изрядно пыльные и грязные. Я попытался вывернуться, оступился и упал, проклиная несдержанность туземца, но мое тело не успело коснуться грешной земли, как было подхвачено руками благодарных дикарей. Они начали подбрасывать меня с ликующими криками, я почувствовал, как Кулай выскользнул из-за пояса, и беспомощно повел рукой вслед ему, и его тут же вложили в нее, причем рукояткой — какие догадливые умницы, порадовался я.

Накидав меня вдоволь, дикари опустили меня на землю и окружили беснующимся от радости хороводом, ритмично выкрикивая и выбрасывая в такт то правые, то левые ноги. Дети восторженно визжали и бросали в воздух охапки сорванных листьев, отчего стало весело и празднично.

Я хотел попросить Зульгарау остановить их, но нашел не сразу — она скакала вместе с ними, естественно. Я попытался вырваться из их круга — тщетно. Я остановился в недоумении. Такая шумиха была мне сейчас ни к чему, учитывая сложности со жрецами.

Вдруг всеобщий шум прорезал трагический вопль, и все испуганно замерли.

— Но ведь жрецы говорят, что нельзя общаться с людьми с Большого острова, потому что так говорят наши боги! — возопил некто самый догадливый.

Все обратили взгляды на меня.

— Райдо, Урайда и Кеш… — забормотали туземцы и сникли, испуганно озираясь друг на друга.

Я поморщился, и вдруг вспомнил предостоящее мне таинство в Чреве Дракона.

— Я пойду к богам и узнаю их волю, — сказал я с уверенным торжеством. — Я узнаю, правду ли говорят жрецы. Боги не могут хотеть вреда своим людям, чтобы они жались в нищете и безвестности. Потому что боги живут на небесах, где всегда тепло и всегда светит солнце. — Мне пришла идея ввернуть в соответствии с местным стилем какую-то двусмысленность, — ночью в темном лесу не все цветы видятся такими, какие они есть.

Видимо я попал в точку еще раз, потому что все вокруг упали на колени и зарылись лбами в песок, забормотав что-то благоговейное и благодарное. Только Зульгарау задержалась на мгновение, чтобы посмотреть на меня с удивлением, но тут же присоединилась к ним.

Это продолжалось так долго, что даже стало слышно ленивое чириканье птиц и скрип двери, болтавшейся на сквозняке где-то далеко. Я откашлялся.

— Вы можете встать.

Никто не шелохнулся. Ах да.

— Встаньте мои люди, и продолжайте веселиться! А ты, художник, подойти ко мне, я хочу поговорить с тобой.

Усантапачуо — так звали этого большого парня — при ближайшем знакомстве оказался удивительным парнем, забавным и милым, как ребенок. Он невзначай сломал толстую ветку, чтобы показать мне некоторые из способов рисования, при этом наивно пугался, когда я непонимающе хмурил брови.

Пришлось все время держать на лице улыбку — я не хотел больше пугать его.

На прощание он подарил мне каменный амулет, и мы расстались. Он все порывался поцеловать мне руки, пока я не разозлился и отвесил ему затрещину. Со счастливым видом почесывая это место, он провожал меня влюбленными глазами.

По обратной дороге Зульгарау вела себя как смиренная овечка. Едва мы дошли до первой же ниши как я вспомнил мои унижения, затолкал ее туда и надавал тумаков по ребрам.

— Мерзкая девчонка, я покажу тебе как оскорблять твоего короля!

— О сияние мудрости, — залепетала она, — о, если вы сможете простить мои дерзости! Тогда я еще не знала ваше величие, ваше знание прошлого и будущего, как вы смотрите вглубь человеческих сердец!

Меня стошнило от такого потока верноподданнической любви, и я отпустил ее. Но она уже держала меня за руки и смотрела таким влажным взглядом, что я не устоял.

Ох уж эти женщины.

Ближе к покоям Зульгарау вдруг смутилась и исчезла.

— Сестра хорошо провела тебя, господин? — подозрительно прищурилась Зальгирис.

— Прекрасно, — пробормотал я, занятый своими мыслями, и попытался пройти в покои, но она загородила мне проход.

— Мой повелитель чем-то обеспокоен? — с еще большим подозрением спросила она.

— Нет, все прекрасно, дай мне пройти, — с раздражением ответил я и сунулся в другое место но она шагнула и туда, встав совсем близко своим мускулистым и лоснящимся от масла торсом.

Мне захотелось дать ей под дых.

— Зальгирис, дай мне пройти! — угрожающе прошипел я ей прямо в расширенные влажные глаза.

— Мой повелитель недоволен мной? — жалобно промычала она, упала на колени и обняла мои ноги, и стала вымаливать прощение — тем способом, которым, по ее мнению, это нужно делать.

«Черт побери», бессильно простонал я, и все опять помчалось по накатанной дорожке.