Ii. Камень второй. Горящий обсидиан

Глава тринадцатая. Самая яркая звезда из всех

Коста все-таки уснул под утро. Дыхание его стало совсем тихим. Обычно человек, которого мучает удушье, через некоторое время приноравливается дышать так, чтобы использовалась лишь малая часть легких: это уменьшает страдания и позволяет отвлечься от борьбы за каждый вдох. При ходьбе такой режим плох, а для сна — в самый раз.

Нужно было идти. Джуэл поступил странно; по крайней мере никто не ожидал, что их суровый командир так поступит. Не став будить Косту, он заткнул его меч за пояс рядом со своим, а самого мальчишку осторожно поднял на руки. Оллардиан младший оказался на удивление легок и почти не отягощал взрослого воина. Хотя, проснись он, ни за что не разрешил бы себя нести. Тощий рюкзак Косты, из которого тот давно выбросил все лишнее, чтобы облегчить себе путь, взял Бала.

Отряд повел Джуэл; все сразу заметили, что сегодня забирают восточнее. Хак справедливо решил, что если дети тьмы идут следом, то после того, как отряд шел строго на север, резко свернуть на восток — значит, дать тварям шанс срезать путь и сократить дистанцию. Потому и только потому северо-восток оказался предпочтительнее.

О смене планов всем сообщил Джармин. Малыш объяснил все на удивление доходчиво; никто раньше не замечал за ним таких долгих и связных повествований. Пай, в начале пути так ратовавший за трансволо, остался угрюм и задумчив… Миродержцы — единственные, кто способен входить в трансволо безмолвно и мгновенно. Начинающему магу требуется два-три часа. Опытному — до получаса. Паю, за счет его таланта, — полтора, в лучшем случае… Срок этот казался неимоверным. За полтора часа, которые при большой удаче Приор потратит на заклинание, их трижды успеют съесть дикие твари или десять раз порубить на куски мирные служители порядка.

…Коста проснулся только через четыре часа и здорово перепугался, обнаружив себя в незнакомом месте: его положили на траву в тени раскидистого драконника, и он не сразу нашел взглядом товарищей.

Отряд в это время пополнял запасы воды в близлежащем ручье. В воздухе просвистело несколько стрел: Ирин охотился на пухляка. Пушистый зверек, пробитый стрелой через оба бока, упал прямо на колени проснувшемуся Косте. Ирин, как ни в чем не бывало, подошел, подобрал тушку и вырезал из нее стрелу; зверька же отдал подоспевшему Бале.

— Зачем?.. — недоуменно произнес не до конца проснувшийся Коста.

— Это я его попросил, — пояснил Бала. — Нет лучшего средства для лечения кашля и восстановления сил. А нам нужно и то, и другое. Поверь, я не стал бы губить зверя, если бы ситуация того не требовала… — он повел рукой в сторону амбасиатов, отдыхающих у берега ручья.

Коста нахмурился: что-то непохоже это на Джуэла — так распускать отряд в самый ответственный момент. Причина пока не была ясна, но, что не к добру это все — и так понятно.

Обнаружив, что меча при нем нет, Коста направился к Джуэлу. Файзул сидел у самой воды и запивал ею порошок равнодушия. Судя по его лицу, порошок был чудовищно горек. Меч Хак вернул даже без напоминаний.

— Долго я спал? — спросил Коста.

— Часа четыре… — пожал плечами Джуэл. — А тебе лучше, я смотрю… Выходит, мы все-таки оторвались от них.

Младший Оллардиан тяжело перевел дух. Хрипело в груди и вправду меньше; теперь можно было говорить, на задыхаясь. Но на душе легче не стало.

— Подойдите сюда все, — усталым голосом произнес он.

Нехотя, но все отдыхающие амбасиаты собрались вокруг Косты. Все лица хранили такое же выражение, как лицо Джуэла. Сосредоточенное напряжение исчезло. Бала, тот и вовсе улыбался каким-то своим мыслям.

— Должно быть, порошок творит с вами что-то странное, — серьезно начал Коста. — Вы рано утратили чувство опасности. Чтобы оживить его, я расскажу вам кое-что…

Вы уже знаете, что мою мать изгнали из Марнадраккара. Но я никогда не говорил, почему. Так вот… Дело в том, что когда магия перерождается и появляется амбасса, она усиливает все: и талант, и эмоции. И если дети тьмы видят обычных людей, источающих эмоции, как звезды во тьме, то амбасиат, который не давит эмоций какой-нибудь дрянью, сияет в их представлении, как солнце… Солнце… самая яркая звезда из всех. Одним словом, амбасиат опасен для людей Марнадраккара, так как всегда и везде привлекает внимание темных. Марнс изгоняют носителей амбассы, как только она у них появляется.

Я это все к тому говорю, что у нас нет шансов уйти и затеряться. Даже наглотавшись порошка равнодушия, мы все равно здорово светимся, потому что нас восемь человек. Нам нельзя останавливаться. Нужно идти, бежать, выложиться полностью, иначе… сами понимаете, что иначе…

Никогда тихий мальчишка, каким Косту знали до Дикой Ничейной Земли, не говорил так долго. Речь возымела действие, сравнимое с действием ушата холодной воды, вылитого на голову. Собрались и пошли сразу же. И до самого вечера не сделали ни единой остановки, предпочитая идти медленнее, чем отдыхать.

Ночью спали мало. Младший Оллардиан и вовсе простоял часовым половину времени отдыха: уснуть он не мог потому, что некая догадка мучила его, то приближаясь, то ускользая, и никак не давалась воспаленному разуму… А утром на него нахлынул небывалой силы приступ, который удалось немного утихомирить лишь пухлячьим жиром, растворенным в походной настойке на ста шести травах (Два десятка пузырьков такой настойки Бала заготовил еще в Фираске, когда было много свободного времени. Такое зелье, известное как «походное», можно пить при простуде и любых инфекциях или лить на раны, чтобы избежать заражения и уменьшить воспаление и боль).

Несмотря на свое состояние, Коста, привычный к удушью с детства, шагал вровень с Джуэлом во главе отряда. Правда, говорил он, кашляя и хватая воздух через слово:

— Джуэл… это важно… ты должен объяснить мне… что ты почувствовал вчера… когда… радовался, что они… отстали?

— Облегчение… — после некоторых раздумий признался файзул. — Я всю дорогу от самой Фираски покоя не знал, а тут… вспомнить стыдно…

Проклятая догадка… так и вертится на языке…

Четыре часа монотонной ходьбы и напряженные размышления совсем измотали Косту. Он, как это бывает у усталых людей, несколько ушел в себя и мало внимания уделял окружающей действительности. Впрочем, приблизься кто-нибудь из детей тьмы на опасное расстояние, он бы сразу заметил… «На нас никто до сих пор не напал… но это может быть: на меч редкая тварь открыто полезет… Если учесть, что большинство из них движется куда быстрее человека… Значит, они где-то рядом. Кружат, размышляют… да это может быть кто угодно… уфффф…» Осознав свое бессилие, Коста измученно выдохнул, подняв глаза к небу.

— Что?.. — от изумления у него отвалилась челюсть: согласно положению солнца, они шли на восток, потихоньку забирая южнее. — Джуэл! — крикнул Коста. — Посмотри: мы идем не туда!

Глянув на небо, Хак остановился, как вкопанный. Словно опомнившись, он резко повернул в нужном направлении и прибавил шагу. Оллардиан младший догнал его и быстро-быстро заговорил, то и дело хватая ртом воздух:

— Я понял… я еще вчера… должен был понять!.. — сокрушенно произнес он. В горьком тумане порошка равнодушия шевельнулось чувство вины. — Это не порошок… это веталы… только они способны направлять чужой разум… Некоторое время мы шли туда, куда им нужно… Еще чуть… и воля не сумеет заставить нас опомниться… — Коста бессильно опустил плечи. — Оставьте меня здесь.

— Стойте все! — сказал Джуэл. — Ты чего еще задумал?

— Пойми, мне проще выстоять одному против них всех, чем всему отряду, — объяснял Коста. — Они уже сломили вашу волю. Если дойдет до боя… от вас просто не будет толку. А я не сумею защитить всех — у меня только один меч… Поэтому бегите. Прямо к линии Карламана. И не сворачивайте никуда, даже если очень захочется…

— А как же твоя воля? — вызывающе осведомился Ирин. — Почем нам знать, что ты говоришь теперь не от их имени? Вдруг, по твоей милости, мы сейчас побежим прямо в лапы этим тварям?

— Я малочувствителен к магии любых эмоций, не только страха. Я Марнс… — словно не заметив вызова, возразил младший Оллардиан.

— Я верю тебе, Коста, — мягко возразил Пай, — но разве ты можешь быть уверен, что мы не побежим прямо в их сторону? Так они просто разделят нас.

— Это не важно, где они… Я освобожу все, что до сих пор держал под замком — злость и радость, и страх — и стану для них солнцем, как всякий амбасиат. Когда восходит солнце, остальные звезды исчезают с небосвода… Веталы не заметят вас, даже если вы пробежите прямо перед их носом… если, конечно, вы не попытаетесь напасть на них.

Когда Коста замолчал, воцарилась тяжелая, напряженная тишина. Все ждали решения Джуэла.

— Я вернусь за тобой, — сказал он наконец.

— Нет, — решительно отказался Коста. — Неси камень к морю. У меня одного шансов выжить куда больше… Так что подберешь меня потом на пути в Хандел.

А ведь он был прав… В Дикой Ничейной Земле легко выживет любой Марнс, если к нему не будет слишком жестока судьба. А на территории стабильной магии без горящего обсидиана на шее одинокий путник и вовсе будет никому не нужен.

— Оставьте ему еды, — распорядился Джуэл.

— Бала… — Коста тяжело закашлялся, не успев договорить. — Как избавиться от действия твоего порошка?

— Хм… тут подошел бы какой-нибудь стимулятор, — лекарь нахмурился. — У нас осталось только пухлячье мясо. Но есть его придется сырым.

— Ничего, походной настойкой запью… Не уходите без моей команды.

Когда сырое мясо было съедено, Коста сел на землю и закрыл глаза… О да! Чувства прояснялись; липкий туман равнодушия постепенно таял; обостренная чувствительность амбасиата, почти забытая за эти дни, проступала все ярче: уже чувствовалось скрытое напряжение окружавших его семерых человек. Чувство простерлось дальше — проявили себя и веталы: слишком сильны были их вожделение, злоба и голод. Сладкие, обезоруживающие эмоции тянулись от них к отряду мириадами незримых нитей, готовые уцепиться за любую слабость и управлять, и точить волю, как вода точит камень.

Обучая сына искусству жизни Марнсов, мать рассказывала Косте обо всех детях тьмы, населяющих Дикую Ничейную Землю. Веталам в ней всегда отводилось особое место.«…Их человечий облик обманчив: ты ждешь, что они будут двигаться, как люди… Помни, всё это — лишь видимость. На самом деле они умеют останавливаться мгновенно, прыгать выше головы и выгибать суставы так, как для человека просто неестественно.

Опасно долго избегать битвы с ними, опасно и затягивать битву надолго: если они не атакуют, то занимаются тем, что давят волю. Даже Марнс может не устоять, если веталов много.

…Веталы — мастера подчинять. Ты часто можешь видеть баргестов рядом с ними. Эти безмозглые твари — рабы веталов; те держат их на незримом волевом поводке и распоряжаются ими полностью. У этих псов тьмы хорошее чутье: они выследят по эмоциональному следу любую живую душу. Их хозяева не столь чувствительны. И поступают, в общем-то, как люди, которые так же используют собак — чтобы компенсировать собственный слабый нюх…

Помни, все видимость…»

Оставив внешний мир, Коста обратился к себе… Нужно было вспомнить нечто сильное. Плохое или хорошее. Лучше хорошее, ибо злость — плохой советчик в бою… И Коста вспоминал мать, которую горячо любил. И братьев, и сестер. Они были еще совсем малы и почитали его как старшего… всегда просили совета. И защиты, если кто-нибудь их обижал. Как правило, стоило появиться перед обидчиком в плаще и с мечом без гарды, как все агрессивные намерения пропадали сразу же. Правда, один раз и меч пришлось пустить в ход… даже не вынимая его из ножен. Коста невольно улыбнулся, вспомнив тот случай: злодей был избит самым позорным образом…

Тихие дни в родном городе — Лувайре, представшие перед глазами, наполнили сердце радостью. Радость… как быстро он успел отвыкнуть радоваться… и вот теперь…

Оно. Солнце. Начало подниматься над горизонтом. Черная тьма постепенно разбавляется до синевы, звезды начинают исчезать…

— Уходите, — сказал младший Оллардиан. — Главное, никуда не сворачивайте и не вступайте в бой…

Затих шелест травы под ногами убегающих. Коста остался один. В какой-то момент он испугался за них… что если их все же заметят? Душу заполнил страх…

Нет, светлые воспоминания не принесут столько энергии в мир, сколько нужно, чтобы затмить семерых амбасиатов, пусть и принявших порошка равнодушия: так и на фоне восходящего солнца порой сияет Филора — крупная утренняя звезда. Не принесут; хотя бы потому, что у Косты их было не так много с тех пор, как отец забрал его на обучение в Орден.

Отец… Кангасск Оллардиан… он был требователен и жесток. И грубо ломал личность своего сына, стремясь превратить его в великого воина, бесстрашного и безупречного. Он был вечно недоволен. И несчастен оттого, что его сын не такой, о каком он мечтал…

Коста вздохнул. Что ж… сейчас самое время выпустить на волю все, что, в силу своего характера, он умерял и сдерживал. Он должен был пылать, как фанатик Ирин, и даже ярче. И только ненависть может пылать так…

«Ненавижу отца!!! И его проклятый Орден!!!»…

Семеро амбасиатов во главе с Джуэлом, держали путь на северо-восток. Они бежали так, как только позволял вольно разросшийся, никогда не знавший человека лес. Очень скоро справа и слева от маленького отряда в зарослях замелькали какие-то серые тени. На первом же открытом месте они вырвались вперед и загородили дорогу. Три баргеста…

Шесть мечей одновременно выскочили из ножен; Ирин положил одну из отравленных стрел на тетиву. Джуэл жестом велел всем не двигаться. Все так и застыли с оружием наготове…«…не вступайте в бой…» — хрипло отозвалось в памяти каждого.

Баргесты тоже не спешили атаковать…

…Каждое из этих существ было чудовищной пародией на собаку и казалось сплетенным из бугристых розовых жил, едва покрытых серой шерстью. Безглазые и безухие головы баргестов покачивались из стороны в сторону, оплетенный венами нарост, находившийся на месте носа, часто пульсировал, словно вынюхивая. Из разверзнутых пастей капала слюна.

Коста не зря беспокоился: всю зиму, при неярком солнце рядом с ним виднеется единственная дневная звезда — Филора. И баргесты, хоть и глупы бесповоротно, а не «проглядят» эту звезду при солнечном свете. Правда, стоило Оллардиану младшему разжечь в себе ненависть, псы тьмы потеряли из виду маленький отряд…

Рыкнув, три баргеста скрылись в зарослях. Семеро Сохраняющих Жизнь вздохнули с облегчением и опустили оружие… Дальше пошли уже просто быстрым шагом.

Коста не знал, сколько времени прошло с тех пор, как он остался один. Ему казалось только, что много. Он давно перестал форсировать эмоции. Он сидел на траве, положив меч слева от себя, и молча ждал, чувствуя, как нарастает тяжесть в груди.

В последние минуты ненависть сменилась стыдом, а после — как дар свыше — Оллардиан младший почувствовал чистую, светлую грусть, ту что зовется сестрой нежданной свободы. И если ненависть подобна грому, то грусть — тонкому, протяжному звуку скрипки. Она выше. И куда притягательнее ненависти, но об этом известно только детям тьмы…

Веталы объявились скоро. Они выходили на открытое место неспешно, по одному; возле каждого бесновался на незримом поводке баргест. Шестеро. Шестеро рабов, шестеро хозяев.

«Похоже, я переоценил себя, — горько подумал Коста. — Проклятый порошок… Даже не верю, что так легко согласился на верную смерть, как будто на пустяк какой…» Но в измученной кашлем и хрипом груди не шевельнулось страха. Словно грусть подняла маленького воина так высоко, что страх не дерзнул его коснуться…

Коста медленно встал. Взялся за рукоять меча.

Шестеро веталов молча взирали на него. Куда им спешить? Сейчас они внимательно присматривались к своей жертве. Оценивали обстановку, мысленно велев баргестам умолкнуть.

Коста впервые видел и тех, и других. Веталы были невысоки ростом и белы, как снег. Кожа выглядела полупрозрачной: видно, как пульсируют поверхностные сосуды и перекатываются мышцы. Красные, без белков глаза не имели век — время от времени их на долю секунды заволакивала полупрозрачная пленка, тогда глаза увлажнялись, приобретая склизкий блеск. Черты лица, тонкие, правильные, нарушала зубастая яма безгубого рта. Тела их казались совершенно человечьими, даже руки: они не были вооружены когтями и выглядели совсем не опасно.

Даже одеты веталы были, как люди… в полинявшие, прохудившиеся от времени костюмы и плащи Алых Стражников и Серых Охотников… трофейные, должно быть.

«…ждешь, что они будут двигаться, как люди… Помни, всё это — лишь видимость…»

Лес кончился неожиданно. На краю Ничейной Земли он высился единой стеной и даже не пытался колонизировать расстилающиеся впереди луга, где-то вдали перегороженные пестрой линией карламана полосатого. Младшие амбасиаты не удержались от радостного крика при виде нее. Старшие были настроены не так оптимистично: здесь, на этом лугу, они для Серых Охотников видны, как на ладони. Если они хотят что-то успеть, надо бежать…

И они бежали. И если Джуэл, даже неся на плечах Джармина, перенес почти трехчасовой марш-бросок спокойно, а Ирин и Бала едва запыхались, то Милиану, Паю и Оазису пришлось худо. Когда, уже достигнув зарослей карламана, перешли на шаг, у них тряслись руки и подкашивались ноги: случись сейчас биться — кончится все грустно. Но Джуэл и не рассчитывал на битву.

…Сочные стебли карламана хрустели под рифлеными подошвами ботинок, а мясистые листья касались друг друга почти без шелеста. То и дело вспархивали испугавшиеся шагов разноцветные карламановые птички…

— Тихо! — остановил всех Ирин. Некоторое время он прислушивался, потом сообщил: — Мы здесь не одни.

— Пошли дальше, — распорядился Джуэл, спуская на землю Джармина. — Назад пути все равно нет.

Стоило отряду покинуть полосатые заросли, как неизвестный нарушитель спокойствия, столкнулся с ними чуть ли не нос к носу. Это был паренек лет семнадцати, в потертой и пыльной одежде, вооруженный одним кинжалом; от испуга он закричал:

— Нет! Я не виноват, меня заставили… Не стреляйте, прошу вас! — взмолившись, он упал на колени и протянул к амбасиатам длинные тощие руки.

— Не ори, идиот! — шикнул на него Джуэл. Парень замолк.

— Вы не Серые? — осведомился он через несколько секунд. Взгляд его упал на харуспекс на груди Джуэла. — А-а… — понимающе закивал незнакомец и проворно поднялся с колен. — Вы контрабандисты. Как и я… Давайте… э-ээ… разойдемся по-хорошему?..

— А мне он не нравится, — хмуро заметил Ирин. — Я за то, чтобы его пристрелить.

На лице юного контрабандиста вновь появилось испуганное выражение.

— Не надо, Ирин, — возразил Джуэл. — Мы не убийцы. Пусть идет.

Парень без лишних слов припустил бегом. Видимо, боялся, что суровый файзул, так милостиво даровавший ему жизнь, передумает.

— Эх, — вздохнул Оазис, все еще пытавшийся восстановить дыхание, — а спрятаться-то негде… — и широко повел рукой вдоль бесконечности травянистых холмов, похожей на скомканное зеленое одеяло.

— От боевых магов бесполезно прятаться, — покачал головой Пай. — Давайте отойдем немного от линии карламана — и я начну готовить трансволо…

…Коста с трудом разлепил веки. Сколько он пролежал в беспамятстве?.. кровь на них уже успела засохнуть. Своя ли, натекшая со лба… Чужая ли, брызнувшая в глаза после слишком удачного удара… Засохла…

Он не верил, что жив…

…Вначале веталы спустили на него баргестов. Натиск псов тьмы младший Оллардиан выдержал довольно легко. Меч так и летал в его руках. И не видно было лезвия, только блеск. Возможно, твари и не успели толком понять, от чего умерли. Бояться их человеку с клинком наготове и вовсе не стоит.

Веталы молча приняли смерть своих рабов и, прикрыв склизкой пленкой алые глаза, начали медленно и целенаправленно давить волю упрямого воина. О, эмоциональные импульсы разбегались от каждого бледнокожего размашистым веером — угрожающие, молящие, умиротворяющие, радостные, запугивающие, — сплетаясь в самых невероятных чувственных иллюзиях и сочетаниях.

Коротким движением смахнув с клинка бурую кровь баргестов, человечек лишь хрипло рассмеялся в ответ. В этом смехе не было ничего веселого. Он призван был выражать крайнюю степень презрения. И отвагу. Настоящий Марнс всегда смеется своим врагам в лицо!

Волевое давление исчезло в тот же миг: веталы поняли, кто стоит перед ними. Вряд ли дети тьмы ненавидят что-либо больше, чем Марнадраккар — эту занозу в теле Дикой Ничейной Земли.

Коста почувствовал их ненависть; она заполняла все пространство вокруг, как прибывающая вода.

Сорвавшись с места, веталы бросились в атаку…

…Память отказывалась помнить все, что было дальше. Такой сберегающий механизм есть у любого человека; и если он ломается, человек сходит с ума.

Как ни старался Коста припомнить что-нибудь, в памяти всплывали лишь какие-то отдельные моменты… Лязгающие зубы… пальцы, впивающиеся в тело стальной хваткой и разрывающие его безо всяких когтей… предсмертные крики веталов…

Младший Оллардиан сел и попытался вдохнуть полной грудью. Не вышло. Либо он серьезно ранен, либо какая-то тварь еще жива. Он огляделся. Шесть баргестов и шесть веталов не подавали признаков жизни. Но откашляться не получалось… О Небеса! Неужели еще кто-то шатается рядом?!.

Коста нащупал рукоять меча. Клинок цел. Это хорошо.

Затем воин осмотрел свои раны. Их оказалось много. Даже слишком много. Одежда вся в крови… И вряд ли удастся сейчас подняться на ноги.

Сняв с пояса фляжку с походной настойкой, Коста вылил немного прямо на пропитанную кровью штанину: если повезет, отек спадет немного и можно будет встать. Полил он и другие раны, а остаток настойки выпил. Она обожгла горло и живительным теплом растеклась по всему телу. Оставалось ждать, пока она подействует. И потихоньку уходить отсюда.

А ждать было тяжело. Припекало по-летнему жаркое солнце. На запах крови слетелось множество мух, отгонять которых не было сил. Боль дергалась в каждой ране созвучно хриплому дыханию, терзавшему грудь: удушье и не думало отступать…

Дрекавак созерцал картину разрушения, учиненного юным марнадраккарцем, — в том, откуда мальчишка родом, сомневаться теперь не приходилось. Даже сейчас, раненый, задыхающийся и смертельно уставший, он выглядел опасным.

Конечно, ни один человек или даже ветал не оценил бы Косту так высоко, особенно сейчас. Но зрение дрекаваков устроено иначе, и они куда меньшее значение придают телесной оболочке. Волевая сущность значит для них куда больше. Любой, взглянувший на младшего Оллардиана глазами дрекавака, увидел бы могучего воина с тяжелым взглядом, несущего боль и смерть, с которым не стоит вступать в битву до поры, до времени… пока он не будет ослаблен и ранен…

Существо, похожее на черного ангела, выступило из-за вековых деревьев, больше не собираясь прятаться. Коста поднял на него измученный взгляд.

— Ты… — только и произнес он.

Тогда дрекавак закричал… Этот крик не предназначен для ушей. Но его услышал бы и глухой: крик дрекавака раздается в самой душе и призван выжечь человека изнутри, обратив в пламя воду, которой напитана живая плоть…

Коста сопротивлялся долго, из последних сил. Он даже сумел подняться и пройти несколько шагов до дрекавака. Но взмахнуть клинком не успел…

В какой-то момент силы его иссякли; волевой барьер поддался… и — мальчишка вспыхнул изнутри, как факел…

Когда утихла боль, наступила тьма, едва разбавленная усталыми детскими сновидениями. Он проснулся и заморгал… Кругом расстилались холмистые луга, как мохнатое скомканное одеяло; чуть поодаль ветер пускал волны по зарослям полосатого карламана. Светило солнце… Стремительно забывая себя, он вновь погрузился в сон…