Холодина

Глава 27. Рисовать – Фифа какая – Боль слов

На открытом пятачке, под солнцем за раскладным детским столиком сидел мальчик лет восьми. Может быть, я его и не узнал бы. Все-таки тут он тут заметно светлее, волосы его аккуратно подстрижены, да и вообще, внешний вид не выдавал никаких особых аномалий.

Но мальчик Гриша за своим столиком рисовал. И я моментально опознал эту привычку наваливаться на стол, скрещивать ноги под стульчиком – это был тот самый дурачок. Тот самый парень из моего настоящего. Которого псевдоМакар приказывал мне убить.

По столику в изобилии были раскиданы цветные карандаши, но в руках у Гриши был только черный. На оклик Леры (матери?) он не обернулся. Вообще, проигнорировал ее появление, и Заведующая робко осталась стоять в тени яблонь. А ребенок увлеченно черкал чернотой, создавая какое-то чудовище. Мрачное, страшное, кляксой расползающееся по всему листу бумаги, стремящееся захватить всё пространство.

Ветерок нервно дернулся – и Гриша замер. Обычно, он ни на кого не смотрел прямо, всё время норовил изучать искоса. И сейчас мальчик какое-то время не хотел поднимать голову. Дергался, но останавливал себя. И так несколько раз. Но постепенно голова поднималась всё выше. Он бросил робкий взгляд на небо. Снова опустил глаза в испуге. Глупый разум дурачка не научился еще прятать эмоции, и стоящей у яблонь матери было видно, что мальчику очень хочется снова прикоснуться к тому, что он зацепил. И хочется, и страшно.

Наконец, Гриша резко поднял глаза. Радостный ветер тут же закружил, завертел скопища белых яблоневых лепестков, которые рукавами заколыхались на фоне синего неба, свиваясь, переплетаясь, закручиваясь в спирали. Птицы самых разных мастей тут же дружно запели в унисон с ветром, создавая звуковое обрамление картинке. Даже бездонное небо решило не оставаться равнодушным задником полотна, а стать его полноценно частью. Метастазы облаков проявлялись то тут, то там наполняя картину волшебной глубиной. В довершение общее чудо обогатили майские ароматы.

Гриша завороженно смотрел на небо.

Он услышал чей-то зов. Намного более понятный, более близкий и точный, чем всё то, что он слышал прежде. Гриша не любил слова. Можно смело сказать, что он их ненавидел. Потому что те причиняли ему физическую боль. С самого раннего детства он видел мир ясно и четко. Так же ясно он видел колючий шипастый барьер, который создают слова на пути к этому миру. Изо всех своих детских силенок он бежал от слов, прятался от них, не желал их впускать в себя. Разумеется, вызывая слезы у матери и черный ядовитый гнев отца. Слова преследовали его всюду, и никто вокруг не желал понимать, что они не нужны. И мать с отцом, и все прочие люди жили за той колючей стеной. И не имелось между ними дверей для связи.

Люди считали Гришу неполноценным, он же жалел их. Но еще больше боялся. Дабы сгладить конфликт, он шел на попятную и заучивал некоторые фразы, чтобы порадовать людей. Заучивал, как попугай, изо всех сил стараясь не впускать в себя их смысл. Так было чуть менее больно. Но как понять, когда и какую мелодию слов нужно пропеть? Это было так абсурдно, Гриша частенько ошибался. И несколько лет назад вдруг осознал, что не только слова могут причинять боль.

Черный, злой, вечно пугающий отец начал изо всех сил лупить его. Лупить, не взирая, на крики и слезы матери. Лупил до тех пор, пока мальчик не произнес ту фразу, что требовалось: «Папу нужно слушаться». Это были первые слова, смысл которых он понял. И в тот же миг стал видеть тесную черную клетку, которая начала возникать вокруг него. Он видел ее постоянно и постоянно испытывал страх. Страх, к которому привыкнуть не получалось.

Но сегодня… Сегодня случилось удивительное! К нему обратился некто совершенно чужой и, при этом, невероятно близкий! Потому что они видели, чувствовали, воспринимали мир одинаково! Они оба были по эту стороны черной и колючей стены.

Чужак был совсем маленький, он вообще ничего не понимал об этом мире. А черную и колючую стену просто не видел. Счастливчик. Гриша понимал ясно: то, чего не видно – не существует. Маленький некто был лишен страха боли и самой боли. При этом, небесный гость оказался страшно любопытен. Незнакомый малыш нарёк его Слышащим, и это необъятное понятие описывало гораздо лучше, чем мерзкие колючие звуки, слепленные в ничего не значащее слово «Гриша». Бессмысленные звуки. Слышащий лишь чувствовал, что «Гриша» намного болезненнее, чем, например, «Гришенька».

Некто с жадностью впитывал богатые знания, которыми Слышащий делился щедро и с радостью. Затем оказалось, что и этому малышу тоже есть что дать взамен. Малыш-то, оказывается, много где побывал и много что видел! Иногда Грише казалось, что это даже не один малыш, а бесчисленное число таковых, но так прочно спаянных в нечто единое, что каждый одновременно пребывает в каждом… Нет, это мальчик еще не мог осознать.

– Гришенька… – донеслось откуда-то издалека.

Слышащий часто-часто заморгал и опустил взгляд. Оказывается, пока он общался с Разумом, времени-то практически нисколько не прошло! Вот что значит настоящее полноценное общение.

В своей левой руке мальчик обнаружил карандаш. И лист на столе лежал новый, а старый – с чудовищем – был небрежно сброшен на траву. На этом новом листке бумаги самыми разными цветами было нарисовано… нечто. Всё то, что маленький Гриша чувствовал, пока наслаждался общением с Разумом. Всё это время, не глядя на бумагу, он яростно водил левой рукой, сменяя один карандаш за другим, создавая невероятное переплетение линий, цветовых пятен… Смысл уследить невозможно. Но в каждой черточке царила гармония.

– Гриша… – мать подошла поближе и увидела новый рисунок. – Ой… Это… Это красиво! Коля! Олег! Вы только посмотрите, какую красоту наш Гришенька нарисовал!

Женщина даже не обратила внимание, как мальчик непроизвольно закрыл телом свой новый рисунок. Который создал под влиянием беседы с Разумом и совершенно не хотел кому-то показывать.

Но за фанерным столиком оживились. Колян хотел уже окончательно развязаться с дурацкой идеей про разведение свиней на даче, а Олег желал подбодрить Леру, которой ни за что прилетело от мужа.

– Ну-ка, ну-ка! Чего там наваял ваш мелкий? – с неименной бодростью вопросил он, размахивая заново наполненным стаканом.

Вся компания двинулась к детскому столику. Слышащий какое-то время смотрел на них, повернув голову набок и косясь, а потом начал передвигать столик, закрывая свой рисунок от непрошенных зрителей. Закрывал его спиной, наваливался всем телом. Действия его не остались незамеченными.

– От, ёпта, фифа какая! – со смехом подначил мальчика Олег. Без злобы в голосе, просто не умел иначе. – Ну, покежь, Гришка! Ну, бляха муха!

Слышащий только сильнее скукожился над столом. Как наседка над своими яйцами, завидевшая хозяина. Понимает, что любое ее сопротивление обречено, но надеющаяся: а вдруг сейчас пронесет? Вдруг сейчас бессердечная рука не полезет в подбрюшье?

Не пронесло. Мрачный Колян навис над сыном и тихим шипящим голосом произнес.

– Ты мне это прекрати… Григорий! Ну-ка, быстро покажи рисунок дяде Олегу.

Ему было, в общем-то плевать на рисунок. Он знал, кто его сын. Умственно отсталый. И этот бракованный ребенок никогда не сделает того, чем можно было бы погордиться перед «дядей Олегом». Но Коляна бесило другое. С неизменной методичностью он всегда пресекал в своем сыне непокорность. Воспитывать такое бесполезно, а вот дрессировать – необходимо. В этом он видел свою главную отцовскую задачу: человеком Грише уже не стать, надо хоть безопасным для общества сделать.

А мальчишка более чем явно проявлял непокорность. Отец подошел к ребенку, опустился рядом с ним на корты.

– Ну-ка, посмотри на меня.

Слышащий съежился. Он бросил косой взгляд, но не повернул головы. Он ни на кого не смотрел прямо. Почти никогда.

Колян положил голову на макушку мальчику, потом резко сжал светло-русые вихры (которые каждый раз напоминали ему, как же этот выродок непохож на него самого) и насильно повернул ребенка лицом к себе. Это можно было сделать относительно безболезненно, но отец намеренно потянул за волосы, чтобы кожа на голове натянулась.

Чтобы прочувствовал, значит.

– Ты очень плохо себя ведешь. Ну-ка, вспомни самое главное правило!

Рот маленького дурачка некрасиво кривился. Из глаз брызгала трусливая влага, мальчишка весь елозил под твердой и решительной рукой отца, стараясь избежать боли. Но опять упорствовал, опять не хотел говорить.

– Какое у нас самое главное правило?!

– Папу… нужно… слушаться.

Мальчик говорил коряво медленно, его и без того убогое лицо кривилось гримасами.

– Повтори.

– Папу нужно слушаться.

Еще и кривится, как будто, ему это неприятно! Бухгалтер Николай Иванов отпустил волосы своего отпрыска, разогнул ноющие колени и навис над Гришей.

– Ну?

Мальчик несколько долгих секунд сидел, покачиваясь и опустив голову. А потом взял рисунок (взял, немилосердно стиснув в кулачке уголок бумажного листа) и поднял руку вверх, протягивая его Олегу. Всё также не поднимая головы и старательно изучая бегающими глазами местную траву.

– Здорово, Гришка… Молодец.

Некрасномордый Олег поспешно вернул листок мальчику. Неведомо как из речи его исчезли маты, а из голоса – радость.

… – Вот так началась моя совершенно новая жизнь в вашем мире.

Я аж покачнулся. Столь резким было мое возвращение с солнечной и зеленой дачи в паскудно-серую камеру мира Холодины. Я несколько раз тяжко вздохнул, набирая воздух в грудь, будто, камнем придавленную.

– Да уж…

Всё было так реально! Я жил в том мире цветущей зелени и отвратительных человеческих проявлений. Буквально жил! Иногда был сторонним зрителем, но периодически ощущал весь спектр эмоций отдельных… «персонажей». Как свои.

«Нет, никакой телепат Колян не способен создать с нами такое! – категорически заявил разум. – Это что-то совершенно запредельное…»

«Как и стоящий перед нами Разум Мира» – улыбнулось доверие.

Нет, правда, вышло очень убедительно. И душераздирающе. Оказывается, раньше я еще не ненавидел Коляна по-настоящему. Только сейчас всё началось…

– Я показал тебе тот день не только ради иллюстрации моего знакомства со Слышащим, – продолжал Разум. – Думаю, теперь тебе стала немного понятнее вся эта странная ситуация. Ты ведь узнал людей из видения?

Я кивнул.

– Всех узнал?

«Да боже ж мой! Я понимаю, на кого ты намекаешь!» – прорычал я мысленно, а вслух лишь добавил.

– Всех-всех. Только вот вопросов чуть ли не больше стало. Я понял, как все эти люди связаны. Но как это объясняет Холодину?

– Кого? – мне показалось, что от последнего слова Разум скривился. Прямо как мальчик Гриша в «опытных» отцовских руках.

– Ну, я про исчезновение людей…

– Да… Это связано, мой друг. Я тебе всё объясню. Но дозволь всё изложить последовательно.

Я дозволил. А что мне еще делать тут, в камере?

– Встреча со Слышащим была настоящим Даром. Сейчас я ясно понимаю, что мальчик слишком мало знал о мире Человечества. А то, что знал – понимал очень по-своему. Но тогда и это для меня было гигантским потоком информации. С другой стороны, общаясь со мной, Слышащий обогащался еще больше. Прикоснувшись самым краем к мировым богатствам моего Разума, он открыл огромные возможности разума своего. Если судить с вашей колокольни, то, конечно, мальчик Гриша деградировал. Он всё дальше и дальше уходил от того, что вы называете социализацией. Лишь одна из форм развития личности, которую вы полагаете единственной возможной.

Бородач грустно усмехнулся.

– А Слышащий обретал всё новые способности, которые, правда, оставались скрытыми. Спрятанными внутри этого замкнутого по вашим меркам ребенка. Хотя, такое не скроешь полностью. С Гришей стали происходить различные явления… вы бы назвали это чудесами.

Снова пауза.

– Как все-таки по-разному вы, люди, на всё реагируете. Вот, вроде бы, всё ясно. Окруженная ненавидящими ее людьми Лера все-таки нашла в себе крупицы любви для сына. Если кто и любил его в вашем мире – так это она. Колян же ребенка люто ненавидел. Ты же обратил внимание, что Слышащий непохож ни на мать, ни на отца. Слишком светел, слишком бледен. И, конечно, это натолкнуло Коляна на мысль, что, возможно, он не является биологическим отцом Слышащего. Мысль, с одной стороны, сладкая. Значит, не он виновен в неполноценности мальчика. Не его кровь «порченная». Но с другой стороны – эта мысль горькая. Получается, загуляла его жена. Прижила дурочка от кого-то другого. Ни разу Колян Лере это в лицо не сказал. А думал постоянно. И неполноценного своего сына от таких сомнений еще больше ненавидел.

– Так вот! – вернулся Разум к прежней мысли. – О разных реакциях. Когда начались необъяснимые… чудеса, как раз мать очень сильно испугалась. Таскала Слышащего в церковь, пыталась подавить в нем новые начала. А вот отец, наоборот, заинтересовался. Раньше он первым старался подавить, подчинить сына, а тут – наоборот. Умным оказался Колян. Мне трудно измерить ваш интеллект, слишком мы разные, но уж сравнить-то я могу. Колян относится к высшей категории. А у вас нередко бывает, что самые умные оказываются не нужны человечеству. Колян сам чувствовал эту несправедливость, от чего с юных лет съедала его ненависть. Ко всем. Особенно, к тем, кто стоял выше него. Хотя, и к низшим тоже любовью не пылал. Здесь его главная эмоция – удовлетворенное презрение. Даже сына он не бросал только потому, что рядом с ним чувствовал себя всесильным. Но, когда начались чудеса – Колян увидел в этом возможности для себя. Злобный отец стал внимательно изучать сына, исследовать его способности. А также укреплял свою власть над ним.

– Он заполучил джинна в твоем лице? – начал понимать я.

– О, еще метафора! – улыбнулся мой собеседник. – Метафоры в вашей форме общения – самое лучшее. То самое, что расширяет смысл слова, а не сужает его. Да, Колян заполучил джинна. Правда, не в моем лице, а в лице сына. Он так до конца и не понял, с чем столкнулся. Но, изучая Слышащего, оценивая его способности, начал требовать от него то и это, давить, принуждать. Бедный, замученный мальчик шел с этими просьбами ко мне.

– А ты?

– А что я? Меня тогда заботила только одна вещь: чтобы Слышащий не разрывал со мной связь. Я хотел больше и больше узнать о вашем мире. В этом смысле, желания Коляна – это были интересные эксперименты. Не всегда удачные… – Разум усмехнулся криво и передразнил. – Машину хочу! Конечно, я не могу слепить из воздуха шестисотый Мерседес. Я не джин, все-таки, а мировой разум. Я, например, могу создать нужные условия для получения «мерина». Но это не вся сложность. Мы ведь не общались напрямую. Только через посредничество Слышащего. И нам с ним на слова было плевать. То есть, можно сто раз кричать «хочу мир во всем мире!», а в это время всем сердцем желать… кто у вас, людей, самая вожделенная самка?

Это он ко мне обратился! Я аж завис от неожиданности. Слишком давно не думал о вожделенных селебрити прошлого мира…

– Не знаю… Ким Кардашьян?

– Вот! Всем сердцем желать Ким Кардашьян.

– И ты мог бы это организовать? – изумился я.

Разум вздохнул.

– Как много в вас все-таки плотского… Нет, я не могу слепить из воздуха эту… Ким. Слепить и положить тебе в постель. Но могу создать условия для вашего соития. Не в том суть примера! Суть в том, что мы с Гришей услышим не «мир во всем мире», а «хочу Кардашьян». Колян тоже вслух требовал одно, но в голове его клубилось другое – ненависть к людям. Желание их обмануть, обойти, подчинить. И Колян мыслил верно: для этого надо понимать людей. До самого нутра. Чтобы легко ими манипулировать.

Так и стало. Колян не получил «мерседес». Но он нашел способ узнать выигрышные комбинации самых разных лотерей. Он начал читать мысли людей и шантажировать их. Начал внушать им страхи – и подчинять. А, осознав «суть магии», он решил поделиться ею с единственными людьми, которым доверял.

– С Олегом, женой и матерью? – догадался я.

– С Красномордым, Заведующей и… Марго, – грустно кивнул Разум.