Художник из 50х Том II

Глава 10

Штаб 8-й американской армии в Сеуле работал в круглосуточном режиме. Генерал Мэтью Риджуэй склонился над картой, изучая сводки с фронта. За последние две недели американские войска потеряли весь северо-восточный сектор, а теперь странные сообщения поступали и с других участков.

— Сэр, — адъютант протянул ему очередную радиограмму. — Из штаба 2-й дивизии. Они сообщают о появлении неизвестного противника.

Риджуэй пробежал глазами текст и поморщился.

— Роботы-гиганты? Лучи смерти? Капитан, вы уверены, что это не розыгрыш?

— К сожалению, нет, сэр. Подобные донесения поступают с восьми различных участков фронта.

В этот момент связист вскочил с места:

— Генерал! Входящее сообщение на открытой частоте. Некто требует переговоров с командованием.

Риджуэй взял трубку.

— Генерал Риджуэй слушает.

— Генерал, — голос в эфире говорил с легким русским акцентом, — меня зовут Георгий Гогенцоллер. Я представляю советские технологические силы в Корее.

— Никогда о вас не слышал.

— Это естественно. До сегодняшнего дня я предпочитал оставаться в тени. Но обстоятельства изменились.

Риджуэй жестом приказал включить запись разговора.

— Чего вы хотите?

— Окончания этой бессмысленной войны, — спокойно ответил голос. — У меня есть предложение, от которого вы не сможете отказаться.

— Слушаю.

— Через час я атакую ваши основные базы одновременно. За один удар. Если вы не согласитесь на переговоры в течение суток после атаки, следующей целью станет ваш флот.

Риджуэй усмехнулся:

— Угрозы? Серьезно?

— Не угрозы, генерал. Уведомления. Я не хочу лишних жертв, поэтому предупреждаю заранее.

Связь прервалась. Риджуэй посмотрел на подчиненных.

— Мнения?

— Блеф, — высказался начальник штаба. — Один человек не может атаковать все наши базы одновременно.

— А если не блеф? — задал вопрос начальник разведки. — Эти роботы, о которых сообщают наши части…

— Приведите войска в полную готовность, — решил Риджуэй. — Если русские готовят что-то крупное, встретим их во всеоружии.

А в это время в корейских горах Гоги стоял перед строем из трехсот мехов. За две недели Селельман перебросил подкрепления — новые модификации роботов, более мощные и автономные.

— Пора заканчивать эту войну, — сказал он Паулю, надевая усовершенствованный обруч управления. — Американцы затягивают конфликт, корейцы несут потери. Хватит.

— Одновременная атака на пятнадцать баз? — Селельман изучал план операции. — Даже для трехсот мехов это амбициозно.

— Амбициозно, но выполнимо, — Гоги закрыл глаза, чувствуя металлические тела роботов как продолжение собственного сознания. — Главное — синхронизация и внезапность.

Он мысленно разделил мехов на пятнадцать групп по двадцать машин. Каждая группа получила свою цель — военную базу, аэродром, склад боеприпасов. Роботы должны были атаковать одновременно, лишая американцев возможности координированного сопротивления.

— Начинаем, — сказал Гоги, и трехсот мехов одновременно пришли в движение.

База «Чарли-3» первой ощутила на себе новую тактику загадочного противника. Двадцать роботов появились на горизонте точно в назначенное время, двигаясь широким фронтом. Американские солдаты заняли оборону, приготовились отражать атаку.

Но атаки не последовало. Мехи остановились на расстоянии двух километров и начали… строительство. Роботы работали с невероятной скоростью, сооружая из подручных материалов странные конструкции.

— Что они делают? — недоумевал комендант базы, наблюдая в бинокль за действиями противника.

Через полчаса стало ясно. Мехи построили гигантскую катапульту — механическое орудие, способное метать снаряды на огромные расстояния. Но снарядами служили не камни, а контейнеры с какой-то жидкостью.

Первый залп накрыл центр базы. Контейнеры разбивались, разбрызгивая содержимое. Американские солдаты в панике ждали взрыва или отравления, но ничего не происходило.

— Это же краска! — воскликнул кто-то из офицеров. — Они обливают нас краской!

Действительно, яркая красная краска покрывала здания, технику, людей. Мехи методично обстреливали базу цветными снарядами, словно художники, рисующие на огромном холсте.

Но вскоре выяснилась истинная цель этой странной атаки. Краска была не простая, а химически активная. Она разъедала металл, резину, пластик. Вся техника базы начала выходить из строя.

— Эвакуация! — приказал комендант, понимая, что оставаться больше нельзя.

Аналогичные сцены разворачивались на всех пятнадцати базах одновременно. Мехи не убивали американцев, а методично уничтожали их материальную базу. Самолеты, танки, артиллерия — все покрывалось разъедающей краской и превращалось в металлолом.

В штабе 8-й армии царил хаос.

— Сэр, — докладывал связист, — база «Альфа-1» эвакуирована. База «Браво-7» оставлена. Аэродром «Дельта» выведен из строя.

— Потери? — хрипло спросил Риджуэй.

— Личного состава — минимальные. Техники — стопроцентные. Противник не пытается убивать наших людей, только уничтожает оборудование.

Риджуэй понял гениальность плана загадочного русского. Тот лишал американскую армию возможности воевать, не неся при этом моральной ответственности за массовые жертвы.

Телефон зазвонил. Тот же голос:

— Как дела, генерал?

— Что вам нужно? — устало спросил Риджуэй.

— Немедленного прекращения огня и начала переговоров о мире. У вас есть сутки на размышления.

— А если мы откажемся?

— Завтра моя эскадра роботов-амфибий посетит ваш флот в Инчхонском заливе. Думаю, адмиралы оценят мои методы ведения морской войны.

На следующий день американский флот действительно подвергся атаке неизвестного противника. Из воды поднялись металлические фигуры — роботы-амфибии Селельмана, модифицированные под новую тактику Гоги.

Они не топили корабли, а забирались на палубы и начинали демонтаж. Моторы, радары, пушки — все аккуратно разбиралось и сбрасывалось в море. Экипажи в панике покидали суда на спасательных шлюпках, наблюдая, как их боевые корабли превращаются в беззубые гражданские посудины.

— Это конец, — признал Риджуэй, получив сводку с флота. — Мы не можем воевать без техники.

Переговоры начались через неделю в Пханмунджоме. Американская делегация прибыла на грузовиках — другого транспорта у них не осталось. Гоги появился в сопровождении одного-единственного меха, который нес за ним складной стул.

— Господа, — начал он, усаживаясь за стол переговоров, — война окончена. Остается только оформить это юридически.

— На каких условиях? — спросил американский представитель.

— Очень простых. Полный вывод американских войск из Кореи в течение месяца. Объединение Севера и Юга под эгидой законного корейского правительства. Невмешательство США во внутренние дела Корейского полуострова.

Американцы переглянулись. Выбора у них не было.

— Согласны, — кивнул глава делегации.

Гоги улыбнулся, доставая из кармана готовый текст соглашения:

— Мудрое решение, джентльмены. Мудрое решение.

Через месяц последний американский солдат покинул Корею. Война, которая могла продолжаться годами, закончилась за три недели благодаря гениальной тактике одного человека, который научился превращать разрушение в созидание, а войну — в искусство принуждения к миру.

Последняя колонна американских войск растянулась вдоль дороги к порту Пусан на несколько километров. Грузовики, джипы, автобусы с солдатами медленно двигались к морю, где их ждали транспортные корабли. Гоги сидел на плече своего личного меха РА-101 — специально модифицированной машины с удобной кабиной наблюдения.

Десятиметровый робот стоял на возвышенности, откуда открывался прекрасный вид на дорогу. Американцы вынуждены были проезжать прямо под его взглядом — символичное напоминание о том, кто истинный хозяин этой земли.

— Красивое зрелище, — заметил Селельман, стоявший рядом на втором мехе. — Организованное отступление побежденной армии.

— Не отступление, — поправил Гоги, не отрывая взгляда от колонны. — Исход. Они покидают землю, которую никогда не понимали и не заслуживали.

В кабине меха было тепло и комфортно. Гоги расположил мольберт прямо у панорамного окна и начал набрасывать композицию. Быстрые, уверенные штрихи фиксировали увиденное — бесконечную ленту отступающих машин, согбенные фигуры солдат, серое небо над корейскими горами.

— Что рисуете? — спросил Пауль, подъехав ближе на своем мехе.

— Историю, — не оборачиваясь ответил Гоги. — Момент, когда старый мир уступает место новому.

Он добавил на полотно фигуру меха — величественную, неподвижную, господствующую над суетой отступления. Металлический исполин возвышался над человеческой массой как памятник грядущей эпохи.

Американские солдаты в грузовиках поглядывали на роботов с смесью страха и любопытства. Многие впервые видели мехов вблизи. Машины стояли неподвижно, но в их позе читалась скрытая мощь, готовность в любой момент прийти в движение.

— Они боятся, — удовлетворенно заметил Гоги, добавляя теней в изображение солдатских лиц. — Хорошо. Пусть страх станет их последним воспоминанием о Корее.

В колонне началась заминка. Один из грузовиков сломался, перегородив дорогу. Американские механики суетились вокруг машины, пытаясь устранить неисправность. Очередь растянулась, солдаты начали выходить из машин, разминать ноги.

— Помочь им? — иронично спросил Селельман.

— Зачем? — Гоги продолжал рисовать. — Пусть запомнят это унижение. Великая американская армия, которая не может починить собственный грузовик.

Он добавил на полотно эту сценку — суетящихся механиков, нетерпеливых солдат, офицеров, беспомощно размахивающих руками. Мазки становились резче, злее, передавая презрение художника к изображаемому.

Наконец грузовик завелся, колонна снова пришла в движение. Гоги переключился на другую часть композиции — дальний план с дорогой, убегающей к горизонту. Там, где асфальт терялся в дымке, он нарисовал корабли — черные точки на сером море.

— Знаете, что меня больше всего радует? — сказал он, смешивая краски на палитре.

— Что именно?

— То, как легко все получилось. Величайшая военная машина в истории человечества рассыпалась от нескольких умных ходов. — Гоги усмехнулся, добавляя мрачных тонов в небо. — Все их танки, самолеты, авианосцы оказались бесполезными против правильной тактики.

В середине колонны ехал штабной автобус с высокопоставленными офицерами. Гоги узнал генерала Риджуэя в окне — тот мрачно смотрел на дорогу, не поднимая головы. Поражение состарило американского командующего на десяток лет.

— Вот он, творец корейской трагедии, — Гоги тщательно прорисовал фигуру генерала на полотне. — Человек, который думал, что может силой навязать миру свою волю.

Он изобразил Риджуэя сломленным, унылым, с потухшими глазами. В этом портрете не было ненависти — только холодное презрение к побежденному противнику.

Солнце клонилось к закату, окрашивая колонну в красноватые тона. Гоги быстро ухватил это освещение, добавив на картину драматических красок. Отступление должно было выглядеть как сцена из препреисподней.

— Завершающий штрих, — пробормотал он, рисуя на переднем плане корейских крестьян, наблюдающих за отъездом захватчиков.

Лица крестьян выражали не радость, а усталость. Война закончилась, но шрамы останутся навсегда. Гоги передал эту горькую истину несколькими скупыми мазками.

— Готово, — сказал он наконец, откладывая кисть.

Селельман переместил свой мех ближе, чтобы рассмотреть картину.

— Мрачное полотно, — заметил он. — Но впечатляющее.

— Это не мрачность, — возразил Гоги. — Это правда. Война уродлива, поражение унизительно, а победа дается дорогой ценой.

Последние машины колонны исчезли за поворотом. Дорога опустела, только пыль еще висела в воздухе. Гоги убрал мольберт, дал команду меху спускаться с возвышенности.

— Что теперь? — спросил Пауль.

— Теперь мы возвращаемся в Москву, — ответил Гоги, не оборачиваясь. — Докладывать о выполненном задании.

Мехи зашагали по опустевшей дороге, их тяжелые шаги гулко отдавались в корейских горах. Война была окончена, новый мир рождался на глазах. А Гоги нес в руках картину, которая станет памятником этого исторического момента.

В кабине меха было тихо и спокойно. Гоги смотрел на свое произведение и чувствовал странное удовлетворение. Не радость победы, не торжество триумфатора — а холодную удовлетворенность мастера, создавшего совершенное произведение.

Темнота окончательно поглотила дорогу. Впереди светились огни корейской деревни — мирные, домашние, обещающие покой. Война ушла в прошлое, оставив после себя только воспоминания да картину художника, который научился превращать разрушение в искусство.

Крид прилетел на корейскую базу на рассвете, когда Гоги еще спал в своей палатке. Звук вертолетных лопастей разбудил художника — он выглянул наружу и увидел знакомую высокую фигуру в авиаторах, выходящую из машины. Лицо куратора было каменным.

— Георгий Валерьевич, — холодно произнес Крид, даже не поздоровавшись. — Нам нужно поговорить.

Они прошли в штабную палатку, где на столе лежали карты с отметками завершенных операций. Крид долго молчал, изучая схемы разгрома американских сил.

— Впечатляющие результаты, — наконец сказал он, постукивая тростью по полу. — Три недели — и война закончена. Противник изгнан с полуострова. Блестяще.

В голосе не слышалось ни капли одобрения.

— Спасибо, — осторожно ответил Гоги.

— Только есть одна проблема, — Крид повернулся к нему, сняв авиаторы. — Никто вас об этом не просил.

Повисла тяжелая тишина. Гоги почувствовал, как холод пробежал по спине.

— Не понимаю…

— Корея должна была стать полигоном, Георгий Валерьевич. Местом для длительного тестирования технологий, отработки тактики, изучения реакции противника. — Крид подошел к карте, провел пальцем по линии фронта. — Война должна была продолжаться года два-три. Медленно, с переменным успехом, давая нам возможность испытать все разработки.

Гоги нахмурился.

— Вы хотели, чтобы люди умирали ради ваших экспериментов?

— Я хотел, чтобы в следующей большой войне умирало меньше наших людей, — жестко ответил Крид. — А теперь мы показали миру все наши козыри. Американцы видели мехов, плазменное оружие, нейроуправление. Следующий противник будет готов.

Гоги встал, прошелся по палатке.

— Знаете, что я видел эти три недели? — его голос становился тверже. — Корейских мальчишек, которые гибли с японскими винтовками в руках против американских танков. Деревни, стертые с лица земли авиацией. Стариков, хоронящих внуков.

— Цена прогресса, — холодно заметил Крид.

— Нет! — Гоги развернулся к нему. — Цена вашей стратегической близорукости. Вы готовы были жертвовать живыми людьми ради абстрактных планов.

Крид медленно надел авиаторы обратно.

— А вы готовы пожертвовать будущим человечества ради сиюминутного сострадания.

— Будущим человечества? — Гоги усмехнулся горько. — А что в этом будущем останется человеческого, если мы научимся равнодушно смотреть на страдания?

— Останется эффективность. Целесообразность. Разум.

— Останется пустота, — возразил Гоги. — Вы превращаете нас в тех самых машин, которые мы создаем. Холодных, расчетливых, лишенных души.

Крид подошел к столу, взял одну из фотографий разрушенных американских баз.

— Душа — роскошь для частных лиц, — процитировал он слова самого Гоги. — Помните, кто это говорил месяц назад?

— Помню, — Гоги опустил голову. — И это была моя ошибка. Я почти потерял себя, пытаясь стать таким, как вы.

— Таким, как я? — в голосе Крида появились странные нотки.

— Циничным. Расчетливым. Готовым принести в жертву тысячи ради стратегических целей. — Гоги поднял глаза. — Но потом я понял — в чем смысл социализма, если мы не можем защитить простых людей? В чем ценность нашей борьбы, если мы превращаемся в тех, против кого боремся?

Крид долго молчал, разглядывая фотографию.

— Значит, по-вашему, я превратился в противника?

— Вы превратились в систему, — тихо ответил Гоги. — В эффективную, целесообразную, разумную систему. Но системы не чувствуют боль матери, потерявшей сына. Не видят слез ребенка, оставшегося сиротой.

— А чувства мешают принимать правильные решения.

— Чувства делают решения человеческими, — возразил Гоги. — Без них мы создаем мир, в котором не захотим жить.

Крид отложил фотографию, прошелся к выходу из палатки.

— Знаете, что самое печальное? — сказал он, не оборачиваясь. — Вы правы. В стратегическом плане ваш поступок был ошибкой. Но в человеческом…

Он помолчал, глядя на корейские горы за пологом палатки.

— В человеческом плане это было единственно возможное решение для того, кем вы остались в глубине души.

— А кем я остался? — спросил Гоги.

Крид повернулся к нему. За авиаторами не было видно глаз, но в голосе прозвучала странная печаль.

— Художником, — сказал он просто. — Вы так и остались художником, Георгий Валерьевич. Человеком, который видит красоту и стремится ее сохранить. Даже когда это идет вразрез с холодной логикой.

— А вы думали, я стану кем-то другим?

— Я надеялся, что вы станете больше, чем художник. Стратегом, политиком, творцом новой реальности. — Крид взял трость, направился к выходу. — Но, возможно, мир нуждается в художниках больше, чем в стратегах.

Он остановился у входа.

— Ваши мехи отзывают в Москву. Корейская операция завершена. Досрочно, но завершена.

— А я?

Крид вышел, оставив Гоги наедине с мыслями. За пологом палатки слышались голоса корейских солдат, смех детей из соседней деревни. Звуки мирной жизни, которая стала возможной благодаря его «стратегической ошибке».

Гоги подошел к столу, взял чистый лист бумаги. Нарисовал простую сценку — корейского мальчишку, играющего с деревянным солдатиком. В рисунке не было ни мехов, ни плазменных пушек, ни высокой стратегии.

Только человеческое тепло.