Художник из 50х Том II

Глава 14

Билет до Ленинграда Гоги купил в тот же день, не раздумывая. В кассе удивились — обычно на «Красную стрелу» билеты раскупали заранее, а тут вдруг освободилось место в купе первого класса. Словно судьба подталкивала его к этой поездке.

Собрался быстро — небольшой чемодан с самым необходимым, альбом для рисования, коробка акварельных красок. Больше ничего не понадобится. Министерские костюмы остались висеть в шкафу — пусть напоминают о прошлой жизни тому, кто займет его место.

Вечерний поезд отходил с Ленинградского вокзала точно по расписанию. Гоги устроился у окна, наблюдая, как мелькают огни Москвы за стеклом. Город становился все меньше, растворяясь в зимней темноте, унося с собой последние связи с прежней жизнью.

Купе было комфортным — мягкие кресла, белоснежное постельное белье, вежливый проводник в накрахмаленной форме. Роскошь, к которой он успел привыкнуть за месяцы министерства. Но теперь это не имело значения — он ехал не как важный чиновник, а как обычный пассажир, стремящийся к неизвестной цели.

Гоги достал альбом, начал набрасывать то, что видел за окном. Заснеженные поля, темные леса, редкие огоньки деревень. Простые, знакомые с детства пейзажи средней полосы России. Карандаш скользил по бумаге легко, без напряжения — рука вспоминала забытые навыки.

— Не спится? — спросил сосед по купе, пожилой профессор в очках.

— Не хочется тратить время на сон, — ответил Гоги, не отрываясь от рисунка. — Давно не видел страну из окна поезда.

— Понимаю. Я сам преподаю историю в Ленинградском университете, регулярно езжу в командировки. Но каждый раз поражаюсь — какая у нас красивая земля.

Профессор подсел ближе, посмотрел на набросок.

— Вы художник?

— Был когда-то, — Гоги улыбнулся. — Сейчас пытаюсь вспомнить, как это делается.

— Прекрасная работа. Чувствуется любовь к природе.

Они разговорились. Профессор рассказывал об истории мест, мимо которых пролегал их путь — древних торговых путях, старинных монастырях, боях Великой Отечественной. Гоги слушал, рисовал, впитывал рассказы как губка.

К полуночи поезд достиг Тверской области. За окном проплывали заснеженные леса, изредка прерывавшиеся деревеньками с теплым светом в окнах. Гоги переключился на акварель, пытаясь передать игру лунного света на снегу.

— У вас настоящий талант, — заметил профессор, наблюдая за работой. — Эти переходы света и тени… Вы учились в академии?

— Нет, самоучка, — Гоги смешивал синие и фиолетовые тона. — Но много практиковался.

— Видно. А что заставило вас оставить искусство?

Гоги задумался над ответом. Как объяснить незнакомому человеку весь тот путь, который привел его от барака художника до министерского кресла и обратно к альбому в руках?

— Жизнь заставила стать практичнее, — сказал он наконец. — Но теперь понимаю — это была ошибка.

— Никогда не поздно исправить ошибки, — мудро заметил профессор. — Главное — не повторять их снова.

Поезд мчался на север, увозя Гоги все дальше от московской суеты. В три утра он наконец уснул, убаюканный мерным стуком колес и шумом ветра за окном.

Проснулся на рассвете, когда поезд уже приближался к Ленинграду. За окном открывались новые виды — Карельский перешеек с его суровой красотой. Сосновые леса, покрытые инеем, озера под тонким льдом, гранитные валуны, торчащие из-под снега.

Гоги снова взялся за альбом. Здешние пейзажи требовали другой техники — более четких линий, контрастных теней. Северная природа была строже московской, но от этого не менее прекрасной.

— Какая красота, — проговорил профессор, проснувшись и глядя в окно. — И как мало мы ценим то, что у нас есть.

— Да, — согласился Гоги, заштриховывая силуэт соснового леса. — Мы все время куда-то спешим и не замечаем главного.

В Ленинград поезд прибыл точно по расписанию. Гоги простился с профессором, который пригласил его на лекцию о русской истории, если тот останется в городе.

— Спасибо, но я еду дальше на север, — ответил Гоги. — В Карелию.

— Зимой? Там сейчас суровые морозы.

— Меня ждет один человек. Очень важный для меня человек.

На вокзале Гоги купил билет на поезд до Сортавалы — ближайшей к Валаамскому маяку станции. Поезд отходил только вечером, и у него было время осмотреть город.

Ленинград встретил его морозным ветром с Невы и ослепительным солнцем, отражавшимся в снегу на Дворцовой площади. Гоги бродил по городу, рисуя архитектурные виды — Зимний дворец, Адмиралтейство, мосты через каналы.

В каждом наброске чувствовалась возвращающаяся уверенность руки. Месяцы административной работы не убили в нем художника — просто заставили забыть о своем призвании. А теперь он возвращался к себе настоящему.

Обедал в маленьком кафе на Невском, читая местную газету и слушая разговоры за соседними столиками. Обычные люди, обычные заботы — никто не знал, что рядом сидит недавний министр культуры, сбежавший от власти ради поиска самого себя.

— И правильно, что не знают, — подумал Гоги, расплачиваясь за обед. — Я снова стал обычным человеком.

Вечерний поезд до Сортавалы был более простым — плацкартные вагоны, деревянные полки, попутчики из рабочих и крестьян. Гоги не выделялся среди них — обычный пассажир в зимней куртке, с небольшим чемоданом и альбомом под мышкой.

Поезд тронулся с наступлением темноты. За окнами проплывали огни пригородов, а затем началась настоящая карельская тайга. Бескрайние леса, покрытые снегом, редкие поселки с дымящимися трубами, замерзшие реки, блестящие в лунном свете.

Гоги рисовал и в полумраке вагона, используя свет от лампочки над полкой. Пассажиры с интересом наблюдали за его работой, давали советы, рассказывали о местах, мимо которых проезжал поезд.

— Вон то озеро — Суходольское, — показывал пожилой лесник, устроившийся на соседней полке. — Летом там щука хорошо ловится. А за тем холмом — старое финское кладбище.

— А вон там, видите огонек? — добавляла молодая женщина с ребенком. — Это лесничество. Мой брат там работает. Говорит, зимой волки близко к дому подходят.

Каждая история ложилась на бумагу дополнительными штрихами. Гоги рисовал не просто пейзажи, а жизнь людей, связанную с этими местами. Его альбом становился летописью путешествия в глубь России.

Ночью поезд делал долгие остановки на маленьких станциях. Гоги выходил на перрон, дышал морозным воздухом, смотрел на звезды. Небо здесь было чище московского, звезды — ярче. Где-то там, среди этих созвездий, работала Аня, изучая переменные звезды в созвездии Лиры.

— Скоро увижу тебя, — пробормотал он, глядя в небо.

К утру поезд подходил к Сортаваале. Пейзаж за окном становился все суровее — голые скалы, покрытые снегом, замерзшие озера, редкие домики, прижавшиеся к земле от ветра.

— Приехали, художник, — разбудил его лесник. — Дальше тебе на лодке до острова добираться. Но зимой переправа редко ходит.

— Найду способ, — ответил Гоги, собирая вещи.

На вокзале в Сортаваале он узнал, что до Валаамского маяка можно добраться только на собачьих упряжках — лед на озере достаточно крепок, но для обычного транспорта опасен.

Нашел местного каюра, согласившегося довезти его за разумную плату. Упряжка из шести лаек была готова к дальней дороге.

— Километров сорок по льду, — объяснял каюр, проверяя упряжь. — Если погода не испортится, за день доберемся. Только одевайтесь теплее — ветер на озере злой.

Гоги купил тулуп и валенки, запасся термосом с горячим чаем. Устроился в санях, укутался одеялом. Собаки нетерпеливо скулили, готовые к дороге.

— Поехали! — крикнул каюр, и упряжка рванула с места.

Ладожское озеро открылось во всем своем зимнем великолепии. Бескрайняя белая равнина, уходящая к горизонту, где небо сливалось со льдом. Островки торчали из снега темными пятнами, покрытые соснами и елями.

Собаки бежали легко, привычно. Полозья саней шуршали по насту, ветер свистел в ушах. Гоги пытался рисовать, но руки мерзли даже в рукавицах. Пришлось довольствоваться тем, что запоминал виды для будущих работ.

— Видишь дымок на горизонте? — крикнул каюр через несколько часов пути. — Это твой маяк. Скоро будем.

Сердце Гоги забилось быстрее. Где-то там, в том домике под маяком, жила Аня. Та самая девушка, с которой он мечтал о переменных звездах и говорил о красоте искусства.

— Что он чувствует? — думал он, глядя на приближающийся остров. — Радость встречи? Страх разочарования? Надежду на новое начало?

Все вместе. И еще что-то новое — ощущение правильности происходящего. Впервые за долгие месяцы он был уверен, что поступает именно так, как надо.

Упряжка взбежала на берег острова, остановилась у небольшого домика. Рядом возвышалась башня маяка, темная на фоне серого неба. Дым шел из трубы дома — значит, хозяева были дома.

Гоги расплатился с каюром, взял свои вещи. Сердце колотилось как бешеное, когда он подходил к двери дома.

Постучал. За дверью послышались шаги, голос:

— Кто там?

— Гоги, — ответил он просто. — Георгий Гогенцоллер. Можно войти?

Долгая пауза. Потом звук поворачивающегося ключа в замке.

Дверь открылась, и он увидел ее.

Дверь открылась, и время остановилось.

Аня стояла в проеме, освещенная теплым светом из дома. Она изменилась — стала взрослее, увереннее, но осталась прежней. Те же серые глаза, та же изящная фигура, те же светлые волосы, только теперь собранные в простую косу. На ней была грубая шерстяная кофта поверх белой рубашки, темные брюки, валяные тапочки — простая рабочая одежда, но она делала ее еще красивее.

— Гоги? — негромко сказала она, словно не веря своим глазам. — Это действительно ты?

— Действительно я, — ответил он, не в силах оторвать взгляд от ее лица.

Они стояли на пороге, разделенные всего несколькими шагами, но каждый из этих шагов казался пропастью. Слишком много произошло за эти месяцы, слишком разными стали их жизни.

— Как ты меня нашел? — спросила Аня, отступая в глубь дома и жестом приглашая его войти.

— Использовал служебные возможности, — честно ответил Гоги, переступая порог. — Надеюсь, ты не против?

— Не против, — улыбнулась она. — Просто удивлена. Министр культуры СССР навещает заброшенный маяк в Карелии. Звучит как начало анекдота.

Дом внутри оказался уютным и теплым. Простая мебель, книжные полки вдоль стен, большой стол у окна, заваленный картами звездного неба и астрономическими таблицами. В углу стоял мощный телескоп, направленный в окно. На подоконнике цвели комнатные растения — неожиданно яркое пятно среди северной суровости.

— Проходи, садись, — Аня сняла с плиты чайник, начала заваривать чай. — Как добирался? Дорога зимой не из легких.

— На собачьей упряжке от Сортавалы, — Гоги сел за стол, не переставая рассматривать ее. — Красота невероятная. Всю дорогу рисовал.

— Ты все еще рисуешь? — в голосе прозвучал интерес. — А я думала, высокая должность отнимает все время.

— Отнимала, — он достал из чемодана альбом с дорожными зарисовками. — Но я уволился позавчера. Теперь снова простой художник.

Аня замерла, держа в руках чайник.

— Уволился? От такой должности?

— От такой жизни, — поправил Гоги. — Понял, что превращаюсь в кого-то другого. В человека, которого сам не узнаю в зеркале.

Она поставила чайник на стол, села напротив. Внимательно изучала его лицо, словно пыталась разглядеть того человека, которого знала раньше.

— И что теперь будешь делать?

— Не знаю, — он пожал плечами. — Впервые за долгое время не знаю. И это прекрасное чувство.

Аня налила чай в простые керамические кружки. От напитка поднимался ароматный пар — чай был настоящий, с травами.

— А как твоя работа? — спросил Гоги. — Изучаешь переменные звезды?

— Изучаю, — кивнула она. — Здесь идеальные условия для наблюдений. Никакого светового загрязнения, чистый воздух. Ночное небо как открытая книга.

Она встала, подошла к телескопу, с любовью провела рукой по его корпусу.

— Каждую ясную ночь выхожу на наблюдения. Веду каталог переменных звезд в созвездии Лиры. Уже обнаружила несколько новых объектов.

— Одиноко не было?

Аня обернулась к нему, улыбнулась.

— Поначалу да. Но потом привыкла. Звезды — хорошие собеседники. Они не спорят, не лгут, не разочаровывают.

— В отличие от людей?

— В отличие от людей, — согласилась она, возвращаясь к столу.

Повисла пауза. Оба понимали, что между строк говорят о большем, чем работа и одиночество.

— Аня, — тихо сказал Гоги, — я приехал не только потому, что хотел тебя увидеть.

— А почему еще?

— Потому что понял — мне не хватает наших разговоров. Наших прогулок под звездным небом. Того времени, когда мы просто сидели в саду и говорили о красоте мира.

Он замолчал, подбирая слова.

— Все эти месяцы я был окружен людьми, но чувствовал себя одиноким. Принимал важные решения, но они казались пустыми. Управлял культурой страны, но сам забыл, что такое настоящая культура.

Аня внимательно слушала, не перебивая.

— И только здесь, в дороге к тебе, я вспомнил, кто я такой на самом деле, — продолжал он. — Художник. Человек, который видит красоту и пытается ее сохранить. И понял, что этого недостаточно, если рядом нет того, кто эту красоту разделит.

Он посмотрел ей в глаза.

— Я очень сильно соскучился, Аня. По тебе, по нашим беседам, по тому ощущению, что в мире есть человек, который меня понимает.

Аня молча встала из-за стола, подошла к окну. За стеклом расстилались бескрайние просторы Ладожского озера, покрытые снегом. Солнце уже клонилось к закату, окрашивая снег в розоватые тона.

— Знаешь, — сказала она, не оборачиваясь, — когда я узнала о твоем назначении министром, то сначала обрадовалась. Подумала — вот оно, признание таланта, возможность воплотить все те идеи, о которых мы говорили.

Она повернулась к нему.

— А потом увидела твои фотографии в газетах. В дорогом костюме, с официальным выражением лица. И поняла — это уже не тот Гоги, которого я знала.

— Поэтому уехала так далеко?

— Поэтому. Не хотела видеть, как ты превращаешься в того, кого сама не смогу полюбить.

Слово «полюбить» повисло в воздухе между ними. Аня смутилась, словно сказала больше, чем хотела.

— А сейчас? — тихо спросил Гоги.

Она внимательно посмотрела на него — на простую одежду, усталое лицо, искренние глаза.

— Сейчас я вижу того человека, по которому скучала все эти месяцы, — призналась она.

Аня подошла к нему, остановилась рядом с его стулом.

— И я тоже скучала, Гоги. По нашим разговорам, по твоим рисункам, по тому, как ты смотрел на мир. Думала о тебе каждый вечер, наблюдая звезды.

Внезапно она звонко рассмеялась — тем самым смехом, который он помнил с прогулок.

— Знаешь, что самое смешное? Я изучаю переменные звезды — те, что меняют яркость со временем. А ты оказался переменной звездой в человеческом облике. Сначала светил ярко и чисто, потом потускнел, а теперь снова засиял.

Гоги встал, оказался совсем рядом с ней.

— И что это значит для нас?

Вместо ответа Аня шагнула к нему и обняла — просто, нежно, без слов. Гоги почувствовал, как что-то внутри него наконец встало на свое место. Месяцы напряжения, сомнений, душевной пустоты растаяли в этом объятии.

— Это значит, что звезды иногда возвращаются домой, — прошептала она ему на ухо.

Они стояли обнявшись посреди маленькой комнаты на краю света, а за окном медленно опускались северные сумерки. Где-то вдали выл ветер, скрипели сосны под снегом, но здесь, в тепле дома, царил покой.

— Останешься на ужин? — спросила Аня, не выпуская его из объятий.

— А на завтрак?

— И на завтрак. И на все остальные приемы пищи, если захочешь.

— А твоя работа? Наблюдения?

— Работа никуда не денется, — она отстранилась, посмотрела ему в глаза. — А вот возможность быть счастливой может не повториться.

Гоги мягко коснулся ее лица ладонью.

— Значит, не будем ее упускать.

За окном зажглись первые звезды. Аня включила маячный фонарь — яркий луч прорезал наступающую темноту, указывая дорогу кораблям в бескрайних водах Ладоги.

— Красиво, — сказал Гоги, глядя на световой столб.

— Это моя работа — быть маяком для тех, кто потерялся в темноте, — ответила Аня. — А теперь, кажется, я сама нашла свой маяк.

Они снова обнялись, и весь мир сузился до этой маленькой комнаты, этого момента, этого чувства наконец обретенного дома. Впереди было множество вопросов — что делать дальше, где жить, как строить общее будущее. Но все это могло подождать до завтра.

Сегодня было достаточно того, что они снова вместе. И того, что над их головами светили звезды — те самые переменные звезды в созвездии Лиры, которые Аня изучала каждую ясную ночь, и которые теперь стали свидетелями их нового начала.