Художник из 50х Том II

Глава 3

В просторном зале студии А4+ собрались все ведущие сотрудники. Гоги стоял перед большим мольбертом, на котором были развешены его иллюстрации — результат нескольких бессонных ночей в мастерской Переделкино.

— Товарищи, — начал он, указывая на центральный эскиз, — хочу представить наш первый большой проект. Рабочее название — «Василиса и Дух леса».

Рисунки завораживали. Густые русские леса, где между стволами берез и сосен мелькали неведомые тени. Девушка в сарафане и кокошнике стояла на лесной поляне, протягивая руку к огромному медведю с мудрыми человеческими глазами. За ними возвышались древние дубы, в кронах которых угадывались лица старых богов.

— Это не простая сказка, — продолжал Гоги, переворачивая лист. — Это история о том, как человек должен жить в гармонии с природой, а не покорять ее.

Следующая иллюстрация показывала деревню у опушки леса. Избы с резными наличниками, колодцы-журавли, бабы в платках. Но над деревней нависали черные тучи, а на заднем плане виднелись трубы какого-то завода, изрыгающие дым.

— Сюжет строится на конфликте древнего мира и нового времени, — объяснял директор студии. — Василиса — последняя из рода, который умеет говорить с лесными духами. А воевода хочет вырубить священную рощу, чтобы построить железную дорогу.

Виктор Семенович Елисеев внимательно рассматривал эскизы.

— Технически сложно будет, — пробормотал он. — Столько деталей, такая проработка фонов… Сколько времени на производство закладываем?

— Полтора года, — ответил Гоги. — Это будет полнометражный фильм, минут на семьдесят. Нашего «Бэмби».

Антонина Ивановна записывала в блокнот, морща лоб.

— А идеологическая составляющая? Как мы покажем торжество социалистических идей?

Гоги перевернул еще один лист. На нем была изображена финальная сцена — Василиса и воевода стояли рядом, глядя на новую деревню, где дома соседствовали с нетронутыми деревьями, а заводские трубы увивал плющ.

— Торжество разума и науки, — объяснил он. — Воевода понимает, что прогресс не должен уничтожать традиции. Можно строить, не разрушая. Можно развиваться, сохраняя корни.

Молодой художник Борис Анатольевич поднял руку.

— А мифологические персонажи… как их трактовать? Партия же не одобряет религиозные пережитки…

— Это не религия, — спокойно ответил Гоги. — Это народная мудрость, закодированная в образах. Леший — это бережное отношение к лесу. Водяной — забота о чистоте рек. Домовой — семейные ценности. Мы адаптируем древние символы для современных детей.

Он показал эскиз лешего — не страшного чудовища из сказок, а мудрого старика с бородой из мха, в глазах которого читалась древняя печаль.

— Посмотрите на пластику движений, — Гоги взял карандаш, быстро набросал несколько поз. — Плавно, текучо, как сама природа. Никаких резких углов, все линии органичные.

Рисунки действительно дышали особой эстетикой. Каждая складка сарафана, каждая ветка дерева были прорисованы с любовью к деталям. Цветовая гамма — приглушенные зеленые, золотисто-коричневые, серебристые тона — создавала атмосферу настоящего русского леса.

— Музыка будет особенной, — добавил Гоги. — Народные инструменты — гусли, свирели, жалейки. Но аранжировка современная, симфоническая. Договорился с Хачатуряном, он заинтересовался проектом.

В зале повисла тишина. Все понимали — проект был амбициозным, рискованным, но потенциально выдающимся.

— Сроки? — спросил Елисеев.

— Начинаем с раскадровки на следующей неделе. Первые готовые сцены — к новому году. Премьера — к 1952 году, ко дню рождения товарища Сталина.

— А если не одобрят наверху? — тихо спросила Антонина Ивановна.

Гоги улыбнулся, вспоминая недавний разговор с Берией.

— Лаврентий Павлович уже видел эскизы. Сказал: «Наконец-то советская мультипликация заговорит своим голосом». Одобрение есть.

Он собрал иллюстрации в папку.

— Работы много, времени мало. Но я верю — мы создадим что-то особенное. Фильм, который будут помнить долгие годы. Фильм о русской душе, о наших корнях, о том, что нужно беречь и любить свою землю.

Сотрудники расходились, обсуждая детали будущего проекта. Гоги остался один в зале, глядя на пустой мольберт. Где-то в глубине души он знал — создает не просто мультфильм, а свое послание будущему. Историю о том, что даже в самые сложные времена нельзя забывать о красоте мира и древней мудрости предков.

За окном шумела Москва 1950 года, строились новые дома, дымили заводы. А он мечтал о фильме, который напомнит людям о лесах, реках и звездах — о том вечном, что должно остаться неприкосновенным несмотря ни на что.

Гоги сидел в своем кабинете с чистым листом бумаги перед собой. За окном шел летний дождь, барабанил по стеклу — идеальная погода для творческой работы. На столе лежали эскизы персонажей «Василисы и Духа леса», а в голове крутились мысли о том, кто мог бы озвучить главных героев.

Он взял карандаш, написал сверху: «АКТЕРСКИЙ СОСТАВ — УТВЕРЖДЕНИЕ».

— Василиса, — пробормотал он, рассматривая рисунок главной героини. Девушка с тонкими чертами лица, большими глазами, волосами цвета спелой пшеницы. — Нужен голос чистый, звонкий, но с характером.

Первой в голове всплыла Любовь Орлова. Но нет — слишком яркая звезда, слишком узнаваемая. Нужна была актриса помоложе, с менее характерным тембром.

— Валентина Серова, — написал он на листе. — Или… — задумался, постучал карандашом по столу. — Нина Сазонова. У нее голос подходящий — мелодичный, но не приторный.

Взглянул на эскиз еще раз. А что если немного изменить черты лица Василисы, сделать их более… знакомыми? Не копировать актрису полностью, а взять несколько характерных деталей — изгиб бровей, форму губ, разрез глаз?

Гоги взял другой карандаш, начал делать легкие правки в рисунке. Чуть изменил линию скул, сделал губы более полными. Теперь в лице Василисы угадывались черты Серовой, но настолько тонко, что заметить мог только внимательный зритель.

— Интересно, — пробормотал он себе под нос. — Зрители будут подсознательно узнавать актрису в персонаже. Это сделает героиню более живой, близкой.

Следующий персонаж — воевода Святогор. Мужчина средних лет, с властным лицом и седеющими висками. Здесь выбор был очевиден.

— Михаил Жаров, — написал Гоги, не колеблясь. — Голос с нужным авторитетом. И внешность… — он начал корректировать рисунок воеводы. — Эти характерные густые брови, решительный подбородок…

Работая над эскизом, он размышлял об этической стороне такого подхода. С одной стороны, использование узнаваемых черт без разрешения могло не понравиться актерам. С другой — это была обычная практика в анимации. Американцы постоянно делали карикатуры на знаменитостей.

— Леший, — Гоги перешел к следующему персонажу. Древний дух леса в его видении был похож на мудрого крестьянина — морщинистое лицо, добрые глаза, седая борода. — Николай Черкасов? Нет, голос слишком театральный. Лучше… — он задумался. — Сергей Мартинсон. У него есть нужная теплота в голосе.

Черты лица Мартинсона тоже нашли отражение в рисунке лешего. Характерные морщинки у глаз, особая форма носа — все это органично вписалось в образ лесного духа.

Следующей была Баба Яга — не злая ведьма из страшных сказок, а мудрая старушка-травница, хранительница древних знаний. Здесь Гоги даже не сомневался.

— Фаина Раневская, — написал он с улыбкой. — Кто еще может так сыграть ироничную старушку, которая говорит правду в лицо?

Рисуя Бабу Ягу, он невольно воспроизводил характерные черты великой актрисы — выразительные глаза, особую посадку головы, даже манеру держать руки.

— А вот это может быть проблематично, — пробормотал Гоги. — Фаина Георгиевна не любит, когда ее пародируют.

Но образ получался настолько выразительным, что отказываться не хотелось. К тому же, это была не пародия, а дань уважения таланту актрисы.

Последним в списке стоял Медведь-оборотень — древний дух-покровитель леса, способный принимать человеческий облик. Здесь Гоги долго размышлял. Нужен был голос мощный, но не грубый. Авторитетный, но добрый.

— Иван Переверзев, — наконец написал он. — Или Борис Андреев. У обоих есть нужная монументальность.

Он набросал два варианта медведя в человеческом облике — один с чертами Переверзева, другой похожий на Андреева. Оба варианта работали, создавая образ могучего, но мудрого защитника.

Гоги отложил карандаш, посмотрел на готовый список. Пять основных ролей, пять узнаваемых голосов советского кино. И персонажи, в которых зрители смогут увидеть любимых актеров, даже не осознавая этого полностью.

— Подсознательная узнаваемость, — пробормотал он. — Зрители будут доверять персонажам больше, потому что лица кажутся знакомыми.

Но оставался вопрос согласований. Нужно было получить разрешение актеров, объяснить им концепцию, заинтересовать проектом. Некоторые могли отказаться из-за того, что их внешность использована в рисунках.

Гоги встал, подошел к окну. Дождь усиливался, превращая московские улицы в серые потоки. Где-то в этом городе жили актеры из его списка, не подозревая, что уже стали прототипами мультипликационных героев.

— Начну с Серовой, — решил он. — Если она согласится, остальных будет легче убедить.

Он вернулся к столу, взял чистый лист бумаги. Нужно было написать письма каждому актеру, объяснить суть проекта, пригласить на студию для знакомства с материалом. Дипломатично, но убедительно.

«Уважаемая Валентина Васильевна, — начал он писать, — студия А4+ приступает к производству полнометражного анимационного фильма, который может стать событием в советской мультипликации…»

За окном гремел гром, а Гоги составлял письма, которые должны были собрать звездный актерский состав для его детища. Фильм о русской душе заслуживал лучших голосов страны.

Гоги отложил список актёров, взял новую стопку бумаги и написал сверху крупными буквами: «ВАСИЛИСА И ДУХ ЛЕСА — ЧЕРНОВИК СЦЕНАРИЯ».

Снаружи дождь стучал в окна всё сильнее, создавая идеальную атмосферу для творчества. Он закурил американскую сигарету, сделал несколько глубоких затяжек и позволил образам свободно течь из подсознания на бумагу.

«ПРОЛОГ. Седая старина. Камера скользит над бескрайними русскими лесами. Голос рассказчика (Черкасов): „Давным-давно, когда мир был молод, а деревья умели говорить человеческим голосом…“»

Рука двигалась быстро, почти не останавливаясь. Сценарий рождался цельным полотном — Гоги видел весь фильм как живой организм, где каждая сцена органично перетекала в следующую.

«СЦЕНА 1. ДЕРЕВНЯ У ОПУШКИ. Утро. Василиса (18 лет) идёт по деревне с вёдрами к колодцу. Поёт народную песню — „Во поле берёза стояла“. Жители деревни приветствуют её, но в их взглядах читается суеверный страх. СТАРУХА (шёпотом): „И эта в мать пошла — с лесными духами водится…“»

Дым от сигареты поднимался к потолку, а строчки ложились на бумагу одна за другой. Гоги не анализировал, не правил — пока только выплёскивал общую канву истории.

«СЦЕНА 2. СВЯЩЕННАЯ РОЩА. Василиса входит в лес. Деревья шелестят листвой, словно переговариваются. Появляется ЛЕШИЙ (голос Мартинсона) — не страшный, а мудрый старик в одеждах из мха и коры. ЛЕШИЙ: „Здравствуй, внученька. Опять за советом пришла?“ ВАСИЛИСА: „Дедушка Лесович, люди в деревне говорят — придут чужие люди, лес рубить станут…“»

Персонажи начинали жить своей жизнью. Василиса — не просто красивая девушка, а носительница древней мудрости, связующее звено между мирами. Леший — хранитель равновесия, который видит дальше человеческих амбиций.

«СЦЕНА 3. ПРИЕЗД ВОЕВОДЫ. Лязг доспехов, цокот копыт. ВОЕВОДА СВЯТОГОР (голос Жарова) въезжает в деревню с отрядом. Мужчина лет сорока, в глазах усталость от войн, но железная решимость. ВОЕВОДА: „Именем государя императора объявляю — через вашу землю пройдёт железная дорога. Лес подлежит вырубке“».

Конфликт обозначился чётко. Не добро против зла, а два понимания прогресса. Воевода не злодей — он искренне верит, что служит благому делу. Но его прогресс требует жертв.

Гоги переворачивал страницу за страницей. Сюжет развивался стремительно — знакомство Василисы с воеводой, их споры о ценности традиций, появление первых рабочих с топорами.

«СЦЕНА 12. ПРОБУЖДЕНИЕ ДУХОВ. Первое дерево падает под топором. По лесу прокатывается стон. МЕДВЕДЬ-ОБОРОТЕНЬ (голос Андреева) поднимается из лесной чащи — огромный, древний, в глазах тысячелетняя печаль. МЕДВЕДЬ: „Кто посмел нарушить покой священной рощи?“»

Экшн-сцены тоже были важны. Дети должны были видеть динамику, борьбу, но без лишней жестокости. Духи защищают лес не убийством, а магией — заблудившими тропами, говорящими деревьями, видениями прошлого.

«СЦЕНА 18. БАБА ЯГА. Её изба на курьих ножках стоит посреди болота. БАБА ЯГА (голос Раневской, с характерной интонацией): „Ох, умора! Опять люди думают, что умнее природы! Василисушка, покажи своему воеводе, что было с теми, кто раньше лес губил…“»

Гоги улыбнулся, представляя, как Раневская произнесёт эти строки. Её ирония идеально подойдёт для роли мудрой старухи, которая видела уже многое.

Кульминация вырисовывалась сама собой. Воевода, увидев магию леса, понимает — можно построить дорогу, не уничтожая священную рощу. Наука и традиции могут существовать рядом.

«ФИНАЛ. НОВАЯ ДЕРЕВНЯ. Прошёл год. Железная дорога огибает священную рощу. Василиса и воевода стоят рука об руку, глядя на дымящийся вдали поезд. ВОЕВОДА: „Ты научила меня видеть красоту там, где я видел только препятствие“. ВАСИЛИСА: „А ты показал, что прогресс может быть мудрым“. Камера поднимается над землёй — лес и железная дорога мирно соседствуют под звёздным небом».

Гоги отложил карандаш, посмотрел на исписанные листы. Получилось больше тридцати страниц — полноценный черновик полнометражного сценария, написанный за три часа непрерывной работы.

Сюжет был цельным, персонажи живыми, конфликт — понятным и актуальным. История о том, как найти баланс между развитием и сохранением традиций, между новым и вечным.

Он снова закурил, перечитывая отдельные сцены. Где-то нужно было добавить юмора, где-то — углубить драматизм. Диалоги требовали шлифовки, некоторые сцены — перестановки.

Но костяк был готов. Теперь этот черновик нужно было показать сценаристам, режиссёрам, получить их замечания. Коллективная работа должна была превратить черновой набросок в настоящий шедевр.

За окном дождь стихал. Московский вечер наступал тихо и незаметно, а на столе лежал сценарий, который мог стать классикой советской мультипликации.

Гоги разложил на большом столе в мастерской несколько листов ватмана и открыл коробку с красками. Дождь за окном создавал идеальную атмосферу для экспериментов — никто не будет отвлекать, можно полностью погрузиться в творческий процесс.

Первый лист он посвятил классическому подходу. Взял тонкую кисть, начал рисовать Василису в традиционной манере — четкие контуры, яркие цвета, идеальные пропорции. Получалось красиво, но скучно. Слишком похоже на то, что уже делали в «Союзмультфильме».

— Банально, — пробормотал он, откладывая кисть.

На втором листе решил попробовать что-то радикальное. Обмакнул палец в черную тушь и начал рисовать Лешего отпечатками пальцев. Сначала общий силуэт, потом детали — борода из размазанных пятен, глаза-точки, руки-ветки. Получалось органично, будто сама природа оставила свой отпечаток на бумаге.

— Интересно, — пробормотал Гоги, добавляя зеленые мазки губкой. — Текстурно, живо…

Третий лист — попытка имитировать древнерусскую живопись. Плоские фигуры, золотые нимбы, условная перспектива. Василиса получилась похожей на святую с иконы, а воевода — на былинного богатыря. Красиво, стильно, но для детского фильма слишком архаично.

Четвертый эксперимент оказался самым неожиданным. Гоги взял обычную зубную щетку, обмакнул в краску и начал разбрызгивать по бумаге. Потом губкой создавал силуэты персонажей, оставляя фактуру брызг как текстуру одежды и фона. Медведь-оборотень получился особенно выразительным — его шкура казалась настоящей, грубой, живой.

— Как будто смотришь сквозь дождь, — пробормотал он, отступая от стола.

Пятый лист посвятил акварельной технике, но не обычной. Сначала намочил бумагу водой, потом капал разведенные краски, позволяя им растекаться произвольно. В получившихся цветных разводах угадывались лесные пейзажи, облака, речная гладь. Поверх этой основы тонкой кистью добавил силуэты персонажей.

Результат поразил даже его самого. Герои словно материализовались из самого воздуха, из игры света и тени. Особенно хороша получилась Баба Яга — её избушка на курьих ножках возникала из тумана, созданного растекшейся краской.

Следующий эксперимент был ещё более радикальным. Гоги взял кусок угля из камина и начал рисовать им прямо по бумаге. Никаких промежуточных набросков карандашом — только уверенные штрихи угля. Получалось графично, выразительно, с сильными контрастами света и тени.

— Как гравюры старых мастеров, — пробормотал он, растушевывая тени пальцем.

Седьмой лист стал попыткой совместить несколько техник. Фон — акварельные разводы, персонажи — четкие контуры тушью, детали одежды — отпечатки пальцев, текстуры — разбрызгивание щеткой. Получалась сложная, многослойная картинка, богатая фактурами и оттенками.

Но самым неожиданным оказался восьмой эксперимент. Гоги решил попробовать рисовать… кофейной гущей. Заварил крепкий кофе, дал ему остыть, смешал гущу с небольшим количеством клея. Получилась густая масса коричневого цвета с интересной зернистой текстурой.

Этой смесью он нарисовал древнюю священную рощу. Стволы деревьев получились объемными, фактурными, будто настоящая кора. Добавил несколько зеленых мазков обычной краской — листва, трава. Контраст между гладкой краской и зернистой кофейной текстурой создавал удивительный эффект.

— Пахнет «почти» как настоящий лес после дождя, — усмехнулся Гоги, вдыхая аромат кофе.

Последний, девятый лист он решил посвятить коллажу. Вырезал из старых газет кусочки текста, наклеил их как основу для одежды персонажей. Поверх нарисовал лица и руки обычными красками. Получился странный эффект — герои словно состояли из слов, из самой истории.

Когда все девять листов были готовы, Гоги отступил от стола и окинул их взглядом. Каждый эксперимент открывал новые возможности, новые способы передать атмосферу древнего русского леса.

— Классика скучна, — пробормотал он, закуривая сигарету. — Отпечатки пальцев слишком детские. Иконописный стиль — архаичен. А вот акварельные разводы… интересно.

Он подошел к листу с разбрызгиванием щеткой, внимательно рассмотрел фактуру. Этот эффект можно было использовать для сцен дождя, тумана, магических превращений.

Кофейная гуща тоже давала интересные возможности. Для изображения коры деревьев, старых деревянных построек, земли — естественные текстуры, которые невозможно получить обычными красками.

— Смешанная техника, — сказал он вслух. — Основа — акварельные разводы для фонов. Персонажи — четкие контуры тушью. Текстуры — разбрызгивание и природные материалы. Детали — тонкой кистью.

Гоги взял чистый лист, начал делать итоговый эскиз, объединяющий лучшие находки всех экспериментов. Василиса материализовалась из акварельного тумана, её сарафан получил фактуру от разбрызгивания, лицо было прорисовано четкими линиями туши.

Результат превзошел ожидания. Получился стиль совершенно новый для советской мультипликации — живописный, фактурный, одновременно современный и архаичный. Стиль, который идеально подходил для истории о древних духах и вечной красоте русского леса.

За окном дождь усиливался, а на столе лежали эскизы будущего шедевра. Эксперименты закончились — теперь предстояла не менее сложная работа по внедрению этих находок в производственный процесс студии.

Гоги сидел в своем кабинете, уставившись в окно на серое московское небо. Пепельница перед ним была полна окурков — он курил уже который час подряд, затягиваясь глубоко и медленно. Дым заполнил комнату густой пеленой, но открывать форточку не хотелось.

На столе лежали нетронутые документы. Смета на следующий месяц, заявки на материалы, письма от актеров. Все это требовало его внимания, решений, подписей. Но руки словно налились свинцом — даже поднять ручку казалось непосильной задачей.

Он затянулся очередной сигаретой, выпустил дым в потолок. Серые клубы медленно поднимались вверх, растворяясь в спертом воздухе. Время тянулось вязко, как патока. Где-то в коридоре слышались шаги, голоса сотрудников, но все это доносилось словно издалека, через толстое стекло.

Антонина Ивановна заглядывала в кабинет трижды. Каждый раз он кивал ей, бормотал что-то невразумительное про «сейчас посмотрю» и «через пять минут». Она уходила, а он продолжал сидеть неподвижно, глядя в никуда.

Усталость была не физическая — моральная. Как будто все силы, вся энергия, весь творческий запал внезапно иссякли. Еще вчера он горел идеями, планами, мечтами о великом фильме. Сегодня все это казалось бессмысленным, ненужным, чужим.

Гоги потушил сигарету, сразу же достал следующую. Руки двигались автоматически — спичка, пламя, затяжка. Никотин уже не бодрил, только создавал иллюзию занятости, отдалял момент, когда придется что-то делать.

За окном начинало темнеть. Рабочий день подходил к концу, в коридорах становилось тише. Скоро все разойдутся по домам, а он так и просидит здесь с нетронутыми бумагами и полной пепельницей.

«Что со мной?» — подумал он, но даже этот вопрос не вызывал особых эмоций. Равнодушие обволакивало, как густой туман. Не хотелось ни работать, ни идти домой, ни с кем-то разговаривать. Хотелось просто сидеть и курить, не думая ни о чем.

Телефон на столе звонил несколько раз. Гоги смотрел на него, но поднимать трубку не собирался. Пусть звонят, пусть ищут, пусть решают без него. Сегодня он никому не нужен и ничего не может дать.

Часы на стене показывали половину седьмого. В студии давно воцарилась тишина — все ушли домой. Только охранник остался внизу, да уборщица где-то гремела ведрами. Гоги продолжал сидеть в прокуренном кабинете, словно приклеенный к креслу.

Но постепенно, очень медленно, оцепенение начало отступать. Сначала он почувствовал неприятный привкус во рту от бесконечного курения. Потом заболели глаза от дыма. Потом заныла спина от долгого сидения в одной позе.

Гоги встал, подошел к окну, открыл форточку. Свежий воздух ворвался в комнату, разгоняя табачный туман. Он глубоко вдохнул, почувствовал, как легкие жадно хватают кислород.

Посмотрел на стол с нетронутыми документами. Завтра. Завтра он займется всем этим, когда голова прояснится и силы вернутся. А сегодня пора домой.

Гоги надел пиджак, взял портфель — пустой, но для солидности. Выключил свет, заперл кабинет. В коридоре было темно и тихо, только его шаги гулко отдавались от стен.

Охранник дремал за своим столиком, проснулся от звука шагов.

— Домой, товарищ Гогенцоллер?

— Домой, Иван Петрович. До завтра.

— До завтра. Отдыхайте.

На улице было прохладно и свежо после душного кабинета. Семен Петрович давно уехал — рабочий день водителя закончился в шесть. Гоги пошел к автобусной остановке, медленно, не торопясь.

В автобусе он сел у окна, положил портфель на колени. Москва плыла за стеклом — серая, вечерняя, уставшая. Такая же, как он сам. Пассажиры ехали молча, каждый думал о своем. Обычные люди после обычного рабочего дня.

«Я тоже обычный человек, — подумал Гоги. — Иногда устаю, иногда не могу работать. Это нормально». Мысль была простая, но почему-то утешительная.

В Переделкино он добрался уже в полной темноте. Коттедж встретил теплым светом в окнах — Прасковья Николаевна, как всегда, обо всем позаботилась. На кухне пахло борщом, на столе стояла накрытая тарелка.

Гоги поужинал молча, потом долго сидел в кресле у камина, не зажигая огня. Усталость была другой теперь — не давящей, а спокойной. Завтра он вернется к работе. Завтра снова займется фильмом, студией, планами. А сегодня можно просто отдохнуть.

За окном ухала сова, где-то шуршала листва. Переделкинская тишина обволакивала, успокаивала. Дом принимал его таким, какой он есть — усталым, опустошенным, обычным человеком, которому иногда нужно просто побыть одному.