Infernum. Последняя заря

Эпилог

Что в имени твоем?

Свет утренней звезды.

Холодной, мрачной, безутешной

Ангельской вражды.

Ты был. Ты есть. Ты свет.

Под маской злой гордыни.

Отринь обиды, утри печаль,

Узри ты суть свою.

Ты слеп. Ты позабыл,

Кем и для чего рожден.

Прости себя и возродись.

Твоя вина омыта кровью.

Воротись.

Пробираясь по тайному коридору к камере Иды, чтобы вывести ее, Луйс ощутил чье-то присутствие. Мысли о том, что ему придется приложить больше усилий и способностей, чтобы объяснить произошедшее в зале суда и переубедить ее, прервал легкий шелест крыльев и последовавшая за этим тишина. Застывшее в воздухе перо. Луйс только усмехнулся:

— Не ожидал увидеть когда-либо тебя.

— И я рад нашей встрече, Мой Свет.

— Поздно вы спохватились, пророчество ваше под угрозой. Я думал, вы раньше объявитесь, — с усмешкой протянул Луйс, опираясь о стену и пытаясь сдвинуть с места застывшее в воздухе перо.

— А мы никуда и не исчезали. С чего ты решил, что мы не следили за происходящим?

— О-о, даже та-ак! Отцу небезразличен этот мир? Так почему же он не помешает или не ускорит все?

— Ты прекрасно знаешь, что он не вмешивается, всему свое время и свой путь.

Луйс не ответил.

— Зачем ты здесь?

— Хотел узнать о твоих планах, так как не смог разгадать, чего именно ты добиваешься?

— Я думал, решил узнать, как мое здоровье или какие планы на отпуск. А ты все о делах да о делах. Я ничего не добиваюсь, просто решил поиграть вашими игрушками. Забавная смертная выбрана на роль спасителя или губителя этого мира. Не перестаю удивляться вашим путям неисповедимым.

— А почему ты решил, что она — дитя пророчества? — в голосе послышалсь искреннее удивление и замешательство.

— Что? — Луйс резко оторвался от стены и сделал шаг в направлении голоса, который не обрел плоть, лишь шелест крыльев говорил о присутствии. Но тот отдалялся.

— Ответь мне! Не отворачивайся от меня, брат! Не смей поворачиваться ко мне спиной!

— Брат… Ты перестал быть мне братом, когда предал меня! Я любил тебя! Я бы отдал за тебя жизнь! Но нет! Ты своенравный капризный мальчишка! Предпочел поставить свои принципы выше семьи! Ты предал все, за что мы боролись! Все, на чем держалась наша семья!

— Семья? Послушай себя! Какая семья? Любовь семьи должна быть безусловной, а не только когда кто-то оправдывает чье-то доверие и подчиняется во всем. Семья должна спасать, семья должна помогать, семья должна быть опорой. Не это ли вы твердили в своих заповедях? Но почему-то сами, когда пришло время, решили отвергнуть все, во что заставляете верить других! Да я был с вами не согласен. И что?

— Не смей переворачивать все. Ты прекрасно знаешь, за что низвергнут! Не семья отказалась от тебя, это ты отказался от нее. Ты предпочел поставить свои интересы выше общих интересов. Знаешь, брат, твоя свобода заканчивается там, где начинается свобода остальных членов семьи. Или это работает только в одну сторону?

Лкйс только усмехнулся, а голос продолжил:

— И мне жаль, что за столько эпох ты так этого и не понял! Вы продолжаете грызться с отцом, ни ты ни он не готовы усмирить свою гордыню и просто поговорить друг с другом! Вы оба бесконечные идиоты и за эти свои слова я тоже могу стать опальным ангелом, но я устал играть роль посредника между вами. Соберитесь уже и решите свои вопросы.

— Какие вопросы? У меня к нему нет ни единого вопроса. Я просто хочу, чтобы меня оставили в покое. Занимайтесь своим миром как хотите, стирайте и восстанавливайте, наказывайте и поощряйте, упивайтесь их поклонением и обрушивайте гнев за непослушание, я не хочу больше принимать в этом участие. Неужели ты не видишь, что это не я пал, это он сделал меня вселенским злом, чтобы на фоне выглядеть величественнее и сильнее? Неужели ты не видишь, чем больше меня наделяют чертами зла, чем непобедимее считают меня, тем сильнее выглядит он, каждый раз побеждая меня, такое первородное могущественное зло. Неужели ты не видишь, брат? Я нужен ему такой, порочный искуситель, от которого спасет только вера в Него.

— Ты переходишь все границы! Остерегись. Ты слишком долго томился в своей ненависти и она прожгла тебя насквозь. Отец милостив, и он был готов простить тебя бессчетное количество раз. Тебе надо было лишь попросить прощения. Он бы простил тебя, как прощает смертных.

Луйс не сдержался, и его смех сотряс землю.

— Как же ты неимоверно глуп, если веришь в это. Он не прощает ни смертных, ни кого-либо еще. Если бы он прощал смертных, мы бы не наблюдали падение цивилизаций, не были бы свидетелями сотни казней, насылаемых за непослушание. Ох, брат, ты слеп в своей преданности и любви.

— Любовь должна быть слепа.

— Так ты еще и глуп!

— Попридержи свой ядовитый язык!

— Иначе что? Ты не можешь убить меня, и низвергнуть повторно — тоже. Ты не осквернишь свою душу грехом братоубийства.

— Ты забыл или не хочешь признавать, что ты стал называть грехом любую ошибку. А ведь грех — он один, и это предательство. Но твоя ненасытность, твоя жадность не позволила довольствоваться душами лишь предателей, поэтому ты постепенно стал называть грехом все: от танцев до ругательств. Твои последователи разнесли и распространили эту идею. Грешниками стали называть даже детей, которых умерли, не успев получить Знание. Грешниками становился любой, кто смел соврать или украсть и не важны были причины и помыслы.

— Ты оправдываешь воров и прелюбодеев?

— Нет, но это не грех. Это ошибки, свойственные каждому. И в этом и заключается свобода выбора человека, в которую ты не веришь. Они вольны совершать любые действия, если готовы нести ответственность за свои поступки. Искупление, брат, и покаяние. Отец дал им всё для того, чтобы они жили свободно.

— Поэтому когда они грешат, он насылает на них свою кару и наказывает.

— Наказание. Брат, ты так же, как и смертные, забыл о значении этого слова. Удивительное явление человеческий язык, не находишь?

— Хочешь поговорить со мной о языке? Ты серьезно?

— Почему нет? Мне иногда кажется, что язык живой. Он растет, развивается, меняется. Как иначе назвать то, что сейчас “наказание” утратило свое первоначальное значение. Это не кара, это урок, поучение, наказ! Отец учит их, воспитывает и напоминает о том, что всегда нужно нести ответственность за свои поступки.

— Конечно, воспитатель всех эпох, который ушел и оставил их.

— А как еще должен поступить родитель? Он их вырастил, дал все необходимое и отпустил. Они могут прийти к нему за советом, они могут попросить что угодно, они могут извиниться, но решать за них последствия их же поступков он не должен. Он больше не несет за них ответственность. Они свободные, брат, сво-бод-ны-е.

— Хочешь сказать, что она была свободна в своем выборе? Его ей навязали! Она бы не стала той, кем была, если б ее не заточили.

— Ее воспитывали там же, где рос этот малец. И у нее было гораздо больше свободы, нежели у него. Он потерял намного больше, чем она. И у нее был выбор последовать за твоими сладкими речами или продолжить верить в то, чему ее учили. А он выбрал жизнь. Он несмотря на то, что его предали, потерял мать и никогда ее не знал, не видел никогда любви отца, его предала единственная, которую он любил, но он все равно выбрал мир, он не потерял веру в отца и в добро. Он готов пожертвовать собой не только ради нее, но и ради всего человечества, даже не зная об этом. И на таких держится мир. Ты можешь сколько угодно пытаться доказать, что у людей нет свободы выбора и они все грешны по своей натуре и не достойны любви, но задумайся о том, не о себе ли ты говоришь, не по себе ли судишь?

— А если и по себе? Отец всегда карает невиновных? Мальчишка был ни при чем, но умрет, чтобы свершилось предназначение — не его ли замысел?

— Ты так ничего и не понял.

— Чего? Что он принесет себя в жертву, а люди продолжат грешить, убивать, воровать, насиловать? Мир не изменится, Микаэл!

— А мир и не должен измениться. Брат, никто не должен соответствовать чьим-то ожиданиям. Ты видишь только плохое, может, потому, что в тебе не осталось света? Ведь в мире есть много хорошего. Оглянись! Ты сам говорил о равновесии, ты сам говорил о тьме, как неотъемлемой части света. Одного без другого существовать не может. И мир находится в гармонии. А жертва мальца спасет человечество, напомнив людям, на чем зиждется жизнь.

— И на чем же? Невинные должны умирать, чтобы виновные жили?

— Как складно ты говоришь, брат. Как ловко подобрал аргументы и доводы. Никогда не переставал восхищаться твоим умением перевернуть все в пользу твоих убеждений. Но ты же умен. Ты же не глуп, чтобы не замечать очевидного. Отец не карает, и уж точно не из обиды или за непослушание. Он дает им шанс, он напоминает им о свободе и об ответственности. Если бы смертные дослушали пророчество, то многое бы поняли. Почему ты вообще решил, что ребенок — эта девчонка? Отец им дал не пророчество, а благую весть. Он узнал о том, что наш брат полюбил смертную и у них родилось дитя.

— Нездешнее дитя…

— Да! Это благодать, о которой Отец решил сообщить людям, напомнив лишний раз, что любовь есть спасение мира. Они же погрязли в войнах и ненависти, поэтому дитя стало напоминанием того, что важно в этой жизни. Но они предпочли пойти на поводу своих страхов. В этом я с тобой не спорю, многие забыли, что значит быть человеком. Но наша обязанность напоминать им об этом. Ты же сам говорил, что непослушание не исправляют наказанием. Только любовь, только прощение способны изменить человека. А осуждение и ненависть, угрозы и жестокость породят только еще больше зла.

— Поэтому на мое зло Отец ответил еще большим злом, низвергнув?

— Ты так ничего и не понял. Он отправил тебя к людям от большой любви. Он надеялся, что там ты осознаешь, в чем был не прав. Увидишь, что семья не должна мыслить и жить одинаково, семья любит и принимает каждого таким, какой он есть. И тебя, брат, любили… любят таким, какой ты есть, и ждут дома. Ждут, когда ты поймешь, что такое семья, и когда будешь готов принять так же остальных такими, какие они есть, не пытаясь изменить.

Луйс только горько усмехнулся.

— Я не рассказывал, как ревновал отца к тебе? Он всегда тебе прощал то, за что нас ругал и наказывал, — продолжил Микаэл, и Луйсу показалось, что он заметил очертания его лица, а главное — выражение легкой грусти и тоски.

— Ты думаешь, я поверю в то, что любящий отец способен отречься от сына?

— Он от тебя не отрекался! Ты изменился, а он все равно не отобрал у тебя ангельскую благодать, он дал тебе возможность быть практически равным себе, сохранять баланс мира. Ты думаешь, если бы он тебя не любил, ты бы жил? И не на земле, а в своем царстве? Ты действительно думаешь, что наш Отец глупец? Или ты думаешь, что жив, потому что обладаешь силой и можешь составить Ему конкуренцию? Ну ты же не можешь быть настолько глуп, брат. Поразмысли, зачем Отцу — Создателю и Владыке мира — сохранять жизнь, позволять распространять зло, искушать и плодить грехи?

Впервые Луйсу нечего было ответить. Все его нутро бунтовало, готово было взорваться в праведном гневе, но слов не находилось. Нет, это не могло быть правдой. Нет. Иначе все напрасно. Иначе все было зря. Он никогда не сможет вернуться победителем. Очередная эпоха и очередной провал. Жизнь оказалась сильнее. Человек оказался сильнее.

— Он позволил тебе стать равным ему, стать его противником, уравновешивающим, сохраняющим баланс. Он доверил это тебе и только тебе.

Но Луйс уже не слушал. Его замысел… Если дитя пророчества — это парень, то все было напрасно. Ишас остался чист и прольет невинную кровь во спасение. Но это невозможно. Луйс не мог не увидеть в Ишасе ангельской благодати, но что-то ему подсказывало, что все так и было. Этот кулон, умение видеть его истинную суть, сила, не свойственная человеческому мужчине, его постоянное стремление всем помочь и умение прощать.

Луйс сел на землю и схватился за голову. Он проиграл.

— Вы знали, — в его глазах блеснули красные огоньки и Луйс рассмеялся. — Светлое воинство, ха-ха, вы знали, что это мальчишка и оберегали его, вы сокрыли от меня его благодать, чтобы я выполнил свою миссию. Вот почему не сработало. Вот почему, совратив ее душу, я не достиг цели. И чистая обжигающая слеза тогда была его… Да вы не лучше меня. Вы сделали все, чтобы он погиб в нужный момент, омыв своей невинной кровью грехи людей, поддавшихся моему искушению?

— Ты смотришь, но не видишь. Ты слушаешь, но не слышишь. Он не должен погибнуть, Луйс. В человеке достаточно крови, чтобы смыть скверну. Ты так долго был среди людей, что стал, подобно им, воспринимать все буквально. Важна идея, важна готовность пожертвовать собой и своими интересами ради тех, кого любишь. Чего не смог сделать ты. Ты бы вернулся к нам, если бы действительно умел любить. Прощай, брат.

И громогласный хохот поражения сотряс горы.