Истребитель 2Z

Лебедев совершает прогулку в прошлое

В сущности говоря, Лебедев — человек чрезвычайно скромный. Но судьба дала ему статную, высокую фигуру, крупные красивые черты лица, четкость движений, уверенный взгляд, — и все это выделяло его из окружающих.

Нередко, смотрясь в зеркало, ругался Лебедев:

— Тебе уж за сорок перевалило, Антоша, а ты все молодой красавец!

И действительно: не старел Лебедев, хотя куда-то далеко назад отступала его юность.

В этот день, проснувшись рано утром, подумал Лебедев о том, что никогда не забывалось, хотя уходило все дальше в прошлое.

Приподнял голову, оглядел знакомую комнату. Холостяцкая походная кровать. У широкого окна — письменный стол с книгами и чертежами. На стене — большая карта полушарий, а на другой — большой портрет в раме: седенький, аккуратно причесанный сухонький старичок и под руку с ним худощавая женщина.

«Папа и мама», хорошо подумалось Лебедеву.

Вспомнилось: отец всю жизнь работал на кожевенном заводе, никогда не болел, а умер неожиданно. Принес с базара мешок с мукой, меньше пуда и было, присел в кухоньке на табурет, да потихоньку и сполз вниз. Так сразу и умер.

— Один ты у меня, Антоша, — ласкала сынишку мать, мягко водя шершавой рукой по кудрявой голове Антона.

Кудрявый паренек в детстве мечтал сделаться химиком. Был у него приятель, Колька Бутягин, сын счетовода с соседнего двора. Заберутся бывало в сарай, в пузырьках скипидар с керосином смешивают. Называлось это у них — «делать опыты». Бывало молодые самоучки-«химики» — Лебедев с Колькой Бутягиным — так наскипидарят воздух, что жители крохотного сибирского городка, проходя по улице мимо лебедевского домишка, только отплевываются:

— Опять кто-то дохлую кошку подбросил!

А старик-отец Лебедев придет с работы с кожевенного завода, учует носом, что ребята опять баловались в сарае, начнет по двору с ремнем гоняться за «химиками»:

— Сарай сожжете, озорники!

Потом всю «лабораторию» в сарае разорит. А через неделю ребята опять за свое.

Всерьез возиться с пузырьками, пробирками и колбами позже выучил их студент-естественник, сосланный царским правительством в сибирскую глушь за участие в университетской забастовке.

После смерти отца, когда ребята стали постарше, химия приобрела для них какую-то новую значительность.

Сидят бывало в сарае «химики», смотрят, как студент показывает им в пробирке цветные реакции, изумляются:

— Венедикт Кузьмич… до чего красиво!.. Ах!

Студент морщил нос и поджимал губы:

— Но если в эту красивость ввести нитрогруппу, то полетим мы все к чертям в болото, вот что-с!

Из всех тогдашних «химиков» только Коля с Антошей решались:

— Давайте, Венедикт Кузьмич, введем ее… эту самую…

Антоша добавлял:

— И полетим.

Однако фокусничал студент перед ребятами недолго. Скоро перевели его из городишка в село, вверх по реке. По домам ходил пристав, приказывал родителям «химиков»:

— Баловников драть ремнем нещадно, и в сараях не собираться.

Кольку Бутягина отец драл. Саньку Голубцова, помнится, тоже драли. Многих драли. Антошу мать не стала драть. Сказала приставу:

— Один он у меня. Скоро кормить меня, вдову, начнет, а вы — драть! Нельзя этого. От ремня пользы нету.

В тот год началась война. Антоше пошел тринадцатый от рождения.

В восемнадцатом году ушел Антон бить Колчака. А когда вернулся в родной город, то увидал вместо отцовского дома одни обгорелые чурбаки, чуть запорошенные ранним сентябрьским снегом.

Узнал от горожан, что приставали к матери его белые офицеры:

— А скажи нам, старуха, где твой щенок? Небось, с партизанами ушел? К большевикам переметнулся?

Передавали Лебедеву очевидцы, что серьезно и сурово отвечала колчаковским офицерам мама его родная, вдова Марья Порфирьевна:

— Антоша мой — мальчик хороший, не ругатель, не пьяница, не разбойник. А из дому ушел, так, значит, вырос он из птенческого возраста и свою правду увидел. И больше о его делах я ничего не знаю.

Всячески стращали офицеры Марью Порфирьевну, но поколебать характера вдовы никак не могли. А знала Марья Порфирьевна, что наступает Красная армия от Урала и совсем близко от городка — партизанские части.

А когда памятной осенней ночью раздалась над городом последняя ожесточенная стрельба, видели соседи, как повели Марью Порфирьевну на берег реки к зеленому косогору вместе с тремя железнодорожниками и с четырьмя рабочими с кожевенного завода. Там и расстреляли их всех белые за сочувствие к грядущей власти советов…

Когда узнал все это Антоша Лебедев — ничего не сказал. Постоял только у развалин дома, обронил горячую слезу, а у себя в роте в тот же вечер на куске оберточной бумаги замусоленным карандашом написал заявление и, с разрешения ротного командира, понес в штаб батальона.

Доложил политкомиссару:

— Прошу усердно, товарищ комиссар, примите в партию большевиков.

Комиссар оторвался от карты, освещенной двумя огарками, глянул на безусого Антошу из-под лохматых бровей быстро и остро:

— Давно пора.

…Много раз припоминалось все это Лебедеву. Припомнилось и теперь, когда утром выходного дня посмотрел на портрет отца и матери.