Infernum. Последняя заря

Глава 14. Потрясение (Ранее 18. Тревожные вести)

Прошла неделя с момента, как Ида нашла письма. В тот вечер столько всего произошло, что она была не готова к еще и этому разговору с отцом. В мыслях перебирая каждый день все произошедшее, она продолжала называть его отцом, но пока не могла понять, что изменится в их жизни и сумеет ли она дальше его так называть вслух. За эту неделю они пересеклись всего несколько раз — либо так складывались обстоятельства, либо оба старательно избегали друг друга. Потран хотел дать ей время, но и сам был не готов к переменам. Он с того самого дня двадцать лет назад перестал даже думать о том, что Ида ему неродная. Его душа была опустошена, сердце разбито, и девочка, едва спасшаяся от неминуемой гибели, была его оплотом. Его домом. Он сделал все, чтобы так все и оставалось. Ни одной живой душе, кроме Йофаса, не проболтался, ни одним словом, ни одним поступком не вызвал сомнений. Он месяцами скитался по заброшенным хижинам, далеким деревням, в которых не задавали вопросов и не смотрели косо. Его легенда была тщательно продуманна и настолько детальной, что он сам в нее поверил. Его путь лежал на юго-восток, спасение и способ уберечь тайну он видел только в деревне, которая тогда не была ни Зараватом, ни Аз-Каретом. Он продумал все. Добравшись до деревни, Потран был готов к косым взглядам, подозрениям, вопросам — он был готов ко всему. Кроме того, что будет не один. Не одну тайну хранила деревня. Поэтому Потран был уверен, что другая правда никогда не всплывет. Даже чуть раскосые глаза Иды не выдавали в ней азкаретку, скорее придавали некое очарование и выделяли среди подруг. Он и в мыслях не мог допустить, что она узнает правду. Особенно так рано. Она была не готова. Он был не готов. Опасность не миновала, притаилась, как хищный зверь перед прыжком, выжидает, высматривает, вынюхивает. Он не мог так рисковать. Поэтому когда увидел письма в ее руках — старый дурень, не осмелившийся сжечь их, сентиментальный хрыч, решивший, что если не успеет рассказать, хотя бы так искупить свой грех, — он рассердился, потому что испугался. Он никогда не видел ее такой растерянной, такой… такой преданной. Поэтому вместо прощения, он попросил ее забыть. А ее «ненавижу» до сих пор раздается эхом в его голове. Непонятно, откуда у него силы не выдать бурю, бушующую в его душе, и продолжать выполнять свою работу при постоянно блуждающем разуме — как он не спилил себе ногу и не отрубил руку, — вероятно, опыт и мастерство делали все за него. Но сколько еще он будет избегать этого разговора? Ида злится из-за лжи, но если он ей все объяснит, она услышит, она поймет. Она же его любила эти годы не из-за общей крови. Она же его… руки затряслись, задрожали губы и впервые за эту неделю Потран почувствовал, как ком, гнездившийся в груди и давящий все это время, готов вырваться потоком слез. Из этого состояния его вырвал голос:

— Слыхал, старик, имперский гонец прибыл? — безобидно брошенная фраза Мосса, желающего в очередной раз продемонстрировать свою небывалую способность узнавать все раньше всех, возымела абсолютно противоположный эффект. Пот выпрямился и напрочь забыл о терзавшей душу боли. Страх явился на смену, затмив собой все чувства. Первобытный страх, необоснованный, беспочвенный, но зарождающийся на могиле зарытых тайн. Боится тот, кому есть что скрывать. Поэтому Мосс проводил взглядом вылетевшего из мастерской Старого Пота.

— Какая, к сыну, война? — разорвало абсолютную тишину, которая была необычной, потому что в зале находилось больше дюжины человек — они никогда не могли сдержаться от разговоров, шепотков, даже во время выступлений председателя. У старосты собрались основные члены деревенского Совета, который был восстановлен после навалившихся неприятностей. Последние десятилетия были мирными, спокойными и похожими друг на друга, поэтому существование Совета была в большей степени формальным. Никаких происшествий или проблем, требующих вмешательства. К тому же деревня действительно была забыта всеми. Эти нейтральные территории когда-то были предметом спора и многочисленных жертв. Две страны никак не могли поделить землю. Ресурсов на ней не было, но она, находясь на перекрестке трех дорог и возвышаясь над ущельем с одной стороны, была хорошей зоной, дающей преимущество своему владельцу. В результате долгих споров император Патани смог прийти к компромиссу с предшественником нынешнего хана Аз-Карета. Азрет оставался Заравату, взамен чего Аз-Карету отдавались степи Калазора — две нейтральные зоны, освобожденные от войсковых частей и расположений. Поэтому долгие годы в армию никого не призывали, лишь иногда в деревню наведывались отряды для проверки, не царят ли среди местного населения азкаретские настроения, не переманили ли соседи на свою сторону, не ждать ли предательства, так как хоть на деле Азрет и принадлежал Заравату, но торговлю предпочитал вести с Аз-Каретом и Париссией — ближе, выгоднее, удобнее. К тому же Аз-Карету пятнадцать лет выплачивалась хорошая подать и позволялось передвигаться по Тройному пути беспрепятственно, лишь проходя формальный досмотр. По сути, автономия, как назвали бы это в Париссии. Но угроза войны и слухи о том, что Аз-Карет собирает своих воинов на границе, вынудила вспомнить о них.

В письме императора требовалось предоставить условия для проживания двух отрядов на период проверки и охраны границ, обеспечить нужды военных в пище и оружии. В этой напряженной тишине висел невысказанный вопрос, а между строк читалось обвинение.

— Как невовремя!

— Всему свое время, и время всякой вещи под небом: время рождаться и время умирать… время разрушать и время строить… время разбрасывать камни, и время собирать камни; время обнимать, и время уклоняться от объятий… время любить, и время ненавидеть; время войне, и время миру[1].

— Игиль, не начинай, — тяжело вздохнул Староста, в десятый раз протирая лоб платком. В руке дрожал свиток. — Вот, у меня тут… Гонец привез послание императора: явить на нужды отряда пункт размещения, продовольствие, шкуры, вино …

— Смотри-ка, самое главное не забыли — вино. Только из чего я вам его сделаю? — прервал старосту старший по виноградникам.

— Тут не указано свежее ему надо или солдатам достаточно будет прошлогоднего, чтобы запить свои страхи и тоску по дому, по теплому боку жены… что-то я увлекся, простите.

— Да ладно, здесь можно спокойно говорить, все мы считаем так же. Что там еще?

— Так, вино, овечью шерсть…

— Он реально идиот? — Рун стукнул по лбу и затем уткнулся носом в ладонь, качая головой.

— Рун!

— Да что? Ну какая шерсть? В октябре? — подскочил Рун и развел руками.

— Прекрати перебивать старосту!

— Да, извините, я просто немного зол, — тяжко вздохнул и сел на место.

— Все мы на взводе, так что давайте пока просто дослушаем, а потом решим, что с этим делать.

— А также обеспечить оружием, сотня мечей, пять десятков шлемов и наконечников для копий.

— Что? — Вздрогнули все. Это был уже не тонкий юношеский голос Руна, всем присутствующим показалось, что гора Рат обрушилась на деревню. — Каким образом я должен ему к первому дню выковать сто единиц?

Одновременно с ним раздались шепотки — значит, приедет полсотни солдат.

— Он пишет, что отряд проверки привезет необходимые материалы…

— И я на месте должен все выковать? За день? — продолжил басить Йофас, уперев руки в бока.

— Не знаю… — Староста пробежался бегло по тексту в надежде увидеть там ответ, но, естественно, не найдя ничего, поднял виноватый взгляд на Йофаса.

— Мы не успеем! — уже спокойнее сказал Йофас, он понимал, что старик здесь ни при чем.

— Йофас, мы могли бы помочь… — несмело раздалось откуда-то сбоку.

— Кто? — Йофас осмотрел поочередно всех присутствующих. — Даже если кто-то из вас окажется способен поднять кузнечный молот и сумеет работать с огнем, все равно не получится. В моей кузнице нас и так трое. Места и инструментов не хватит для одновременной работы!

— А что ты предлагаешь? Может, напишем ответ императору, что ничего мы ему предоставить не можем и пусть катится хоть к Младшему Сыну?

— Неплохой вариант! — усмехнулась Игиль, ни на кого не глядя, лишь рассматривая свои морщинистые, иссохшие руки.

— С тем же успехом можно сразу отпилить наши головы и отправить вместе с письмом. Любое наше промедление или отказ расценят как предательство против Империи.

— А чего тянуть? Наши головы полетят уже через неделю, когда придут солдаты, а у нас нет для них ни-че-го! Мы с этими пожарами и воронами, загрызенными овцами еле наскребли на зимовку впроголодь. Чем кормить этих прикажете? Где размещать? Все амбары превратились в пепел, чтобы хотя бы их как-то обустроить.

— Мы могли бы объяснить все, — не унимался кто-то.

— И кто тебе поверит? Как ты докажешь, что не спрятал все? Почему городу, под чьей протекцией мы находимся, ничего не доложили? Не попросили помощи или содействия? Он сочтет это изменой. Помяните мое слово, нас всех казнят за измену. Нас столько лет не трогали, но сейчас вспомнят, что именно из-за нашей деревни не один год шли споры. И ничего не стоит Патани решить, что мы поддерживаем присоединение к Аз-Карету. Хвала Создателю, сейчас нет торгового сезона, увидят хоть одну азкаретскую рожу в деревне и головы полетят в тот же миг.

— Не преувеличивай, все прекрасно знают, что мы находимся на торговых путях и не можем не торговать с Аз-Каретом.

— Но не на пороге войны! Это ладно, как объяснять будем, ума не приложу.

— Мы могли бы показать сожженные амбары, разрушенные виноградники! Они ж разумные люди!

— Ха-ха-ха, молодо зелено!

— А докажи, что мы это не сделали сегодня? Что не сожгли уже после сбора урожая?

— Мы похожи на идиотов, чтобы лишать себя такого?

— Они может и разумные, но до смерти алчные! Им плевать! Для всех одни и те же условия. И они солдаты, думать не их задача, им сказано — они делают.

— Нам не вывезти это.

Голоса постепенно усиливались, перебивая друг друга. Кто-то вставал с мест, кто-то махал руками, буквально за секунду все в зале превратилось кипящий котел — все бурлило, брызгало, обжигало.

— Мы могли бы покрыть отсутствие продовольствия оружием! — тихо, все так же ни на кого не глядя произнесла Игиль. И это возымело свое действие. Все замолкли и замерли, словно перед бурей.

— Ты меня слышала вообще? Я сказал, что мы даже сотню единиц не успеем, а ты про перевыполнение плана! Промой уши! И ты их кормить железом собралась? — стал надвигаться на нее Йофас.

— Я бы на твоем месте не повышала голос! — спокойно продолжила Игиль, подняла голову и посмотрела прямо на Йофаса: — Ты не в том положении!

— Хочешь постучать молотком, найди себе другую кузню! Но твои старые кости… — сердито махнул рукой Йофас и повернулся, не собираясь продолжать этот бредовый диалог. Но ее дальнейшие слова остановили его, пронзили словно молния.

— Йофас, может, кто-то и забыл, но я помню про неуплаченный долг. Ты обязан деревне, и сейчас как никогда подходящее время отплатить за наше добро.

Йофас сжал кулаки, но не двигался с места. Только на лице играли желваки.

— Прекратите грызться как старые супруги! Это все неважно, мы не можем ему отказать, потому что тогда… — Староста замялся, но он должен был разрядить обстановку. Да, он знал, на что намекает Игиль, но не считал, что она в праве требовать с него уплату долга. Они все добровольно согласились тогда помочь.

— Что тогда? — пришел в себя Йофас. Он бы никогда не признался, но был благодарен в этот момент старику.

— Тогда сюда приедет не один отряд солдат. Как я и говорил, точнее догадывался, но надеялся, что все не так паршиво. Дальше в письме наш император достаточно тонко намекает на то, что подозревает нас в предательстве, — в глазах заметался страх и голос старосты сорвался.

— Читай дальше! — по слогам произнес Рун.

— Подробностей нет, лишь упоминание, что подозрение пало из-за доноса: кто-то видел, как на границе с деревней ошиваются постоянно солдаты, а также были замечены на гроте при подъеме в деревню.

Грохот перевернутого стола разрушил повисшую тишину и стал началом взрыва голосов, возмущающихся и препирающихся, обвиняющих и негодующих.

— Не знаю, что у вас за дела, — он откашлялся, заметив, как вздрогнули присутствующие от его голоса и замерли. Он выдержал паузу и когда ему хотели уже возразить, продолжил, — но вы не тому высказываете свое недовольство. Гонцов за плохие вести не наказывают.

— А ты вообще не вмешивайся! Как вообще тут оказался? — сделал шаг вперед Рун, сузив глаза.

— Сядь, я позвал. — скомандовал Йофас. — Его это сейчас касается не меньше, а может даже больше, чем других присутствующих. Это ему гнуть спину и сжигать руки до сползающей кожи, чтобы вы, — он обвел пальцем присутствующих, — считали мой долг уплаченным. Но я этого не забуду. Доброта, если я еще что-то понимаю, не требует ни благодарности, ни оплаты, иначе это уже сделка. — Йофас еще раз осмотрел всех, будто запоминал их, и резко, уверенными шагами преодолев расстояние до двери, вышел из комнаты.

— Куда он?

— Спасать вас от клейма предателей и смерти.

— С чего вообще императору подозревать нас в измене? Кто этот мифический доносчик? Тысячу лет не вспоминал о нас, и вообще эта земля…

— Рун, если продолжишь и эти слова достигнут его ушей, ты убедишь его в подозрениях.

Рун плюнул и ударил кулаком в стену.

Луйс продолжал стоять, прислонившись к стене и наблюдая за присутствующими, на чьих лицах застыли замешательство и страх. Еще какое-то время никто не смел нарушать тишину, но вздох облегчения пробежался по комнате. Лишь Старуха Игиль не почувствовала ничего. Луйс ощущал всю пустоту в ее сердце, казалось, она не способна даже на малейшее проявление чувств. Она первая встала, нарушив тишину:

— Раз мы все решили, не вижу смысла тратить время на изучение ваших лиц. И не надо на меня так смотреть, хотя бы себя не обманывайте, что не думали о том же, о чем только мне хватило сил сказать вслух. — Она повернулась к Сар-Микаэлу и с легкой улыбкой продолжила: — я давно не ваша прихожанка, поэтому можете не беспокоиться о моей грешной душе, ибо каждому уготовано по вере его, а я не верю ни в Создателя, ни в его правосудие. — Луйс ухмыльнулся такой дерзости, граничащей с безумием и смелостью. — После моей смерти я сгнию в земле, а душу свою я давно продала, когда согласилась стать частью безумия, охватившего империю. И не смотрите на меня так, я не жду от вас ни спора, ни дискуссий, ни тем более проповедей. Я знаю лишь то, что Создатель, которого знаете вы, не допустил бы такого. Это наша расплата. Это год, прозвучавший в пророчестве. — С этими словами она вышла в ночь, оставив дверь открытой.

— Она так и не оправилась! — спустя какое-то время тишину ошеломленных членов Совета нарушил шепот.

— От чего, Агалар? От того, что не уберегла своего внука? — не сдержался Мосс.

— От того, что потеряла в тот роковой день всю семью и так и не простила себя. Хоть и спасла чужое дитя.

Луйс выпрямился, это было уже интересно. Но вмешайся он в разговор, рискует напомнить о себе, о том, что он чужак, и они замолчат. Похоже не все так идеально и спокойно в этой деревне. До этого момента он считал, что эту деревню обошли события двадцатилетней давности и кроме тайн, скрываемых Старым Потом, все остальное слишком банально и просто для того, чтобы вызвать его любопытство. Он и тогда не сразу поверил, когда поиски дитя привели его в эту забытую Создателем глушь. Надо бы поговорить со Старухой.

— Скажи мне, что скрываешь?

— Я раскрытая книга, хочешь знать — спроси, если знаешь, что спрашивать.

— Старуха, ты ведь догадываешься, кто я? Загадки оставь смертным, мне нужна тайна.

— У меня много тайн, которые известны всем.

— Чем обязан кузнец деревне?

— Это не моя тайна, не мне ее раскрывать.

— Смеешь мне отказывать?

— Я не боюсь тебя! Я выжгла душу, поэтому тебе не достанется ничего.

— А меня не интересуют души, я караю тело!

— У тебя нет надо мной власти!

— Как знать… если скажешь, что скрываешь! Связан ли кузнец с пророчеством?

— Возможно, как знать, кто из тех семей был связан, а кто оказался невинной жертвой. — она зашлась в кашле, перешедшем в истеричный, но горький смех. — Потеряла одного, помогла другому и лишь время покажет, кто связан, а кто нет. Но грех на наших руках не смыть.

— Интересно. Ты не вспомнишь меня.

— И не забуду.

Шум вырвал меня из ее сна, вытянул так резко, будто хлопнула дверь. Придя в себя, я увидел, что не ошибся в предположениях. Двое — кажется, были на собрании — ввалились в кузню в лучшем виде смертного уродства: грязные, взлохмаченные, стеклянными глазами и мокрыми ртами. Запах алкоголя и пота сразил бы наповал, будь я чувствителен хоть немного к этим мерзостям. Они еле передвигались на своих убогих конечностях, еще немного и перешли бы в свой первобытный вид, упав на четвереньки и ползая. Я усмехнулся картине, как эти два червяка падают ниц и ползают предо мной. Знали бы они. Но не время. Поэтому пришлось встать и сделать вид недоумевающего олуха.

— Вы что-то хотели?

— А-а-а, красавчик-новичок, а мы тут это, помочь пришли, так что ты это, говори, чего делать-то.

— Нам помощь не нужна!

— Тс-с-с! — руки грязные, засаленные, и как его не стошнило, когда он прижал этот толстый палец к своему рту. — Тс-с-с! Еще как нужна! Нам это, как его, приказ же был. Где хозяин?

— Я еще раз повторяю: нам помощь не требуется! Идите по домам!

— Слышь, а чего это ты нас прогоняешь? Ты тут, это, как его, не хозяин. Рун, скажи!

— Ты тут не хозяин!

Я начал выходить из себя. Еще немного и они уже никуда не уйдут. Никогда.

— О, вот этим надо? Куда, сюда бить? Рун, надо огонь развести, а то как же мы тут это как его, ковать будем.

Вероятно, Рун был смышлёнее этого идиота, либо верно растолковал, как сжались мои кулаки и заходили желваки. Он, не отрывая взгляда от меня, стал оттаскивать напарника от стола с инструментами.

— Ты чего это? Говорю, огонь разведи. Тут это… о, а это что? Ой, простите, уронил.

— Подними! — еще секунда и я не смогу более сдерживать ни силу, ни тело.

— Что? Это? Или это? — он начал бросать со стола инструменты. — А это что? Лови! — в меня полетела заготовка, и это был конец. Его конец.

— Э-эй, ты чего? — он судорожно сглотнул. — Твои глаза!

— Т-ты… К-к-кто т-ты?

Тряситесь, смердящие. Страх в ваших глазах — м-м-м, наблюдал бы вечность. Но время не на нашей… не на вашей стороне! Время. То, чего у меня нет, чтобы тратить на эту жалкую грязь под ногтями. Бессонные ночи до конца жизни, думаю, достаточное наказание… пока.

— Пошли вон!

— Д-да, мы… мы уходим. Рун?

Рун может стать проблемой, так как оказался не настолько пьян, чтобы списать увиденное на алкогольный бред, но ему никто не поверит. Хотя я мог бы избавить себя от проблем, оказав тем самым и миру небольшую услугу — уменьшить популяцию недоразвитых животных.

— Проваливайте! Я забуду о том, что было здесь и вам вспоминать не советую.

— А ч-что было? Зашли тут это поздороваться, поблагодарить! Да, Рун?

— А? Да, поздороваться.

[1] Книга Екклезиаста, или Проповедника 3:1-8