Хроники Смертельной Битвы: Во имя высоких целей

Часть 6

Все было словно затянувшийся сон: голос разума твердит, что происходящее не более чем наскучившая игра, в которой раз за разом повторяются одни и те же ходы, но вырваться из плена иллюзии в настоящую жизнь спящему не под силу. Застоялая вода, мутная, тусклая, оставляющая привкус тины и гниющих трав на языке. Зараженный воздух, отравленный моровым поветрием — с каждым вдохом все больше яда растекается в крови, и этого никак не избежать. Ничем не защититься.

Тот вечер разорвал время на части, стерев месяцы неповиновения и расставив игроков на отведенные им места. Кто создавал правила игры, тому их и менять. Глупая бумажная фигурка, вздумавшая противоречить повелителю, символу, знамени — сердцу Империи. Принцесса без прав и владений, решившая переписать чужой давний договор. Дитя, обманувшееся иллюзией собственной силы.

Китана больше не рисковала противоречить Императору даже мысленно и наедине с собой. Темный безликий страх перед другим Шао Каном смешался с привязанностью к тому, привычному, которого она так и не смогла столкнуть с собственноручно воздвигнутого пьедестала. Отец. Давящее присутствие его силы отдавалось в груди тенью болезненного удушья, пульсировало кровоподтеками на изуродованном горле, вспыхивало алыми пятнами на внутренней стороне век. Он смотрел на нее так же, как раньше, звал по имени и говорил о том, что обоим было привычно, но это ничего не меняло. У смерти были его глаза с разгоравшимися алыми углями в темной глубине. Смерть вцеплялась в кожу его горячими пальцами, глубоко вдавливая в плоть отпечатки, а потом ласково опускала ладони на дрожащие плечи. У смерти были его лицо и его голос.

Внешне в жизни Китаны все стало прежним. С ней снова обращались почтительно, на ее приказы отвечали с привычной ей покорностью и желанием услужить. Она заняла свое место у трона Императора, а Милина была неожиданно выслана куда-то на задворки Внешнего мира с делом, требующим ее личного присутствия. Шао Кан ни словом, ни делом не напоминал Китане о происшедшем и сдержанно, но вполне однозначно демонстрировал доброе отношение. Новое положение обязывало Китану присутствовать на встречах Императора с ближайшими советниками, где сам Шао Кан или ставший на удивление терпеливым Шанг Цунг разъясняли ей подробности обсуждавшихся вопросов, а потом ей приходилось высказывать свое мнение, которое, к ее стыду и досаде, чаще всего оказывалось поверхностным и опрометчивым. Однако собравшиеся проявляли снисхождение к ее промахам, так что Китана мало-помалу набралась смелости для того, чтобы озвучивать свои мысли без принуждения и даже пытаться отстаивать их в спорах. Шанг Цунгу, правда, обыкновенно хватало нескольких слов, чтобы выйти победителем из очередного словесного поединка, но Китана чувствовала молчаливое одобрение Императора и раз за разом ощущала все больший азарт. И все же ей было трудно: она не владела мастерством создавать сложные умственные построения и вести словесные поединки: ей куда больше по душе был удел воина.

Все пути к отступлению были отрезаны. Китана знала, что ей не простят малодушия или неудачи, и скорее предпочла бы умереть, добиваясь цели, чем отказаться от Эдении. В случае провала участь ее была бы незавидна: потерпевших поражение безжалостно и хладнокровно определяли на подобающее место, не давая возможности переиграть неудачную партию. В случае с высокопоставленными подданными меру наказания определял сам Император, и это пугало Китану куда больше всех возможных трудностей, ведь ее позор лег бы пятном на его имя. Он был волен решить ее судьбу как угодно: публичная казнь, тайное убийство, ссылка, безвестное существование вдали от сердца Империи…

Возможно, Шао Кан пожалел бы ее и дал возможность сохранить видимость достоинства, заключив выгодный брак, но эта перспектива казалась Китане еще более удручающей, чем предыдущие. Вспоминая слова Синдел, она вскипала от негодования. Замужество означало для нее утрату всего, что было ей дорого, и в первую очередь права считаться воином. А еще свободы действовать, говорить и вообще распоряжаться собой по своему разумению. Саму Синдел такая жизнь, видимо, вполне устраивала, тем более что Император был к ней искренне привязан и терпеливо сносил ее слабости, а для Китаны замужество означало ту же смерть, только растянутую во времени. Она должна была победить, добиться признания от Императора, Шанг Цунга, Драмина, да всей Империи, потому что любой другой исход вел в конечном счете к бесславной гибели.

У Китаны не оставалось ни сил, ни времени на размышления о предметах, не касавшихся проблем государственного масштаба или собственной будущности. Она была сосредоточена, словно изучала крайне замысловатый боевой прием, и жила лишь своей целью — так, как требовал от нее Император долгие годы. И все же было нечто, что опутывало ее липкой дымкой, незаметно, исподволь, словно легкая тень цветущей ветви, касалось мыслей, чтобы в следующий миг затопить их непроглядно-черной водой. Китана постоянно искала кого-то взглядом, ждала и не могла дождаться. Она не сразу набралась мужества, чтобы признать, в чем именно состояла ее потеря.

Это было необыкновенно глупо.

В ту ночь она уснула в разгар спора, а когда проснулась, Саб-Зиро уже не было. Он ушел бесшумно и безмолвно, исчез так же внезапно, как появился, видимо, сочтя свой долг исполненным после героического спасения принцессы от совершения очередной глупой выходки. Как бы Китане ни хотелось видеть иное, она была вынуждена признать: решение остаться с ней, неожиданная откровенность — все, что Саб-Зиро считал нужным говорить и делать, — не выходило за рамки, очерченные приказом. Интересно, получил ли Шанг Цунг наутро подробный доклад? Это раздражало, унижало и заставляло чувствовать противную, горькую обиду. Что тебе от него нужно? Чего ты ждала? Разве это не величайшая глупость — проникнуться доверием к тому, кто был твоим тюремщиком? К тому, кто по сути своей убийца без собственных чувств и воли? Нужно радоваться, что его больше нет, что его вездесущее присутствие — каким же омерзительным оно казалось еще так недавно — не давит больше на грудь ледяной глыбой. И все же, несмотря на неустанные попытки воззвать к собственному рассудку, Китана продолжала безотчетно искать Саб-Зиро и злиться на то, что он ушел вот так, не сказав ни слова.

В один из последних вечеров перед отъездом в Эдению Китана спустилась в сад, чтобы побыть наедине со своими мыслями. Тревога мучила ее все сильнее, как и плохие предчувствия. Она судорожно хваталась за мелкие дела, не имевшие никакого значения, раз за разом перебирала уже решенные вопросы, только бы не давать себе покоя и не чувствовать подступающей дурноты. Хуже всего было то, что Шао Кан замечал это и даже произнес несколько слов утешения, на которые Китана ответила вежливым недоумением. Он позволил себе улыбнуться и больше не говорил об этом: то ли прибавил еще один пункт к списку ее слабостей, то ли щадил ее чувства.

Китана мерила шагами выложенные камнем дорожки. Ветви шелестели над ее головой, сонно переговариваясь с назойливым пустынным ветром. Из-под узловатых корней полз грязно-серый мрак, обвивался вокруг сапог. На коже выступила болезненная испарина уходящего дневного жара, воздух словно лип комьями к горлу. Сад больше не мог утешить или отвлечь от печальных мыслей: черные стволы, колебавшиеся в душном закатном мареве, казались Китане обугленными остовами разрушенных домов. Добравшись до конца аллеи, она почти рухнула на одиноко стоявшую среди чахлой травы скамью и с силой сдавила виски, пытаясь унять головную боль. Однако уединение не продлилось долго. Китана вскоре расслышала знакомые шаги. Избежать встречи уже не получилось бы, да и смысла откладывать ее не было.

Среди деревьев показалась тонкая, будто бесплотная фигура Синдел. Лиловые волны причудливого платья тянулись, извивались у ног загустевшей тенью. Китана окинула мать осуждающим взглядом: для кого было так наряжаться?

— Чудесный вечер, правда? — произнесла Синдел. Самое неудачное начало, которое можно было придумать. Китана нахмурилась, отвела глаза, избегая ищущего взгляда матери.

— Слишком холодно для прогулок. Поберегла бы себя — говорят, тебе последнее время нездоровится, — наконец, проговорила она сквозь зубы. Синдел не обратила внимания на ее тон, села рядом, разгладила на коленях расшитый подол.

— Я и вправду была нездорова, но все уже прошло, — улыбнулась она и цепко ухватила Китану за запястье. Та вздрогнула от неожиданности: пальцы матери были ледяными. Догоравший закат играл на ее лице отсветами алого и полосами глубокой тени, так что Китана, как ни старалась, не могла рассмотреть черты. Однако запах, встревоживший ее еще тогда, в зале для приемов, она чувствовала с невыносимой четкостью.

— Какие все же отвратительные у тебя духи. Что это? Откуда?

— Это не духи, — отмахнулась Синдел. — Целебные благовония. Шанг Цунг посоветовал жечь их, чтобы отогнать дурные предчувствия. Последнее время мне постоянно снятся страшные сны, и потом я целые дни не могу прийти в себя, все думаю, что они могут значить.

Китана демонстративно громко усмехнулась, в первую очередь над собственной мыслью о том, что дурные предчувствия они с матерью делили на двоих. Синдел выпрямилась, сжала ее руку до боли сильно.

— Китана, я утратила право на твое доверие и дочернее послушание, но все же ты должна меня выслушать. Не езди в Эдению, скажи отцу, что раздумала, не хочешь, предпочитаешь остаться при дворе… Придумай что-нибудь. Это опасно, все эти государственные дела, трудные решения, ты сама знаешь. Я никогда не одобряла того, что отец поручает вам с Милиной разные вещи, то, что скорее подходит опытным воинам, но не мне с ним спорить…

— Ты за Милину беспокоишься? Так напрасно, мама. Когда меня здесь не будет, ее перестанут отсылать из замка, и она займет мое место, выполнив, наконец, то, ради чего ее создали, — сказала Китана с самой милой улыбкой, на которую только была способна. Синдел смотрела на нее с нескрываемым возмущением в горящем взгляде. «Еще пара минут, и опять расплачется и умчится отсюда в слезах», — с неудовольствием подумала Китана. Злить Шао Кана она совсем не хотела. Пришлось идти на попятную.

— Мама, ты не можешь не беспокоиться — таков уж твой нрав. Но я не ты, и отступать не собираюсь. Эдения принадлежит мне по праву, и отец признал это. Это было его решение, которое он принял по твоей же просьбе, уже не помнишь? Отказаться теперь значит или расписаться в собственной трусости и никчемности, или признать, что отец поступил опрометчиво. Как могу я пойти на это?

— Шао Кан никогда не принимает необдуманных решений, — проговорила Синдел, кусая губы. Китане показалось, что мыслями она была где-то очень далеко. — Он считает, что нужно переиначить все, понимаешь?

— Ты о чем? — насторожилась Китана.

— О том, — со вздохом сказала Синдел, — что спокойная мирная жизнь делает подданных неблагодарными. Шао Кан всегда обходился мягко с теми провинциями, что присоединялись к Империи в годы его правления, ничего резко не менял, чтоб не нарушать привычный уклад, и вообще проявлял все возможное милосердие…

Ты меня в этом убеждаешь или себя?

— В общем, они стали забывать о том, кому обязаны своим процветанием. И все же твой отец не хочет напрасного кровопролития или того, чтобы страдали простые подданные… Понимаешь, они ведь слушают все, что им скажут те, кто веками ими управляет, даже если те назовут черное белым, а белое черным…

— К чему весь этот разговор, мама? — рассердилась Китана. — Я и сама все это понимаю. Ты хочешь сказать, что не доверяешь Императору?

— Нет, ну что ты, — воззрилась на нее Синдел так, будто она только что призвала поднять бунт. — Конечно, нет. Он сильный, умный и удачливый, так было всегда… Но теперь ему придется сделать что-то, чтобы они вспомнили о его силе, понимаешь? О том, кто настоящий хозяин всех этих земель. Шанг Цунг много раз объяснял мне, говорил, что это совершенно не опасно, что все будет в порядке, но я просто не могу перестать думать о том, что может случиться… Того, что случилось с Джерродом, ничто не предвещало, но он проиграл, а сейчас все складывается так, что придется приложить много усилий… Старшие боги настроены против Шао Кана, все, кроме Шиннока, а Рейден его просто ненавидит. Когда они столкнутся из-за интересов Земного царства…

Китана застыла от изумления. Вот что, значит, готовилось в замке. Император собирался увеличить свои владения за счет того, что считалось вотчиной Рейдена. И ее в эти планы никто не удосужился посвятить. В таком свете высочайшее позволение отправиться в Эдению выглядело практически ссылкой.

— Турнир состоится очень скоро, Китана, — возбужденно зашептала Синдел, вцепляясь в ее запястье острыми ногтями. — Об этом все уже знают, все говорят, но вслух, конечно, никто ничего не озвучивает, и ты тоже молчишь, хотя уж тебе-то, наверное, известно столько же, сколько и Цунгу. Когда Земное царство покорится Императору, он сможет навести порядок во всех остальных провинциях, не тратя особых усилий: те, кто боятся, станут послушны, а отчаянные наглецы окажутся в темницах.

— Это он сам тебе сказал? — поинтересовалась Китана, рассерженная тем, что снова оказалась не у дел.

— Нет, он считает, что мне не нужно знать слишком много о его делах. Думает, что я придаю предчувствиям слишком большое значение, а это вредно для моего здоровья. Он всегда заботился обо мне, Китана, с того самого дня, как Эдения стала частью Империи. Ты была совсем мала, и я так боялась, ты и представить не можешь! О нем столько всего говорили, такие ужасные вещи. Джеррод умер, гвардия разбежалась, мы были одни в летнем дворце, и я ждала, что Шао Кан всех нас казнит. Я боялась, что он убьет тебя, представляешь, как глупо? — закончила Синдел, нервно рассмеявшись.

— Зачем мне все это знать? Это дела далекого прошлого, — сказала Китана. Синдел отпустила ее уже онемевшую руку, оглядела так, будто впервые видела, и вдруг мечтательно заулыбалась. Темные глаза, казавшиеся пустыми провалами, загорелись теплым светом.

— Знаешь, я сразу, с первых же минут поняла, что больше мне бояться нечего, никто не причинит мне вреда. Он так смотрел на меня, так… И сейчас смотрит, хотя прошло столько времени. Меня обвиняли в предательстве, многие говорили мне то же, что и ты, требовали организовать восстание, сопротивление, но что я могла сделать? Я была Джерроду хорошей женой, я не желала ему зла, пусть мы и почти не знали друг друга. Он сам виноват, что оказался слабее Шао Кана, а мне ничего не оставалось, как покориться судьбе, и это было самым правильным, что я могла сделать.

— Мама, очнись. Зачем ты мне это рассказываешь? К чему мне эта слезливая чушь? Только не говори, что терзаешься запоздалыми муками совести.

Синдел бросила на нее короткий обиженный взгляд.

— Ты всегда была холодна со мной, Китана. Ты его дочь, ты похожа на него всем. А от меня в тебе ничего нет. Лишь лицо у тебя мое.

Китана почувствовала укол тревоги. Она почти не вспоминала о Джерроде, позабыв в числе прочего и то, что обвиняла Шао Кана в смерти своего настоящего отца. Когда Император пообещал отдать ей Эдению, Джеррод утратил героический ореол мученика и стал всего лишь одним из списка побежденных — неудачникам не дают второго шанса. Теперь же слова матери напомнили Китане о том, что с мертвым королем ее связывали слишком крепкие узы. Дурное предзнаменование.

— О чем ты говоришь? Я не знала Джеррода, у меня с ним ничего общего. И я не желаю больше говорить о нем, что бы ты себе не напридумывала, — торопливо проговорила Китана.

— Я говорю не о Джерроде, а о Шао Кане, — ответила Синдел с искренним изумлением. — Я думала, после того, как вы помирились, ты примешь верное решение относительно того, кого тебе считать отцом…

— Да, все так. Ты меня напугала, заговорив о былом и о семейном сходстве, — поспешно сказала Китана. — Так что ты знаешь о планах отца?

— Немногое, только то, что идет подготовка к очередному турниру, и когда мы его выиграем, Земное царство станет частью Империи. Шао Кан говорит, что мне не о чем тревожиться. Но пойми меня, Китана: я боюсь за него, — проговорила Синдел жалобно— Мне каждую ночь снится, что его убивают, что мне приносят вести о его гибели на поле боя, во время турнира, и я ищу его, но не нахожу, а когда просыпаюсь, то не могу поверить, что он жив и рядом со мной. Я не хочу, чтобы все повторилось через столько лет.

— Тебе и вправду нездоровится, мама, — холодно ответила Китана, изрядно утомленная вылившимся на нее потоком откровений. Ее раздражала слезливая слабость матери, пятнавшая собой и образ Императора, который потакал жене вместо того, чтобы заставить ее прекратить купаться в иллюзиях и сновидениях.

— Ты ждешь сочувствия? Но к чему все это? Император жив и здоров, он великий воин и могущественный правитель, а ты собираешь сплетни и наслаждаешься своими жуткими видениями. Ты хочешь жалости? Неужто тебе не ведомо, что любая жалость означает презрение? Слабые должны уступить дорогу сильным.

— Ты жестока.

— Нет, я всего лишь смотрю правде в глаза, — усмехнулась Китана. — Будь сильной, мама, чтобы отец не тратил время и силы на возню с твоими снами и предчувствиями. Будь сильной, и я тоже буду. Теперь ты понимаешь, почему я должна ехать в Эдению? Я докажу отцу, что он может мне доверять, что я…

Не такая, как Джеррод.

— Тебе надо выйти замуж. Ты женщина, Китана, таков твой удел, — сказала Синдел неожиданно сурово. — Выбери любого — вот чем плох Рейн? Драмин уйдет со своего поста, а Рейн возьмет на себя управление Эденией. Ты получишь все, чего хотела, но не пострадаешь сама, проживешь жизнь спокойно. Я счастлива быть супругой Императора, и ты тоже обретешь свое счастье с мужем.

— Ты не слышала ничего из того, что я тебе говорила, да? Я не выйду замуж, даже не мечтай. А теперь прости, мама, мне пора.

Китана встала со скамьи, намереваясь вернуться к себе как можно скорее.

— Жаль, что Саб-Зиро скоро покинет замок, — вдруг сказала Синдел, будто не расслышав последних слов дочери. — Мне было спокойнее, пока он был рядом с тобой, хоть тебе это не нравилось.

— Так он все еще в замке? — вырвалось у Китаны прежде, чем она успела обдумать свои слова. Синдел несколько секунд помолчала. Китане показалось, что мать улыбается.

— Конечно, в замке, где еще ему быть. Он был так удручен случившимся между ним и Куай Лиенгом, что Шао Кан позволил ему остаться здесь и даже не наказал… Ты не должна злиться на нас: мы беспокоились за тебя, я не знала, что и думать о твоем поведении.

— Ты о чем говоришь? Я ничего не понимаю, прекрати перескакивать с одного на другое. Кто такой Куай Лиенг?

— Прости, я задумалась, как всегда. Куай Лиенг, младший брат Саб-Зиро, завершает обучение, у него такой же дар. Шао Кан говорит, что он тоже хорошо нам послужит. Би-Хан сам учил его, и у них что-то… В общем, сильно не заладилось. Император позволил привезти Куай Лиенга сюда, а Шанг Цунг сначала даже сказал, что ни за что не ручается, но лекари справились. С помощью Цунга, конечно. Правда, шрам останется, да еще на лице…

— Дальше что? — нетерпеливо спросила Китана.

— Да ничего, ты и сама все знаешь. Саб-Зиро отказался возвращаться один, ему разрешили остаться в замке, хоть Шао Кан и был недоволен им. Шанг Цунг, конечно, не преминул высмеять Саб-Зиро в своей манере, сказал, что если он хочет быть здесь, то негоже сидеть без дела, а за Куай Лиенгом должны ухаживать лекари. Но тебе все это точно пошло на пользу: ты даже смогла смирить свой гнев и помириться с отцом. Я так боялась, что это тебя это рассердит еще больше, но, к счастью… — оборвала сама себя Синдел и, поднявшись со скамейки, нерешительно обняла Китану. Та заставила себя перетерпеть это: мать казалась слишком жалкой, чтобы отталкивать ее теперь. Тем более что у Китаны был последний, самый важный вопрос.

— Значит, Саб-Зиро еще здесь, — повторила она.

— Да, — ответила Синдел, беря ее под руку. — Они оба здесь, и старший, и младший, но через три дня отбудут назад в резиденцию клана.

— Что ж, хорошо, что все вышло именно так, и Куай Лиенг поправился, — сказала Китана, про себя пожелав ему провалиться в Преисподнюю, а потом перевела разговор на очередной готовившийся в замке прием — об этом Синдел могла говорить вдохновенно и подолгу. Синдел воспользовалась возможностью сменить тему с явной радостью, и остаток вечера Китана провела за невыносимо скучной беседой о цветах шелка и расстановке столов. На лице ее так и застыла улыбка, надежно скрывшая под собой гнев и обиду.