Художник из 50х Том II

Глава 8

Утром Гоги проснулся от грохота грузовиков. Выглянув из палатки, он увидел, как к лагерю подъезжают машины с ящиками боеприпасов и оружия. Солдаты уже выстроились в очередь возле полевого склада.

— Что происходит? — спросил он у проходившего мимо сержанта.

— Новые стволы получаем, товарищ, — бодро ответил тот. — Говорят, чудо-техника из Союза.

Гоги подошел поближе. Из ящиков доставали автоматы необычной конструкции — обтекаемые корпуса, укороченные стволы, странные рукоятки вместо привычных деревянных лож.

— Впечатляет, не правда ли?

Рядом остановился невысокий кореец в форме переводчика. Погоны лейтенанта, умные глаза за стеклами очков.

— Лейтенант Ким, — представился он на хорошем русском. — А вы, наверное, тот самый конструктор, о котором все говорят?

— Художник скорее, — поправился Гоги. — А что это за автоматы?

Ким поправил очки, с гордостью посмотрел на раздачу оружия.

— АК-51, последняя модификация. Ваша разработка, если не ошибаюсь? Корейские товарищи в восторге.

Гоги присмотрелся внимательнее. Действительно, узнавал некоторые решения из своих чертежей — эргономику рукоятки, форму магазина, расположение органов управления. Но это было лишь внешней оболочкой для начинки, которую создавали другие.

— Что в них особенного?

— Видите эти странные наросты на стволе? — Ким указал на цилиндрические модули. — Плазменные ускорители. Обычная пуля входит в ствол, а выходит уже в виде сгустка ионизированного металла.

Молодой кореец получил автомат, с любопытством вертел его в руках. Оружие казалось легким, почти игрушечным.

— Скорость поражения в три раза выше обычной, — продолжал Ким. — Пробивная способность феноменальная. Один выстрел прошибает танковую броню насквозь.

— А отдача?

— Практически отсутствует благодаря магнитной компенсации. Даже подросток может стрелять без упора, не теряя точности.

Гоги наблюдал, как солдаты осваивают новое оружие. Движения были привычными — те же жесты, что и с обычными автоматами, но результат обещал быть совершенно иным.

— Как корейские товарищи относятся к таким нововведениям?

Ким усмехнулся, кивнул в сторону группы солдат, живо обсуждавших новые автоматы.

— Слушайте сами, — он прислушался к быстрой корейской речи и начал переводить. — Тот парень говорит: «Наконец-то у нас есть оружие, равное американскому». А этот отвечает: «Не равное — лучше. Теперь один наш солдат стоит десяти их».

Действительно, в голосах корейцев слышались воодушевление и гордость. Кто-то уже целился в воображаемого врага, кто-то восхищался легкостью оружия.

— А вон тот сержант, — Ким кивнул на пожилого военного с шрамом через все лицо, — говорит, что это подарок от русских богов войны. Что теперь мы можем дать достойный отпор захватчикам.

Гоги почувствовал странную гордость, смешанную с тревогой. С одной стороны, его разработки помогали этим людям защищать свою землю. С другой — каждый такой автомат означал десятки будущих смертей.

— У них есть сомнения?

Ким перевел вопрос. Несколько солдат переглянулись, заговорили тише. Переводчик вслушивался, хмурил брови.

— Молодой боец спрашивает, не слишком ли это мощное оружие для человека. Боится, что такая сила может изменить того, кто ею владеет.

— Мудрый вопрос, — заметил Гоги.

— А старший сержант ему отвечает, — продолжил Ким, — что война уже изменила всех нас. И если у врага есть танки и самолеты, мы имеем право на равные возможности.

На полигоне загремели выстрелы — кто-то из солдат испытывал новый автомат. Вспышки были ярче обычных, звук — резче и злее.

— Точность поразительная, — восхитился Ким, наблюдая в бинокль за стрельбой. — На трехстах метрах кучность не хуже снайперской винтовки.

Гоги молчал, думая о том, как его эскизы эргономичной рукоятки превратились в инструмент такой разрушительной силы.

— А что говорят о тех, кто это создал? — спросил он.

Ким снова прислушался к разговорам солдат.

— Называют советских конструкторов освободителями, — он помолчал, вслушиваясь. — Говорят, что русские думают не только о себе, но и о друзьях. Что это признак истинного братства — делиться самым лучшим оружием.

Один из корейцев подошел к Гоги, узнав в нем иностранца. Что-то быстро проговорил, кланяясь.

— Он благодарит за возможность защитить семью, — перевел Ким. — Говорит, что теперь его дети могут спокойно спать, зная, что у отца есть такое оружие.

Гоги кивнул солдату, тот улыбнулся и вернулся к товарищам. А Гоги остался стоять, слушая, как его творения готовятся изменить ход войны.

— Знаете, что самое удивительное? — тихо сказал Ким. — Они верят, что с таким оружием война закончится быстрее. Что превосходство в технике означает меньше жертв.

— А вы как думаете?

Переводчик снял очки, протер их тряпочкой.

— Я думаю, что теперь обе стороны будут убивать эффективнее, — ответил он просто. — Но, может быть, это и к лучшему. Короткая жестокая война лучше долгой кровопролитной.

Раздача продолжалась. Каждый солдат получал автомат, запас энергетических элементов, инструкцию по эксплуатации. Лица светлели от надежды — наконец-то у них появился шанс не просто выживать, а побеждать.

— А что будет, когда война закончится? — спросил Гоги. — Куда денется все это оружие?

Ким задумался, глядя на вооружающихся солдат.

— Хороший вопрос, товарищ конструктор. Очень хороший вопрос.

Вечером к полевой кухне подошла группа корейских солдат с новыми автоматами. Гоги сидел на ящике с боеприпасами, доедая консервы. Лейтенант Ким курил рядом, переводя негромкие разговоры бойцов.

— О чем они говорят? — спросил Гоги, кивнув на солдат.

— Обсуждают сегодняшний бой, — Ким затянулся папиросой. — Хотят поблагодарить того, кто создал эти автоматы.

Один из корейцев, паренек лет двадцати, подошел ближе. Заговорил быстро, жестикулируя.

— Его зовут Пак Чун Хо, — перевел Ким. — Говорит, что утром его отделение попало в засаду. Семь человек против американского взвода — тридцати пяти солдат.

Гоги отложил ложку, внимательно слушал.

— Раньше они бы все погибли за пять минут. А с новыми автоматами… — Ким помолчал, вслушиваясь в рассказ. — Разгромили засаду полностью. Потери американцев — двадцать восемь убитых, остальные сбежали. У корейцев — один легкораненый.

Паренек показал царапину на руке, широко улыбнулся и снова заговорил.

— Он говорит, что видел, как его выстрелы прошивают броню американских джипов насквозь. Как один боец с новым автоматом останавливает целую колонну врагов.

К ним подошел второй солдат, постарше, с усталыми глазами. Заговорил медленно, серьезно.

— Это сержант Ли, — пояснил Ким. — Воюет с самого начала. Потерял в боях двух сыновей.

Сержант показал на свой новый автомат, что-то объяснял, время от времени кивая в сторону Гоги.

— Он говорит, что раньше корейские солдаты были пушечным мясом. Плохое оружие, мало боеприпасов, против превосходящих сил врага. Многие погибали не от пуль, а от отчаяния — понимали, что их смерть бессмысленна.

Гоги нахмурился. Это было болезненно — думать о бессмысленных жертвах.

— А теперь?

Ким перевел вопрос. Сержант оживился, заговорил быстрее.

— Теперь каждая смерть что-то означает. Один погибший кореец уносит с собой десяток врагов. Семьи павших знают — их близкие умерли не зря.

Подошли еще несколько солдат. Все хотели что-то сказать создателю чудо-оружия.

— Вот этот боец, — Ким указал на парня с перевязанной головой, — говорит, что его деревню три раза захватывали американцы. Насиловали женщин, убивали стариков. Теперь с новыми автоматами они отбили деревню и больше ее не отдадут.

Гоги слушал, и что-то менялось в его сознании. Эти люди не были абстрактными цифрами в отчетах. Они защищали дома, семьи, могилы предков.

— А тот сержант рассказывает про своего младшего брата, — продолжал переводить Ким. — Мальчишке было шестнадцать, когда его призвали. Дали старую винтовку времен японской войны и отправили против американских танков. Продержался два дня.

В голосе переводчика слышалась горечь.

— С новым оружием брат мог бы выжить?

— Не только выжить, — Ким затушил папиросу. — Он мог бы победить.

Один из солдат достал фотографию, показал Гоги. На снимке — молодая женщина с ребенком на руках.

— Его жена и дочь, — пояснил Ким. — Живут в освобожденной деревне. Он говорит, что теперь может спать спокойно — знает, что у него есть сила их защитить.

Гоги взял фотографию, рассмотрел внимательно. Обычная корейская семья — такие же лица он рисовал в своих мирных набросках. Но теперь понимал: за каждым таким лицом стоит история выживания.

— Спросите их, — сказал он Киму, — не жалко ли им убивать американцев? Ведь у тех тоже есть семьи.

Переводчик задал вопрос. Солдаты переглянулись, заговорили одновременно.

— Старший сержант отвечает, — Ким помолчал, — что американцы пришли на чужую землю добровольно. Никто их не звал, не просил освобождать Корею. Они здесь ради своих интересов, а не ради корейского народа.

Другой боец что-то добавил, показывая шрамы на руке.

— А этот говорит, что американцы не щадят корейских детей и стариков. Значит, корейцы не должны щадить американских солдат. Война есть война.

Гоги задумался. Логика была железной, хотя и жестокой.

— И они не чувствуют себя убийцами?

После перевода солдаты долго молчали. Наконец заговорил молодой боец, тот, что показывал фотографию жены.

— Он говорит, что убийца — тот, кто убивает ради удовольствия или наживы. А они убивают, чтобы жить. Это разные вещи.

Сержант добавил что-то коротко, и другие бойцы согласно закивали.

— Сержант считает, — перевел Ким, — что ваше оружие не делает их убийцами. Наоборот — оно делает их защитниками. Теперь они могут защищать, а не просто умирать.

Гоги посмотрел на эти усталые, но решительные лица. Месяц назад он мучился угрызениями совести, думая о жертвах своих изобретений. А теперь видел — каждая его схема спасает конкретные жизни.

— А что они думают о будущем? — спросил он. — О том, что будет после войны?

Солдаты оживились, заговорили наперебой.

— Мечтают отстроить деревни, — переводил Ким. — Этот хочет стать учителем, тот — врачом. Сержант планирует открыть мастерскую по ремонту техники.

— И никого не беспокоит, что они привыкли убивать?

После перевода повисла тишина. Потом заговорил самый молодой солдат.

— Он говорит, — Ким говорил медленно, — что убивать на войне и убивать в мирное время — разные навыки. Как разные инструменты для разных работ. Война требует одного, мир — другого.

Старший сержант что-то добавил твердым голосом.

— А сержант говорит, что они не звери. Они помнят, ради чего воюют. И когда война закончится, они сложат оружие и займутся созиданием.

Гоги кивнул. В этих словах была простая мудрость — делать то, что необходимо в данный момент. Без лишних сентиментов и самокопаний.

— Передайте им, — сказал он Киму, — что я горжусь тем, что мое оружие в их руках. И что буду работать еще лучше, чтобы война закончилась быстрее.

После перевода солдаты заулыбались, один за другим подходили пожать руку. В их глазах читалась благодарность и уважение.

Когда корейцы ушли, Ким остался с Гоги наедине.

— Что думаете? — спросил переводчик.

— Думаю, что все сложнее, чем кажется издалека, — Гоги встал, отряхнул шинель. — И проще, чем представляется вблизи.

— То есть?

— То есть мое дело — создавать лучшие инструменты для тех, кто знает, как их использовать, — Гоги посмотрел на звезды над корейскими горами. — А мучиться вопросами морали — это роскошь, которую могут позволить себе только те, кто не видел войны.

Он зашагал к своей палатке, оставив Кима курить в одиночестве. Внутри что-то окончательно переместилось, встало на свое место. Больше не было сомнений — только ясность цели и понимание своего места в большой игре.

Утром к лагерю подъехала колонна тяжелых грузовиков под брезентовыми чехлами. Гоги наблюдал из палатки, как солдаты начали разгружать странные металлические контейнеры размером с небольшой дом. Вскоре появился знакомый силуэт — Пауль Селельман в длинной шинели, опиравшийся на трость.

— Георгий Валерьевич! — окликнул он, заметив художника. — Как дела на передовой?

— Пауль Робертович, — Гоги вышел навстречу. — Не ожидал вас здесь увидеть.

Селельман выглядел усталым, но в глазах читалось возбуждение изобретателя перед важным испытанием.

— Крид улетел в Москву докладывать о наших успехах, — пояснил он, кивнув в сторону грузовиков. — А я привез кое-что интересное. Помните наши беседы о мехах?

Гоги вспомнил чертежи человекоподобных боевых машин, которые они обсуждали в московских лабораториях.

— Неужели довели до серийного производства?

— Сотня готовых образцов, — Селельман похлопал по ближайшему контейнеру. — МХ-7, седьмая модификация. Теперь они не просто ходят — они думают.

Контейнер начал раскрываться с гидравлическим шипением. Из него медленно поднялась металлическая фигура высотой в четыре метра. Гуманоидный торс, мощные ноги, руки с многосуставными пальцами. Голова напоминала шлем средневекового рыцаря, но вместо глазниц светились красные диоды.

— Впечатляет, — признал Гоги, обходя машину кругом. — Узнаю свои наброски в пропорциях корпуса.

— Ваша эстетика стала основой дизайна, — кивнул Селельман. — Но начинка моя. Автономный ИИ на базе квантовых процессоров. Каждый мех способен самостоятельно принимать тактические решения.

Робот шагнул вперед, и земля дрогнула под его весом. Движения были плавными, почти человеческими.

— Вооружение?

— Плазменная пушка в правой руке, гранатомет в левой. Плюс система ПВО на плечах и вспомогательное вооружение. — Селельман явно гордился своим детищем. — Один мех по огневой мощи равен танковому взводу.

Из других контейнеров начали подниматься новые машины. Вскоре на поляне выстроилась сотня металлических великанов, неподвижных, но готовых к бою.

— И что вы предлагаете? — спросил Гоги.

— Полноценные боевые испытания, — глаза Селельмана блестели. — Американцы сосредотачивают крупную группировку в тридцати километрах отсюда. Две дивизии, около тысячи единиц техники. Идеальная мишень.

Гоги представил сотню мехов, идущих в атаку на вражеские позиции. Зрелище должно было быть грандиозным.

— Крид одобрил испытания?

— Виктор оставил решение на мое усмотрение, — Селельман подошел к пульту управления, установленному рядом с мехами. — Но ваше мнение тоже важно. В конце концов, эстетическая составляющая — ваша работа.

Гоги задумался. С одной стороны, любопытно было увидеть свои концепции в действии. С другой — сотня автономных боевых роботов могла кардинально изменить ход войны.

— Какая у них автономность?

— Семьдесят два часа непрерывного боя. ИИ учитывает местность, погоду, тактику противника. Может координировать действия всей группы или действовать индивидуально.

Один из мехов повернул голову в их сторону, красные глаза сфокусировались на Гоги. Машина явно сканировала его, занося данные в память.

— А если они выйдут из-под контроля?

— Предусмотрел, — Селельман показал красную кнопку на пульте. — Аварийное отключение всех систем одновременно. Плюс автоматическая остановка через семьдесят два часа, если не поступит сигнал подтверждения.

Гоги обошел ближайшего меха еще раз. В металлических формах угадывались его старые рисунки — попытки совместить красоту человеческого тела с мощью машины. Получилось впечатляюще.

— Хорошо, — решил он. — Проводите испытания. Но с условием.

— Каким?

— Я еду с вами. Хочу видеть, как работают мои концепции в реальном бою.

Селельман усмехнулся.

— Опасно. Мехи будут действовать в первых рядах атаки.

— Тем интереснее, — Гоги достал блокнот. — Мне нужно зарисовать их в действии. Для будущих модификаций.

— Договорились. — Селельман протянул руку. — Отправляемся через час. Американцы нас не ждут — думают, у корейцев только стрелковое оружие.

Они пожали руки на фоне армии металлических воинов. Гоги представил, как через несколько часов эти машины будут крушить вражескую оборону, воплощая его художественные замыслы в реальности войны.

— Знаете, Пауль Робертович, — сказал он, — иногда искусство и война неразличимы.

— Это высшая форма творчества, — согласился Селельман. — Создание новой реальности силой разума и воли.

Мехи стояли неподвижно, ожидая команды. Но Гоги чувствовал исходящую от них мощь — потенциал, готовый превратиться в действие. Его действие.

Колонна остановилась на гребне высоты, откуда открывался вид на американские позиции в долине. Гоги достал бинокль, изучая расположение противника. Годы Великой Отечественной всплывали в памяти — те же принципы обороны, та же логика размещения огневых точек.

— Видите дзоты на левом фланге? — он указал Селельману на замаскированные позиции. — Классическое построение времен Курской дуги. Три линии обороны, минные поля, перекрестный огонь.

Пауль кивнул, разглядывая американский лагерь через собственную оптику.

— Танки сосредоточены в центре, артиллерия на возвышенности справа. Резервы — в глубине, за второй линией траншей.

— Командование размещено там, — Гоги показал на группу антенн возле крупных палаток. — Узел связи выдает. Если его накрыть в первую очередь, координация нарушится.

Селельман посмотрел на него с удивлением.

— Откуда такие познания в тактике?

— Сорок второй — сорок пятый под Сталинградом и на Курской дуге, — коротко ответил Гоги. — Тогда помогал саперам, но кое-что запомнил.

Пауль достал из кейса странный обруч из металла и проводов, протянул художнику.

— Тогда возьмите это. Прямая нейронная связь с мехами. Сможете управлять ими как продолжением собственного тела.

Гоги осторожно надел обруч. В голове сразу возникли новые ощущения — словно к телу подключили сотню дополнительных конечностей. Он чувствовал каждого меха, их энергетические уровни, состояние систем.

— Невероятно, — прошептал он, закрывая глаза и ощущая металлические тела роботов как свои собственные.

— Концентрируйтесь на тактической задаче, — посоветовал Селельман. — Обруч усиливает мыслительные процессы, но может вызвать перегрузку.

Гоги открыл глаза, посмотрел на поле боя новым взглядом. Теперь он видел не просто ландшафт, а трехмерную тактическую схему. Высоты, укрытия, мертвые зоны огня — все складывалось в единую картину.

— Лобовая атака исключена, — размышлял он вслух. — Потери будут неоправданными, даже с мехами. Нужен обходной маневр.

Он мысленно разделил сотню роботов на четыре группы. Первая — двадцать пять мехов — должна была отвлекать внимание на центральном участке. Вторая группа в составе тридцати машин получила задачу обойти позицию слева, через лесистый овраг.

— Что вы задумали? — спросил Селельман, наблюдая, как мехи начинают перестраиваться согласно мыслям Гоги.

— Классические клещи, — ответил тот, продолжая отдавать мысленные приказы. — Третья группа — двадцать мехов — идет в обход справа, по руслу высохшего ручья. Четвертая группа из двадцати пяти машин останется в резерве.

Роботы уже начали движение. Центральная группа медленно спускалась по склону, привлекая внимание американских наблюдателей. Левый фланг скрытно перемещался через лес, а правый — пробирался по каменистому руслу.

Первые выстрелы американской артиллерии грянули, когда центральная группа приблизилась на полтора километра. Снаряды ложились точно, но мехи продолжали наступление, их броня легко выдерживала осколки.

— Они клюнули на приманку, — удовлетворенно заметил Гоги, отслеживая перемещение всех групп одновременно. — Основной огонь сосредоточен на центре.

Левая группа уже прошла три четверти пути через овраг, оставаясь незамеченной. Правая обходила позицию с востока, используя складки местности. В голове Гоги пульсировала схема окружения — еще десять минут, и клещи сомкнутся.

— Американцы начинают выдвигать резервы, — доложил Селельман, следивший в бинокль за движением в глубине обороны.

— Рано, — усмехнулся Гоги. — Сейчас они поймут свою ошибку.

Левая группа вышла американцам в тыл. Двадцать мехов одновременно открыли огонь по командному пункту и узлу связи. Плазменные заряды превратили палатки в пылающие развалины за считанные секунды.

Почти сразу же правый фланг ударил по артиллерийским позициям. Гаубицы и минометы взлетали в воздух под огнем гранатометов мехов. Координация американской обороны рушилась на глазах.

— Теперь центральная группа, — приказал Гоги, и двадцать пять роботов перешли в решительную атаку.

Американцы оказались в котле. Их танки разворачивались, пытаясь отразить удары с трех сторон одновременно, но мехи были быстрее и маневреннее. Плазменные пушки прожигали броню как бумагу.

Гоги чувствовал каждый выстрел, каждое попадание. Через обруч он воспринимал бой как единый организм — сто металлических тел, действующих согласованно под его управлением. Это было опьяняющее ощущение всемогущества.

— Резерв американцев пытается прорваться на северо-восток, — сообщил Селельман.

— Вижу, — Гоги направил четвертую группу на перехват. — Двадцать пять мехов заблокируют им путь отступления.

Битва превратилась в избиение. Американские солдаты бросали технику и бежали пешком, но мехи методично добивали отступающих. Никто не должен был уйти — таков был замысел операции.

— Господи, — прошептал Селельман, наблюдая за побоищем. — Это же резня.

— Это война, — холодно ответил Гоги, продолжая управлять роботами. — Эффективная, быстрая, результативная война.

В его голове не было ни капли сожаления. Только удовлетворение от идеально проведенной операции. План сработал безукоризненно — американская группировка прекратила существование за сорок минут.

Последние выстрелы затихли. По долине дымились обломки техники и пылали остатки позиций. Мехи стояли среди развалин, сканируя местность в поисках уцелевших целей.

— Потери? — спросил Селельман.

— Один мех поврежден осколком в левом плече, — доложил Гоги, анализируя данные с роботов. — Боеспособность сохранена. Остальные без повреждений.

— А у противника?

— Полный разгром. Две тысячи человек личного состава, сто двадцать единиц техники. — Гоги снял обруч, потер виски. — Задача выполнена.

Селельман молчал, глядя на дымящееся поле битвы. В его глазах читалось смешение восхищения и ужаса.

— Знаете, что меня больше всего поражает? — сказал он наконец.

— Что именно?

— Вы командовали этим боем как… как художник, создающий картину. Каждое движение мехов было частью общего замысла.

Гоги кивнул. Действительно, он воспринимал сражение именно как творческий процесс. Противник, местность, собственные силы — все это были краски на палитре, которые нужно было смешать в правильных пропорциях.

— Война — это искусство, — согласился он. — Самое сложное и самое важное искусство. От его качества зависят судьбы народов.

Мехи уже начали зачистку позиций, добивая раненых и уничтожая уцелевшую технику. Работали методично, без эмоций, как хорошо отлаженная машина.

— А что с пленными? — спросил Селельман.

— Каких пленных? — удивился Гоги. — Задача была уничтожить группировку противника. Пленные не предусматривались.

Пауль поежился, но ничего не сказал. Он понимал — такова логика современной войны. Эффективность превыше сентиментов.

— Сколько времени потребуется на подготовку следующей операции? — спросил Гоги, убирая бинокль.

— На техническое обслуживание мехов — два часа. На разведку новой цели — еще час. — Селельман консультировался с планшетом. — К вечеру можем атаковать следующую американскую базу.

— Отлично, — Гоги направился к машине. — За день можно зачистить весь сектор. К возвращению Крида представим ему готовые результаты.

Они ехали обратно в сопровождении колонны мехов. Роботы двигались строем, их тяжелые шаги гремели по каменистой дороге. Гоги смотрел на них с гордостью творца — его эстетические концепции воплотились в совершенные орудия войны.

— Георгий Валерьевич, — осторожно начал Селельман, — не кажется ли вам, что мы создали нечто… чрезмерное?

— В каком смысле?

— Сто автономных боевых роботов способны уничтожить небольшую страну. А если их будет тысяча? Десять тысяч?

Гоги задумался над вопросом. Действительно, масштабирование технологии открывало пугающие перспективы.

— А зачем нам уничтожать страны? — ответил он наконец. — Гораздо эффективнее их контролировать. Мехи — инструмент принуждения к миру, а не истребления.

— Принуждения к миру, — повторил Селельман. — Звучит цивилизованно.

— Потому что это и есть цивилизация в ее высшем проявлении, — Гоги посмотрел на марширующих роботов. — Сила, направленная разумом на достижение справедливых целей.

Впереди показались огни лагеря. Испытания прошли успешно, технология доказала свою эффективность. Скоро такие мехи будут патрулировать границы всех стран социалистического блока, обеспечивая мир и стабильность силой оружия.

Гоги откинулся на сиденье, закрыл глаза. В памяти еще пульсировали ощущения от управления роботами — чувство абсолютной власти над полем боя. Это было лучше любого наркотика.

— Знаете, Пауль Робертович, — сказал он, не открывая глаз, — сегодня я понял, что такое истинное творчество. Это создание новой реальности по своему замыслу.

— А старая реальность?

— Старая реальность исчезает. Как исчезли сегодня две тысячи американских солдат. — Гоги открыл глаза, посмотрел на догорающий вдали пожар. — Место хаоса занимает порядок. Место слабости — сила. Место сомнений — ясность.

Мехи продолжали марш, их металлические тела поблескивали в свете звезд. Завтра будет новый день, новые цели, новые победы. А Гоги будет стоять за пультом управления, творя историю движением мысли.