Художник из 50х Том II

Глава 11

Самолет набирал высоту над Желтым морем, когда Крид протянул Гоги стопку европейских газет.

— Почитайте на досуге, — сказал он, устраиваясь в кресле напротив. — Любопытно узнать, как мир отреагировал на ваши художества.

Гоги взял первую газету — лондонскую Times. Заголовок на первой полосе гласил: «Тайна корейских роботов: новая эра войны?» Ниже шла фотография разрушенной американской базы и размытый снимок меха вдалеке.

— Они еще не понимают масштабов произошедшего, — спокойно заметил Гоги, перелистывая страницы. — Пишут о «секретном советском оружии» как о диковинке.

Он откинулся в кресле, читая статью с невозмутимостью человека, изучающего прогноз погоды. Журналист рассуждал о «возможных технологических прорывах» и «новых методах ведения войны», не догадываясь, что говорит с автором этих самых методов.

— А вот французы более проницательны, — Гоги взял Le Figaro. — «Конец эпохи человеческих армий». Неплохой заголовок.

В статье цитировались слова генерала Риджуэя о «металлических солдатах, которые не чувствуют страха и не знают усталости». Американский командующий пытался объяснить свое поражение, но получалось неубедительно.

— Риджуэй производит впечатление человека, увидевшего привидение, — усмехнулся Гоги. — «Они появлялись из ниоткуда, действовали согласованно, словно управляемые единым разумом». Если бы он знал, насколько близок к истине.

Крид молчал, наблюдая за реакцией художника. Тот читал о своих деяниях с той же отрешенностью, с какой искусствовед изучает работы давно умершего мастера.

Немецкая Die Welt пошла дальше коллег. На развороте красовались схемы предполагаемого устройства советских роботов, составленные по рассказам очевидцев. Схемы были наивными и неточными, но общий принцип угадали верно.

— Германские инженеры традиционно дотошны, — отметил Гоги, изучая рисунки. — Хотя до истины им как до Луны пешком. Они думают в категориях обычной механики, не представляя возможностей квантовых процессоров.

Итальянская Corriere della Sera сосредоточилась на политических аспектах. «Новый баланс сил в мире» — под таким заголовком шел обстоятельный анализ того, как «корейские события» могут повлиять на международную политику.

— Итальянцы всегда были хорошими аналитиками, — Гоги кивнул, читая прогнозы журналистов. — Они правильно понимают — это не просто новое оружие, это изменение самих правил игры.

В статье высказывалось предположение, что скоро все крупные державы будут вынуждены разрабатывать собственные «механические армии». Автор не ошибался — гонка вооружений нового типа была неизбежна.

Швейцарская Neue Zürcher Zeitung подошла к теме с характерной для швейцарцев осторожностью. «Технологический прорыв или пропагандистская мистификация?» — заголовок отражал скептицизм нейтральной страны.

— Швейцарцы сомневаются в самом факте существования мехов, — прочитал вслух Гоги. — Считают все это хорошо поставленным спектаклем для деморализации Запада.

Он отложил газету, взял следующую. В голосе не было ни раздражения, ни удивления — только легкая заинтересованность, как у энтомолога, изучающего поведение насекомых.

Бельгийская Le Soir опубликовала интервью с американскими солдатами, эвакуированными из Кореи. Их рассказы звучали как научная фантастика: «Металлические гиганты, которые двигались быстрее танков», «лучи, которые плавили броню», «роботы, которые думали как люди, но сражались как демоны».

— Демоны, — повторил Гоги, улыбнувшись. — Интересное сравнение. Значит, в глазах противника мы выглядели именно так — сверхъестественной силой, против которой бессильно обычное оружие.

Австрийская Die Presse сосредоточилась на технических аспектах. Журналисты пытались понять, как СССР смог так быстро создать армию роботов, оставаясь при этом внешне технологически отсталым.

— Они не понимают, что видимая отсталость может быть камуфляжем, — заметил Гоги. — Пока Запад хвастался бытовой электроникой, мы создавали оружие будущего.

Голландская De Telegraaf поместила на первой полосе фотографию корейских беженцев с подписью: «Жертвы технологической войны». На снимке — семья крестьян с узлами пожитков, бредущая по разбитой дороге.

Гоги долго смотрел на фотографию. В его глазах впервые промелькнуло что-то, похожее на сожаление.

— Они правы, — тихо сказал он. — Простые люди всегда становятся заложниками больших игр. Неважно, кто побеждает — американцы или мы. Страдают одни и те же корейские крестьяне.

Но через секунду лицо снова стало бесстрастным.

— Впрочем, теперь они страдают меньше. Война закончилась быстро, жертв было минимум. Альтернативой могли стать годы кровопролития.

Последней была норвежская Aftenposten. Скандинавы, как всегда, сосредоточились на гуманитарных аспектах. «Роботы-убийцы: этично ли передавать право на жизнь и смерть машинам?»

— Философский вопрос, — Гоги сложил газету. — Но неактуальный. Мехи не принимают решений о жизни и смерти. Эти решения принимаю я.

Он откинулся в кресле, закрыл глаза.

— Знаете, что меня больше всего поражает в этих публикациях?

— Что именно? — спросил Крид.

— Никто не пытается понять главного. Все обсуждают технологии, стратегию, политические последствия. Но никто не задается вопросом: а что чувствовал человек, который управлял этими машинами?

Гоги открыл глаза, посмотрел в иллюминатор на облака внизу.

— А ведь это самый важный вопрос, — продолжил он. — Потому что от ответа на него зависит будущее человечества. Превратимся ли мы в богов, управляющих армиями роботов, или в рабов собственных творений?

Крид долго молчал, потом тихо спросил:

— И каков ваш ответ?

Гоги улыбнулся — первый раз за все время полета улыбка коснулась его губ.

— Я художник, Виктор. А художники не дают ответов. Они задают вопросы.

Самолет летел дальше на запад, неся своих пассажиров навстречу новой эпохе. Внизу проплывали континенты, страны, города — мир, который уже никогда не будет прежним после корейских событий.

А Гоги сидел в кресле с газетами на коленях, спокойный и отрешенный, словно все прочитанное его не касалось. Но в глубине этого спокойствия скрывались вопросы, на которые еще предстояло найти ответы.

Кабинет Берии в Лубянке не изменился с тех пор, как Гоги видел его в последний раз. Те же тяжелые шторы, массивный дубовый стол, портрет Сталина на стене. Но атмосфера была совершенно иной — вместо прежнего дружелюбия в воздухе висела ледяная официальность.

Лаврентий Павлович сидел за столом, не поднимая глаз от папки с документами. Гоги стоял напротив, чувствуя себя школьником, вызванным к директору. Минуты тянулись в тягостном молчании.

— Присаживайтесь, товарищ Гогенцоллер, — наконец произнес Берия, указав на стул. Обращение по фамилии резануло слух.

Гоги сел, скрестив руки на груди. Берия продолжал изучать документы, словно забыв о присутствии гостя. Эта демонстративная занятость была болезненнее любых упреков.

— Интересное чтение, — Берия поднял одну из бумаг. — Сводка по корейским событиям. Полный разгром американских сил за три недели. Впечатляющие результаты.

В голосе не слышалось никакого одобрения.

— Спасибо, Лаврентий Павлович.

— Не благодарите, товарищ Гогенцоллер. Это была не похвала. — Берия наконец поднял глаза. — Это была констатация факта. Очень печального факта.

Гоги нахмурился.

— Не понимаю…

— А я объясню, — Берия отложил папку, откинулся в кресле. — Вы знаете, сколько лет мы готовили корейскую операцию? Какие силы и средства были задействованы в планировании?

— Предполагаю, немалые.

— Пятнадцать лет подготовки, товарищ Гогенцоллер. Пятнадцать лет тщательного планирования каждой фазы конфликта. — Голос Берии становился холоднее. — Корея должна была стать испытательным полигоном. Местом, где мы отработаем новые технологии, изучим реакцию Запада, подготовимся к большой войне.

Гоги почувствовал, как сжимается желудок.

— Война должна была продолжаться три года, — продолжал Берия безжалостно. — Медленно, с переменным успехом, давая нам время для экспериментов. А вы закончили все за три недели.

— Я спас тысячи жизней…

— Вы сорвали стратегический план государства! — Берия ударил ладонью по столу. — Показали миру все наши технологические козыри разом! Лишили нас времени для подготовки к настоящему столкновению!

Гоги встал с места, не в силах больше сидеть.

— Значит, по-вашему, я должен был спокойно смотреть, как гибнут корейские мальчишки ради ваших экспериментов?

— По-моему, вы должны были выполнять приказы, а не играть в спасителя человечества! — Берия тоже поднялся. — Мы дали вам силу, технологии, возможности. А вы использовали их для удовлетворения собственных амбиций!

— Амбиций? — Гоги почувствовал, как в нем закипает гнев. — Я хотел прекратить бессмысленную бойню!

— Вы хотели прославиться! — отрезал Берия. — Стать героем, спасителем, гением военного искусства! Вам наплевать на государственные интересы!

Повисла тяжелая пауза. Оба мужчины стояли друг против друга, тяжело дыша от ярости.

— Возможно, вы правы, — тихо сказал Гоги. — Возможно, мной двигали амбиции. Но результат остается результатом — война закончена, люди больше не умирают.

— А следующая война начнется раньше, чем мы будем готовы, — холодно ответил Берия. — И тогда умрут уже наши люди. Советские люди. Подумали ли вы об этом?

Гоги опустился в кресло. Удар пришелся точно в цель — он действительно не думал о долгосрочных последствиях своих действий.

— Впрочем, что сделано, то сделано, — Берия сел обратно за стол. — Остается разбираться с последствиями. И с вами.

Он достал из ящика еще одну папку.

— Студия А4+ больше не нуждается в ваших услугах. Приказ о вашем освобождении от должности директора подписан сегодня утром.

Слова ударили как физический удар. Гоги почувствовал, что мир рушится вокруг него.

— Лаврентий Павлович… студия — это моя жизнь…

— Была вашей жизнью, — поправил Берия. — Теперь у вас будет другая жизнь. Менее творческая, более дисциплинированная.

— Что вы хотите сказать?

Берия не успел ответить — в кабинет без стука вошел Крид. Он выглядел как всегда — безупречный костюм, авиаторы, трость со стилизованной буквой V.

— Прошу прощения за опоздание, — сказал он, усаживаясь в третье кресло. — Задержался в Политбюро.

— Виктор, — кивнул ему Берия. — Как раз вовремя. Я объяснял товарищу Гогенцоллеру новые реалии его положения.

Крид повернулся к Гоги. За темными стеклами не было видно глаз, но художник чувствовал изучающий взгляд.

— Георгий Валерьевич совершил серьезную ошибку, — медленно произнес Крид. — Но ошибку исправимую. Если приложить правильные усилия.

— Говорите яснее, — попросил Гоги.

— Вчера было принято решение о создании нового ведомства, — Крид достал из портфеля официальную бумагу. — Министерство культурной политики. Задача — координация всей идеологической работы в области искусства.

Гоги нахмурился.

— И какое это имеет отношение ко мне?

— Самое прямое, — улыбнулся Крид. — Вы назначаются первым министром этого ведомства.

Новость была настолько неожиданной, что Гоги не сразу понял ее значение.

— Министром? Я?

— Вы, — подтвердил Берия. — С сегодняшнего дня вы отвечаете за всю культурную пропаганду в стране. Кино, театр, литература, изобразительное искусство — все под вашим контролем.

Гоги медленно осознавал масштаб предложения. Из директора маленькой студии его делали одним из самых влиятельных людей в стране.

— Но почему? — спросил он. — После корейского фиаско…

— Именно из-за корейского фиаско, — объяснил Крид. — Вы доказали, что умеете мыслить масштабно, действовать решительно, достигать результатов. Пусть и не тех, которых от вас ждали.

— Теперь ваша задача — направить эти способности в нужное русло, — добавил Берия. — Создать культурную машину, которая будет формировать сознание не только советских граждан, но и всего прогрессивного человечества.

Гоги встал, подошел к окну. Внизу расстилалась Москва — огромная, многомиллионная, полная людей, которые завтра могут проснуться в мире, созданном его решениями.

— А если я откажусь?

— Тогда вы поедете преподавать рисование в педагогический институт в Магадане, — спокойно ответил Берия. — И будете вспоминать о былом величии до конца дней.

Угроза была высказана мягко, почти дружелюбно, но от этого не становилась менее реальной.

— Выбор за вами, Георгий Валерьевич, — сказал Крид, вставая. — Можете остаться художником и рисовать для узкого круга ценителей. А можете стать творцом новой реальности для миллионов людей.

— Творцом реальности…

— Именно, — кивнул Крид. — В ваших руках будут все инструменты культурного воздействия. Фильмы, которые увидят сотни миллионов. Книги, которые прочитают в десятках стран. Картины, которые станут символами эпохи.

Гоги представил себе эти возможности. Власть над умами, способность формировать мировоззрение целых поколений, возможность воплотить свои идеи в масштабах планеты.

— Какие условия? — спросил он, не оборачиваясь от окна.

— Полное подчинение партийной линии, — ответил Берия. — Никакой самодеятельности, никаких личных инициатив. Вы выполняете задачи, поставленные руководством.

— И никаких корейских экспериментов, — добавил Крид. — Теперь вы работаете в команде, а не соло.

Гоги долго молчал, взвешивая предложение. С одной стороны — небывалые возможности для творчества, пусть и в рамках идеологических рамок. С другой — полная потеря свободы, превращение в винтик государственной машины.

— А моя студия? — спросил он наконец.

— Войдет в структуру вашего министерства, — пояснил Крид. — Как и все остальные творческие коллективы страны. Вы сможете контролировать их работу, направлять в нужное русло.

— Значит, я получу не только власть, но и ответственность за всю культурную политику?

— Именно, — подтвердил Берия. — Провалите задачу — и отвечать будете головой. В самом буквальном смысле.

Гоги повернулся к собеседникам. В его глазах читалась решимость.

— Принимаю, — сказал он твердо. — Но с одним условием.

— Каким? — удивился Берия.

— Хочу полную свободу в выборе методов, — объяснил Гоги. — Цели ставите вы, способы их достижения выбираю я. Без вмешательства в творческий процесс.

Крид и Берия переглянулись.

— Согласны, — кивнул Крид. — Но результат должен соответствовать ожиданиям.

— Будет соответствовать, — пообещал Гоги. — У меня есть идеи, которые изменят всю культурную парадигму.

Он подошел к столу, взял ручку и подписал документы о назначении. Росчерк пера превратил художника-мечтателя в одного из архитекторов новой эпохи.

— Добро пожаловать в большую политику, товарищ министр, — сказал Берия, протягивая руку.

Гоги пожал ее, чувствуя, что пересек очередную черту в своей жизни. Теперь его кисть будет рисовать не на холсте, а на сознании целых народов.

— Когда приступаю к обязанностям?

— Немедленно, — ответил Крид, вручая ему еще одну папку. — Вот список первоочередных задач. Изучите по дороге в новый кабинет.

Они вышли из здания вместе. На улице Крид остановился, повернулся к Гоги.

— Знаете, что самое интересное? — сказал он задумчиво. — В Корее вы хотели спасти людей от войны. Теперь будете спасать их от неправильных мыслей.

— Это разные вещи, — возразил Гоги.

— Нет, — покачал головой Крид. — Это одно и то же. Война за умы человечества. Только теперь вы будете воевать не мехами, а идеями.

Он сел в подъехавшую машину, опустил стекло.

— Удачи, товарищ министр. И помните — на этот раз ошибок быть не должно.

Машина уехала, оставив Гоги одного на тротуаре с папкой документов в руках. Он посмотрел на здание, которое теперь стало его новым местом работы, и понял — жизнь художника Гогенцоллера закончилась. Началась жизнь министра культурной политики.

И он был готов к этой новой роли.