Холодный город

IX. В Колтоне

В Америке после образования Компании «Колтон» создалась какая-то мания непременно лично самому осмотреть место постройки Колтона. Поэтому над широкой равниной, которая пологим скатом спускалась к Атлантическому океану, постоянно кружились тучи различных летательных аппаратов. И любопытные, которые, конечно, имели акции холодного города, убеждались, что равнина содрогается от шума работ и кишит рабочими, как муравейник.

Над этой равниной царил весельчак Фред Пайк, «железобетонный генерал», которому была поручена вся строительная часть сооружения Колтона.

— Если бы все построенные мной здания, — говорил он улыбаясь, — можно было поставить одно над другим, то создалась бы такая высокая башня, что верхним концом своим она упиралась бы в небо.

Понятно, что огромный опыт Фреда в возведении железобетонных сооружений оказывал неоценимые услуги Компании «Колтон».

Организаторские способности и, как он говорил, «железобетонные батальоны», которые он отбыл среда гор цемента и железа, позволяли ему своевременно выполнить намеченную программу строительных работ.

Едва только состоялся акт продажи земли под Колтон, Фред двинул туда отряд инженеров, которые произвели точную съемку местности и разбили план будущего города.

Одновременно началась постройка нескольких железобетонных ветвей и сеть подвесных путей.

Чтобы можно было работать день и ночь, из-под земли выросли ажурные мачты для электрических солнц.

Численность рабочей армии первое время была в 70.000 человек. Для размещения ее с изумительной быстротой по окружности Колтона появились города, тянувшиеся лентой по нескольку километров. Рабочие бараки в них представляли собой мелкие брезентовые палатки. Чтобы умерить действие жары, они беспрерывно поливались водой с особым составом, предложенным Компанией «Фриго». При испарении его получалось значительное охлаждение внутри палаток, и рабочие, измученные тяжелой работой и зноем, за время смены успевали несколько отдохнуть в них.

Как только были готовы пути сообщения, началась подвозка различных материалов. Через несколько дней вдоль линии железной дороги уже образовались горы цемента, железа, досок. Для хранения прочих материалов вырастали склады бесконечной длины.

В южной части Колтона Фред основал контору постройки и провел радиофон.

Вследствие неподходящих местных условий, в 32 километрах от западной стороны Колтона, строился грандиозный цементный завод.

Каждый день поезда привозили все новые и новые партии рабочих. Тут были представители всех рас и народов. Для земляных работ по необходимой планировке площади города прибыли партии рабочих-китайцев. Они были все низкорослы, удивительно трудолюбивы и нетребовательны в пище. Когда к ним подходил кто-либо из инженеров, они злобно озирались по сторонам и издавали какие-то непонятные гортанные звуки.

Фред был доволен своими китайцами и старался улучшить, поскольку это представлялось возможным, жилые помещения для них и пищу. Но земляные работы на солнцепеке, несмотря на предохранительные колпаки, были убийственны, и Фреда стала смущать огромная смертность среди китайцев.

— Как идут у вас работы, Нельсон? — спросил он заведующего земляными работами юго-западного сектора Колтона.

— Довольно успешно, мистер Пайк, китайцы стараются, но быстро изматываются и мрут, как мухи, — ответил ему инженер с выдававшимся вперед подбородком и каким-то жестким колючим выражением глаз. — Впрочем, задержки в работе из-за этого нет, — продолжал он. — Мы непрестанно пополняем рабочие отряды новыми тучами китайской саранчи.

В этом презрительном названии «китайской саранчи» чувствовалась в бессознательная жестокость и какая-то смутная тревога за те грядущие времена, когда Азия грозными тучами этой «саранчи» двинется на Америку. Надо заметить, что опасения относительно Азии не были уж так беспочвенны.

Несмотря на страшные опустошения, произведенные в Китае чумой 2002 года, когда погибло до 2-х миллионов человек, народонаселение в нем быстро возросло до 800 миллионов. Под посевы риса и проса был занят каждый свободный клочок земли. В Индии неоднократно был голод, от которого вымерло население нескольких обширных областей, и все-таки численность населения скоро достигла своего предела, и к началу XXI столетия увеличилась до 230 миллионов.

Китаю и народам Азии стало тесно. Им надо было искать выхода, найти новые земли, так как им грозила опасность остаться без места, а уничтожить властный инстинкт продолжения своего рода — это не во власти человека.

Волна такого вынужденного частичного переселения Китая, чтобы несколько разредить свое население, докатилась и до Америки, где осело более 30 миллионов представителей желтой расы. Хотя труд в Америке всегда оплачивался хорошо, но китайцы в своей массе создали как бы новых рабов древности и довольствовались только самым необходимым, чтобы не умереть с голоду и иметь право жить. Чувствовалось, как в сердцах их накапливалось озлобление против белой расы за все, чего они были лишены, и азиатская жестокость глубоко притаилась под личиной рабской покорности, готовая прорваться, когда придет время.

Азия, окутав паутиной своих переселенцев Европу и Америку, поддерживала с ними самые оживленные связи и своими раскосыми глазами видела гораздо более, чем это можно было предположить.

Культура Запада со всеми ее проявлениями начала самобытно усваиваться в Азии, и это всасывание грозило миру большими последствиями.

Народы Азии с их «египетским терпением», способностью к кропотливой тщательной работе невольно грозили опередить и поглотить Европу и Америку в своей массе. Даже в Японии желтая раса, усвоив приемы производства, достигла удивительных результатов, которые ставили ее в некоторых областях вне конкуренции. В особенности это сказалось в тех предметах, где имелась масса мелких частей, и нужна была особая тщательность и точность при сборке их.

Как результаты исследований таинственных целительных сил природы, у китайцев и индусов были достигнуты поразительные успехи в области медицины.

Одним словом, чувствовалось, что в Азии происходит грандиозная внутренняя работа, еще не организованная, не принявшая вполне определенных форм, но безусловно готовившая миру как великие потрясения, так и новые откровения в области духа.

— Да, «китайская саранча», — произнес Фред и отправился на соседний южный сектор, где уже начались железобетонные работы.

От тысячи исполинских бетоньерок и лязга железа для арматуры стоял ужасный грохот, сквозь который едва можно было уловить гудение электромоторов. Над всей площадью работ нависло облако зеленоватой пыли.

Сооружение основной плиты происходило следующим образом:

Спланированный участок Колтона бетонировался и на первом слое бетона начинали укреплять железную арматуру, которая распределялась таким способом, что образовала ящики высотой в 1 метр и площадью в 1 квадратный метр. Толщина стены этих своеобразных сот была так же около метра. Промежуточные пространства заполнялись пробковой мелочью, которая должна была служить первой изоляцией от теплопроводности.

Прошел только один месяц со дня образования Компании «Колтон», а прежней равнины нельзя было уже узнать. Южный сектор города был спланирован, на нем заканчивали теперь первую изолирующую плиту и приготовляли формы для отливки колонн. Фред применял такой порядок работ, который давал возможность приступить к новым, не дожидаясь полного окончания старых. Этим он усиливал производительность общей работы и ускорял возведение города. Кроме того, само собой понятно, что Фред провел полное разделение труда. Некоторым «железобетонным батальонам» было назначено только устанавливать формы, другим плести арматуру и т. д.

Над Колтоном постоянно кружились аэро, чтобы посмотреть, как вырастает город. Но опускаться на площади работ было строжайше запрещено, чтобы не вызывать задержки в них.

Каждую неделю во всех бесчисленных театрах Компании «Кинофон» показывали, что уже сделано. Понятно, что право производить снимки сооружения Колтона было дано не даром, а уступлено Фульдом за кругленькую сумму в 60 миллионов долларов.

Когда была закончена первая изоляционная плита южного сектора Колтона, поверх нее стали устраивать перекрытие, которое шло в несколько слоев. По мере возведения их промежуточные пространства заполнялись лучшим пробковым и изоляционным материалом, пропитанным особым составом «Этернит», который предохранял от гниения и разрушения.

В работе соблюдалась быстрота, но вместе с тем и полная добросовестность, так как все отлично понимали, что город строится на долгие времена, и малейшее упущение и неправильность могли повлечь за собой гибель части города в будущем.

Наступила вскоре так называемая зима. Температура воздуха значительно понизилась и все вздохнули с облегчением. Работа пошла еще более ускоренным темпом, пользовались сравнительной прохладой, так как знали, что через три месяца опять вернется изнуряющий, губительный зной.

А за это время на заводе Арктической Компании успели расширить некоторые отделы и заготовили материалы, подвергнув их предварительно самым тщательным исследованиям.

Чарской приходилось очень много работать, и она поздно оставляла свою лабораторию.

Комов быстро освоился с своей новой работой. Понятно, что он должен был предварительно прочесть много книг и изучить методы испытаний частей холодильного оборудования.

Через два месяца инженере Руддик поручал уже ему производить самостоятельные испытания некоторых неответственных частей и был очень доволен им.

Том Хэд довольно часто извещал испытательную станцию и интересовался ходом работ.

Даже неответственные части холодильного оборудования, как, например, вал вентилятора, крылья его, подвески для труб, вентили и проч. испытывались в работе, и малейшее нарушение установленной нормы влекло за собой браковку.

— Мы должны выпустить отсюда, — говорил Комову Руддик, — только самое надежное, прочное, чтобы была полная уверенность в работе каждой части без отказа и долгое время.

Несмотря на необходимость интенсивной непрерывной работы в две смены, Том Хэд сохранил так называемые «свободные дни», отлично понимая, что отдых только повысит трудоспособность рабочих и инженеров.

Комов и Чарская встречались изредка урывками, но оба были довольны, что работают недалеко друг от друга.

— У меня седьмого будет свободный день, — сказала она Комову, направляясь к себе. — А у вас когда? Вот было бы хорошо, если бы совпали дни нашего отдыха.

— Да, конечно, — ответил Комов, — а я сейчас как раз вспомнил, как мы чудно провели вдвоем время, когда летали в парк.

— Знаете, — оживившись сказал он, — мистер Руддик может это устроить без всякого ущерба для дела, тем более, что из Нью-Йорка прибыл один из его прежних помощников.

Чарская кивнула ему своей хорошенькой головкой и исчезла за испытательными машинами, а Комов стал возиться с крыльями вентилятора системы «Вихрь», которые напоминали своей формой лепестки увядающих роз.

Через несколько дней Чарская говорила Комову по радиофону:

— Значит, завтра мы встанем рано утром, чтобы к 12 часам дня быть уже над Колтоном. Итак, завтра в 7.40 на станции подвесной дороги. Ложитесь пораньше, довольно вам увлекаться новыми книгами, — и голос Чарской замолк.

— А в самом деле надо лечь пораньше, — сказал себе Комов и открыл сильнее регулятор температуры, чтобы на ночь несколько освежить свою комнатку.

Комов жил теперь на заводе в «доме инженеров», который отличался от Бостонских отелей только своими более скромными размерами. Те же кнопки, которые вызывали из стен постель, стулья, умывальник. Было неуютно, и для человека не американской складки очень уж «механически».

Комов поэтому отдыхал глазами и душой, когда изредка после работы навешал Чарскую и сидел в ее маленьком кабинете.

На станции подвесной дороги было малолюдно.

Комов и Чарская подошли почти одновременно и невольно улыбнулись такому совпадению.

Через пять минут они уже плавно покачивались на мягких пружинах вагонных кресел и мчались с быстротой 180 километров к «городу будущего».

Мимо них проносились уже знакомые обоим картины; башни-приемники электрической энергии, ажурные мачты для электрических солнц и густая сеть проводов.

— Знаете, — начал Комов, — я теперь только вполне понял смысл и оценил мудрость фразы: «что пройдет, то будет мило». И мне, человеку XXII столетия, страшно захотелось сейчас поехать другим способом или примитивным поездом с локомотивчиком, который плюет в небо черными клубами дыма или еще лучше — на лошадях. Мне такая поездка представляется очень заманчивой, и я предпочел бы ее этому «пожиранию пространства». Нет, как-то невольно симпатия у меня к прошедшим временам, а не к будущим. Вероятно, сказывается моя «славянская натура»…

— А разве вам, — перебила его Чарская, — не нравится быстрота нашего века, кипучая деятельность, ускорение темпа жизни, которое проявляется не только в скорости возведения построек, авто, аэро, но и в прочих проявлениях внешних сторон жизни?

— Что же в этом хорошего, — возразил Комов, — когда даже душевные переживания человека, его чувства как-то ускорились в своем развитии и смене. Человек торопится теперь и жить и чувствовать. Занятому борьбой за существование, ему некогда отдаваться влечению сердца. Слово «любовь» в нашем веке утратило свой истинный смысл, и ее заменили теперь краткие вспышки чувственности.

— Да, — ответила ему Чарская, — я во многом согласна с вами, но ведь этого уже нельзя изменить. Жизнь — не поезд, ее не остановишь поворотом тормозного рычага и не пустишь на другой путь. Мне самой грустно оттого, что жизнь стала так прозаична, утилитарна: трудно чувствовать поэзию и красоту в этом неотвратимом шествии торжествующей техники.

— Все же, — перебил ее Комов, — мы, сохранившие запас ирреальных переживаний, мы — люди Востока (потому что славяне — это авангард Востока), еще можем пока чувствовать и понимать красоту и поэзию завоеваний гения человека. Но и у нас скоро атрофируется эта способность.

— Скажите мне, — продолжал он, — во что вылилось теперь так называемое чистое искусство? Разве нашло оно новые слова? А старые слова, которые забываются теперь, только красивые фразы из прекрасного прошлого. Кто считается теперь поэтом? Лицо, составляющее в рифмованных строчках указанный ему текст для объявлений о слабительных пилюлях, а художник иллюстрирует журналы и газеты типа «молния» и делает кричащие плакаты для той же рекламы, которая, как спрут, сжимает нас своими щупальцами, и в чудный вечер, когда хочется смотреть на грустное небо, вещает о том, что «нет здоровья без лепешек „Сила“».

— Вы очень милы в своих рассуждениях, — сказала ему улыбаясь Чарская, — но слишком увлекаетесь, хотя это мне в вас нравится. Ну, вот, скоро мы уже приедем в город Райтон, — заметила она после нескольких минут молчания. — Я узнала это по мелькнувшей фабрике аэро. Осталось только 80 километров до Колтона.

— Давайте сойдем на этой остановке, — предложила она. — Нам ведь все равно надо брать аэро, чтобы осмотреть работы.

Через 20 минут Комов и Чарская уже поднимались с воздушной площадки наемных аэрокэбов.

Едва они достигли высоты тысячи метров, как перед ними показался берег Атлантики, воды которой серовато-стальной полосой сливались с пепельно-голубым сводом дышащего зноем неба.

С аэро трудно было различить рельеф местности, но чувствовалось отсутствие значительных гор и холмов. На буром фоне огромной равнины можно было заметит уже правильный эллипс, каким проектировался им будущий город.

Сначала они описали круг над Колтоном и спустились, чтобы явственнее различить происходившие работы.

За эти семь месяцев успели сделать очень много. Уже были окончены земляные работы, и всю площадь будущего Колтона покрывала первая изолирующая плита. На южном секторе приступили к возведению пятого этажа подвалов, которым собственно и заканчивалась основная фундаментная плита под Колтоном.

Комов дал знак рукой перевести рычаг на мертвый ход, и аэро повис в воздухе на высоте 100 метров. С этой высоты можно было заметить формы для громадных колонн, которые поднимались с первой плиты и должны были выдерживать всю тяжесть города.

Колонны имели в диаметре около 5 метров и походили на ноги гигантского мастодонта.

Железная арматура была изогнута для лучшего сцепления с бетоном, как свившиеся между собой змеи.

— Что это за глубокая траншея идет к океану? — спросила Чарская Комова по маленькому телефону, который давал возможность разбирать слова, несмотря на шум от работы воздушных винтов.

— Это для целей водоснабжения и спуска сточных вод, — ответил ей Комов. — Кажется, по расчетам Хэда, требуется около 100 миллионов галлонов воды в час.

— А вот видите, — продолжал он, — с севера уже начали проводку для питания Колтона электрической энергией.

И в самом деле, со стороны северного квадранта, на высоких мачтах с особыми изоляторами плелась гигантская паутина электрических проводов.

В законченные уже подвалы сквозь черневшие отверстия подъемников монтеры опускали холодильные трубы. Таким образом монтаж Колтона начался тотчас же, как для этого представилась возможность.

Комов и Чарская долго кружились над постройкой Колтона, то снижаясь, то поднимаясь высоко вверх, чтобы с высоты птичьего полета окинуть взглядом этот человеческий муравейник.

Странное чувство испытывал Комов при этом зрелище. С одной стороны, какое-то удовлетворение, гордость за человека, что он успешно борется и идет к намеченной цели, а с другой стороны, невольно возникала мысль: стоит ли продолжать эту титаническую борьбу за жизнь, если разгневанная природа отвернулась от человека? Довольно поцарствовал человек, возомнив себя центром вселенной. Грозные явления жары, готовящие гибель человеку, разрушат его самомнение относительно антропоцентризма.

«Разве открыл человек новые тайны, сделался лучше, богочеловеком? — думал Комов. — Нет, констатировать этого нельзя. Скорее наоборот — жажда наживы, жажда жить своей подленькой жизнью, но лишь бы жить, усилилась в человеке. Человек не оправдал надежд, возлагавшихся на него, и достиг великих возможностей только в проявлениях внешней жизни.

А в духовной жизни его будто была перейдена та „последняя черта“, после которой „все позволено“, все можно. Жизнь сделалась похожа на грандиозное кораблекрушение, когда каждый думает о спасении только своей жизни и, озверев от ужаса перед возможной смертью, отталкивает своего ближнего от борта спасательной лодки.

Но надо сознаться, что строительство, обещающее новую жизнь измученному человеку, не могло не волновать и не поселить робкой надежды, что „золотой век“ человека еще впереди».

Может быть, невольно мысли Комова передались и Чарской, потому что они оба продолжали созерцать грандиозное зрелище созидания Колтона и не сказали друг другу ни слова.

Было уже около 3 часов дня, когда, наконец, они направились обратно в город Райтон, чтобы пообедать и вернуться домой.

— Вы грустны сегодня, — заметила по дороге Чарская. — Отчего это? Я хочу видеть вас жизнерадостным. Дни нашего отдыха так редки. Будем пользоваться ими, не огорчая себя ничем, — и она посмотрела на него ласковым взглядом, в котором было так много сочувствия и понимания его дум.

— Вы правы, — воскликнул Комов, — надо пользоваться днями отдыха и благословлять жизнь за каждую счастливую минуту, которую ей угодно подарить нам.

Руки их встретились и сказали то, чего выразить словами они не сумели бы.