— Семенов! — сказал Игорь Степанович, поизучав классный журнал. — Ты готов нам рассказать, что такое коммунизм?
Витька Семенов обреченно поднялся из-за парты.
— Могу попробовать, — робко сказал он.
— Не попробовать — а рассказать, — строго сказал учитель. — К доске.
Витька поплелся к доске.
— Ну… Коммунизм — это такой строй, при котором…
— А без ну? — сказал Игорь Степанович.
— При коммунизме у власти находится эта… эти… посредственности. Которые, значит, уничтожают все живое и самобытное.
— Правильно, — подбодрил учитель.
— Коммунистам самое главное — чтобы все жили в нищете и голоде, потому что нищими и голодными легче управлять.
— Верно!
— Еще у коммунистов такая эмблема, на которой сатанинская звезда, серп — как символ смерти, и молот — масонский знак. Это отец Серафим на Уроке Божьем рассказывал.
— Правильно рассказывал, — сказал Игорь Степанович. — Серп — это символ инструмента смерти, который выкашивает людей.
— Ага, — сказал Витька. — Еще коммунисты хотят, чтобы все одинаково одевались, читали одни и те же книги, в которых написано про то, что нужно больше работать и любить Партию. И про ненависть к тем, кто против коммунизма.
— Верно, Семенов. Ненависть — это основа коммунизма, дети. Если церковь нас учит любви, то коммунизм учил ненависти. Это очень важно, дети. Дальше, Семенов.
— Еще коммунизм — это когда все должны быть равны — никому нельзя иметь свои яхты, дома, большие машины, самолеты там. Только главные коммунисты могут пользоваться достижениями цивилизации, вот.
— Именно так, — подтвердил учитель. — Если человек умен и талантлив, то он может добиться успеха, уехать жить в цивилизованный мир (при этом Игорь Семенович почему-то горько вздохнул) — а при коммунизме талантливый человек или будет уничтожен, или, если ему повезет, будет работать за кусок хлеба и нищенский паёк. В этом вся бесчеловечность коммунизма.
Помолчав, он спросил у Витьки:
— Ну, что еще ты нам можешь рассказать про коммунизм?
Витька задумался.
— Ложь — вот сущностная характеристика коммунизма! — сказал Игорь Степанович, не дождавшись продолжения. — Вот, например, возьмем…
Но что собирался взять преподаватель дети не узнали, так как раздался вой сирен воздушной тревоги. Все сразу повскакивали и побежали к двери.
Раньше всем было еще интересно, чьи самолеты бомбят город — то ли это НАТО, то ли Восточная Федерация Польши, Литвы и Украины, то ли Северокавказский Халифат. Но потом стало уже скучно.
В бомбоубежище было просторно — прошлым летом параллельный класс, который выиграл конкурс на лучшее исполнение Гимна России, в качестве премии отправился на экскурсию по святым местам Руси — и на обратном пути пароход, построенный еще в СССР, затонул вместе со всем экипажем и паломниками-пассажирами. Никто не спасся. На молебне отец Серафим сказал, что грех роптать на волю Божью.
— Вот, положим, утонул бы на Волге пароход, на котором плыл маленький Ульянов, утонул бы — и вместе с ним погибли бы его одноклассники. Горе, конечно, но зато миллионы христианских душ спаслись бы, чады мои. Так что не знаем мы промысла Божьего — и должны быть рады Его решениям!
А класс, в котором учились имбецилы, олигофрены и дауны — каждый второй ребенок в стране рождался с дефектами — в бомбоубежище вообще не отводили.
Дети сидели у стенок и болтали между собой. Витька Семенов — чей рассказа про коммунизм оказался неокончен из-за крылатых ракет НАТО — кто-то из ребят распознал их по звуку, а значит город обстреливали в рамках операции «Демократию и мир каждому» — сел рядом с Пашкой Ивановым. Пашкин отец в свое время пытался организовать в городе межотраслевой профсоюз, страшно действовал на нервы местному начальству и богатеньким, пока с ним не разобрались — какие-то два нарика отделали его в собственном подъезде кусками арматуры — и с тех пор Пашкин отец был прикован к инвалидной коляске.
— А при коммунистах такой фигни не было, — зло сказал Пашка.
— Да ладно тебе, — примиряюще сказал Витька. Он знал, что Пашка — парень заводной и не хотел заводить обычный спор со своим другом. — Вот окончим эту гребаную школу, свалим куда-нибудь. В Финляндии, говорят, летом можно ягоды в Лапландии собирать — морошку, бруснику, чернику. За сезон хорошие деньги заработать можно.
— Во радости-то, — сказал Пашка. — Нет уж. Тута работы много.
— Какая тут работа! — махнул рукой Витька. — Таджики да китайцы все делают, нам только водку жрать да дохнуть. Или дебилов разводить.
— Много работы, — сказал Пашка. — Гадов давить. Чтобы умылись в кровушке. Чтобы за все заплатили — все они, и попы, и богатенькие, и начальники.
— Они сильные, — сказал Витька. — У них армия, полиция, танки. Прибьют на раз-два-три.
— Ничего, — сказал Пашка. — Посмотрим еще, кто кого прибьет.
Он вынул из кармана свой раскладной нож, который ему сделал отец, когда еще работал на заводе, развернул лезвие и выцарапал на стене, возле которой дети сидели, слушающие рев падающих на город крылатых ракет, одно слово — и при этом написал его не латинскими буквами, как положено было после реформы русского языка, а кириллическими:
ЛЕНИН
По закону о декоммунизации за такое взрослым полагалась тюрьма, а если ребенок написал — то штраф на родителей не маленький, но Пашке было на все плевать. Пашке терять уже нечего, подумал Витька, и вдруг даже позавидовал своему лучшему другу. Откуда-то даже пришло на ум странное словосочетание: «Проклятьем заклейменный». Но откуда оно взялось — Витька никак не мог вспомнить.