Глава 6

Утром следующего дня Гоги приехал в студию А4+ с особым чувством предвкушения. Сегодня должна была состояться встреча, которую он ждал несколько недель — знакомство с лучшими сценаристами страны. Берия сдержал обещание и пригласил настоящих мастеров слова.


В большом конференц-зале уже собрались люди, чьи имена знала вся страна. За столом сидел Сергей Михалков — поэт, чьи стихи знал каждый советский ребёнок. Рядом с ним Николай Эрдман, драматург с непростой судьбой, недавно вернувшийся из ссылки. Александр Птушко, режиссёр сказочных фильмов, переживший пик славы и теперь ищущий новые формы. И Евгений Шварц — сказочник, умевший находить глубокий смысл в простых историях.


— Товарищи, — начал Гоги, раскладывая на столе листы сценария, — я попросил вас собраться не случайно. Наш фильм должен стать не просто качественным продуктом для внутреннего рынка, а произведением мирового уровня.


— Амбициозная задача, — заметил Михалков, листая страницы. — А что конкретно вы имеете в виду под «мировым уровнем»?


— Международные кинофестивали, — честно ответил Гоги. — Каннский, Венецианский, Берлинский. Советская анимация должна заявить о себе на весь мир, показать, что мы умеем делать не только агитационные ролики, но и настоящее искусство.


Шварц поднял брови, усмехнулся:


— Интересно. А власти одобряют такие планы?


— Лаврентий Павлович считает, что культурная экспансия не менее важна военной. Если наши фильмы будут побеждать на западных фестивалях, это повысит престиж СССР.


— Разумный подход, — кивнул Эрдман. — Но для этого сценарий должен быть безупречным. Западные критики не простят ни слабых диалогов, ни затянутых сцен, ни идеологической прямолинейности.


Птушко взял несколько страниц, внимательно прочитал:


— Основа хорошая. Конфликт между традицией и прогрессом актуален для любой страны. Но есть моменты, которые нужно доработать.


— Слушаю, — Гоги достал блокнот.


— Первое — диалоги слишком литературные. В мультфильме каждое слово на вес золота, нет времени на красивости. Второе — некоторые сцены можно показать без слов, через визуальные образы. Третье — нужна более яркая кульминация.


Михалков листал сценарий, время от времени что-то подчёркивая карандашом:


— А ещё у вас Василиса слишком идеальная. Западные зрители любят героев с недостатками, с внутренними противоречиями.


— Но она же положительная героиня, — возразил Гоги.


— Положительная не значит безупречная, — мягко поправил Шварц. — Посмотрите на лучшие сказки — у Золушки есть наивность, у Красной Шапочки — легкомыслие, у Белоснежки — доверчивость. Недостатки делают персонажей живыми.


Эрдман поднялся, начал расхаживать по комнате:


— Давайте проработаем каждый акт отдельно. Первый акт — знакомство с героями и миром. Здесь всё неплохо, но экспозиция затянута. Нужно быстрее погружать зрителя в конфликт.


— А как это сделать? — спросил Гоги.


— Начните не с идиллической деревенской жизни, а с приезда воеводы. Пусть зритель сразу поймёт — в мир пришли перемены. А уклад жизни покажете попутно, через реакцию героев на нововведения.


Птушко кивнул:


— Правильно. В кино время — главный враг. Каждая минута должна работать на сюжет или на характеры.


Следующие три часа прошли в интенсивной работе. Сценаристы разобрали текст по косточкам, находя слабые места и предлагая решения. Гоги записывал каждое замечание, каждую идею.


— Сцена знакомства Василисы с Лешим, — говорил Шварц. — У вас они сразу находят общий язык. А что если сделать их встречу более драматичной? Пусть Василиса сначала боится духа леса, а он не доверяет человеку. Конфликт, а потом понимание.


— Хорошая идея, — согласился Гоги. — Это добавит динамики.


— А воевода, — подключился Михалков, — не должен быть однозначным антагонистом. Покажите, что он искренне верит в пользу своих действий. Пусть у него будет трагическая предыстория — погибшая в набегах семья, разорённое поместье. Тогда его стремление к прогрессу станет понятным.


Эрдман предложил изменить финальную сцену:


— У вас всё заканчивается слишком гладко. Воевода внезапно прозревает и меняет планы. Это выглядит неубедительно. Лучше сделать так: он всё же строит дорогу, но идёт на компромисс. Обходит священную рощу, строит мост вместо насыпи. Показывает, что прогресс возможен без варварства.


— И добавить эпилог, — предложил Птушко. — Несколько лет спустя. Дорога работает, лес процветает, Василиса стала хранительницей нового баланса между цивилизацией и природой.


К вечеру сценарий был переработан кардинально. Структура стала более динамичной, персонажи — объёмными, диалоги — точными и ёмкими. Главное — исчезла дидактичность, проповедническая назидательность, которая так раздражала западных критиков в советских фильмах.


— Теперь это действительно может претендовать на международные награды, — подвёл итог Шварц. — История понятна любому зрителю, независимо от национальности и политических взглядов.


— А что с музыкой? — спросил Михалков. — Хачатурян, конечно, мастер, но для международной аудитории нужно что-то более универсальное.


— Мы обсуждали с Арамом Ильичом, — ответил Гоги. — Основа будет симфоническая, европейская по форме, но с использованием русских народных мотивов. Не цитаты, а стилизация.


— Умно, — одобрил Эрдман. — Экзотика без фольклорной прямолинейности.


Когда сценаристы собрались уходить, Шварц задержался, подошёл к Гоги:


— Георгий Валерьевич, а вы сами-то верите в то, что делаете?


— Что вы имеете в виду?


— История о гармонии человека с природой, о мудром компромиссе между прогрессом и традицией. Красивая сказка, но как она соотносится с реальностью?


Гоги задумался. За окном шумела индустриальная Москва — заводы, стройки, автомобили. Советский Союз строил социализм методами, далёкими от гармонии с природой.


— Может быть, именно поэтому эта сказка нужна, — ответил он наконец. — Чтобы люди помнили: есть другой путь. Не всё должно быть железом и бетоном.


— Хороший ответ, — улыбнулся Шварц. — Настоящий художник всегда немного утопист. Без этого искусство превращается в ремесло.


Когда все ушли, Гоги остался один в конференц-зале. Перед ним лежал исправленный сценарий — уже не его личное творение, а результат коллективной работы лучших мастеров страны. Каждая страница была испещрена правками, дополнениями, новыми идеями.


Он перечитал финальную сцену. Вместо прямолинейного хэппи-энда — сложный, многослойный финал. Воевода строит дорогу, но сохраняет лес. Василиса становится посредником между мирами. Прогресс и традиция находят баланс, не уничтожая друг друга.


— Да, — пробормотал он, — теперь это может тягаться с лучшими европейскими работами.


Антонина Ивановна заглянула в зал:


— Георгий Валерьевич, как прошла встреча?


— Отлично. У нас есть сценарий мирового уровня. Завтра начинаем переработку раскадровки под новую версию.


— А что с производственным планом? Изменения в сценарии повлияют на сроки?


— Нет, структурно мы ничего кардинального не меняли. Только улучшили качество. К намеченному сроку управимся.


Она кивнула, записала что-то в блокнот:


— А художники готовы к работе?


— Готовы. Борис Анатольевич уже делает новые эскизы персонажей. Воевода стал более человечным, Василиса — более живой.


Когда Антонина Ивановна ушла, Гоги ещё раз пролистал сценарий. Работа предстояла колоссальная — нужно было перерисовать множество кадров, переписать диалоги, изменить раскладку сцен. Но результат стоил усилий.


«Василиса и Дух леса» должна была стать не просто хорошим советским мультфильмом, а произведением, способным покорить мировую аудиторию. Доказать, что в СССР умеют создавать искусство высочайшего уровня.


За окном зажигались огни вечерней Москвы. Где-то в мастерских художники работали над будущими шедеврами, композиторы сочиняли музыку, режиссёры репетировали спектакли. Культурная жизнь страны била ключом, и студия А4+ была частью этого процесса.


Гоги собрал бумаги, запер их в сейф. Завтра начнётся новый этап работы — воплощение доработанного сценария в зримые образы. Но сегодня была одержана важная победа: фильм получил прочную литературную основу, способную выдержать самую строгую критику.


Выходя из студии, он думал о предстоящих международных фестивалях. Канны, Венеция, Берлин — лучшие площадки мирового кинематографа. Советская анимация должна была заявить о себе достойно, показать, что железный занавес не мешает создавать универсальное искусство.


Семён Петрович молча открыл дверцу автомобиля. По дороге в Переделкино Гоги мысленно прокручивал новые сцены, представляя, как они будут выглядеть на экране. Завтра предстояла кропотливая работа по адаптации изменений, но он был готов к ней.


Фильм обретал окончательные очертания, становился тем произведением, которое могло изменить представление мира о советской культуре.


Утром Гоги приехал в студию А4+ с горящими глазами и портфелем, набитым новыми идеями. Переработанный вчера сценарий словно зажёг в нём творческий костёр — каждая сцена виделась яркой, живой, полной деталей.


В кабинете он разложил на большом столе листы раскадровки и открыл исправленный сценарий. Работы предстояло много — почти половину кадров нужно было перерисовать под новую концепцию персонажей.


— Итак, — пробормотал он, беря карандаш, — Василиса теперь не идеальная девочка, а живой человек с недостатками.


Первым делом он взялся за сцену знакомства героини с Лешим. По старой версии они сразу находили общий язык. Теперь встреча должна была стать драматичной — страх, недоверие, постепенное сближение.


Карандаш заскользил по бумаге. Василиса отшатывается от внезапно появившегося духа леса, в глазах — испуг, но не ужас. Скорее удивление — она видела лесных духов в снах, но встретить наяву не ожидала.


— Отлично, — пробормотал Гоги, добавляя детали. — Теперь Леший.


Дух леса в новой трактовке тоже изменился. Не добрый дедушка из сказки, а древнее существо, уставшее от человеческого невежества. В его позе читалось недоверие, готовность исчезнуть при первых признаках агрессии.


Следующий кадр — они осторожно изучают друг друга. Девочка делает шаг вперёд, протягивает руку. Леший не отступает, но напряжён, готов к бегству. Момент истины — примет ли древний дух человеческое дружелюбие?


— Прекрасно, — Гоги откинулся в кресле, любуясь получившейся сценой. — Теперь у встречи есть драматургия.


За дверью раздались шаги, голоса. Студия оживала — художники приступали к работе. Но Гоги был настолько поглощён творческим процессом, что не замечал происходящего вокруг.


Он перешёл к образу воеводы. Вчера сценаристы предложили дать ему трагическую предысторию — семью, погибшую от набегов, разорённое поместье. Теперь его стремление к прогрессу обретало человеческую мотивацию.


Новый кадр показывал воеводу не как безжалостного чиновника, а как человека, несущего боль. В сцене у походного костра он смотрит на старый портрет — жена и дочь, которых больше нет. Отсюда его желание построить дороги, связать страну, чтобы помощь приходила быстрее.


— Да, — прошептал Гоги, прорисовывая выражение скорбного решения на лице персонажа. — Теперь его можно понять.


Работа захватывала полностью. Время летело незаметно — казалось, только что был рассвет, а за окном уже светило яркое солнце. Гоги не чувствовал усталости, наоборот — каждый удачный кадр подзаряжал его энергией.


В дверь постучали. Вошёл художник Борис Анатольевич с папкой эскизов.


— Георгий Валерьевич, можно показать новые варианты персонажей?


— Конечно, — Гоги оторвался от работы. — Интересно посмотреть на ваше видение.


Борис Анатольевич разложил на столе цветные эскизы. Василиса теперь выглядела более естественно — не кукольная красавица, а обычная деревенская девушка с живыми глазами и слегка вздёрнутым носиком. В её облике читался характер — упрямство, любопытство, доброта.


— Отлично, — одобрил Гоги. — А воевода?


— Вот, — художник показал другой эскиз. — Попытался показать внутренний конфликт через внешность.


Мужчина средних лет, в глазах усталость и решимость одновременно. Военная выправка, но без жёсткости. Лицо, которое могло быть добрым, если бы не тяжесть пережитого.


— Замечательно, — кивнул Гоги. — Это именно тот воевода, которого мы искали. А Леший?


Дух леса получился особенно удачным. Древний, мудрый, но не старческий. В его облике сочетались человеческие и природные черты — кора вместо кожи, листья в бороде, глаза цвета мха. И главное — в них читалась не злоба, а печаль.


— Великолепно, — восхитился Гоги. — Начинайте делать цветовые раскладки. Нужно понять, как персонажи будут выглядеть в движении.


Когда Борис Анатольевич ушёл, Гоги вернулся к раскадровке. Теперь у него были конкретные образы персонажей, и работа пошла ещё быстрее.


Он рисовал кульминационную сцену — конфронтацию воеводы с лесными духами. По новой версии это не чёрно-белый конфликт добра со злом, а столкновение двух правд, двух необходимостей.


Воевода стоит перед древней рощей с топором в руке. Вокруг него солдаты, готовые исполнить приказ. Но он медлит — в глазах борьба между долгом и сомнением.


Из леса выходят духи — Леший, Василиса рядом с ним, другие обитатели чащи. Не угрожающие, а скорбящие. Они не нападают, а просто стоят, защищая своими телами обречённые деревья.


— Прекрасный момент для музыки, — пробормотал Гоги. — Хачатурян должен написать что-то пронзительное.


Следующий кадр — крупный план лица воеводы. Внутренняя борьба достигает апогея. Он видит в глазах духов не враждебность, а мольбу. И понимает — можно найти другой путь.


Последние кадры сцены показывали решение. Воевода опускает топор, разворачивается к солдатам. Жестом показывает — рубить не будем. Дорога пойдёт в обход рощи.


К обеду Гоги закончил переработку всей кульминационной части. Сорок кадров, каждый из которых рассказывал свою микроисторию. Вместе они складывались в мощную драматургическую арку.


— Антонина Ивановна, — позвал он секретаря. — Соберите всех ведущих художников. Хочу показать переработанную раскадровку.


Через полчаса в кабинете собралась вся творческая группа. Гоги развесил листы на стенах, превратив комнату в выставочный зал.


— Товарищи, перед вами новая версия фильма, — начал он. — Более драматичная, более человечная, более универсальная.


Художники внимательно изучали кадры, обменивались мнениями. Все отмечали возросшую выразительность, глубину характеров, изобретательность композиционных решений.


— Это действительно другой уровень, — сказал старший аниматор Петров. — Такой фильм не стыдно показать на любом фестивале.


— Но работы прибавилось, — заметил колорист Иванов. — Каждый кадр требует детальной проработки.


— Ничего, справимся, — уверенно ответил Гоги. — У нас есть время и команда. А главное — есть ясное понимание того, что делаем.


Когда сотрудники разошлись, Гоги остался один с раскадровкой. На стенах висело будущее — сотни кадров, которые через год превратятся в полнометражный фильм.


Он подошёл к окну, посмотрел на оживлённую Мосфильмовскую улицу. Где-то там, за горизонтом, находились европейские кинофестивали, где будут оценивать его творение. Строгие критики, искушённая публика, конкуренция с лучшими мастерами мира.


— Не подведём, — тихо сказал он своему отражению в стекле. — Покажем, на что способна советская школа анимации.


Остаток дня прошёл в детальном планировании работы. Нужно было распределить задачи между художниками, составить календарный план, учесть все изменения в бюджете.


Но главное было сделано — фильм обрёл окончательный творческий облик. Теперь оставалось самое интересное и самое сложное — воплотить замысел в жизнь, превратить рисунки в движущиеся образы, создать кинематографическую поэму о красоте русской природы и мудрости народной души.


Гоги работал до позднего вечера, не замечая времени. Творческий огонь, разгоревшийся утром, не угасал — наоборот, становился всё ярче с каждым новым кадром, с каждой найденной деталью.


Гоги сидел в своём кабинете, склонившись над очередным листом раскадровки, когда дверь открылась без стука. В проёме появился Виктор Крид в своих неизменных авиаторах, опираясь на трость со стилизованной буквой V.


— Георгий Валерьевич, — сказал он спокойным голосом, — отложите карандаш. У нас дела.


— Какие дела? — Гоги не поднимал головы от рисунка. — Я работаю над важной сценой.


— Сцена подождёт. А вот ваш внешний вид — нет. — Крид подошёл к столу, окинул взглядом потёртый пиджак художника. — Человек вашего уровня не может ходить в такой одежде.


— Что не так с моей одеждой?


— Всё не так. Вы директор студии, автор проекта, одобренного лично товарищем Сталиным. А выглядите как провинциальный учитель рисования.


Гоги наконец поднял голову, посмотрел на безупречно одетого Крида. Дорогой костюм, отличная обувь, даже трость выглядела как произведение искусства.


— И что вы предлагаете?


— Поездку к лучшему портному Москвы. Сейчас же. — Крид постучал тростью по полу. — Антонина Ивановна уже предупреждена, что вы отлучаетесь по служебным делам.


Возражать было бесполезно. Гоги знал Крида достаточно хорошо — когда тот принимал решение, спорить было бессмысленно. Он убрал рисунки в папку, надел пиджак.


— Куда едем?


— В ателье «Элегант» на Кузнецком мосту. Там работает Моисей Наумович Гольдман — лучший портной столицы. Одевает самых высокопоставленных лиц.


Чёрная «Победа» ждала у входа. Водитель молча открыл дверцы. По дороге Крид рассматривал Гоги критическим взглядом.


— Размер сорок шестой, рост сто семьдесят восемь. Плечи не слишком широкие, талия нормальная. Хороший материал для работы портного.


— Вы говорите обо мне как о манекене.


— А разве не так? — усмехнулся Крид. — Человек в публичной позиции всегда немного манекен. От того, как вы выглядите, зависит, как воспринимают ваши идеи.


Ателье «Элегант» располагалось в старинном особняке. Витрина была оформлена со вкусом — несколько костюмов на манекенах, дорогие ткани, аксессуары. Швейцар открыл дверь, и они оказались в мире изысканной элегантности.


Моисей Наумович оказался невысоким пожилым человеком с острым взглядом и быстрыми движениями. Он окинул Гоги взглядом профессионала.


— Интересная фигура, — пробормотал он. — Творческий человек, вижу. Художник?


— Режиссёр, — поправил Крид. — Делает мультипликационные фильмы.


— Понятно. Значит, костюм нужен элегантный, но не вызывающий. Что-то среднее между официозом и богемностью. — Портной достал сантиметр. — Раздевайтесь, молодой человек.


Следующий час прошёл в примерках и обмерах. Моисей Наумович работал быстро и профессионально, записывая цифры в блокнот.


— Синий цвет, — сказал Крид, рассматривая образцы тканей. — В тон глаз. Английская шерсть, тонкая, но плотная. Костюм-тройка — пиджак, жилет, брюки.


— Отличный выбор, — одобрил портной. — У молодого человека красивые голубые глаза. Синий костюм подчеркнёт их.


Гоги стоял в одних подштанниках, чувствуя себя неловко. Портной обмерял его со всех сторон, делал пометки мелом на временной выкройке.


— А сколько это будет стоить? — спросил он.


— Не ваша забота, — отмахнулся Крид. — Государство инвестирует в ваш имидж.


— Готов будет через неделю, — сказал Моисей Наумович. — Две примерки — предварительная и окончательная. Гарантирую — костюм будет сидеть как влитой.


Когда с портным было покончено, Крид повёл Гоги в обувной магазин на Петровке. Здесь тоже всё было на высшем уровне — кожа, инструменты, мастерство.


— Туфли на заказ, — объяснил Крид сапожнику. — Классические оксфорды, чёрная кожа, кожаная подошва. К синему костюму.


Процедура повторилась — обмеры, выбор материалов, обсуждение деталей. Гоги чувствовал себя куклой, которую наряжают к выходу в свет.


— А теперь подарок, — сказал Крид, когда они вышли из магазина.


Он достал из кармана небольшую коробочку, протянул Гоги. Внутри лежали часы. Но не обычные, а особенные. На задней крышке была выгравирована надпись: «Г. В. Гогенцоллер. За выдающиеся заслуги. 1950 г.»


— Именные часы, — пояснил Крид. — Изготовлены на Первом Московском часовом заводе по специальному заказу. Механизм швейцарский, корпус стальной, стрелки светящиеся.


Гоги надел часы на запястье. Они сидели идеально, словно были созданы специально для его руки. Тяжёлые, надёжные, с приятным тиканьем.


— Спасибо, — сказал он искренне. — Но за что такие подарки?


— За то, что оправдываете вложенные в вас средства. — Крид закурил папиросу. — Ваш фильм произведёт фурор. А человек, создавший шедевр, должен выглядеть соответственно.


Они сели в машину, поехали по центру Москвы. За окнами плыли знакомые улицы, но Гоги смотрел на них уже другими глазами. Скоро у него будет отличный костюм, дорогие туфли, именные часы. Внешние атрибуты успеха.


— Кстати, — сказал Крид, стряхивая пепел в окно, — у меня есть новости с корейского фронта.


— Какие новости?


— Ваши концепты оружия проходят испытания. Электромагнитная пушка показала отличные результаты. Американская техника выходит из строя на расстоянии до двадцати километров.


Гоги почувствовал странное чувство — одновременно гордость за своё изобретение и тревогу за его применение.


— А роботы-амфибии Пауля?


— Тоже работают неплохо. Пока что в ограниченном количестве — десяток машин. Но эффект впечатляющий. Американцы в панике, не понимают, что происходит.


— И что дальше?


Крид затянулся папиросой, выпустил дым в окно.


— А дальше интересно. Мы намеренно поддерживаем паритет. Не даём ни одной стороне решающего преимущества. Корея — это полигон для испытания новых технологий, а не место для окончательной победы.


— Почему?


— Потому что мировая война сейчас невыгодна никому. Лучше пусть сверхдержавы выясняют отношения на периферии, испытывая новое оружие. А основные силы остаются в резерве.


Гоги слушал, понимая, что за этими спокойными словами стоят тысячи человеческих судеб. Солдаты умирают в корейских горах, а где-то в московских кабинетах это называют «поддержанием паритета».


— И что от меня требуется?


— Пока ничего. Занимайтесь фильмом, создавайте шедевр. Но держитесь наготове — скоро у меня будет для вас новая работа. Более серьёзная, чем рисование пушек.


— Какая работа?


— Концептуальная. — Крид улыбнулся загадочно. — Представьте себе оружие, которое бьёт не по технике, а по сознанию. Не убивает тело, а ломает волю к сопротивлению.


— Психологическое воздействие?


— Шире. Информационное, культурное, идеологическое. Война будущего будет вестись не на полях сражений, а в умах людей. И здесь понадобятся не генералы, а люди вашего профиля.


Машина подъехала к студии А4+. Гоги вышел, но Крид его задержал.


— Георгий Валерьевич, ещё одно. Через неделю, когда костюм будет готов, у вас будет официальное представление фильма высшему руководству. Присутствовать будут очень важные люди.


— Сталин?


— Возможно. Во всяком случае, люди из его ближайшего окружения точно. Вот почему так важно выглядеть безупречно.


Когда машина уехала, Гоги поднялся в свой кабинет. Часы на запястье тикали ровно, напоминая о времени. Новый костюм, новые туфли, новые перспективы — всё это было приятно, но и тревожно.


Он понимал — каждый подарок, каждое повышение статуса — это новые обязательства. Система не делает подарков просто так. За всё рано или поздно приходится платить.


Но пока что он мог наслаждаться творческой работой, создавать красоту, воплощать замыслы в жизнь. А что будет потом — покажет время.


За окном садилось солнце, окрашивая небо в розовые тона. Гоги сел за стол, достал папку с раскадровкой. Работа продолжалась — та самая работа, ради которой стоило терпеть все условности и компромиссы.


Именные часы отсчитывали секунды, приближая его к той минуте, когда «Василиса и Дух леса» предстанет перед взорами самых влиятельных людей страны. И тогда станет ясно — оправдал ли он вложенные в него надежды.


Гоги проснулся в пять утра, хотя будильник был заведён на шесть. Организм сам подстроился под новый ритм — ему требовалось максимум времени для работы. Он быстро умылся, позавтракал и уже в половине седьмого был в студии.


Охранник удивлённо посмотрел на него:


— Товарищ Гогенцоллер, вы что так рано? Рабочий день ещё не начался.


— Для меня уже начался, — ответил Гоги, поднимаясь по лестнице.


В пустой студии царила особая атмосфера. Никого не было — только он, листы бумаги и карандаши. Идеальные условия для концентрации. Гоги включил настольную лампу, разложил раскадровки и принялся за работу.


Сцена за сценой, кадр за кадром — он методично прорабатывал каждую деталь. Движение персонажей должно было быть безупречным, каждый жест — выразительным, каждая композиция — гармоничной.


— Тридцать седьмой кадр, — бормотал он, рисуя Василису в момент первого разговора с Лешим. — Она наклоняется вперёд, показывая открытость. Руки слегка протянуты — жест доверия.


Карандаш двигался быстро, уверенно. Годы практики позволяли рисовать почти автоматически, не отвлекаясь на технические детали. Вся энергия уходила в творческий процесс.


К восьми утра, когда в студию стали приходить сотрудники, Гоги уже закончил раскадровку целой сцены. Двадцать кадров за полтора часа — рекордная скорость даже для него.


— Георгий Валерьевич, — заглянула Антонина Ивановна, — может, кофе принести?


— Да, большую чашку. И пирожков, если есть. — Он не поднимал головы от работы. — И попросите всех меня не беспокоить до обеда. Только по очень срочным вопросам.


Кофе он выпил, не отрываясь от рисования. Пирожки съел одной рукой, продолжая другой делать наброски. Каждая минута была на счету — фильм должен был быть готов в срок.


Борис Анатольевич принёс новые эскизы персонажей. Гоги пробежался по ним взглядом, сделал несколько пометок красным карандашом.


— Хорошо. Василиса почти готова, но сделайте глаза чуть больше — в мультипликации крупные глаза лучше читаются. Воевода отличный, но добавьте морщинку у левого глаза — след от старой раны. Это добавит характерности.


— Будет исполнено, — кивнул художник. — А когда посмотрите остальные эскизы?


— Вечером. Сейчас нельзя отвлекаться.


К обеду Гоги почувствовал, что спина затекла от долгого сидения. Он встал, сделал несколько упражнений прямо в кабинете, размял шею и плечи. Пять минут на разминку — и снова за стол.


Обедать пошёл в заводскую столовую, но даже там продолжал работать. Доставал блокнот, зарисовывал идеи для будущих сцен. Борщ и котлету съел машинально, не чувствуя вкуса.


— Товарищ директор, может, отдохнёте немного? — спросила буфетчица Мария Петровна. — Совсем замучились.


— Отдохну, когда фильм закончу, — ответил Гоги, уже поднимаясь из-за стола.


Во второй половине дня к работе подключились аниматоры. Они приносили первые пробные кадры — простейшие движения персонажей. Гоги просматривал каждый, делал замечания.


— Василиса идёт слишком быстро. Она не торопится, а задумчиво прогуливается. Замедлите движение в полтора раза.


— Леший появляется слишком резко. Он древний, мудрый — его движения должны быть плавными, словно дерево, качающееся на ветру.


— Воевода держится слишком прямо. Да, он военный, но на нём лежит груз ответственности. Плечи чуть опущены, голова слегка наклонена вперёд.


Каждое замечание требовало переделки, но Гоги был неумолим. Фильм должен был быть безупречным — никаких компромиссов с качеством.


К вечеру он чувствовал себя как выжатый лимон, но работать не переставал. Включил настольную лампу, заварил крепкий чай, продолжил раскадровку.


— Сцена в священной роще, — бормотал он, рисуя древние дубы. — Камера медленно поднимается снизу вверх, показывая величие деревьев. Свет пробивается сквозь листву золотыми лучами.


Рука уже болела от постоянного рисования, пальцы судорожно сжимали карандаш. Но останавливаться было нельзя — в голове роились идеи, требуя воплощения.


В девять вечера заглянула уборщица Мария Ивановна:


— Товарищ директор, может, домой пора? Поздно уже.


— Ещё часок поработаю, — ответил Гоги, не отрываясь от листа.


— Да вы совсем себя не жалеете. Так можно и здоровье подорвать.


— Здоровье восстановится, а время не вернёшь.


В десять он наконец отложил карандаш, посмотрел на результат дня. На столе лежали готовые раскадровки четырёх больших сцен. Полноценный дневной объём работы для целой группы художников.


Домой он приехал совершенно измотанный, но удовлетворённый. Прасковья Николаевна встретила его с тревогой:


— Георгий Валерьевич, да вы еле на ногах стоите! Что с вами?


— Работаю много. Нужно успеть в срок.


— Так нельзя, здоровье важнее всякой работы.


Но Гоги уже поднимался по лестнице. Принял горячий душ, выпил стакан молока и рухнул в кровать. Сон был глубокий, без сновидений — организм восстанавливался после марафонского дня.


Утром всё повторилось. Подъём в пять, быстрый завтрак, студия к половине седьмого. И снова работа, работа, работа. Карандаш, бумага, бесконечные кадры, рождающиеся под его рукой.


Так прошла неделя. Гоги работал по четырнадцать часов в сутки, с короткими перерывами на еду и сон. Сотрудники студии смотрели на него с восхищением и ужасом — такого трудоголизма они ещё не видели.


— Он работает как одержимый, — шептались художники. — Словно от этого фильма зависит его жизнь.


И они были правы. От этого фильма действительно зависела жизнь Гоги — не биологическая, а творческая. Это был его шанс создать нечто великое, оставить след в искусстве.


К концу недели усталость накопилась критическая. Руки дрожали от перенапряжения, глаза слезились от постоянной работы при искусственном освещении. Но результат впечатлял — половина фильма была детально проработана в раскадровках.


— Георгий Валерьевич, — сказал Борис Анатольевич, — так дальше нельзя. Вы себя убиваете.


— Стахановцы на заводах работают с такой же отдачей, — ответил Гоги. — И ничего, выполняют планы.


— Но там другая работа. Физическая. А вы работаете головой, нервами.


— Значит, тренирую нервы.


Он понимал, что балансирует на грани истощения. Но останавливаться не мог. В нём горел творческий огонь, который требовал всё нового и нового топлива. И этим топливом была работа — упорная, изнурительная, но единственно возможная.


Фильм рождался на его глазах, обретал плоть и кровь. Каждый день приближал к заветной цели — созданию шедевра, способного покорить мировую аудиторию. И ради этого стоило пахать как стахановец, выкладываясь полностью.


Гоги подошёл к зданию студии А4+ в своё обычное время — половина седьмого утра. Но у входа его ждал сюрприз. Возле дверей стояла целая группа сотрудников во главе с Антониной Ивановной.


— Георгий Валерьевич, — твёрдо сказала она, — вы не пройдёте.


— Что значит «не пройду»? — удивился Гоги. — Я директор этой студии.


— Именно поэтому мы вас и не пускаем, — вмешался Борис Анатольевич. — Посмотрите на себя в зеркало. Вы превращаетесь в живой скелет.


Гоги действительно похудел за последнюю неделю. Щёки ввалились, под глазами залегли тёмные круги, руки дрожали от усталости.


— Мне нужно закончить раскадровку сцены в лесу, — попытался протестовать он.


— Сцена подождёт, — непреклонно ответила Антонина Ивановна. — А вы идите домой и отдыхайте. Целый день. Приказ директора студии.


— Но я и есть директор!


— Сегодня директор — я, — улыбнулась она. — У меня есть доверенность на управление студией в ваше отсутствие. Так что марш отдыхать!


Остальные сотрудники дружно закивали. Было видно — заговор готовился заранее. Семён Петрович сочувственно пожал плечами:


— Извините, товарищ Гогенцоллер, но они правы. Так дальше нельзя.


Гоги понял, что сопротивление бесполезно. Коллеги действовали из лучших побуждений. Он развернулся и медленно пошёл по Мосфильмовской улице, не зная, куда идти.


Первый раз за многие недели он оказался на московских улицах без дела. Странное чувство — время есть, а занять его нечем. Рука автоматически тянулась к блокноту, но блокнот остался в кабинете.


Он дошёл до станции метро, спустился вниз. Куда ехать? Домой? Но в Переделкино он окажется через час, а день только начинается. В центр? А что там делать?


Поезд пришёл в сторону центра. Гоги сел в вагон, поехал куда глаза глядят. На станции «Сокольники» вышел почти машинально — здесь была библиотека МГУ, где он иногда встречал Аню.


По дороге к библиотеке он размышлял о том, как странно устроена жизнь. Всего неделю назад ему не хватало времени ни на что, кроме работы. А сейчас время есть, но он не помнит, как им распоряжаться.


У входа в библиотеку его ждал сюрприз — на скамейке сидела знакомая фигура. Аня в летнем платье читала толстую книгу, время от времени что-то записывая в тетрадь.


— Аня! — окликнул он её.


Она подняла голову, и её серые глаза удивлённо расширились.


— Гоша? Что ты здесь делаешь? В такое время?


— Меня с работы выгнали, — честно признался он. — Сказали, что я переработал и нужно отдыхать.


— И правильно сказали. — Она закрыла книгу, внимательно посмотрела на него. — Ты ужасно выглядишь. Когда последний раз нормально ел?


— Вчера. Или позавчера. Не помню.


Аня встала, взяла его под руку.


— Всё, я беру тебя в оборот. Сначала завтрак, потом прогулка. И никаких разговоров о работе.


Они пошли в небольшое кафе рядом с библиотекой. Аня заказала ему солидный завтрак — яичницу, колбасу, хлеб, кофе. Сама взяла только чай и булочку.


— Ешь, — приказала она. — И рассказывай, что у тебя за фильм такой, ради которого ты себя убиваешь.


Гоги начал рассказывать о «Василисе и Духе леса», но она его остановила:


— Не о работе. О чём-нибудь другом.


— А о чём?


— Ну… о погоде. О книгах. О звёздах. О чём угодно, только не о работе.


Он попытался переключиться, но оказалось, что кроме работы говорить не о чём. За последние недели весь мир сузился до раскадровок и эскизов.


— Как твоя астрономия? — спросил он наконец.


— Отлично! — оживилась Аня. — Защищаю диплом через месяц. Тема — «Переменные звёзды в созвездии Лиры». Очень увлекательно.


— А что такое переменные звёзды?


— Звёзды, которые меняют яркость. Пульсируют, как сердце. Некоторые регулярно, некоторые непредсказуемо. Как люди — у каждой свой характер.


Разговор о звёздах захватил его. Аня рассказывала просто и увлекательно, без научной сухости. Постепенно напряжение уходило, мысли проясняились.


После завтрака они отправились гулять по Сокольникам. Парк утопал в зелени, пели птицы, где-то играли дети. Обычная летняя московская идиллия.


— Знаешь, — сказала Аня, — я иногда завидую людям, которые умеют так увлекаться работой, как ты. У меня никогда не получается полностью в чём-то раствориться.


— А может, это и к лучшему, — ответил Гоги. — Я за неделю чуть не свихнулся от перегрузок.


— Зато создаёшь что-то важное. А я изучаю звёзды, которые никого не интересуют, кроме нескольких астрономов в мире.


— Звёзды интересуют всех. Просто не все об этом знают.


Они сели на скамейку у пруда. Утки плавали в воде, изредка ныряя за кормом. Летнее солнце грело приятно, не обжигая.


Они проговорили до обеда. Время летело незаметно — впервые за много дней Гоги не следил за часами. Разговор шёл легко, без напряжения. Аня умела слушать и говорить именно то, что нужно услышать.


— Пойдём пообедаем, — предложила она. — Знаю одно хорошее место.


Ресторанчик оказался уютным, в старинном московском стиле. За столиком у окна они продолжили разговор. Аня рассказывала о своих студенческих друзьях, о планах на будущее, о книгах, которые читала.


— А ты знаешь, что я о тебе думаю? — неожиданно спросила она.


— Что?


— Что ты очень одинокий человек. Даже среди людей ты остаёшься наедине с собой.


Гоги удивился точности её наблюдения.


— А ты не одинокая?


— Тоже одинокая. Но я научилась с этим жить. А ты всё время бежишь от одиночества в работу.


— И что в этом плохого?


— Ничего. Если не забывать останавливаться и дышать.


После обеда они пошли в кино — показывали «Золушку» с Яниной Жеймо. Аня тихо смеялась над забавными сценами, а в драматических моментах серьёзнела. Гоги больше смотрел на неё, чем на экран.


— Красивое кино, — сказала она, когда они вышли на улицу. — А твоё будет лучше?


— Не знаю. Надеюсь.


— Обязательно будет. У тебя есть главное — ты веришь в то, что делаешь.


Вечером они гуляли по Арбату. Старая московская улица жила своей неспешной жизнью. В книжных магазинах копались любители чтения, у художников покупали портреты, уличные музыканты играли популярные мелодии.


— Хорошо, что меня сегодня с работы выгнали, — сказал Гоги. — А то бы не встретил тебя.


— А я рада, что встретила, — ответила Аня. — Давно хотела нормально поговорить, а ты всё работаешь.


Они дошли до её дома, когда стемнело. У подъезда Аня остановилась.


— Спасибо за прекрасный день, — сказала она. — Надеюсь, ты понял — жизнь не кончается на работе.


— Понял. И спасибо тебе.


Она поднялась на цыпочки, поцеловала его в щёку.


— Приходи ещё. Только без блокнота для записей.


Домой Гоги ехал отдохнувший и умиротворённый. День, проведённый с Аней, оказался лучшим лекарством от переутомления. Завтра он вернётся к работе, но уже в нормальном режиме, не изнуряя себя.


Серые глаза Ани и её мудрые слова надолго останутся в памяти. Она умела найти правильные слова в нужный момент — редкий дар, который ценится больше всех профессиональных навыков.


На следующий день после вынужденного отдыха Гоги приехал в студию с новыми силами. Коллеги встретили его с облегчением — вчерашний измотанный человек превратился в энергичного руководителя.


— Антонина Ивановна, — сказал он, входя в кабинет, — свяжитесь с артистами из моего списка. Назначьте прослушивание на завтра. Время пришло услышать, как будут звучать наши герои.


— Все согласились участвовать, — доложила она. — Валентина Серова, Михаил Жаров, Сергей Мартинсон, Фаина Раневская, Борис Андреев. Назначить на утро?


— На десять утра. И подготовьте студию звукозаписи — нужна идеальная акустика.


К назначенному времени в студии собрались лучшие актёры Москвы. Гоги волновался больше, чем перед любой важной встречей. Одно дело — нарисовать персонажа, другое — услышать его голос в исполнении живого человека.


Первой читала Валентина Серова. Она взяла в руки листок с репликами Василисы, на мгновение сосредоточилась.


— Дедушка Лесович, — произнесла она, — люди в деревне говорят, что придут чужие люди, лес рубить станут. Неужели правда?


Голос прозвучал именно так, как представлял себе Гоги. Чистый, звонкий, но без детскости. В нём слышались и любопытство, и тревога, и готовность защищать то, что дорого.


— Замечательно, — прошептал он. — Абсолютно точно.


Серова прочитала ещё несколько реплик — диалог с воеводой, разговор с лесными духами. Каждая фраза ложилась в образ, который существовал в голове режиссёра.


— Валентина Васильевна, — сказал Гоги, когда она закончила, — вы читаете Василису так, словно знали её лично.


— А я и знаю, — улыбнулась актриса. — Каждая русская женщина носит в себе частичку Василисы. Нужно только найти её и дать голос.


Следующим читал Михаил Жаров. Он взял текст воеводы, несколько секунд изучал его молча.


— Именем государя императора объявляю, — зазвучал его мощный баритон, — через вашу землю пройдёт железная дорога. Лес подлежит вырубке.


В голосе звучала не жестокость, а усталая решимость человека, привыкшего исполнять трудные приказы. Гоги сразу услышал того воеводы, которого хотел показать, — не злодея, а человека, несущего тяжёлую ношу долга.


— А теперь сцену сомнений, — попросил Гоги. — Когда воевода видит лес и понимает, что жалко его рубить.


Жаров помолчал, вошёл в образ.


— Красивые деревья, — произнёс он тише, задумчиво. — Сколько им лет? Век? Два? А я должен их под корень… Приказ есть приказ, но почему так тяжело на душе?


— Превосходно! — Гоги не сдержал восхищения. — Михаил Иванович, вы показали именно того воеводу, которого я видел.


Сергей Мартинсон читал Лешего. Его голос преобразился удивительным образом — из обычного человеческого стал каким-то древним, словно эхо из глубины веков.


— Здравствуй, внученька, — звучал в студии голос духа леса. — Опять за советом пришла? Слушай же: лес старше людей, мудрее их. Но и людей не стоит винить — они просто забыли, как с природой дружить.


В интонациях слышались и мудрость тысячелетий, и печаль по утраченной гармонии, и надежда на примирение. Именно такого Лешего хотел показать Гоги — не злого духа, а мудрого наставника.


— Сергей Васильевич, — сказал он, — у вас голос самого леса. Как вы это делаете?


— Представляю себя старым дубом, — улыбнулся Мартинсон. — Дубом, который научился говорить человеческими словами.


Очередь дошла до Фаины Раневской. Она взяла текст Бабы Яги, критически осмотрела его.


— Ох, умора! — произнесла она с характерной интонацией. — Опять люди думают, что умнее природы! Василисушка, покажи своему воеводе, что было с теми, кто раньше лес губил.


Голос звучал с той самой раневской иронией, которая была узнаваема с первых слов. Но ирония была не злая, а добродушная — бабушка, которая подшучивает над внуками, но любит их.


— Фаина Георгиевна, — спросил Гоги, — а вам нравится такая Баба Яга? Не слишком добрая для сказочной ведьмы?


— Милый мой, — ответила Раневская, — настоящие ведьмы не едят детей. Они их воспитывают. А что может быть страшнее хорошего воспитания?


Все рассмеялись, но Гоги понял — актриса схватила суть образа. Её Баба Яга будет не страшной, а мудрой наставницей, говорящей правду через шутку.


Последним читал Борис Андреев. Медведь-оборотень в его исполнении зазвучал мощно и величественно, как сама природа.


— Кто посмел нарушить покой священной рощи? — гремел его бас. — Тысячу лет здесь царила тишина, тысячу лет люди приходили с миром. И вот явились те, кто хочет превратить храм в дрова.


А затем голос стал мягче, когда Медведь говорил с Василисой:


— Не бойся, девочка. Я защищаю не только деревья, но и тех людей, кто помнит — лес это дом, а не склад материалов.


— Борис Фёдорович, — сказал Гоги, — у вас голос самой природы. Мощный, но не агрессивный.


— Природа и не должна быть агрессивной, — ответил Андреев. — Она просто защищается, когда её обижают.


Когда прослушивание закончилось, Гоги понял — попал в яблочко со всеми актёрами. Каждый голос идеально подходил своему персонажу, каждый артист понимал характер героя.


— Друзья мои, — обратился он к собравшимся, — вы превзошли все мои ожидания. Каждый из вас не просто озвучил персонажа, а дал ему душу.


— Георгий Валерьевич, — сказала Серова, — а когда начинаем запись?


— Через месяц, когда анимация будет готова. Но уже сейчас я знаю — наш фильм обретёт голос. Настоящий, живой, человечный голос.


Актёры расходились в приподнятом настроении. Каждый чувствовал — участвует в создании чего-то особенного, значительного.


Гоги остался в студии один, прослушивая записи пробных чтений. Голоса звучали из динамиков, оживляя нарисованных персонажей. Василиса, воевода, Леший, Баба Яга, Медведь — все они уже не были просто рисунками. Они стали живыми существами со своими характерами, эмоциями, мыслями.


— Теперь точно получится шедевр, — пробормотал он себе под нос.


Фильм обретал окончательные черты. Визуальный ряд соединился со звуковым, и родилось то самое кинематографическое волшебство, ради которого стоило работать день и ночь.


«Василиса и Дух леса» была уже не мечтой, а реальностью, которая через несколько месяцев предстанет перед зрителями.


Вечером Гоги приехал за Николь к театру. Спектакль только закончился, актриса выходила из служебного входа в лёгком летнем пальто, с цветами в руках — подарок поклонников.


— Гоша! — обрадовалась она, увидев его. — Не ожидала. Думала, ты целиком погружён в свой мультфильм.


— Погружён, но не утонул, — улыбнулся он. — Приглашаю на ужин. В хороший ресторан, с музыкой и свечами.


— О, как романтично! — Николь села в автомобиль, поправила причёску. — А что за повод?


— Повода не нужны для встречи с красивой женщиной.


Ресторан «Метрополь» встретил их приглушённым светом и звуками струнного оркестра. Столик у окна, белоснежная скатерть, живые цветы в хрустальной вазе — всё как полагается для романтического свидания.


— Шампанское? — предложил Гоги, изучая винную карту.


— Конечно. — Николь сняла пальто, осталась в элегантном чёрном платье. — Сегодня была премьера «Дамы с камелиями». Играла Маргариту Готье.


— И как прошло?


— Замечательно! Зал рыдал в финале. А критик из «Правды» сказал, что у меня большое будущее.


Официант принёс шампанское, разлил по бокалам. Пузырьки игриво поднимались к поверхности, как маленькие жемчужины.


— За твой талант, — поднял бокал Гоги.


— За нашу встречу, — ответила Николь.


Они пили медленно, наслаждаясь моментом. Оркестр играл что-то лирическое, в зале царила атмосфера интимности. Николь рассказывала о театральной жизни, Гоги — о студийных буднях.


— А знаешь, — сказала она, отхлебнув шампанского, — я иногда завидую твоей работе. В театре всё мимолётно. Спектакль прошёл — и нет его. А фильм остаётся навсегда.


— Зато в театре живое общение с залом. Чувствуешь реакцию, энергию людей.


— Это да. Но всё равно… твоё творчество переживёт нас всех.


К ужину подали телятину под сливочным соусом и молодые овощи. Николь ела изящно, маленькими кусочками, время от времени поправляя волосы.


— Расскажи о своём фильме, — попросила она. — Только не техническими терминами, а так, чтобы я поняла.


— Это история о том, как найти баланс между прогрессом и традицией. Девушка Василиса дружит с лесными духами, а воевода хочет построить дорогу через священную рощу.


— Интересно. А кто играет Василису?


— Озвучивает Валентина Серова. Отличная актриса.


— Серова… — Николь задумчиво покрутила бокал в руках. — Да, у неё хороший голос. А других женских ролей нет?


— Есть Баба Яга. Но её озвучивает Раневская.


— Понятно.


В её голосе проскользнула едва заметная нотка разочарования, но Гоги не обратил внимания. Он был увлечён рассказом о фильме.


После ужина они танцевали под медленную музыку. Николь была лёгкой в объятиях, двигалась грациозно, как настоящая актриса. Её духи пахли французскими цветами, волосы щекотали его щёку.


— Поедем ко мне, — шепнула она, когда танец закончился.


Квартира Николь была освещена свечами — она зажгла их, пока он наливал коньяк. Мягкий свет превращал комнату в будуар из романтического фильма.


— Хорошо, что мы встретились, — сказала она, стоя у окна.


— Да, хорошо.


Он подошёл к ней сзади, обнял за талию. Она прислонилась к нему, откинув голову на его плечо. Момент был идеальным — красивая женщина, романтическая обстановка, лёгкое опьянение от шампанского.


— Я соскучилась по тебе, — прошептала Николь, поворачиваясь в его объятиях.


Поцелуй был долгим, страстным. Все разговоры, все мысли отступили на второй план. Остались только двое людей, желающих друг друга.


Ночь прошла в объятиях. Николь была страстной любовницей — умелой, раскованной, знающей, как доставить удовольствие мужчине. Они занимались любовью до рассвета, засыпая в объятиях друг друга.


Утром Гоги проснулся от запаха кофе. Николь стояла у плиты в шёлковом халатике, готовя завтрак. Волосы растрепались, но она выглядела прекрасно.


— Доброе утро, мой дорогой, — улыбнулась она. — Как спалось?


— Замечательно. — Он надел брюки, подошёл к ней. — Пахнет божественно.


— Французский кофе и круассаны. Специально для тебя.


За завтраком Николь была особенно нежной. Накладывала ему масло на хлеб, подливала кофе, рассказывала смешные театральные байки.


— Гоша, — сказала она, когда они допивали кофе, — у меня есть к тебе просьба.


— Слушаю.


— Ты же знаешь много важных людей в кино. Может быть, ты мог бы… — она замялась, — ну, познакомить меня с кем-нибудь? Или даже… может, в твоём мультфильме найдётся роль?


Гоги медленно поставил чашку на стол. Вот оно — то, чего он подсознательно ждал с самого начала их отношений.


— Николь, — сказал он мягко, — в мультфильме все роли уже распределены. А что касается знакомств…


— Ну хотя бы попробуй! — перебила она. — Я талантливая актриса, мне нужны хорошие роли. А ты можешь помочь.


— Я не хочу смешивать личные отношения с профессиональными.


— Почему? — В её голосе прозвучала обида. — Разве любящий мужчина не должен помогать женщине?


— Любящий мужчина, возможно, должен. Но я не уверен, что мы говорим о любви.


Николь резко встала из-за стола, лицо исказилось от гнева.


— То есть как это понимать? Провёл со мной ночь и теперь отказываешься помочь?


— Я провёл с тобой прекрасную ночь. Но это не делает меня обязанным устраивать твою карьеру.


— Значит, я для тебя просто… развлечение?


Гоги встал, начал одеваться.


— Николь, мы оба взрослые люди. Между нами была страсть, влечение. Но не любовь. Давай будем честными.


— Честными? — Она засмеялась резко, неприятно. — Значит, ты честно использовал меня для удовольствия?


— Никто никого не использовал. Мы просто хорошо провели время.


— Хорошо провели время! — Голос Николь стал пронзительным. — А я думала, что мы строим отношения!


— На основе чего? — Гоги застёгивал рубашку, не глядя на неё. — Мы почти не знаем друг друга. Встречаемся раз в неделю, занимаемся любовью и расстаёмся.


— А что ещё нужно?


— Понимание. Общие интересы. Желание быть вместе не только в постели.


Николь села на диван, закрыла лицо руками.


— Значит, это всё? — спросила она глухо.


— Наверное, да. — Гоги надел пиджак. — Николь, ты красивая, талантливая женщина. Найдёшь мужчину, который будет тебя по-настоящему любить.


— А ты меня не любишь?


Он помолчал, честно анализируя свои чувства.


— Нет, — сказал он наконец. — Я восхищался тобой, желал тебя. Но это не любовь.


— Тогда уходи, — тихо сказала она. — И больше не появляйся.


На улице Гоги глубоко вдохнул свежий утренний воздух. Странное чувство — не сожаления, а облегчения. Словно снял тесную одежду или вышел из душной комнаты.


По дороге в студию он размышлял о произошедшем. Николь была прекрасной любовницей, но между ними не было той искры, которая превращает влечение в любовь. Они занимались любовью, но не любили друг друга.


Страсть — это прекрасно, но она проходит. А что остаётся потом? Если нет духовной близости, общих целей, взаимного уважения — ничего не остаётся.


Николь искала покровителя, который помог бы её карьере. Он искал женщину, которая разделила бы его интересы. Они ошиблись друг в друге, приняв физическое влечение за нечто большее.


В студии его ждала привычная работа — эскизы, раскадровки, встречи с сотрудниками. Настоящая жизнь, наполненная смыслом и целью. А то, что было с Николь, — лишь эпизод, красивый, но неглубокий.


— Георгий Валерьевич, — заглянула Антонина Ивановна, — как дела? Хорошо отдохнули вчера?


— Отлично, — ответил он, доставая из портфеля новые наброски. — Пора возвращаться к работе.


И странное дело — работа показалась ему более захватывающей, чем самая страстная ночь. Потому что в творчестве была не только страсть, но и любовь — любовь к искусству, к красоте, к тому делу, которому он посвятил жизнь.


В большом зале студии А4+ был установлен рояль, принесённый специально для этого мероприятия. Арам Ильич Хачатурян сидел за инструментом, перебирая клавиши, настраивая звучание под акустику помещения. Рядом стояли пюпитры для музыкантов оркестра.


Гоги расположился в центре зала с папкой раскадровок. Сегодня предстояло решить один из важнейших вопросов — какой будет музыка к «Василисе и Духу леса».


— Арам Ильич, — начал он, — давайте определимся с общей концепцией. Музыка должна подчеркнуть русский характер фильма, но при этом быть понятной международной аудитории.


— Понимаю задачу, — кивнул композитор. — Не примитивная стилизация под народную музыку, но и не отход от национальных корней.


Хачатурян заиграл главную тему — мелодия была одновременно русской по духу и европейской по форме. Широкие интервалы, характерные для русской песенности, но в обрамлении классической гармонии.


— Это тема Василисы? — спросил Гоги.


— Да. Она будет проходить через весь фильм в разных вариантах. Иногда светлая и радостная, иногда печальная, иногда героическая.


Композитор продемонстрировал различные варианты темы. В мажоре она звучала как весенняя песня, в миноре — как плач по утраченному. В быстром темпе становилась танцевальной, в медленном — задумчивой.


— Превосходно, — одобрил Гоги. — А что для Лешего?


Хачатурян перешёл к другой теме — более древней, архаичной. В ней слышались отголоски старинных церковных распевов, но пропущенные через призму современной композиторской техники.


— Здесь я использую старые лады, — пояснил он. — Дорийский, фригийский. Они создают ощущение древности, мудрости веков.


Музыка действительно звучала как голос самого времени — торжественно, загадочно, с оттенком печали о прошедших эпохах.


— А для воеводы?


— Для него я написал марш, но не военный, а скорее… административный. — Хачатурян заиграл чёткую, размеренную мелодию. — Человек долга, порядка, но не жестокости.


В музыке слышалась поступь уверенного человека, привыкшего к ответственности. Но без агрессии, без угрозы — просто сила, направленная на созидание.


— Отлично. А теперь самое сложное — кульминационная сцена. Конфронтация воеводы с духами леса.


Композитор задумался, несколько минут молчал, перебирая клавиши.


— Здесь нужен диалог двух тем, — сказал он наконец. — Тема воеводы сталкивается с темой леса, они борются, спорят, а потом находят гармонию.


Он начал импровизировать. Сначала звучала тема воеводы — твёрдо, решительно. Затем ей отвечала тема Лешего — древняя, мудрая. Темы переплетались, спорили, противостояли друг другу.


Но постепенно конфликт сменялся диалогом. Мелодии начинали дополнять друг друга, создавая новую, объединённую тему.


— Блестяще! — воскликнул Гоги. — Это именно то, что нужно. Музыкальная драматургия идеально соответствует сюжету.


В зал вошли музыканты оркестра — несколько скрипачей, виолончелист, флейтист, гобоист. Хачатурян раздал им партии, объяснил основные моменты.


— Попробуем с оркестром, — предложил он Гоги.


Первой прозвучала тема Василисы в исполнении струнных. Мелодия обрела новые краски, стала объёмной, живой. Скрипки пели светло и чисто, альт добавлял тепла, виолончель — глубины.


— Теперь тема леса, — скомандовал Хачатурян.


Здесь солировали деревянные духовые — флейта и гобой. Звучание получилось действительно лесным — прозрачным, как утренний воздух, с оттенками таинственности.


Тема воеводы прозвучала у медных духовых. Торжественно, но не помпезно. Достойно, с внутренней силой.


— А теперь кульминация, — сказал композитор.


Оркестр заиграл сцену конфронтации. Темы сталкивались в сложном контрапункте, создавая музыкальную драму. Напряжение нарастало, конфликт достигал апогея — и вдруг наступала разрядка. Темы сливались в гармоничном аккорде.


Гоги слушал, представляя, как эта музыка будет звучать под кадры фильма. Он видел Василису, идущую по лесной тропе под нежную мелодию струнных. Видел Лешего, появляющегося под таинственные звуки флейты. Видел воеводу, принимающего решение под торжественный аккомпанемент духовых.


— Арам Ильич, — сказал он, когда музыка стихла, — это шедевр. Такая музыка сделает наш фильм поистине выдающимся.


— Но это только начало, — ответил композитор. — Нужно ещё много работать. Написать музыку для каждой сцены, продумать лейтмотивы второстепенных персонажей, создать звуковые эффекты.


— А Баба Яга? Какая у неё музыка?


Хачатурян улыбнулся, заиграл озорную мелодию с причудливыми модуляциями.


— Что-то среднее между частушкой и скерцо. Остроумно, но не зло. Она же у нас положительный персонаж.


Музыка действительно получилась забавной — с неожиданными поворотами, шутливыми интонациями, но без карикатурности.


— А для Медведя-оборотня?


— Мощная тема у низких струнных и медных. — Зазвучала величественная мелодия, полная первобытной силы. — Древний страж природы, мудрый и могучий.


К вечеру была утверждена вся музыкальная концепция фильма. Каждый персонаж получил свою тему, каждая сцена — свой музыкальный характер.


— Когда начнём запись с полным оркестром? — спросил Гоги.


— Через месяц, когда анимация будет готова, — ответил Хачатурян. — Но уже сейчас я буду дорабатывать партитуру, добавлять детали.


— А что скажете о перспективах фильма на международных фестивалях?


Композитор задумался.


— Музыка получается действительно высокого уровня. Русская по духу, но выполненная в лучших традициях европейской композиторской школы. Думаю, западные критики оценят.


Когда музыканты разошлись, Гоги остался в зале один. Тишина после музыки казалась особенно глубокой. Но в ней ещё звучали отголоски мелодий, которые станут голосом его фильма.


Он представлял, как через год эта музыка прозвучит в кинотеатрах по всему миру. Как маленькие зрители будут слушать тему Василисы, как взрослые прочувствуют мудрость темы Лешего.


«Василиса и Дух леса» обретала окончательный облик. Визуальный ряд, актёрская работа, музыкальное сопровождение — всё складывалось в единое произведение искусства, способное тронуть сердца людей разных стран и культур.


В особняке на Кузнецком мосту была оборудована небольшая кинозала — всего двадцать кресел, но с лучшим проекционным оборудованием в стране. Гоги приехал сюда с металлической коробкой, в которой лежали три катушки плёнки — двенадцать минут готового материала «Василисы и Духа леса».


Лаврентий Павлович Берия сидел в первом ряду, рядом с ним устроился Виктор Крид с неизменной тростью. Оба внимательно изучали техника-киномеханика, настраивавшего аппаратуру.


— Георгий Валерьевич, — обратился к нему Берия, — надеюсь, мы не зря потратили время. Двенадцать минут — это серьёзная заявка.


— Это лучшие сцены фильма, — ответил Гоги, волнуясь больше, чем перед любой премьерой. — Пролог, знакомство Василисы с Лешим и начало конфликта с воеводой.


Крид постучал тростью по полу:


— Интересно посмотреть, что получается, когда художник работает с неограниченными ресурсами.


— Ресурсы были ограничены временем, — поправил Гоги. — А время — самый ценный ресурс в творчестве.


Свет погас, на экране появилось изображение. Первые кадры показывали бескрайние русские леса с высоты птичьего полёта. Камера медленно скользила над кронами деревьев под музыку Хачатуряна.


Берия тихо хмыкнул — видимо, одобрительно. Крид сидел неподвижно, но Гоги чувствовал его пристальное внимание.


Голос рассказчика — Николая Черкасова — звучал торжественно, но без пафоса:


— Давным-давно, когда мир был молод, а деревья умели говорить человеческим голосом, жила в лесной деревушке девушка по имени Василиса…


Камера опускалась ниже, показывая деревню у опушки леса. Избы с резными наличниками, колодец-журавль, огороды с капустой. Всё нарисовано в той смешанной технике, которую разработал Гоги — акварельные разводы для фона, четкие контуры для переднего плана.


— Интересная техника, — пробормотал Берия. — Не похоже на то, что делают американцы.


— Это наш собственный стиль, — ответил Гоги. — Русская живописная школа, адаптированная для анимации.


На экране появилась Василиса в исполнении Валентины Серовой. Девушка шла по деревне с вёдрами, напевая народную песню. Анимация была безупречной — каждое движение естественно, каждый жест выразителен.


— Хорошо поёт, — заметил Крид. — Узнаю голос Серовой.


— Она вжилась в роль полностью, — пояснил Гоги. — Читала русские сказки, изучала народные традиции.


Следующая сцена показывала Василису в лесу. Девушка собирала травы, разговаривая с белкой и зайцем. Животные были нарисованы не карикатурно, а почти реалистично — настоящие лесные обитатели, а не мультяшные персонажи.


— Природа выглядит живой, — одобрил Берия. — Не декорацией, а настоящим лесом.


Кульминацией отрывка стало появление Лешего. Дух леса материализовался из утреннего тумана под звуки флейты и гобоя. Сергей Мартинсон озвучивал его так, словно говорила сама природа:


— Здравствуй, внученька. Опять за советом пришла?


— Дедушка Лесович, — отвечала Василиса, — люди в деревне говорят, что придут чужие люди, лес рубить станут. Неужели правда?


Диалог длился несколько минут, но зрители не отрывались от экрана. Разговор древнего духа с молодой девушкой был философским, но понятным, глубоким, но не скучным.


Последняя сцена показывала приезд воеводы. Михаил Жаров озвучивал его сдержанно, без театральности:


— Именем государя императора объявляю — через вашу землю пройдёт железная дорога. Лес подлежит вырубке в течение месяца.


Лица жителей деревни выражали растерянность и страх. Но не карикатурные — живые человеческие эмоции, переданные через тонкую анимацию.


Экран погас, включился свет. В зале стояла тишина — оба зрителя обдумывали увиденное.


— Что скажете, Лаврентий Павлович? — спросил Гоги.


Берия поднялся с кресла, неспешно подошёл к экрану, потрогал его рукой.


— Впечатляет, — сказал он наконец. — Это действительно новый уровень. Не агитация, не примитивная пропаганда, а настоящее искусство.


— Техническое исполнение безупречно, — добавил Крид. — Каждый кадр проработан до мелочей. Такое качество не стыдно показать на любом международном фестивале.


— А что скажете о содержании?


— Умно, — ответил Берия. — Вы взяли вечную тему — конфликт старого и нового — и подали её без лобовой дидактики. Зритель сам делает выводы.


Крид встал, опёрся на трость:


— Мне нравится, что персонажи неоднозначны. Воевода не злодей, а человек, исполняющий долг. Леший не враг прогресса, а защитник баланса. Это европейский подход к драматургии.


— Именно к этому мы и стремились, — ответил Гоги. — Создать фильм, понятный любой аудитории.


— Когда будет готов полный метраж? — спросил Берия.


— К началу декабря. Нужно ещё два месяца на озвучивание и финальный монтаж.


— Отлично. Как раз к дню рождения товарища Сталина. — Берия достал из кармана папиросы. — А что с международными фестивалями?


— Подавать заявки лучше всего на весенние смотры следующего года, — ответил Гоги. — Каннский фестиваль, Венецианский биеннале.


— Готовьте заявки, — кивнул Берия. — У меня есть связи в международной киносреде. Проследим, чтобы фильм попал к нужным людям.


Крид подошёл к Гоги, положил руку на плечо:


— Георгий Валерьевич, вы оправдали все надежды. Этот фильм станет культурным прорывом СССР.


— Надеюсь, что так, — скромно ответил Гоги.


— Не надейтесь, а знайте, — поправил Берия. — У вас получилось то, что не удавалось никому — совместить идеологическую правильность с художественным качеством.


— И самое главное, — добавил Крид, — вы доказали, что советское искусство может быть конкурентоспособным на мировом уровне. Это стратегически важно.


Когда плёнка была упакована обратно, Берия задержал Гоги:


— У меня есть ещё один вопрос. После завершения этого проекта готовы ли вы к новым задачам?


— Каким задачам?


— Более масштабным. Речь идёт о создании целой серии фильмов, способных конкурировать с продукцией Голливуда.


— Интересно. А тематика?


— Русская классика, адаптированная для мирового проката. «Руслан и Людмила», «Конёк-Горбунок», былины о русских богатырях. Культурная экспансия в чистом виде.


Гоги задумался. Перспектива была заманчивой — создать целую серию анимационных шедевров, прославляющих русскую культуру.


— Подумаю, — ответил он. — Сначала нужно завершить «Василису».


— Конечно. Но держите предложение в уме.


Выходя из особняка, Гоги чувствовал удовлетворение. Показ прошёл успешно — высокопоставленные зрители оценили качество работы. Фильм получил путёвку в большую жизнь.


Впереди оставалось два месяца напряжённой работы, а потом — премьера. И возможно, международное признание советской школы анимации.


«Василиса и Дух леса» была готова завоевать мир.


Моисей Наумович встретил Гоги в ателье с довольной улыбкой портного, знающего, что создал шедевр.


— А, Георгий Валерьевич! — воскликнул он, выходя из-за прилавка. — Как раз вовремя. Костюм готов, и я должен сказать — это одна из лучших моих работ.


Гоги прошёл в примерочную, где его ждал костюм-тройка на вешалке. Синяя английская шерсть переливалась в свете лампы благородным оттенком — не ярко, но заметно. Именно тот цвет, который подчёркивал его голубые глаза.


— Примеряйте, примеряйте, — торопил портной. — Хочу убедиться, что всё сидит идеально.


Гоги надел сначала брюки — они легли как влитые, без единой складки. Рубашка была безупречно отглажена, манжеты точно по размеру запястий. Жилет подчеркнул фигуру, не стесняя движений.


Наконец пиджак. Гоги накинул его на плечи, и Моисей Наумович помог застегнуть пуговицы.


— Поворачивайтесь, — попросил портной, обходя его кругом. — Поднимите руки. Присядьте.


Костюм сидел безупречно. Никаких заломов, никаких стеснений в движениях. Словно был сшит не по меркам, а прямо на теле.


— Превосходно, — пробормотал Моисей Наумович, поправляя лацкан пиджака. — Смотрите на себя.


Гоги повернулся к большому зеркалу и удивился. Отражение показывало элегантного джентльмена, который мог бы свободно посещать лучшие рестораны Европы. Костюм не просто сидел хорошо — он преображал.


— Это действительно другой человек, — признал он.


— Хороший костюм делает мужчину, — философски заметил портной. — А этот костюм — особенный. Видите, как ложатся плечи? Как подчёркнута талия? Классическая английская школа кроя.


Гоги повертелся перед зеркалом. Фигура в синем костюме выглядела стройной и представительной. Цвет действительно оттенял глаза, делая их более яркими.


— А галстук? — спросил он.


— Уже подобран, — Моисей Наумович протянул шёлковый галстук серебристого цвета с тонким узором. — Классическое сочетание. Не кричит, но подчёркивает достоинство костюма.


Галстук лёг идеально — ни слишком широкий, ни слишком узкий. Узел получился аккуратным, без излишней пышности.


— Теперь вы выглядите как настоящий директор, — одобрил портной. — Солидно, но не вычурно. Элегантно, но не вызывающе.


Когда Гоги переоделся обратно, Моисей Наумович аккуратно упаковал костюм в чехол.


— Носите с удовольствием, — сказал он. — И помните — хороший костюм требует ухода. Чистка только в лучших заведениях, хранение на плечиках.


Следующей остановкой был сапожник на Петровке. Иван Фёдорович, мастер-обувщик, встретил Гоги с не меньшим энтузиазмом.


— А вот и наш заказчик! — приветствовал он. — Туфли получились что надо. Сами увидите.


Оксфорды из чёрной кожи лежали в коробке, завёрнутые в мягкую ткань. Кожа была отполирована до зеркального блеска, швы аккуратные, без единого изъяна.


— Подошва кожаная, как заказывали, — пояснял мастер. — Каблук небольшой, для удобства. Внутри мягкая стелька — нога не устанет даже после долгого дня.


Гоги надел туфли. Они сели идеально — не жали, не болтались, словно были частью ноги.


— Пройдитесь, — предложил сапожник.


Несколько шагов по мастерской показали — обувь действительно удобная. Никакого дискомфорта, никаких неприятных ощущений.


— Отличная работа, — похвалил Гоги.


— Это ещё не всё, — Иван Фёдорович достал из-под прилавка небольшой набор. — Щётки для чистки, крем для кожи, специальная ткань для полировки. Хорошая обувь требует ухода.


— А прослужит долго?


— При правильном уходе — лет десять, не меньше. Подошву можно будет заменить, когда сотрётся. Верх останется как новый.


Туфли были упакованы в отдельную коробку вместе с набором для ухода.


Выйдя на улицу с двумя покупками, Гоги чувствовал себя странно. Словно приобрёл не просто одежду и обувь, а новую социальную роль. Костюм и туфли такого качества носили люди определённого круга — успешные, влиятельные, состоявшиеся.


— Семён Петрович, — сказал он водителю, — теперь в Переделкино. И осторожнее с поворотами — везём дорогую покупку.


— А можно поинтересоваться, для какого случая такая покупка? — спросил водитель.


— Для представления фильма высшему руководству. Нужно выглядеть соответственно.


— Понятно. Значит, большие дела намечаются.


— Очень большие.


Дома Прасковья Николаевна встретила покупки с восхищением.


— Ой, какая красота! — воскликнула она, когда Гоги показал костюм. — Настоящий барский костюм. А туфли-то какие! Блестят как зеркало.


— Теперь буду выглядать как настоящий директор.


— Да вы и так хорошо выглядели. Но теперь совсем другое дело. Солидность какая!


Гоги повесил костюм в шкаф, поставил туфли на специальную полочку. Завтра предстояла важная встреча, и к ней нужно было подготовиться не только морально, но и внешне.


Глядя на свои новые приобретения, он думал о том, как быстро меняется жизнь. Ещё полгода назад он жил в бараке, донашивал старые вещи, мечтал о приличном костюме. А теперь у него есть одежда, которая не уступает лучшим европейским образцам.


Но главное было не в костюме, а в том деле, ради которого этот костюм покупался. «Василиса и Дух леса» приближалась к завершению, и скоро весь мир увидит плоды его труда.


Новый костюм был символом нового этапа жизни — этапа признания, успеха и больших возможностей.


Ноябрь 1950 года превратился в безумный марафон. Гоги практически поселился в студии А4+, приезжая домой только переночевать. Фильм нужно было закончить к декабрю, и каждый день был на счету.


— Борис Анатольевич, где кадры сцены в священной роще? — спрашивал он, пробегая мимо рабочего места художника.


— Дорисовываю последние детали. К вечеру будут готовы.


— Отлично. Петров, как дела с анимацией превращения Лешего?


— Двадцать кадров из тридцати готово. Завтра доделаю остальные.


Гоги носился по студии как вихрь, контролируя каждый этап работы. В его блокноте были расписаны задачи по часам — кто что должен сделать, когда и в каком качестве.


Утром он проверял готовые кадры, днём работал с аниматорами над сложными сценами, вечером сидел в звукозаписывающей студии, сводя музыку с изображением.


— Арам Ильич, — говорил он Хачатуряну по телефону, — нужно ускорить темп в сцене погони. На два удара быстрее. Да, я понимаю, что это меняет характер музыки, но иначе не успеваем.


Музыку записывали по частям — сначала основные темы с полным оркестром, потом добавляли детали. Хачатурян лично дирижировал каждой сессией, добиваясь идеального звучания.


Параллельно шла работа с актёрами. Валентина Серова приезжала в студию каждый день, озвучивая Василису сцену за сценой.


— Георгий Валерьевич, — говорила она, — может, сделаем этот монолог более эмоциональным? Девочка же впервые видит духов леса.


— Давайте попробуем. Но помните — удивление, а не страх.


Серова входила в роль полностью. Она изучила все народные сказки о Василисе Премудрой, слушала записи русских песен, чтобы понять интонации.


Михаил Жаров записывал воеводу с особой тщательностью. Каждую реплику повторял по несколько раз, находя точную интонацию.


— Вот здесь, — говорил он, указывая на текст, — воевода понимает, что ошибается. Нужно показать это голосом, без слов.


Сергей Мартинсон превращал Лешего в живого персонажа. Его голос становился то древним и мудрым, то добродушным и простодушным.


— Леший — это сама природа, — объяснял он молодым актёрам. — Он не может говорить как обычный человек. У него свой ритм, свои интонации.


Самой трудной оказалась работа с Фаиной Раневской. Великая актриса была перфекционисткой и повторяла каждую фразу до тех пор, пока не находила идеальное звучание.


— Нет, не так, — говорила она, прослушивая запись. — Баба Яга должна быть мудрой, но с хитринкой. Как бабушка, которая знает про внучку всё, но делает вид, что не замечает её проказ.


Борис Андреев озвучивал Медведя-оборотня с эпическим размахом. Его бас звучал как сама земля — мощно, но не угрожающе.


— Медведь — это хранитель, — говорил он. — Он может быть страшным для врагов, но для друзей природы он — защитник.


Самым сложным этапом оказался финальный монтаж. Нужно было свести воедино тысячи рисованных кадров, голоса актёров, музыку оркестра, звуковые эффекты.


— Здесь музыка входит на полсекунды раньше, — говорил Гоги звукооператору. — А здесь Василиса должна начать говорить точно в момент, когда она поворачивает голову.


Монтажёр работал с точностью часовщика, совмещая звук и изображение с точностью до кадра.


— Георгий Валерьевич, — говорила Антонина Ивановна, — вы уже третьи сутки не спите нормально. Может, хотя бы несколько часов отдохнёте?


— Отосплюсь, когда фильм будет готов, — отвечал он, пересматривая очередную сцену.


Глаза красные от усталости, руки дрожат от кофе и нервного напряжения, но останавливаться нельзя. До премьеры остаётся меньше месяца.


К концу ноября студия работала круглосуточно. Художники рисовали при свете настольных ламп, аниматоры проверяли движения персонажей по сотому разу, звукооператоры добивались идеального баланса всех элементов фонограммы.


— Последние десять кадров! — объявил Гоги в три часа ночи 28 ноября. — Ещё немного, и мы закончим!


Студия работала как единый организм. Каждый понимал — создаётся нечто особенное, то, что войдёт в историю советского кинематографа.


Финальный кадр был готов 30 ноября в пять утра. Василиса и воевода стоят рядом, глядя на мирно соседствующие лес и железную дорогу. Последние аккорды музыки Хачатуряна. Титры.


— Всё, — сказал Гоги, откидываясь в кресле. — «Василиса и Дух леса» готова.


В зале стояла тишина. Все понимали — закончилась эпоха. Семь месяцев интенсивной работы, тысячи нарисованных кадров, сотни часов записи превратились в семьдесят минут анимационного фильма.


— А теперь — домой, — объявил Гоги. — Всем отдыхать. Завтра начнём подготовку к премьере.


Но сам он остался в студии ещё на час, пересматривая отдельные сцены. Фильм получился именно таким, каким задумывался — красивым, умным, способным тронуть сердца зрителей любого возраста.


«Василиса и Дух леса» была готова покорить мир.


Декабрь в студии А4+ превратился в сплошной водоворот подготовки к премьере. Гоги прибыл утром в своём новом синем костюме — сегодня была репетиция презентации перед высшим руководством.


— Антонина Ивановна, — сказал он, входя в кабинет, — какие новости с залом?


— Кинотеатр «Художественный» полностью в нашем распоряжении на девятое декабря. Триста мест, лучшая акустика в Москве. Проекционное оборудование проверили дважды.


— Отлично. А список приглашённых?


Она протянула ему толстую папку.


— Члены Политбюро, руководители министерств, директора крупнейших киностудий, критики из центральных газет. Плюс зарубежные дипломаты и культурные атташе.


Гоги пролистал список. Имена заставляли нервничать — элита страны в полном составе. Одна ошибка, один технический сбой — и репутация будет погублена.


— А что с международной прессой?


— Аккредитованы корреспонденты из Франции, Италии, Англии. Они пишут о развитии советского кинематографа.


В зал для совещаний зашли ключевые сотрудники студии. Все выглядели торжественно и взволнованно — впереди был главный экзамен их труда.


— Товарищи, — начал Гоги, — до премьеры остаётся девять дней. Всё должно быть идеально. Борис Анатольевич, как дела с афишами?


— Тираж готов. Пять тысяч экземпляров для Москвы, по тысяче для других крупных городов. Художник Муха сделал отличную работу — афиша яркая, но не кричащая.


Афиша действительно получилась красивой. Василиса в русском сарафане стояла рядом с Лешим на фоне волшебного леса. Снизу золотыми буквами: «Василиса и Дух леса. Первый советский полнометражный мультфильм мирового уровня».


— А программки для зрителей?


— Готовы, — ответила Антонина Ивановна. — Краткое содержание, информация о создателях, интервью с актёрами. На хорошей бумаге, с цветными иллюстрациями.


— Музыканты репетируют?


— Хачатурян лично дирижирует, — доложил звукооператор Михаил Семёнович. — Будут исполнять главные темы фильма перед показом. Живая музыка создаст особую атмосферу.


Гоги встал, подошёл к окну. На Мосфильмовской улице кипела жизнь — грузовики привозили декорации, рабочие развешивали плакаты. Вся киноиндустрия следила за премьерой.


— А что с техникой? — спросил он.


— Проверили всё трижды, — ответил киномеханик Иван Петрович. — Проекторы настроены, звуковая аппаратура работает идеально. Запасные копии плёнки готовы на случай чрезвычайных ситуаций.


— Освещение в зале?


— Специально отрегулировали. Во время фильма полная темнота, перед показом — мягкий свет для создания атмосферы.


В дверь постучали. Вошёл Крид в сопровождении незнакомого человека в дорогом костюме.


— Георгий Валерьевич, — сказал Крид, — представляю Анри Ланглуа, директора Французской синематеки. Он приехал специально на вашу премьеру.


Француз был элегантным мужчиной лет пятидесяти, с внимательными глазами кинокритика.


— Очень рад познакомиться, — сказал он на приличном русском. — Слышал много интересного о вашем фильме. Говорят, это прорыв в анимации.


— Надеемся, что так, — скромно ответил Гоги. — А что привело вас в Москву?


— Интерес к развитию советского кино. Мир меняется, культурные границы стираются. Хорошее искусство не знает политических барьеров.


Крид улыбнулся:


— Месье Ланглуа — влиятельный человек в европейских кинокругах. Его мнение может открыть дорогу на западные фестивали.


— Тогда надеюсь, что фильм вам понравится, — сказал Гоги.


— А можно посмотреть рабочие материалы? — попросил Ланглуа. — Эскизы, раскадровки. Меня интересует творческий процесс.


Следующий час прошёл в демонстрации разработок. Француз внимательно изучал каждый эскиз, задавал профессиональные вопросы о технике анимации.


— Впечатляет, — сказал он наконец. — Вы создали собственный стиль, не копируя американцев. Это очень важно для международного признания.


— А что скажете о сюжете?


— Универсален. История о гармонии человека с природой актуальна для всех стран. Особенно после войны, когда люди устали от разрушения.


После ухода гостей Гоги собрал сотрудников для финального инструктажа.


— Товарищи, — сказал он, — девятого декабря вся страна будет смотреть на нас. Каждый должен знать свои обязанности. Антонина Ивановна координирует встречу гостей. Борис Анатольевич отвечает за техническую часть. Михаил Семёнович — за звук.


— А если что-то пойдёт не так? — спросил молодой художник.


— Ничего не пойдёт не так, — твёрдо ответил Гоги. — Мы готовились семь месяцев. Каждая деталь продумана.


Вечером он остался в студии один, ещё раз пересматривая готовый фильм. Семьдесят минут экранного времени вмещали в себя всю душу, все надежды, все мечты творческого коллектива.


На экране Василиса танцевала с лесными духами под музыку Хачатуряна. Воевода находил мудрое решение, сохраняющее и прогресс, и традиции. Добро побеждало не силой, а пониманием.


— Получилось, — тихо сказал Гоги в пустом зале. — Действительно получилось.


За окном падал первый снег, укрывая Москву белым покрывалом. Скоро начнётся новый год — 1951-й. Год, который может стать переломным для советской анимации.


«Василиса и Дух леса» была готова встретиться со зрителями и изменить их представление о том, на что способно отечественное кино.


До премьеры оставалось восемь дней.


Гоги сидел в беседке своего сада с мольбертом и красками, наслаждаясь редким моментом покоя. До премьеры оставалось три дня, но сегодня он решил не думать о работе. Декабрьский вечер был на удивление тёплым для этого времени года.


Солнце медленно опускалось за горизонт, окрашивая небо в мягкие оттенки розового и золотого. Снег, выпавший накануне, подтаял и теперь лежал только в тенистых уголках сада. На ветках старой яблони блестели капли воды.


Он обмакнул кисть в жёлтую краску, начал писать солнечный диск. Никакой спешки, никаких дедлайнов — просто художник и природа. Давно он не испытывал такого простого удовольствия от процесса рисования.


— Прекрасный вечер, — пробормотал он себе под нос, смешивая на палитре оранжевый с розовым.


Небо действительно было удивительным. Облака подсвечивались солнцем изнутри, создавая сложную игру света и тени. Каждые несколько минут картина менялась — что-то новое появлялось, что-то исчезало.


Гоги писал медленно, вдумчиво. После месяцев работы над мультфильмом, где каждая линия была выверена и функциональна, здесь можно было позволить себе роскошь чистого творчества. Краска ложилась на холст свободно, без предварительных набросков.


Прасковья Николаевна вышла из дома с чашкой горячего чая.


— Георгий Валерьевич, не замёрзнете? — заботливо спросила она. — Вечер прохладный.


— Спасибо за чай, — он принял чашку, не отрываясь от работы. — А мне тепло. Творчество согревает лучше любой печки.


— Красиво рисуете, — одобрила она, заглянув через плечо. — Как живой закат.


Она ушла, а Гоги продолжил работу. Теперь он писал передний план — заснеженные крыши соседних домов, голые ветки берёз, дымок из трубы. Обычная подмосковная зима, но от этого не менее прекрасная.


Кисть двигалась почти сама собой. После долгих месяцев работы с карандашом живопись казалась удивительно свободной. Можно исправить неточность, смешать цвета прямо на холсте, создать эффект, который невозможен в графике.


Солнце село ниже, свет стал более тёплым. Гоги добавил золотистые блики на снег, сделал тени более глубокими и фиолетовыми. Зимний пейзаж оживал под его кистью.


— А ведь хорошо получается, — пробормотал он, отступив от мольберта.


Рисунок действительно передавал атмосферу вечера. Не фотографическая точность, а именно настроение — покой, умиротворённость, красота обычного момента.


Он отпил чаю, закурил сигарету. Первый раз за много дней мысли были спокойными, незамутнёнными служебными заботами. Завтра снова начнётся суета подготовки к премьере, но сейчас можно просто наслаждаться тишиной.


За забором прошла соседка с собакой. Собака — рыжий спаниель — заинтересованно принюхивалась к каждому кусту. Обычная вечерняя прогулка, часть неспешной загородной жизни.


Гоги добавил несколько мазков — силуэт собаки на дальнем плане. Пятно жизни в зимнем пейзаже. Картина стала более населённой, более живой.


Небо темнело, звёзды начинали проступать. Работать при искусственном свете не хотелось — лучше остановиться, пока естественное освещение позволяет видеть настоящие цвета.


Он отложил кисти, оценил результат. Этюд получился свежим, искренним. Никто не заказывал этот закат, не будет оценивать его художественные достоинства. Чистое творчество ради удовольствия от процесса.


— Давно не рисовал просто так, — сказал он вслух.


А ведь именно с этого всё начиналось — с желания запечатлеть красоту мира, поделиться ею с другими. Потом пришли заказы, обязательства, дедлайны. Творчество стало работой, хотя и любимой.


Но иногда нужно возвращаться к истокам. Сидеть с красками перед природой и просто рисовать то, что видишь. Без задней мысли, без расчёта на результат.


Гоги собрал краски, понёс мольберт в мастерскую. Этюд поставил на подставку — пусть сохнет. Завтра, при дневном свете, посмотрит, что получилось.


В доме было тепло и уютно. Прасковья Николаевна приготовила простой ужин — борщ, котлеты, чай с вареньем. После недель напряжённой работы такая простота казалась роскошью.


— А рисунок красивый получился, — сказала она, подавая борщ. — Прямо как в окно смотришь.


— Спасибо. Давно хотел нарисовать наш сад зимой.


— А будете ещё рисовать? Не только мультики, а так, для души?


Гоги задумался. В последние месяцы он почти забыл о том, что искусство может быть не только работой, но и отдушиной.


— Буду, — ответил он. — Обязательно буду. Художник должен рисовать не только по заданию, но и по зову сердца.


После ужина он сел в кресло у камина с книгой. Читал медленно, вдумчиво, не торопясь. За окном шёл снег — крупные, мягкие хлопья, превращающие мир в сказку.


Через три дня состоится премьера, которая может изменить всю его жизнь. Но сегодня этот вечер принадлежал только ему. Вечер творчества, покоя и простого человеческого счастья от соприкосновения с красотой.


В мастерской на подставке сох этюд заката — маленький кусочек мира, пойманный кистью и красками. Завтра он станет воспоминанием, а картина останется свидетельством того, что красота существует даже в самые напряжённые моменты жизни.


Гоги встретил Аню у библиотеки МГУ в субботний вечер. До премьеры оставались считанные дни, но он понимал — нужен глоток нормальной жизни, общения с человеком, которому не нужно ничего от его работы.


— Привет, — она улыбнулась, выходя из здания с толстой книгой под мышкой. — Как дела с твоим шедевром?


— Почти готов. А как твой диплом?


— Защищаю в январе. Но сегодня не о работе, договорились?


Они пошли по вечерней Москве, не торопясь. Декабрь выдался на удивление мягким, снег лежал только в скверах, на тротуарах быстро таял. Редкая для зимы погода — можно гулять без спешки.


— А знаешь, — сказала Аня, взяв его под руку, — я вчера смотрела на звёзды и думала о тебе.


— О чём именно думала? — Гоги почувствовал, как её рука уютно устроилась на его локте.


— О том, что ты похож на двойную звезду. Снаружи кажется одной, а на самом деле их две, вращающиеся вокруг общего центра.


— Это как понимать?


— У тебя есть Гоша-художник, который создаёт красоту. И есть Гоша-человек, который боится показать свою уязвимость. Они вращаются друг вокруг друга, но редко позволяют себе быть одним целым.


Они остановились у витрины книжного магазина. Аня не отпускала его руку, и от этого простого прикосновения становилось удивительно спокойно.


— А ты? — спросил он. — Тоже двойная звезда?


— Наверное. Есть Аня-учёный, которая изучает далёкий космос. И есть Аня-женщина, которая хочет простого человеческого тепла.


Они медленно шли по Арбату. Вечерняя толпа была неспешной — люди гуляли, рассматривали витрины, заходили в кафе. Предновогоднее настроение делало всех добрее и расслабленнее.


— Зайдём в кафе? — предложила Аня. — Хочется горячего чая.


В маленьком уютном заведении они сели за столик у окна. Аня села не напротив, а рядом с ним на банкетке. Её плечо касалось его плеча, и это прикосновение было естественным, не нарочитым.


— Расскажи мне что-нибудь не о работе, — попросила она, наливая чай из самовара.


— О чём?


— О том, каким ты видишь идеальный день. О книгах, которые изменили твою жизнь.


Гоги задумался. Когда в последний раз кто-то интересовался не его проектами, а им самим?


— Проснуться без будильника. Долгий завтрак с хорошим кофе и интересной книгой. Рисовать что-то для души, не по заказу. Вечером — беседа с умным человеком. — Он посмотрел на неё. — Примерно как сегодня.


— Мне нравится твой идеальный день, — улыбнулась Аня. — В нём есть место для другого человека.


Они говорили обо всём и ни о чём. О книгах Булгакова, которые читали в самиздате. О том, изменится ли мир к лучшему. О том, почему зимой хочется больше тепла — не физического, а душевного.


— Пойдём прогуляемся ещё? — предложила Аня, когда чай был допит.


На улице стало ещё теплее для декабря. Они шли медленно, не желая расставаться. Разговор то затихал, то возобновлялся, но пауз неловких не было.


— А знаешь, — сказал Гоги, когда они дошли до Патриарших прудов, — мне с тобой очень спокойно.


— Мне тоже. — Аня остановилась, повернулась к нему. — С тобой я могу быть собой, не играть никаких ролей.


Они стояли рядом под фонарём, и между ними было какое-то особое притяжение. Не страсть, не влюбленность — что-то более глубокое и устойчивое.


— Аня, — тихо сказал он.


— Да?


— Мне не хочется, чтобы этот вечер заканчивался.


— И мне не хочется.


Он взял её за руку. Пальцы переплелись естественно, словно так и должно было быть. Они пошли дальше, и казалось, что могут идти так всю ночь.


— А что будет после премьеры? — спросила Аня.


— Не знаю. Наверное, новые проекты, новые задачи. А ты?


— Защищу диплом, потом, может быть, аспирантура. Или работа в обсерватории.


— Далеко от Москвы?


— Возможно. А ты будешь скучать?


Он остановился, посмотрел на неё серьёзно.


— Буду. Очень.


— И я буду скучать.


Между ними повисла тишина, полная невысказанного. Они понимали — что-то важное происходит между ними, но пока не готовы это назвать.


— Проводи меня домой, — попросила Аня.


Дорога до её дома заняла полчаса, но казалось, что прошло несколько минут. У подъезда они стояли, не решаясь попрощаться.


— Спасибо за вечер, — сказала она.


— Спасибо тебе. Такие вечера нужно беречь.


— Приходи ещё. После премьеры, когда у тебя будет время.


— Обязательно приду.


Она поднялась на цыпочки, поцеловала его в щёку. Не страстно, а нежно, как целуют дорогого человека.


— До встречи, Гоша.


— До встречи, Аня.


Домой он ехал в состоянии удивительного покоя. Этот вечер был как островок настоящей жизни среди океана работы и обязательств. Простые человеческие радости — разговор, прогулка, тепло руки в руке.


С Аней не было игр, расчётов, попыток произвести впечатление. Только искренность, понимание, желание быть рядом. То самое чувство, которое люди ищут всю жизнь и редко находят.


В Переделкино он приехал поздно, но засыпал легко. Завтра снова начнётся предпремьерная суета, но воспоминание об этом вечере будет согревать среди любых забот.


Аня была права — у него действительно было две стороны. И сегодня они почти слились в одну, сделав его просто счастливым человеком.


Утро 9 декабря 1950 года Гоги встретил с волнением, которого не испытывал даже перед встречей со Сталиным. Сегодня «Василиса и Дух леса» предстанет перед взорами высшего руководства страны и международной общественности.


Он надел свой синий костюм, новые туфли, именные часы от Крида. В зеркале отражался солидный мужчина, готовый представить плод семимесячной работы целого коллектива.


— Георгий Валерьевич, — сказала Прасковья Николаевна, подавая завтрак, — вы сегодня такой торжественный. Прямо как жених перед венчанием.


— Сегодня действительно особенный день, — ответил он, но есть не мог — желудок сжимался от нервов.


В половине десятого за ним заехал Семён Петрович в парадной форме.


— С праздником, товарищ Гогенцоллер! — поздравил водитель. — Сегодня вся Москва будет говорить о вашем фильме.


По дороге к кинотеатру «Художественный» Гоги видел, как город готовится к событию. На афишных тумбах красовались плакаты с Василисой, в газетных киосках продавались номера «Правды» и «Известий» со статьями о советской анимации.


У кинотеатра собралась толпа. Журналисты с фотоаппаратами, операторы кинохроники, зеваки. Красная дорожка вела от тротуара к входу, по бокам стояли милиционеры.


— Георгий Валерьевич! — окликнула его Антонина Ивановна, выбегая из фойе. — Как дела? Готовы?


— Готов, — ответил он, хотя руки слегка дрожали.


В фойе царила торжественная атмосфера. Букеты цветов, портреты создателей фильма, стенды с кадрами из картины. Струнный квартет играл лёгкую классическую музыку.


— Техника проверена в последний раз, — доложил киномеханик Иван Петрович. — Всё работает идеально. Три копии плёнки готовы на случай непредвиденных обстоятельств.


— Актёры пришли? — спросил Гоги.


— Все в сборе. Серова, Жаров, Мартинсон, Раневская, Андреев. Сидят в первых рядах.


В половине одиннадцатого начали прибывать высокие гости. Чёрные автомобили один за другим подъезжали к кинотеатру. Первым прибыл Молотов, за ним Маленков, Каганович.


Берия вошёл в фойе в сопровождении охраны. Увидев Гоги, улыбнулся.


— Ну что, готовы показать наше секретное оружие культурной войны?


— Готовы, Лаврентий Павлович.


— Отлично. Кстати, у меня хорошие новости — товарищ Сталин планирует приехать на вторую половину показа.


Сердце Гоги ухнуло вниз. Одно дело — показывать фильм чиновникам, другое — самому вождю.


В зале начали рассаживаться зрители. Партийная элита, дипломаты, деятели культуры. В ложе для почётных гостей расположились зарубежные критики, включая француза Ланглуа.


— Внимание! — объявил конферансье. — Начинаем показ советского полнометражного анимационного фильма «Василиса и Дух леса»!


Свет погас. На экране появились первые кадры — полёт над русскими лесами под музыку Хачатуряна. В зале стояла тишина.


Гоги сидел в середине зала и наблюдал за реакцией зрителей. Пролог прошёл спокойно. Знакомство с Василисой вызвало одобрительный шепот. Появление Лешего — восхищённые возгласы.


— Прекрасная анимация, — услышал он голос Ланглуа.


Фильм разворачивался на экране, захватывая внимание самой требовательной аудитории. Диалоги звучали естественно, музыка подчёркивала каждую эмоцию, изображение завораживало детализацией.


В середине показа в зал тихо вошла группа людей. Гоги почувствовал, как все присутствующие напряглись. Сталин занял место в президиуме, внимательно вглядываясь в экран.


Кульминационная сцена — конфронтация воеводы с духами леса — прошла в абсолютной тишине. Музыка Хачатуряна звучала особенно выразительно, голоса актёров передавали всю глубину конфликта.


Финал встретили аплодисментами. Воевода и Василиса смотрят на мирно соседствующие лес и железную дорогу. Последние аккорды музыки. Титры.


Зал взорвался овацией. Стоя аплодировали все — от членов Политбюро до зарубежных гостей. Сталин тоже хлопал, с одобрением кивая.


Гоги поднялся на сцену. Зал продолжал аплодировать. Он стоял перед самой влиятельной аудиторией страны, чувствуя, как семь месяцев труда превращаются в триумф.


— Товарищи! — начал он, когда аплодисменты стихли. — Этот фильм создан не одним человеком, а целым коллективом энтузиастов. Художники, музыканты, актёры — все вложили душу в общее дело.


Он представил ключевых участников проекта. Каждого встречали аплодисментами. Хачатурян поклонился из зала, актёры выходили на сцену.


— Господин Гогенцоллер, — обратился к нему Ланглуа после церемонии, — это действительно выдающееся произведение. Я буду рекомендовать его для показа на европейских фестивалях.


— Очень важная культурная победа, — добавил британский атташе. — Советское искусство заявило о себе на мировом уровне.


Сталин подошёл к Гоги в последнюю очередь, когда большинство гостей уже расходились.


— Хорошая работа, товарищ Гогенцоллер, — сказал он спокойно. — Именно такие фильмы нужны стране. Идейно правильные, но художественно совершенные.


— Спасибо, товарищ Сталин.


— Что планируете дальше?


— Работаем над новыми проектами. Русские сказки, былины. Культурное наследие в современной интерпретации.


— Правильно мыслите. Культура — это оружие не менее мощное, чем танки.


Когда зал опустел, Гоги остался со своими коллегами. Все были в приподнятом настроении — премьера прошла триумфально.


— Георгий Валерьевич, — сказала Антонина Ивановна, — нам уже звонят из других городов. Хотят показывать фильм в своих кинотеатрах.


— А международная пресса?


— Все пишут положительные отзывы. «Прорыв советской анимации», «новое слово в мировом кино».


Первый день оказался триумфальным. Впереди ждали новые вызовы, новые проекты, новые достижения. Но этот день навсегда останется в памяти как момент, когда мечта стала реальностью.


Гоги только собирался покинуть кинотеатр «Художественный», когда к нему подошёл Крид. Виктор выглядел как всегда — безукоризненно одетый, с тростью и авиаторами, но в его позе читалась особая решимость.


— Георгий Валерьевич, — сказал он спокойно, — поздравляю с триумфом. Фильм превзошёл все ожидания.


— Спасибо, Виктор. Без вашей поддержки ничего бы не получилось.


— А теперь пора переходить к следующему этапу. — Крид постучал тростью по полу. — У меня для вас есть предложение, от которого нельзя отказаться.


Что-то в его тоне заставило Гоги насторожиться.


— Какое предложение?


— Поездка. Деловая, но в то же время… назовём это творческим отпуском. — Крид улыбнулся загадочно. — Вы ведь помните свои концепции городов будущего? И наброски различного оружия?


— Конечно помню. А что с ними?


— Пришло время увидеть, как теория превращается в практику. — Крид взял его за локоть, повёл к выходу. — Через два часа мы вылетаем в командировку. Багаж не нужен — всё необходимое уже подготовлено.


— Куда мы летим? — спросил Гоги, чувствуя, как адреналин начинает течь по венам.


— В место, где ваши идеи проходят боевую проверку. Корейский полуостров, товарищ Гогенцоллер.


Сердце Гоги пропустило удар. Корея. Война. Место, где его теоретические выкладки превращались в реальное железо, способное убивать.


— Виктор, я не военный. Зачем мне там?


— Вы концептуалист. А концептуалист должен видеть, как воплощаются его идеи. — Крид остановился у чёрного автомобиля. — Кроме того, там испытывается не только военная техника, но и мирные проекты. Ваши города будущего, помните?


— Города будущего? В Корее?


— Экспериментальные поселения для беженцев. Компактные, энергоэффективные, построенные по вашим чертежам. Хотите увидеть, как ваша архитектурная утопия работает в реальности?


Гоги сел в автомобиль, голова кружилась от неожиданности. Ещё час назад он принимал поздравления с премьерой, а теперь отправляется в зону военных действий.


— А как же студия? Новые проекты?


— Студия прекрасно поработает без вас месяц. Антонина Ивановна справится с текущими делами. А новые проекты… — Крид закурил папиросу. — После того, что вы увидите, у вас появятся идеи совершенно иного масштаба.


Автомобиль помчался по ночной Москве к военному аэродрому. За окнами мелькали празднично освещённые улицы — город отмечал культурную победу, не зная, что один из её творцов уже направляется к совсем другой войне.


— Виктор, — сказал Гоги, — объясните честно. Зачем вы меня туда везёте?


Крид помолчал, затягиваясь папиросой.


— Потому что пришло время увидеть полную картину. Вы создали фильм о гармонии между прогрессом и традицией. Очень красиво. Но мир устроен сложнее. Прогресс требует жертв, а традиции иногда мешают выживанию.


— И что я должен там увидеть?


— Будущее, товарищ Гогенцоллер. Настоящее будущее войн, где побеждает не количество солдат, а качество идей. Где один умный концепт стоит дивизии.


На аэродроме их ждал военно-транспортный самолёт. Не пассажирский лайнер, а суровая рабочая машина с минимумом удобств. Несколько кресел, ящики с непонятным оборудованием, группа военных в полевой форме.


— Полковник Морозов, — представился командир группы. — Буду сопровождать вас в зоне операций.


— Георгий Гогенцоллер. А что за операции?


— Испытание новых образцов вооружения и технологий. Ваше присутствие крайне важно для оценки эффективности.


Самолёт взлетел в час ночи. Москва уменьшилась до россыпи огней, потом скрылась в облаках. Гоги сидел у иллюминатора, пытаясь осознать происходящее. Утром он был режиссёром мультфильмов, вечером стал военным консультантом.


— Не спится? — подсел к нему Крид.


— Слишком много впечатлений за один день. Сначала премьера, теперь это.


— А вы не задумывались, почему премьера прошла так успешно? Почему все ваши проекты получают поддержку на самом высоком уровне?


— Потому что работа качественная?


— Отчасти. Но главное — потому что вы мыслите системно. Видите связи, которые не замечают другие. Именно такие люди нужны для решения стратегических задач.


Крид достал из портфеля папку с документами.


— Почитайте. Отчёты об испытаниях вашей электромагнитной пушки. Очень интересные результаты.


Гоги открыл папку. Сухие военные сводки, схемы, фотографии. Его теоретические выкладки превратились в конкретное оружие, которое показывало впечатляющую эффективность.


«Образец ЭМ-1 (электромагнитная пушка образца Гогенцоллера) прошёл полевые испытания с положительным результатом. Дальность эффективного воздействия составила 18 км. Вражеская техника выходила из строя в 87% случаев применения…»


— Впечатляет, — пробормотал он.


— Это только начало. Наши роботы-амфибии тоже показали отличные результаты. А города будущего… — Крид улыбнулся. — О них вы узнаете на месте.


Полёт длился восемь часов с двумя промежуточными посадками для заправки. Гоги дремал урывками, мысли путались между впечатлениями от премьеры и предстоящими открытиями.


Приземлились на военном аэродроме где-то в Приморье. Декабрьский мороз ударил по лицу, как пощёчина. Вместо московского снега здесь была настоящая зима — жёсткая, безжалостная.


— Добро пожаловать на Дальний Восток, — сказал полковник Морозов. — Отсюда до корейской границы час лёта.


Их пересадили в военный вертолёт — машину, которую Гоги видел только на чертежах. Новейшая техника, серийно ещё не выпускаемая.


— Ми-1, — пояснил Крид. — Тоже результат работы наших конструкторов. Видите, как быстро развивается военная техника?


Вертолёт летел над заснеженной тайгой, приближаясь к зоне боевых действий. Внизу мелькали военные колонны, артиллерийские позиции, походные лагеря.


— А теперь внимание, — сказал полковник Морозов, — мы входим в зону испытаний.


Первым делом они посетили полигон, где испытывалась электромагнитная пушка. Массивная установка на гусеничной платформе выглядела внушительно, но Гоги узнал в ней свои эскизы.


— Готовы к стрельбе! — скомандовал офицер-артиллерист.


На расстоянии двух километров стояли мишени — списанные американские танки «Шерман», захваченные в боях. Пушка повернулась в их сторону, из ствола вырвалась невидимая волна.


Через несколько секунд танки задымились. Двигатели заглохли, радиостанции замолчали, прицелы погасли. Электромагнитный импульс вывел из строя всю электронику.


— Эффективность поражения — 95%, — доложил артиллерист. — Техника противника полностью парализована.


— Ваша идея в действии, — сказал Крид Гоги. — Как ощущения?


Гоги смотрел на танки с противоречивыми чувствами. С одной стороны, гордость за реализованную идею. С другой — понимание того, что создал оружие смерти.


— Сложно сказать, — ответил он честно.


Следующей остановкой стал испытательный центр роботов-амфибий. В огромном ангаре стояли металлические чудовища — его эскизы, воплощённые в стали.


— Модель РА-3, — пояснил главный конструктор. — С нашими доработками. Может действовать на суше и в воде, автономность — 72 часа.


Один из роботов оживился, начал движение. Металлическая тварь двигалась удивительно плавно, как живое существо. Датчики сканировали пространство, оружие поворачивалось, отслеживая цели.


— В Корее уже действует экспериментальная рота, — добавил конструктор. — Двенадцать единиц. Американцы в панике — не понимают, с чем имеют дело.


— А потери?


— Минимальные. Роботы действуют в местах, недоступных для людей. Болота, скалы, подводные переходы.


Но самое удивительное ждало впереди. Их привезли в долину, где располагался экспериментальный город — воплощение концепций Гоги о поселениях будущего.


— Автономная база «Восток», — представил объект полковник Морозов. — Построена по вашим чертежам для размещения беженцев и военных специалистов.


Город действительно был футуристичным. Компактные блоки жилых модулей, соединённые тёплыми переходами. В центре — здание с термоядерным реактором, обеспечивающим энергией весь комплекс. Вертикальные фермы для выращивания продуктов питания. Система переработки отходов.


— Население — три тысячи человек, — продолжал полковник. — Полная автономность, независимость от внешних поставок. Ваша идея города-организма реализована полностью.


Гоги ходил по улицам своего творения в состоянии шока. То, что год назад было утопическими эскизами, превратилось в реальность. Люди жили, работали, растили детей в мире, созданном его воображением.


— Как вам? — спросил Крид, когда они остались наедине в гостинице города.


— Потрясающе. И страшно одновременно.


— Почему страшно?


— Потому что я понимаю — моими идеями можно как созидать, так и разрушать. Города будущего соседствуют с оружием массового поражения.


Крид подошёл к окну, посмотрел на огни экспериментального поселения.


— Добро пожаловать в реальный мир, Георгий Валерьевич. Мир, где любая идея — это инструмент. А инструментами можно строить дома или убивать людей.


— И что мне с этим делать?


— Продолжать думать. Создавать концепции. Но теперь вы знаете цену своих идей. — Крид повернулся к нему. — Завтра мы посетим линию фронта. Увидите, как ваши изобретения работают в реальном бою.


Гоги лёг спать в комнате экспериментального города, созданного по его чертежам. За окном горели огни термоядерного реактора — его детища. В нескольких километрах гремели пушки.


Мир оказался гораздо сложнее красивой сказки о Василисе и Духе леса. Но понимание этой сложности делало его не циничным, а более ответственным творцом.


Завтра начнётся новый день. День, который изменит его представление о роли художника в современном мире.

ТЕЛЕГРАМ

Канал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками

Книжный Вестник

Бот для удобного поиска и скачивания книг

Книжный Бот

Свежие любовные романы в удобных форматах

Любовные романы

О психологии, саморазвитии и личностном росте

Саморазвитие

Детективы и триллеры, все новинки

Детективы

Фантастика и фэнтези, все новинки

Фантастика
ВКОНТАКТЕ

Цитаты, афоризмы, стихи, книжные подборки, обсуждения и многое другое

Книжный Вестник