Хроники Смертельной Битвы: Во имя высоких целей

Часть 1

Принцесса Китана ненавидела каждый камень императорского замка, каждую пядь растрескавшейся сухой земли и каждое дерево в чахлом саду, каждый дом в городе, шумевшем за замковой стеной. Она ненавидела внешнемирцев: начиная от приближенных императора и заканчивая безликими слугами, всех и каждого из тех, кого встречала в полумраке запутанных галерей. Китана ненавидела самого Шао Кана. И себя за то, что долгие годы прожила под его покровительством, унизившись до того, что мечтала быть хоть чем-то на него похожей. Но больше всех — больше Шао Кана — она ненавидела свою мать.

Уже много дней Китана не покидала отведенных ей комнат, долгими часами смотрела в стену, словно в сплетениях оттенков на гладко обработанном камне были зашифрованы ответы на все ее вопросы. Будто бы ждала появления символов, знаков, посланий, которые содержали бы в себе оправдание. Приказ о ее помиловании. Но ночь была молчалива, а дни наполнены полустертым шумом, скользящими шорохами, которые, как прежде, не имели к ней отношения. Замок жил своей жизнью, никому не было дела до ее горя и ее гнева. Только Синдел все еще приходила, но Китана не слышала торопливых заискивающих слов. Для нее их заглушало пронзительное эхо ее собственного крика, казалось, все еще отражавшееся от стен в тихих покоях.

— Теперь? Ты говоришь мне все это сейчас, теперь, через столько лет?

Хруст и грохот, жалобный визг разлетающихся осколков, испуганный возглас матери — королева осталась там, за порогом.

— Я должна была тебе рассказать, ты имела право знать правду!

— Я имела право на трон Эдении и на то, чтобы носить отцовское имя! А ты, ты как могла опуститься до того, чтобы предать клятвы и выйти за него замуж — за убийцу, за хищного зверя! Ты должна была сражаться рядом с отцом и…

Невысказанное повисло между ними стеклянным крошевом, рассыпалось по щекам Синдел градом жалких слез, растеклось стыдливым румянцем. Китана смотрела в упор, не отводя взгляда, не забирая назад обвинения. Император презирал слабость, а она была преданной ученицей.

— Ты не знаешь… Китана, ты ведь не знаешь многого. Ничего не знаешь! Дай мне рассказать, ты поймешь, не сможешь не понять.

— Я знаю достаточно.

У нее больше не было матери. У нее больше не было имени. Лишь далекие сухие обрывки фраз из свитков, над которыми она, скучая, просиживала положенное время, мечтая о том, как отправится в зал для тренировок. После ее долгих уговоров Шао Кан согласился начать ее обучение раньше положенного времени и учил ее сам. Сам Император. Она и тогда едва осмеливалась звать его отцом, словно чувствуя, что это слово в ее устах было противоестественной ложью.

«Шао Кан победил в Смертельной битве, сразив в поединке правителя Эдении короля Джеррода… Королева Синдел и подданные признали его власть законной… Союз Империи и королевства… Брак».

Добровольное заточение и сковывающее молчание сменились безудержной яростью. Шао Кан так и не явился, не посмел или не пожелал, посмеявшись над дочерью побежденного за плотно закрытыми для нее дверями тронного зала. На все попытки Китаны нарушить негласный запрет ненавистный Шанг Цунг отвечал, кривя рот в усмешке, что Император занят не терпящими отлагательства делами. Она бросала ему в лицо оскорбления, требовала, но он оставался безразличен и презрительно вежлив, а тронный зал запертым. Цунг никогда не оказывал ей должного уважения. Прежде Китана робела перед ним, памятуя перетекавшие по замку пугливые шепотки о мириадах плененных живых душ, теперь же ее терзало желание добиться от него — ото всех — должного уважения. Боевой трофей, игрушка, с которой забавлялись от скуки. Не зря ведь ей так заботливо взрастили замену.

— Отец заботится о твоей безопасности, Китана.

Собственная тень во плоти глядит на нее неотрывно с нечитаемым выражением в ее же собственных — чужих — глазах.

— Она мне не нравится!

— Она будет защищать тебя. Ты принцесса, тебе нужно заботиться о своей безопасности, быть осторожной и мудрой…

— Я хочу быть как отец. Попроси его, мама, ты ведь обещала. Он научит меня сражаться.

Не научит, потому что давно уже мертв и гниет в усыпальнице в своей столице. В той самой, в которой теперь заправляют внешнемирцы, мама, с твоего разрешения.

— Он тебя заставил, да? Скажи мне, что заставил. Он пригрозил?

— Нет, нет. Ну что ты, конечно же нет. Император…

Шум ветра разносит стеклянно-металлический лязг по полумертвому саду. Еще вчера он казался ей необыкновенно уютным.

Отец, посмотри, те цветы, что ты прислал, прижились, и на них даже появились бутоны… Он, кажется, улыбнулся, и она счастлива. Рядом с ним так спокойно. Его сила стелется над притихшим садом, окружает плотно, заставляет расправить плечи и выпрямить спину. Защищает, берет под свое покровительство. Дает так много, ничего не прося взамен. Что чувствовал король Джеррод, когда Император оказался слишком близко, какой показалась ему сила, которой так восхищалась его дочь?

Ненависть выплескивалась из нее, как смола из кипящего котла. Китана была опасна, Император постарался на славу, не жалея сил на ее обучение. Даже несмотря на то, что еще не вошла в полную силу, Китана была способна разрушать и причинять боль и делала это, хоть и терзалась сознанием того, насколько жалкой выглядели эти попытки мстить даже в ее собственных глазах. Император так и не снизошел до встречи с ней, мать смотрела на нее с откровенным ужасом, Шанг Цунг качал головой и раз за разом предрекал ей наказание, а она требовала, кричала — и ничего не получала в ответ. Китана и сама толком не задумывалась, чего именно добивается: не то признания вины, не то жестокой казни, не то бесполезной, но такой желанной мольбы о прощении. Она была слишком разгневана и напугана, чтобы об этом задумываться.

Тогда-то к ней и приставили Саб-Зиро. Однажды он просто возник на пороге, когда Китана отворила двери, намереваясь отправиться на прогулку, и с отменным хладнокровием и безразличием сообщил, что с этого дня она имеет право перемещаться по замку лишь в его сопровождении. Китана молчала: она была наслышана, впрочем, как и остальные жители Внешнего мира, об убийце, от которого не было спасения, неудачливом мстителе, ставшем преданным слугой. Она, растерянно открывая и закрывая рот, смотрела на темную фигуру без лица и без облика, загородившую ей путь, и не могла принять однозначного решения. Остатки благоразумия боролись в ней с неутолимой яростью и жаждой выжечь все вокруг дотла. А Саб-Зиро не говорил, не двигался с места, не менял позы, казалось, вовсе не дышал. Черное и синее, застывшее в непобедимом мертвящем холоде.

После этого проигранного боя они сталкивались в противоборстве десятки, сотни, тысячи раз. Саб-Зиро всегда выходил из короткой схватки победителем, будто Китана была не любимой ученицей самого Императора, а жалкой служанкой. Она нападала первая — осыпала отборной бранью, набрасывалась, измученная яростью, до которой никому во дворце не было дела, подстерегала, делая коварные выпады, но он всегда был настороже. Ледяной воин будто видел ее насквозь, рассматривал ее мысли, словно камни на дне замерзшего ручья, и всякий раз уклонялся за секунду до того, как Китане удавалось коснуться плоти, скрытой за черным одеянием. До тех пор, пока она не поверила в то, что не сможет с ним справиться, и не утратила решимость ввязываться в заранее обреченный поединок. Сил хватало лишь на слова, до которых никому не было дела.

— Ты убийца! Проклятый ненавистный убийца, такой же, как и твой хозяин! — кричала она, захлебывалась злыми слезами, глядя в ничего не выражавшие глаза.

— Я не знаток дворцового этикета, но не думаю, что ошибусь, сказав, что принцессе не подобает вести себя таким образом, — отвечал Саб-Зиро, убедившись, что Китана больше не делает попыток подняться с кровати, на которую была водворена с весьма чувствительным — для нее — усилием.

— Будь ты проклят, мертвец! У тебя нет лица, нет имени, ничего нет, кроме этого льда, провались ты вместе с ним в Преисподнюю!

Саб-Зиро молчал, замерев у стены, как изваяние. Китана осторожно приподнималась, садилась, подтягивая колени к груди, и смотрела на него, проверяя, как долго он сможет выдерживать ее взгляд. Он не проиграл ни разу и этого противостояния. Смотрел будто сквозь нее. Так, словно видел за каменными стенами нечто, от чего не мог отвести глаз. Или не видел ничего, кроме пустоты, которая и составляла его истинную сущность. И все же Китане казалось, что она ощущает его взгляд всей кожей.

Мало-помалу Китана смирилась с присутствием молчаливого, но бдительного стража. Себя она убедила в том, что это не смирение, не уступка, а проявление терпения и мудрости — старательно избегая мысли о том, что терпению и мудрости ее долгие годы учил Шао Кан. Саб-Зиро никак не препятствовал ей в том, что не наносило вреда другим дворцовым жителям. Она снова стала выходить из своих комнат, наслаждаясь молчаливым страхом в устремленных на нее взглядах, спускалась в сад, отсылая от себя всех, и часами бродила, не разбирая дороги, погруженная в мечты о мести.

Поднять восстание в Эдении, занять законное место? Но к чему, ведь, судя по вкрадчиво-ласковым запискам матери, решившей избрать другой способ примирения, Шао Кан с готовностью отдал бы ей трон и даже согласился бы на изрядные послабления в отношении контроля над ее землями. Никто не понял бы ее, вздумай она напрасно проливать чужую кровь. За что же, в таком случае, было ей бороться? Против собственного угнетения? Но ведь Император по-прежнему благоволил ей, как иначе объяснить то, что она не понесла наказания за дерзость и причиненный вред? Или это было издевкой, снисходительностью к глупостям собачонки, вывезенной ради развлечения победителя из разгромленного чужого дворца? Какую роль уготовил ей тот, кого она звала отцом столько времени?

Боль растекалась от сжатых и закушенных до крови губ по горлу до самого сердца, выползала наружу постыдными слезами, которые здесь, во дворце, клеймили презрением. Китана останавливалась, резким торопливым движением стирала с глаз зримое свидетельство своего унижения. Только Синдел могла плакать безнаказанно, так, будто ее слабость была чем-то естественным, неотъемлемо присущим ее натуре, как и красота, и изящество. Кажется, внешнемирцев даже восхищала чувствительность королевы. Верно, здесь ей было достаточно любви и почета, раз она даже ни разу не высказала сожаления о своем положении. Ни разу не проявила ненависти или отвращения к Шао Кану. Не пожалела о своем выборе… Китана кривилась от злости, впивалась ногтями в ладони, оглядывалась, ища кого-то, на ком можно было бы отыграться, но раз за разом находила только тень, следовавшую за ней на почтительном расстоянии. Тень, смотревшую сквозь нее и всякий раз прожигавшую ее взглядом.