Infernum. Последняя заря

Глава 11. Исповедание (ранее "20 лет назад", Сар-Микаэл и ***)

995 год со Дня Откровений

Пар-Ис, Зарават

«И в день первый золотой поры явится на землю цветущего города плоть от плоти его, будет сын, будет дочь, и решит дитя нездешнее судьбу этого мира. Что победит: грех или добродетель, скверна или свет, того и ждите. Год отмерян до рождения, и пять лун после двадцатой зимы для борьбы».

Предсказание было озвучено. Оно летало над столицей, передавалось из уст в уста, из письма в письмо и заражало всех страхом. Оно прозвучало перед смертью, окропив кровью предсказательницы белую одежду Императора. Он не успел. Пророчество обрело форму, вылетело из уст этой ведьмы и ничего его более не остановит. Но не быть ему императором Патани, если он допустит, чтобы в его стране, в его городе, в такое долгожданное, пролитой кровью тысяч тысячей сынов завоеванное мирное время, обрушилось проклятие. Он бы мог забыть эти слова. Они вполне могли быть предсмертной ложью, чтобы лишить его сна. Но именно эти слова привели его к ней. Он узнал, что среди народа расходятся слухи о пророчестве Конца. Раньше он никогда не обращал внимания на эти народные суеверия, за его недолгую жизнь Конец предсказывали уже трижды. Но в этот раз что-то его насторожило. Сама ведьма или слова, но что-то его напугало. Сжечь их всех. Чтобы больше не осталось ни одной скверны, способной выплюнуть очередное пророчество.

995 год со дня Откровений

Пар-Ис, Зарават

— Я уже послушал вас и позволил поступить по вашим величайшим и мудрым советам! И что мы получили?! Ни один закон, ни одно пророчество не удержало этих варваров от… Создатель, неужто так сложно! Мы дали им все: настои, отвары, специальные изделия, мы, что, многого просили? Девять лун! Даже не год! И ты видишь результат?

— Мы могли опоздать…

— Нет, дорогой мой Варидан, мы не можем больше так рисковать!

— Но как вы намереваетесь…

— Варидан, ты великий мой полководец, и не раз на поле боя тебе приходилось сталкиваться с выбором.

— К чему вы…

— Скажи мне, если исход битвы зависит от маленького отряда, который необходимо принести в жертву, чтобы основные силы могли разгромить врага, ты бы сделал этот выбор?

— Мой повелитель, я все еще не…

— Да, да, но ответь! Хотя не стоит, я знаю, что такой выбор ты делал и не раз. Да, с болью в сердце и, возможно, их лица до сих пор не дают тебе спать по ночам, но выбор был сделан. Из двух зол, дорогой мой Варидан, из двух зол. Впрочем, какой бы выбор не стоял, я всегда буду выбирать благополучие для Заравата. Для всего Заравата.

— Неужели вы хотите у… убить их всех?

— Нет, конечно не хочу, но должен. На кону не только Зарават, о чем не забыл мне напомнить наш дорогой азкаретец! Там письмо, сегодня утром привез гонец! Он ослеплен своей ненавистью и считает пророчество нашей выдумкой, предлогом, чтобы истребить азкаретцев, проживающих вИмперии. Он угрожает войной! Ему лишь повод дай… Это может разрушить наш хрупкий мир, доставшийся и без того дорогой ценой. И я продолжаю выплачивать эту цену! Я! Мой народ! Как он правит до сих пор с такими куриными мозгами? Завтра тайно прибудут его солдаты, которые отправлены следить, чтобы никого не упустили из наших — а вдруг — и никого лишнего не зацепили из них. Глупец. Или трус. Но другой дороги нет. В пророчестве четко сказано об отличиях, но этот идиот прикрывается законом и требует всех «нездешних».

— Париссия не оставит это!

— Не оставит! Но нам не пережить войну сразу с двумя соседями, мы еще не восстановились. Поэтому у нас нет выбора. В жертву будут принесены не только «нездешние». Справедливый выбор. Без повода обвинить в геноциде.

— Мой император, но вы же понимаете, какую волну недовольства это вызовет? Мы избежим войны с внешним врагом, но начнем гражданскую… Как объяснить людям, когда они слышали пророчество…

— Я наследник закона на земле, и мой закон един для всех! Ответственность лежит полностью на их плечах. Но я должен быть уверен, что в случае возникновения очагов возмущения или назревания бунтов, у нас хватит сил хотя бы для подавления подобного в зародыше! Пусть винят тех, кто разносил слухи о пророчестве, в неверном толковании.

— Да, это мы можем обеспечить.

— И позаботьтесь о тех, кто может воспользоваться моментом для разжигания внутренних конфликтов. Твои тени готовы? Начинайте наблюдение уже сегодня, я уверен, шепот до них дойдет, поэтому следите, чтобы никто не смел сбежать, закройте ворота, выставьте стражу. И приказ отдайте в нужный час, не раньше.

День плача и крови

995 год со дня Откровений

Пар-Ис, Зарават

Над цветущим городом повисла тишина. Под покровом ночи. Раз. Два. Три. Вдох… и вопль сотен голосов разорвал эту плотную тишину, как рвет на части бумагу вспыливший поэт. Эху этих криков не дано смолкнуть еще долгие годы. Этот плач впитался в стены домов и проник в камни дорог, омытых слезами десятков матерей. Они не успели понять. Они не успели осознать. Они не успели услышать крик младенца, как его не стало. Никто не уцелел. Стражники императора не упустили ни одной семьи. Они появились из ниоткуда. Может, сдали повитухи, может, соседи, а может слухи о безграничной власти императора — правда, и взор его действительно всеобъемлющ. Даже во тьме, даже в самой дальней коморке, даже в спрятанной от людских глаз хибаре — они нашли всех. Они забрали каждого. И кровь вставших на пути обагрила улицы. Отцы и матери потеряли своих детей. Они не верили в пророчество. Потому восстали. Они посчитали пророчество удобным прикрытием давно назревающей ненависти. Они посчитали — и им помогли прийти к этой мысли, — что стали первыми жертвами политики истребления азкаретцев. Противостояние и подавление возникающих очагов недовольств только усилило подозрения. Ведь обезоружили их и обыскали дома не во имя безопасности, а заранее, чтобы когда за ними придут, им нечем было оказать сопротивление. Поджигание ненависти друг к другу, подкорм подозрений и подпитка сомнений — оказалось достаточно, чтобы за считанные дни натравить друг на другу два народа, пускай мирно до этого сосуществовавшего. Не осталось друзей, не осталось родных, не осталось преданности — лишь предательство. Вчера братья — сегодня враги. И было не важно, что скорбь их постигла общая, но в чужих ты всегда охотнее видишь врага, нежели в своих.

995 год со дня Откровений

Пар-Ис, Зарават

— Мятеж подавлен, ваше величество, а с азкаретским другом ведутся переговоры. Он не верит, что в тот день была только одна зараватская семья, чье дитя родилось мертвым. Он уверен, что это подстроено.

— А что за семья?

— Кузнец наш, чудотворец. Но после случившегося мы его не нашли. Жена умерла при родах, поэтому зная Йофаса, он где-нибудь в горах долбит камни, переживая утрату.

— Нет, боюсь, зная Йофаса, он давно отправился следом за своей семьей. Оставьте поиски. Пригласите нашего дорогого друга в столицу, письмами такие вопросы не решаются. И в Париссию отправьте гонца — меня беспокоит их молчание о произошедшем.

— И так император отдал приказ убить всех рожденных в первый день осени. И несмотря на то, что в пророчестве речь шла о нездешнем ребенке, во избежание войн и еще больших жертв, солдаты империи вошли в каждый дом. Правда, говорят, зараватская семья была всего одна, но неизвестно слухи то были, чтобы дать повод азкаретцам и париссийцам выставить свои ультиматумы, или действительно было так, но…

Святой отец еще продолжал говорить, когда она осознала, что плачет. Невозможно. В голове все перемешалось, но боль от лжи самого близкого человека превратилась в нечто иное. Все чувства и эмоции размылись, она бы не смогла ни сейчас, ни потом объяснить, что именно ее переполняло в тот момент, когда она слушала о безнаказанном зле, распространившемся в городе, где она, как оказалось, родилась. Она пыталась почувствовать страх или скорбь об утраченном детстве, которого ее лишило какое-то пророчество. Но этим чувствам мешала память, подкидывающая воспоминания о видениях и голосе, который, собственно, и открыл ей эту тайну. Вдруг это не помутневший рассудок, а действительно какие-то способности, то, из-за чего она должна была погибнуть тогда. Осознание значимости всего было еще в расплывчатом состоянии, оно не обрело очертаний, не получило формы, чтобы Ида могла что-то предпринять. Она плакала, пока Святой отец предавался воспоминаниям, в его рассказе сквозило сожаление, просьба искупления, будто он находился там, будто был свидетелем или, что хуже, участником. Когда он закончил и посмотрел на нее, в его глазах блестели непролитые слезы.

Он смотрел на нее внимательно, будто изучал, будто хотел проникнуть в душу и убедиться, что спасение не было напрасным. Что они не подписали себе смертный приговор. Благими намерениями.

Ида вытерла слезы, сделала пару вдохов и выдохов, попыталась откашляться и тихо произнесла:

— А если я — та, кто принесет погибель?

— Не думаю, дитя. Пророчество — результат, а не процесс. Я не знаю, что и как приведет к такому исходу, но я уверен, что быть тем, кем тебе уготовано, — это выбор! Каждый свободен выбирать: следовать за судьбой или поворачивать ее туда, куда ты считаешь нужным.

— Но мои сны, — увидев замешательство Сар-Микаэла, Ида поняла, что не рассказала еще о своих видениях. Она замешкалась, страх и неуверенность раскрывать тайну, способную переубедить его, заставить поверить, что она напророченная погибель. Но Ида не могла больше держать в себе, поэтому сдалась и рассказала о своих снах и голосе.

Сар-Микаэл внимательно слушал.

— Я не… не знаю, что это, но все эти совпадения не могут ничего не значить, — тяжело вздохнула Ида, не поднимая головы. Она боялась увидеть в глазах Святого отца страх или ненависть.

— Но и не могут ничего значить, если ты не придашь им этого значения, — спокойный, внушающий доверие голос успокоил Иду, и она подняла голову.

— Вдруг это не сны, а видения? Вдруг они предупреждают меня, чтобы мы могли избежать этих опасностей?

— А может в попытке избежать, мы наоборот приблизимся и сделаем хуже? Ида. Не вини себя!

— Я не знаю, как мне быть дальше, что делать, — Ида всплеснула руками и тяжело уронила их на колени.

— Я уверен, ты примешь правильное решение. У тебя доброе сердце, полное любви, не отрекайся от него. Не позволяй страху затуманить твой разум и чувства. Не бойся! Убегая от опасности, мы наоборот бежим ей навстречу. — Сар-Микаэл положил руку на ее плечо и слегка сжал. Этот жест подарил Иде толику уверенности. Если сам Святой отец не видит в ней угрозы, если он верит в нее, это должно что-то значить.

Ида ничего не ответила. Святой отец словно все понял и, казалось, не ждал ответа. «Не отрекайся от него». Все так запуталось. В один миг ее мир перевернулся и больше не станет прежним. Она поговорит с отцом, скажет, что хоть и обижена, но понимает его. Она обязана ему своей жизнью. Но ей не избавиться от мысли, что эта жизнь может стоить жизни миру. Живы ли ее настоящие родители и сможет ли она когда-нибудь встретиться с ними? Удастся ли сохранить эту страшную тайну? Почему она не родилась на день раньше или позже, как Ишас. Ишас! А что если… Ида резко подскочила и вылетела из кельи, даже не поблагодарив Сар-Микаэла. Она мчалась так быстро, как могла.

Не замечая на пути ничего, она добежала до кузницы. Ворвалась запыхавшаяся, в слезах, растрепанная и с порванной юбкой и только потом осознала, какой вид у нее. Она застала Ишаса в кузнице вместе с Луйсом, они о чем-то жарко спорили. Луйс возвышался над Ишасом и казалось, еще немного и их словесная борьба перейдет в физическую. Увидев ее, они резко замолкли, хотя в глазах все еще пылали искры гнева, но они мгновение озадаченно разглядывали ее. Ишас первым пришел в себя и подбежал к Иде.

— Ида, что случилось? С тобой все в порядке? Тебя кто-то обидел? — Ишас взял ее лицо в ладони и приблизился так близко, что она ощутила его дыхание. Он смотрел ей в глаза требовательно и гневно, но злился не на нее, он был готов в ту же секунду излить свою ярость на любого, кто ее посмел обидеть. — Ида, скажи мне, что…

— Все хорошо, все в порядке, — она коснулась его рук и попыталась улыбнуться. — Мы… мы можем поговорить? Извини, если ты занят…

— Это подождет, пойдем!

— Я правда могу…

— Нет, пойдем в дом! — Он обнял одной рукой ее за плечи и направился к двери, соединяющую кузницу с домом. По пути он обернулся и прошипел Луйсу: — Мы не закончили.

В ответ Луйс лишь усмехнулся, будто эти слова ничего не значили.

Мне нравится этот парень. Честное слово, отец, если б я был смертным, таким бы хотел стать. Ему абсолютно безразличны авторитеты, сила, власть или деньги. Он готов отстаивать правду до конца. Он готов бороться за все, что считает правильным, до последней крови. Если б все твои создания были такими, как этот юноша, я бы смог полюбить этот мир. Я бы смотрел на все иначе. Я бы не жаждал так сильно его заката. Сколько в нем достоинства и благородства. Он не боится меня. Не заискивает. Понимает, что я сильнее, но не отступает. Я бы им восхищался. Знаешь, отец, если б я не знал, то посчитал бы, что ему уготована миссия спасения. Но ты не создал их идеальными. И у него есть слабости. Хотя на мой взгляд, они делают его человеком. Но идеальной ты создал лишь ее. Ненадолго.