Истребитель 2Z

Две «Тасмании» плюс четыре «Гвинеи»

В чертежной мастерской завода особого назначения Башметов работал под руководством Груздева так старательно, что инженер даже пожаловался на него Бутягину:

— Дали вы мне какого-то отшельника, а не научного работника. Сидит на заводе с утра до ночи, пишет, переписывает, вычисляет. Голованову за ним не угнаться… Что Башметову ни прикажи — через два часа готово. Феномен, а не человек.

Бутягин довольно улыбнулся:

— А я что говорил вам? Золотой парень.

— Выше всяческих похвал. Селекционер, химик, механик, на всех инструментах играет, вплоть до гавайской гитары, поет тенором не без приятности, фотографические портреты в натуральную величину мастерит. Словом, ваш Башметов…

— Теперь он — ваш, — отпарировал Бутягин. — А как он справляется с основной работой?

— Всегда на одну только отметку: «отлично». — И Груздев похвалился: — Хороши у меня помощники, что и говорить, — Голованов и Башметов. Иван Васильевич будет поталантливее, а Башметов усидчивостью берет, старательностью.

Чертежная мастерская была расположена рядом с кабинетом Груздева. Особая комната была отведена для работ Голованова и Башметова. Башметов работал за столом у широкого окна, выходившего на просторную поляну. По краю поляны стояли обширные ангары, где хранились опытные экземпляры новых моделей самолетов — продукция завода. В дни, назначенные для испытаний новых самолетов, двери ангаров раздвигались, оттуда рабочие выводили нужную модель. Несколько механиков и техников выверяли мотор. Потом на пилотское место усаживался летчик-испытатель и давал газ. Самолет бежал по тугому газону поляны, взлетал, стрелой уносился вверх…

Голованов работал в другом конце мастерской. У него была привычка, прежде чем начать работать, обдумывать, склонившись над чертежом, задания Груздева, не поднимая головы минут по пятнадцать. Ему было слышно, как скрипел пером у окна Башметов, как двигал стулом. Если Башметов, в порыве увлечения своей работой, начинал слегка мурлыкать себе под нос, выводя затейливые мелодии, то Голованов затыкал пальцами уши и забывал обо всем на свете, кроме линий и цифр чертежа.

В это ясное утро Голованов сплел над переработанной схемой энергоприемника. Башметов в это время занимался вычислением скорости распада молекул различных соединений фосфора. Груздева в этот день не было: он уехал на очередной доклад к наркому.

Через пять минут после ухода Груздева Башметов неожиданно замурлыкал на всю мастерскую:

А тут еще через открытую форточку снаружи донеслось фырканье двух моторов с поляны. Там пробовали новую модель «Летающее крыло». Поэтому Голованов яростно заткнул себе уши пальцами.

Мурлыканья уже не было слышно. Зато теперь привязалась к Голованову неожиданно появившаяся муха. Вероятно, это была первая весенняя муха, потому что обладала она исключительным нахальством и ловкостью. Сначала села на стриженную ежиком голову Голованова и резво забегала по ней, неприятно щекоча. Не вынимая пальцев из ушей, Голованов дернул головой. Муха взлетела и села ему на бровь. Голованов стал вертеть головой, все еще не вынимая пальцев из ушей, так как рисковал услышать мурлыканье Башметова, что было хуже мухи. Но проклятая муха сналету уселась на самый кончик головановского носа и, кажется, успокоилась. Голованов скосил глаза. Увидал, как муха смирно сидела на четырех задних лапках, а двумя передними быстро умывалась, словно кошка. Зеленые выпуклые глаза ее ехидно поблескивали…

«Вот я тебя сейчас!..» весело подумал Голованов. Так, не сводя скошенных глаз с мухи, осторожно, чтобы ее не спугнуть, он начал вынимать пальцы из ушей. Никакого мурлыканья не было слышно. Только как будто тихонько и ритмично тикал будильник, которого и в помине никогда здесь не было, — это твердо знал Голованов. Он скосил глаза. Мухе, вероятно, показалось, что сидела она на громадной горе, а не на человеческом носу, и что вдруг по сторонам этой горы заворочались два больших разноцветных шара. Она не знала, что это были человеческие глаза. Во всяком случае, муха испугалась, завертела крылышками и прямиком вылетела через форточку.

Голованов инстинктивно, будто охотник за ускользнувшей дичью, посмотрел вслед мухе и чрезвычайно изумился: муха пролетела над человеческой головой. Голова принадлежала Башметову. Да, Башметов стоял неподвижно, как изваяние, спиной к Голованову, опершись левым плечом о подоконник. Видно было только, что двигался его правый локоть. Смотрел Башметов в окно, надо предполагать, более чем пристально. Но Голованов думал только об обидевшей его мухе и торжествующе закричал ей вслед:

— Убью гада!

Вдруг Башметов поднял руки кверху и прыгнул к Голованову:

— Иван Васильевич, вы с ума сошли…

Но тот морщился и держался за кончик носа:

— Проклятая цокотуха… Ужалила… Чтоб ей пусто было!

Лицо Башметова набухло раздражением:

— Какая муха? У вас, наверное, прилив крови к мозгу. Тут и мух-то нет ни одной. Как вы меня испугали! Разве так можно? Какой-то бешеный.

Голованов покраснел:

— А вы чего колдуете у окна?

Башметов поджал губы:

— У меня голова закружилась. Я хотел открыть окно, у нас такая духота…

Он жадно выпил воды из стакана и молча склонился над чертежом.

Когда минут через десять Голованов поднял голову, то увидал, что Башметов стоит у стола и раскладывает на нем какие-то кусочки бумаги. Он не мурлыкал, хотя и был необычайно сосредоточен. Внезапно он повернул голову. Глаза их встретились.

— Что вы подсматриваете за мной? — необычно злым тоном быстро прошипел Башметов.

Но, может быть, это только показалось Голованову, потому что сейчас же Башметов дружелюбно кивнул головой, как бы приглашая к себе.

Голованов, подойдя к нему, увидал на столе кучку марок. Башметов пошевелил кучку пальцами:

— Коллекционирую. С первого класса, как в школу попал. Была у нас такая мода. Приготовишки перышками занимались, мы — марками. Вчера купил их на тридцать рублей, да так в пиджаке и оставил. Сейчас хватился — что такое в кармане? Полез — гляжу, вчерашняя покупка.

Он стал раскладывать марки на столе:

— У меня интересные экземпляры есть. А коллекция… сто альбомов. Но только дома. А здесь, посмотрите…

В голосе Башметова Голованов уловил оттенок какой-то иронической жалости:

— Вижу, незнакома вам, Иван Васильевич, эта отрасль науки и искусства, называемая «филателия», — любовь к знакам почтовой оплаты, то есть маркам, штемпелям, бандерольным наклейкам. А какие встречаются художественные рисунки, сколько изобретательности и вкуса бывает у этих неизвестных художников, создателей почтовых марок! Какая масса курьезов!

Башметов необычайно оживился и даже стал размахивать руками.

— В Клондайке, например, — вдохновенно повествовал он, — ах, в Клондайке, Ванечка, двести лет назад вместо штемпеля к посылке приклеивали рысье: ухо с кисточкой. А почтовые марки… О, марки; марочки, милые марочушечки! Когда я их разбираю, то чувствую себя малышом первого класса. Счастливая, невозвратная пора детства…

— Это что за марка? — перебил Голованов.

На марке плыл зеленый лебедь по голубой воде, в орнаменте из тонких перистых пальм.

— Красива штучка? — подмигнул Башметов. — Марка с острова Тасмании. Выпуск прошлого года. Вчера купил два экземпляра. А вот в таком же стиле, тоже с лебедем, но вокруг не пальмы, а бананы и слоновьи клыки. Это — с Золотого берега, в Африке. Таких у меня четыре экземпляра. Вот мы их и отложим…

Башметов аккуратно взял две «Тасмании» и четыре «Гвинеи» и завернул их в кусочек бумаги, так что получился крошечный конвертик, и даже заклеил его гуммиарабиком. Спрятал отдельно в бумажник.

— А это — чепуха… — заметил Башметов, сваливая остальные марки в просторный конверт и запихивая его во внутренний карман пиджака. — Ну, давайте трудиться, Ваня, — заботливо добавил он. — Дело не ждет, посоревнуемся на мировую. Кто скорее закончит задание, тот получает порцию пломбира. Ну?

— Идет! — дружески согласился Голованов.