Художник из 50х Том II

Глава 15 ЭПИЛОГ

Крид стоял у панорамного окна своего кабинета на тридцатом этаже, наблюдая, как Москва медленно погружается в зимние сумерки. В руках он держал заявление об отставке — короткое, сухое, но красноречивое в своей простоте. За спиной раздался стук каблуков по мраморному полу.

— Товарищ Крид, — голос Карима звучал с едва заметным восхищением, — получили мой доклад?

— Получил, — не оборачиваясь ответил Крид. — Весьма подробный анализ психологического состояния бывшего министра.

Карим подошел ближе, остановился рядом с куратором. Его серые глаза изучали профиль Крида, пытаясь понять настроение начальника.

— Должен признать, Виктор, я недооценил художника, — сказал эстонец, поправляя пенсе. — Думал, что он окончательно сломлен системой. А он взял и просто ушел.

— Просто ушел, — повторил Крид, наконец поворачиваясь к подчиненному. — Как вы это расцениваете, Карим?

— Как проявление внутренней силы, — без колебаний ответил Бесфамильный. — Не каждый способен отказаться от власти, денег, статуса ради… чего? Ради права остаться собой?

Крид прошелся по кабинету, постукивая тростью по полу. Его лицо было непроницаемым, но в глазах за темными стеклами авиаторов читалось что-то похожее на удовлетворение.

— Интересная точка зрения, — заметил он. — А я вижу в этом поступке нечто иное.

— Что именно?

— Логическое завершение эксперимента, — Крид остановился у стены, увешанной портретами выдающихся деятелей искусства прошлого. — Мы взяли художника и попытались сделать из него администратора. Получили предсказуемый результат.

Карим нахмурился.

— Предсказуемый? Но ведь многие ломаются под давлением системы. Приспосабливаются, теряют себя, становятся винтиками механизма.

— Многие, но не все, — Крид провел пальцем по раме портрета Пушкина. — Есть люди, которых невозможно сломать до конца. Они могут согнуться, деформироваться, потерять форму, но сохранят внутренний стержень.

— И Гогенцоллер из таких людей?

— Судя по всему, да, — Крид вернулся к окну. — Корейские события должны были его уничтожить морально. Министерская должность — окончательно интегрировать в систему. Но он нашел в себе силы сказать «нет».

Карим сел в кресло для посетителей, задумчиво снял пенсе и принялся их протирать.

— Знаете, Виктор, я всю жизнь изучаю механизмы власти. Как она влияет на людей, как меняет их, как подчиняет себе. И всегда считал, что нет такого человека, которого нельзя было бы купить, запугать или соблазнить.

— А теперь?

— Теперь думаю, что ошибался, — Карим надел пенсе обратно. — Есть люди, которые сильнее любой системы. Не потому, что они могущественнее, а потому, что знают, кто они такие.

Крид усмехнулся — впервые за весь разговор на его лице появилась эмоция.

— Философствуете, Карим. Это хорошо. Означает, что наш художник произвел на вас впечатление.

— Произвел, — честно признался эстонец. — Я видел, как он превращался в бюрократа. Думал, процесс необратим. А он взял и доказал обратное.

Крид подошел к своему столу, открыл верхний ящик. Достал папку с надписью «Гогенцоллер Г. В. — личное дело». Толстая папка, накопившаяся за месяцы наблюдений.

— Хотите знать, что я думаю о природе власти? — спросил он, листая документы.

— Конечно.

— Власть — это не принуждение. Это соблазн, — Крид закрыл папку, посмотрел на Карима. — Мы предлагаем людям то, чего они хотят. Деньги, статус, возможность влиять на других. И большинство соглашается.

— А те, кто не соглашается?

— Те, кто не соглашается, либо не понимают предложения, либо хотят чего-то другого, — Крид встал, снова подошел к окну. — Гогенцоллер понял предложение прекрасно. И некоторое время даже пользовался благами власти.

— Но в итоге отказался.

— В итоге вспомнил, чего хочет на самом деле, — поправил Крид. — Захотел быть художником больше, чем министром. Это редкость, но не уникальность.

Карим встал, подошел к книжной полке, где среди технических руководств стояли тома по философии и психологии.

— В таких случаях система обычно ломает людей физически, — заметил он, доставая книгу Макиавелли. — Если не получается подчинить морально.

— Иногда, — согласился Крид. — Но это признак слабости системы, а не силы. Сильная система не боится инакомыслящих. Она их использует.

— Используете и Гогенцоллера?

Крид повернулся к подчиненному, улыбнулся — не той дежурной улыбкой чиновника, а искренне, почти отечески.

— Карим, вы работаете со мной уже три года. За это время видели, как мы обращаемся с различными людьми. Скажите честно — похоже ли это на попытку сломать художника?

Эстонец задумался, вспоминая последние месяцы.

— Нет, — медленно ответил он. — Скорее на… воспитание. Или проверку.

— Именно. Мы не ломали Георгия Валерьевича. Мы его тестировали, — Крид сел за стол, сложил руки. — Проверяли, способен ли он остаться собой под давлением обстоятельств.

— И результат?

— Результат превзошел ожидания. Художник выдержал испытание властью — одно из самых сложных испытаний для творческого человека.

Карим вернул книгу на полку, сел обратно в кресло.

— Но зачем это было нужно? Какова цель всего эксперимента?

Крид открыл папку с личным делом, достал фотографию — Гоги в Корее, управляющий мехами с помощью нейронного обруча.

— Посмотрите на это изображение. Что вы видите?

— Человека, управляющего армией роботов.

— А я вижу художника, который научился мыслить стратегически, не потеряв при этом художественного видения, — Крид убрал фотографию обратно. — Это уникальное сочетание качеств.

— Для чего оно может понадобиться?

Крид встал, подошел к карте мира, висевшей на противоположной стене. Карта была усеяна цветными булавками — красными, синими, желтыми. Каждая булавка означала текущую операцию двадцать восьмого отдела.

— Мир меняется, Карим. Старые методы воздействия перестают работать. Грубая сила, экономическое давление, дипломатические игры — все это становится менее эффективным.

— А что придет на смену?

— Культурное влияние. Мягкая сила, как называют это американцы, — Крид указал тростью на булавки в Западной Европе. — Кто контролирует умы людей, тот контролирует их поступки. А умы контролируются через искусство, литературу, кино.

Карим начал понимать логику рассуждений куратора.

— И для этого нужны люди, которые одновременно разбираются в искусстве и умеют мыслить стратегически?

— Именно. Причем не бюрократы, которые относятся к культуре как к инструменту, а настоящие творцы, которые понимают ее изнутри, — Крид вернулся к столу. — Таких людей единицы. И каждого из них нужно тщательно подготовить.

— Подготовка Гогенцоллера завершена?

— Первый этап завершен, — Крид открыл нижний ящик стола, достал еще одну папку. — Он прошел испытание властью и богатством. Прошел испытание войной и насилием. Прошел испытание ответственностью и одиночеством.

— А дальше?

— Дальше он должен пройти последнее испытание — испытание любовью и счастьем, — Крид открыл новую папку, и Карим увидел фотографии Валаамского маяка. — Узнает ли он, как сохранить себя, когда все вокруг благоприятствует потере бдительности?

Карим поднял брови.

— Вы наблюдаете за ним и там?

— Мы наблюдаем за всеми ценными кадрами всегда, — уклончиво ответил Крид. — Но не вмешиваемся без необходимости. Пусть отдохнет, восстановится, вспомнит, кто он такой.

— А потом?

— А потом его роль в большой игре только начнется, — Крид закрыл папку, убрал в ящик. — У нас есть планы на Гогенцоллера. Долгосрочные планы.

Карим встал, подошел к окну, посмотрел на огни вечерней Москвы.

— Иногда мне кажется, что мы играем в бога, — сказал он задумчиво. — Определяем судьбы людей, направляем их жизни, создаем обстоятельства для их развития.

— А разве это не так? — спросил Крид, вставая рядом с ним. — Разве история не творится руками тех, кто способен видеть дальше других?

— Но имеем ли мы на это право?

— Мы берем на себя эту ответственность, — поправил Крид. — Право дается результатом. Если наши действия делают мир лучше, значит, мы правы.

— А если делают хуже?

— Тогда история нас осудит. Но решение принимать все равно нам — тем, кто живет здесь и сейчас.

Они молчали, глядя на городские огни. Где-то там, среди миллионов людей, жили те, кого двадцать восьмой отдел считал ценными кадрами. Жили, не подозревая, что их судьбы уже спланированы, а будущее предопределено чужой волей.

— Знаете, что меня больше всего поражает в Гогенцоллере? — нарушил молчание Карим.

— Что?

— Его способность удивлять. Каждый раз, когда кажется, что его реакция предсказуема, он поступает по-другому.

— Это признак сильной личности, — кивнул Крид. — Слабые люди предсказуемы. Сильные всегда преподносят сюрпризы.

— И как долго мы будем ждать его возвращения?

— Столько, сколько потребуется, — Крид направился к двери. — У нас есть время. А у него есть право на счастье. Пусть пока наслаждается простыми человеческими радостями.

Он остановился у двери, обернулся.

— Кстати, Карим. Завтра вы становитесь исполняющим обязанности министра культуры. Поздравляю.

— Я? Но я же не художник…

— Зато вы понимаете систему. А художник к нам вернется, когда будет готов. И тогда вы передадите ему дела и станете его заместителем. Постоянным на этот раз.

Крид вышел, оставив Карима наедине с мыслями о власти, ответственности и человеческих судьбах. За окном догорал зимний день, а где-то на далеком северном острове два человека обретали друг друга заново, не подозревая, что их счастье тоже является частью чьего-то большого плана.

5 февраля 1953 года

Берия работал в своем кабинете до поздней ночи, когда дверь открылась без стука. Он поднял глаза и увидел знакомую фигуру в безупречном костюме.

— Виктор, — кивнул Берия, не выказывая удивления. — Не ожидал вас в столь поздний час.

Крид вошел, и с ним в кабинет словно проникла первобытная тьма. Тени за его спиной начали удлиняться, расползаться по стенам, заполнять углы помещения. То, что всегда скрывалось за авиаторами и безупречными манерами, начинало просачиваться наружу.

Берия почувствовал холодок между лопатками. За все годы знакомства с Кридом он так и не понял природу этого человека. Слишком много в нем было неестественного — способность появляться и исчезать без следа, знание вещей, которые знать было невозможно, влияние, превышающее любые формальные полномочия.

— Лаврентий Павлович, — мягко произнес Крид, и его голос отдался странным эхом в углах кабинета, — время пришло.

— Какое время? — Берия старался говорить спокойно, но рука невольно потянулась к ящику стола, где лежал пистолет.

Тень за спиной Крида выросла, стала объемной, почти материальной. Она заполнила половину кабинета, и в ней мерцали очертания чего-то древнего, нечеловеческого. Берия почувствовал, как волосы встают дыбом на затылке.

— Время перемен, — Крид сделал шаг вперед, и тень двинулась следом. — Иосиф Виссарионович стареет. Его эпоха подходит к концу. Стране нужен новый лидер.

— Сталин здоров и полон сил…

— Сталин умрет через месяц, — спокойно перебил Крид. — Инсульт. Тихо, в своей постели. И тогда встанет вопрос о преемственности власти.

Берия ощутил, как по спине пробежала ледяная струйка пота. Крид говорил о смерти вождя с такой уверенностью, словно сам планировал это событие.

— Что вы хотите от меня?

— Чтобы вы были готовы взять власть в свои руки, — Крид подошел ближе, и тень окончательно поглотила кабинет. — Советский Союз нуждается в сильном руководителе. В человеке, который понимает, что власть — это ответственность, а не привилегия.

— А если я откажусь?

Крид улыбнулся — не той учтивой улыбкой, которую Берия видел раньше, а чем-то хищным, древним.

— Вы не откажетесь. Потому что альтернатива — хаос. Борьба за власть между Маленковым, Хрущевым, Молотовым. Страна разорвется на части.

Он остановился перед столом Берии, положил на него обе руки. Тень за его спиной колыхнулась, приняла более четкие очертания — что-то крылатое, многорукое, невозможное.

— Вы станете лидером Советского Союза, Лаврентий Павлович. Проведете необходимые реформы, либерализуете режим, откроете страну миру. Дадите людям то, чего они заслуживают.

— А вы?

— А я буду рядом. Советником. Помощником. Тенью, которая направляет, но не управляет.

Берия с ужасом понял, что не может отказаться. Не потому, что боялся физической расправы, а потому, что воля этого существа, прикидывающегося человеком, была сильнее его собственной.

— Хорошо, — хрипло сказал он. — Я согласен.

— Мудрое решение, — кивнул Крид. — Но есть еще один вопрос. Наш художник.

— Гогенцоллер? Он же уволился…

— Он отдыхает. Восстанавливает силы. Вспоминает, кто он такой, — Крид выпрямился, тень за его спиной стала спокойнее. — Когда придет время, он вернется. И займет подобающее место в новой системе.

— Какое место?

— Министра культуры при новом лидере. При вас, — Крид достал из кармана небольшое устройство размером с портсигар. — Он дорисует портрет Сталина. Последний штрих к образу великого вождя, ушедшего в историю.

Берия хотел спросить, что это значит, но Крид нажал на кнопку устройства, что мгновенно покинуло внутренний карман его пиджака и было направленно на Берию. Кабинет мгновенно залило ярким белым светом — не электрическим, а каким-то иным, проникающим в самые глубины сознания.

Берия почувствовал, как мысли становятся вязкими, воспоминания — размытыми. Образ Крида стал расплываться, терять четкость. Что-то очень важное исчезало из его памяти, стиралось начисто.

— Спокойной ночи, товарищ Берия, — донесся издалека голос Крида. — Увидимся после похорон Иосифа Виссарионовича.

Свет погас. Берия моргнул, огляделся по сторонам. Кабинет был пуст, только в воздухе висел едва уловимый запах озона. Он попытался вспомнить, кто был у него в гостях, но в памяти была только пустота.

На столе лежала записка, написанная его собственной рукой: «Готовиться к смерти И. В. Взять власть. Вернуть художника.» Берия нахмурился, не помня, когда писал эти строки, но слова казались правильными, важными.

А в это время по коридорам Лубянки двигались тени. Сотрудники двадцать восьмого отдела молча покидали здание, унося с собой архивы, оборудование, все следы своего присутствия. К утру от загадочного подразделения не осталось ничего — ни документов, ни помещений, ни людей, которые могли бы рассказать о его существовании.

Крид был последним. Он спускался по лестнице медленно, постукивая тростью о ступени. На первом этаже его ждала машина с затемненными стеклами. Водитель — один из немногих, кто помнил о существовании отдела, — молча открыл дверь.

— В аэропорт, — коротко приказал Крид, садясь на заднее сиденье.

Машина тронулась, увозя его в ночь. К утру даже водитель забудет об этой поездке — так устроена была система Виктора Крида. Те, кто выполнял его поручения, помнили о них ровно столько, сколько требовалось для выполнения задачи.

Двадцать восьмой отдел исчез, словно его никогда не существовало. Но его влияние осталось — в подсознании Берии, в судьбе художника на далеком северном острове, в невидимых нитях, которые опутывали весь мир.

Крид откинулся на сиденье, закрыл глаза. Первая фаза плана была завершена. Скоро начнется вторая — время, когда все подготовленные им фигуры займут свои места на шахматной доске истории.

А пока он мог позволить себе краткий отдых. Впереди было еще много работы.

Конец второго тома и, возможно, истории самого художника, так что увидимся в новых книгах, и спасибо, что читаете.