Истребитель 2Z

Синьор Бенедетто

«2Z» бесшумно подплыл к форту. Чуть дрогнув, сел на землю, отфыркиваясь, как гончая собака после охоты. Крылья медленно сложились и вобрались внутрь фюзеляжа.

Лебедев легко спрыгнул на землю вслед за Урландо, ощущая странный и непривычный озноб после всего только что пережитого.

К «2Z» приближались люди в противогазах. Урландо сделал галантный жест:

— Прошу снять противогазы: «2Z» не трогает своих друзей.

Он ласково дотронулся до запыленного корпуса истребителя.

— У меня имеется специальное приспособление для нейтрализации ОВ. Оно действовало при обратном полете, и сейчас нет никакой опасности.

Люди сняли противогазы и окружили Урландо, который сбрасывал с себя светлокоричневый комбинезон.

— Изумительно!

— Удивительно!

— Очаровательно!

— Невероятно!

Поток комплиментов ширился, но Урландо не обратил на них никакого внимания. Он тихо спросил Лебедева на русском языке, которого, вероятно, не понимал никто из остальных, кроме Гурова:

— А что скажете вы, пленник и враг мой?

Комбинезон упал с плеч Лебедева и был подхвачен руками слуг. Лебедев изысканно поклонился:

— Я видел сейчас испытание замечательной машины. И если бы дело решали машины, то без колебаний я заявил бы, что страна, владеющая этим истребителем, непобедима. Но… (Он насмешливо оглядел всех присутствующих. Еще раз слегка поклонился.) …но машинами управляют люди, и в будущей войне мы увидим не машины против машин, а класс против класса. На репетициях большой войны в Испании и в Китае несколько лет назад мы смогли убедиться, что машинами владеют оба класса. Но один из классов имеет только машины. А другой имеет машины плюс…

— Что? Какой плюс? — неожиданно взвизгнул один из присутствующих и сдвинул на затылок свой цилиндр так, что обнажился его желтоватый от мелких веснушек, как будто костяной лоб. Лебедев посмотрел на взвизгнувшего и подумал: «Он!»

В ответ же Лебедев сказал изысканно вежливо:

— …плюс пролетарская солидарность.

Люди в цилиндрах отступили от Лебедева, враждебно насупились. Лебедев серьезно продолжал:

— Ваш «2Z» шага не может сделать без тыла. Рабочие электростанций не дали бы вам сейчас ни одного киловатта, если бы знали, на что вы расходуете энергию. На один танк вы должны держать в тылу семьдесят два человека, на один самолет — сто двадцать шесть человек. Если вам удастся наладить серийное производство «2Z», то вы должны будете держать в тылу на каждый экземпляр этого чудовища примерно человек восемьсот, если не больше, а это все поведет к тому, что… — Лебедев заметил, что лицо Урландо набухало раздражением, но все же он прежним веским голосом договорил свою мысль: —…машина откажется служить, и милитаризм погибнет, раздавленный собственной тяжестью и добитый восставшим народом.

В ответ Лебедев увидал насупленные лица и мрачные глаза слушателей. Один только Гуров восторженно смотрел на своего друга и придвинулся к Лебедеву, готовый защищать его.

Неожиданно морщинистый человек в мешковато сидящем на его чрезмерно длинном туловище элегантном черном костюме подошел к Лебедеву. Он сурово пошевелил бровями и отчетливо сказал:

— Совершенно верно! Именно серийное производство…

Желтолобый толстяк покивал головой и сладко улыбнулся:

— Да, да, серийное производство!

Урландо ринулся к ним, тяжело дыша и стискивая зубы:

— Я не хочу никаких серий! В этом нет необходимости. Я не стану раскрывать вам секретов конструкции. Мне нет никакого дела до того, что вы давали деньги. Опыты еще не закончены, вы не видели самого интересного. Кроме того, знаете ли вы, что каждый раз, подходя к «2Z», я творю, чорт возьми, молитву самому Вельзевулу, чтоб остаться целым, потому что я не знаю, как он сегодня будет себя вести!

Толстяк боязливо попятился от истребителя:

— М-да… Эта чортова коробочка действительно выглядит довольно подозрительно. — Он вытер платком неожиданно вспотевшее обрюзглое лицо…

Пронзительная трель свистка — и «2Z» стал медленно опускаться в люк.

Человек в черном костюме отвел Урландо в сторону и стал что-то говорить ему, шевеля бровями и поглядывая в сторону Лебедева.

Наконец он подошел к Лебедеву и сказал с оттенком любезности:

— Вы поедете вместе с синьором Бенедетто Чардони.

Он показал на авто, куда усаживался желтолобый толстяк. Лебедев молча уселся рядом с ним, коснулся ладонью полей своей шляпы:

— Синьор Бенедетто? Весьма рад. Разрешите…

Чардони слегка подвинулся. Лебедев увидел его морщинистое жирное лицо близко-близко, и тут своеобразный восторг внезапно потряс Лебедева, и он улыбнулся так широко и так вкусно, что Чардони тоже заулыбался, размаслился улыбкой во все лицо.

Авто круто взяло с места. Поляна форта скрылась за поворотом шоссе. Проехали мимо проволочных заграждений. Дорога пошла в гору.

А в мозгу Лебедева открылась нараспашку дверь в «хранилище», и там очень ясно выплыла картинка из далекого детства: сарай в сибирском городишке; ребята с изумлением и интересом смотрят на химические пробирки, а пробирки держит в руках лобастый ссыльный студент.

Теперь Лебедев чувствовал, как волна неудержимого смеха ширилась в его груди. Он повернул свое лицо к Чардони и отчетливо выговорил:

— Ну-с, как изволите поживать, драгоценнейший Венедикт Кузьмич?

Тот привскочил на сиденье от неожиданности и на чистейшем русском языке, с этаким волжским «оканьем», отозвался:

— Хорошо, преотлично! — И тут же спохватился: — А вы кто? Наш? Из России?

— Во-во, угадали, — усмехнулся Лебедев. — Попали в самую что ни на есть точку, достопочтеннейший Венедикт Кузьмич.

Называть лобастого Чардони по имени-отчеству доставляло сейчас Лебедеву своеобразное наслаждение, потому что при этих словах вертелся и ежился синьор Бенедетто, как береста на угольях. И поэтому Лебедев продолжал, нажимая на слова:

— Если не забыли своей ссылки в Сибири, Венедикт Кузьмич, то, конечно, помните сарай при доме Лебедевых и химические опыты, нитрогруппу и мальчишек — Колю, Антошу?

Венедикт, будто уж, весь вывернулся на сиденье:

— Великий боже, возможны ли такие встречи?

— Как видите — возможны, Венедикт Кузьмич.

— Ах, как тесен мир, великий боже!.. Вы — Коля?

— Нет, Антоша.

— Припоминаю. Великий боже, какая встреча! Антоша… позвольте так называть вас… ведь вы мой в некотором роде, — ах, великий боже, как это говорилось по-русски? — вы мой… соотечественник и даже ученик. Да, так… Но как вы здесь?

Лебедев ответил обворожительной улыбкой:

— А как вы здесь, Венедикт Кузьмич?

Чардони всплеснул руками:

— Великий боже! Разве об этом можно говорить вкратце? Это целая эпопея, величественная, как «Одиссея». В Сибири я задыхался от одиночества. Началась война, и я пошел добровольцем. Не на фронт, конечно, а в санитарные части. Великий боже, припоминаю санитарный поезд, «Союз городов», «Союз либерального земства», «Союз дворянства», вы помните? Ах, где вам помнить! Потом гражданская война, Крым, перекопский разгром, когда к нам ворвались…

«Ага, — догадался Лебедев, — к «нам», то есть к «вам». Понятно».

Бенедетто заспешил:

— Вы так взбудоражили мои воспоминания… Великий боже, что было! Сначала бежал в Турцию. Из Константинополя я пробрался в Милан, закончил там образование. Ведь я — естественник и так люблю органическую химию… Поступил я на химический завод, мои работы о нитрогруппах удостоены премий. Сейчас я — член Национальной ассоциации химиков.

— Да, успех… — задумчиво выговорил Лебедев. — У вас типичный жизненный путь, Венедикт Кузьмич, типичный для эмигранта-меньшевика. Со ступеньки на ступеньку вы скатились к фашизму. Вас купили Рим и Берлин, вернее, не вас, а ваши знания. Они нужны для изобретения штучек вроде урландовского истребителя…

— Великий боже, вы занимаетесь чтением в сердцах! — пробовал отшутиться Чардони.

Лебедев же прищурился, и нельзя было сейчас понять, улыбается он или серьезен.

— Мне кажется, я не ошибусь, если добавлю, что вы, Венедикт Кузьмич, чего доброго, теперь и в католичество переметнулись. Уж очень часто вы боженьку упоминаете…

— Да вы-то кто, Антоша?! — выкрикнул Бенедетто.

Лицо у Лебедева стало спокойным и торжественным, губы сложились двумя упрямыми ровными складками, и ответ прозвучал точный и крепкий:

— Я — разрешите сообщить, Венедикт Кузьмич, — коммунист.

Чардони опять подпрыгнул. Цилиндр скатился с его головы, был подхвачен порывом ветра, взметнулся на воздух и исчез в пришоссейной канаве.

— Так вы не бежали из России? — взвизгнул Венедикт Кузьмич. — Бенедетто Чардони и, отдуваясь, вытер рукою мокрый лоб.

— Эка куда хватили, синьор Венедикт Кузьмич! Просто летел я из Москвы на Огненную Землю, да вышла непредвиденная остановка на Коралловых островах.

Бенедетто все еще непонимающе глядел на Лебедева.

— Изумляетесь, Венедикт Кузьмич? Ведь знаменитый советский летчик, погибший несколько месяцев назад, Антон Григорьевич Лебедев, — это я…

Чардони внезапно повернулся к Лебедеву, и тот увидел в глазах фашиста такое хищное бешенство, что инстинктивно отпрянул назад. Казалось, что с лица Бенедетто упала маска и под ней оказалась оскаленная пасть зверя с торчащими клыками. Фашист захлебнулся злобой:

— Довольно миндальничать с вами! Урландо имеет ветер в голове, но хозяин здесь — я!

Он быстро отдал какое-то приказание шоферу. Авто быстро свернуло в сторону и помчалось. Впереди виднелись холмы, покрытые лесом. Лебедев почувствовал, что смерть опять шарит где-то близко. Неужели конец? И вдруг ярко вспомнились лица далеких друзей и товарищей…

— Вы дадите ответ перед судом за ваши поступки, — выговорил Лебедев.

Чардони молчал. На его лице с широкого подбородка на желтый лоб ползла и натягивалась, будто резиновая, тонкая маска равнодушия.

Автомобиль резко застопорил у высоких железных ворот. Лебедев оглянулся вокруг. Каменные стены, клочок знойного неба.

В ту минуту Лебедев нисколько не думал о себе. Его лишь мучила мысль о товарище, о далеких друзьях, о родине. Как дать им знать?

Шофер дал гудок. Железные ворота распахнулись.

Когда Лебедев вылезал из авто, — запомнил: шофер смотрел ему прямо в глаза, остро и проникновенно, будто хотел сказать что-то очень важное.