Граничный Орден. Стрела или Молот

Дело о благих намерениях. Часть 1

В тот же вечер Карницкий напился. Той самой, жгучей и крепкой до слез. А вместе с ним помянуть погибшего Млада Зайца пришли и соседи по коридору: еще один сокружник Адриана — Колмак по прозванию Сморкало и два Молота из недавних, всего три лета как из питомника.

Сморкало то и дело припоминал выходки Зайца, по большей части глупые и бессмысленные, Молоты рассказывали о шутках, которые вытворяли сами во время обучения. А Карницкий пил и думал не столько о Младе, сколько о попаданце. Его жизнь казалась весьма странной и необычной. Грамоте там обучают чуть не с пеленок, безо всякой платы и всех подряд, невзирая на сословия, довольство и даже принадлежность к мужскому или женскому полу. Это же надо такое выдумать! Будто девочек обучают ровно тому же, чему и мальчиков, и не в отдельных комнатах, а вместе. Кем служил тот чужак и что делал, Адриан так и не понял, уж слишком замысловато оно звучало. В здешней речи и слов таких не было. А еще в том мире существовали игры, похожие на жизнь, где люди отдыхали от тяжкого труда, причем в некоторых надо убивать других людей. Необычная забава! Разве чужие смерти заставят чувствовать себя лучше? Карницкому почему-то лучше не становилось…

— Не, эт еще свезло, что так мирно улеглось! — развязно сказал Молот по прозванию Метальник. — В первое лето, когда я еще со Стрелой ходил, послали нас в окрайное село, уж не вспомню, как называлось. Посланник-то сказал, что девчушка малая прибилась, платье на ней диковинное, ее в жарник отвели, но бабы и молока притащили ей, и пирогов, чтоб не изголодалась, значит. А когда мы прибыли, там от села одно пепелище да и лес кругом пожжен! Выжили лишь те, кто по делам отлучился: на постирушки или еще куда. Мальчишки почти все целы остались, потому как они в лесу шалаш строили, сбереглись от пожарища. Сказали, что девка вроде как колдунья. Как испугается или заревет, так огнем пышет. В жарнике сидеть устала, разнылась и спалила его. Потом к людям пошла, там от нее шарахались во все стороны, она снова в слезы и огнем — бадах! Хорошо хоть убивать не пришлось. То ли она сама себя всю колдовством иссушила, то ли всё вокруг запалила и не смогла удрать. Только по платью тому и опознали, его огонь вообще не брал. Мы пришли, а там жуть жуткая! Горелый лес, горелые дома, люди тоже как угли, и посередь ярко-голубое платье в пятнах сажи.

— Вот и я о том говорю! — пьяно вскричал Адриан, хоть он вообще ничего перед тем не сказал. — Чего сразу в жарник? Арбалет этот. Вжик-вжик, пах-пах… А ведь можно иначе! Повог… прогов… поговорить! Не к людям, нет, а к нам, в Орден! Хоть так жить, в службе! А он мне — манна Спасова, кормить, не кормить, оголодают. Причем тут манна? А, Сморкало?

— Не-не, как там тебя… — покачал головой Метальник. — Дриан? Дурное имя, на дрянь похоже. Карницкий? От же благословил Спас. Будешь Болтиком, лады? А, нет, с Марчуком еще спутают.

— В питомнике его Бантом звали. Он всегда длинные волосы растил и бантом их перевязывал, — сдал Адриана Сморкало.

— Нехай будет Бант. Ты сам покумекай. Мы ж как людя́м говорим? Чужаки — плохие! От чужаков — зло, смерть и хвори всякие. И пока зрят, что мы приходим и бьем, они будут верить. И в жарники их совать. И нас звать. А ведь это ж не семечки лузгать! Мужика надо с работ всех снять, лошадь ему дать, припасов на несколько дён дать, деньгу на город дать. Сколько мороки? Не легче ль забыть? Или самим чужака спалить? А тут мы вдруг рраз и чужака в город увезем, к себе в Орден примем. Даже коли в тайне держать, всё одно узнается. Они ж, чужаки, говорят не так, ходят не так, едят не так. Одно слово — чужаки! Попаданцы! Ага, смекнет мужик, если Орден чужаков привечает, кормит, деньгу платит, знать, чужак-то и не опасен ни разу. Можно и не сажать его в жарник, и в город мотаться не нужно. Идет себе, ну и пусть идет. Смекаешь, Бант? А потом вона глянь — и в четырех деревнях мор! Или проклятья понавешаны. И где теперь того чужака искать, никто слыхом не слыхивал! Ладно еще они сами мрут от золянки или чихвотки.

— Это когда ж от золянки мёрли-то? — возмутился Сморкало. — Любой же знает, что надо отвар го́речника попить. Да и без него ничего, только дольше с чёрным языком проходишь.

— А вот чужаки мрут! Откуда ж им про горечник-то знать?

— Еще был такой случай…

Дальше Адриан не слышал, уснул, а более привычные Молоты и Сморкало, которого и топором не вырубить, продолжали гулять, забыв о причине попойки.

Снова потянулись пустые дни. Карницкий сидел в колчанной, пил чай, листал «Ведомости», где раз в неделю появлялись заметки о Граничном Ордене, на первый взгляд безобидные. Например, в последней какой-то ушлый доброхот разузнал, сколько людей в отделении Ордена без упоминания конкретного города, сколько лошадей, как часто Стрелы ездят на поездах и так далее, а потом подсчитал, в какую копеечку это встает городу каждый месяц. И деньги выходили немаленькие по меркам отдельного человека. А в конце заметки автор ехидно задавал вопрос: неужто и впрямь Орден приносит такую пользу, что ему стоит платить столь солидные суммы? Хотя на ту же пожарную службу казна тратит никак не меньше, а на городскую роту — в десятки раз больше.

Да, Граничный Орден неплохо зарабатывает на добыче руды в Срединном хребте, но эти средства уходят на питомники, на изготовление оружия, на исследования магии и амулетов, на снабжение тех орденцев, что живут при государевых дворах. А содержание отделений полностью ложится на городскую казну. Карницкий не знал, было ли так задумано с самого начала, на Шестимирном соборе, или сложилось впоследствии, но это казалось вполне разумным.

Хотя нет, вызовы всё-таки были, но какие-то пустячные. И всякий раз Адриан дергался при упоминании своего прозвания. Ведь теперь ему нужно решить: стрелять в человека, который лично ему, Карницкому, ничего дурного не сделал, или нет. Хорошо быть таким, как Заяц: ни мук совести, ни дурных мыслей; хотя, как оказалось, порой задуматься бывает и не лишним.

Попаданцы бывают разные. Приходят и телами, и душами, и не всегда совместно. А ведь всякий знает, что чужаки горазды на всякие хитрости и вечно что-то удумывают. Вот и идут в Орден люди, которые углядели что-то непривычное в соседе или знакомом. Обычно-то по пустякам не ходят, но всегда находятся особо храбрые и дотошные.

Например, Марчука и Карницкого кликнули из-за вдовы-купчихи, которая заподозрила неладное в своем ухажере.

— Не мог мой соколик меня забыть! — сыпала крупными слезами дородная краснощекая баба. — Надысь только руки мне лобызал, в жены звал, Спасовым знаком клялся… А нонеча позабыл меня, мимо прошел и хоть бы взгляд бросил!

Адриан не был искушен в делах сердечных, но даже он понимал, что дело тут, скорее всего, не в мерзкой иномирной душонке, а в обычном разладе меж возлюбленными. Может, купчиха поскупилась на подарки соколику, а тот решил ее наказать невниманием? Потому, записав за вдовой ее имя, имя соколика и места их проживания, Карницкий поднял взгляд на старшего и спросил:

— Пойдем или так закроем?

Марчук, не сказав ни слова, направился к выходу.

Два дня убили на эту купчиху! И все ради чего? Чтоб узнать, что соколик ее нашел другую голубку, моложе и щедрее прежней, что вовсе не удивительно. Адриана поразила доскональность Марчука. Тот не только поговорил с самим зазнобой, а также людей, что накоротке знались с купчихою. Выспрашивал, не поменялись ли вдруг привычки у соколика, вдруг он вместо сладкого чаю крепкий попросил налить, не разучился ли шейный платок повязывать, не забыл ли дорогу до службы. Даже исхитрился сравнить его почерк до охлаждения к купчихе и после. Не случилось никаких перемен в молодом повесе, окромя смены полюбовницы.

Лишь после этого Марчук закрыл дело, и Орден направил купчихе бумагу, где вежливо опроверг ее обвинения и поблагодарил за бдительность.

Карницкий подумал, что Аверий развел столь бурную деятельность только ради обучения, чтоб, значит, младший смог воочию узреть, что и как нужно делать при таких вызовах. Но и Молоты, и пара опрошенных чернильников в один голос заявили, что Марчук всегда поступает ровно так же, невзирая на наличие или отсутствие питомца.

Дней через шесть после купчихи в колчанную ворвался командор отделения. У Адриана упало сердце. Неужто опять что-то серьезное?

Впрочем, Молчан на сей раз выглядел спокойнее, чем тогда.

— Болт, из Поборга помощь запросили, хотят пятерку Молотов и пару опытных Стрел. Как по мне, жирно им будет, так что отправлю Чехоню, кого-то из молодых и тебя с питомцем. Что думаешь?

— Надолго? Что там стряслось?

— В письме немного сказано. Там же Путило главный, а он бумаге не доверяет. Мор у них в деревне, ее оцепили, но, судя по всему, иномирец ушел. Один Стрела у них уже ищет, а остальные либо в застенках после дел отсиживаются, либо по другим вызовам бегают. У нас же тихо пока. Поезд в Поборг вечером отправляется, еще успеваете.

— Ладно, — согласился Марчук. — Пойду кой-чего прихвачу. Пусть карету орденскую готовят.

Еле дождавшись ухода командора, Адриан выскочил вслед за старшим, бросился в свою комнату, наскоро собрал саквояж и выбежал во двор. Там уже стояли Молоты, в том числе и Чехоня. Карницкий буркнул приветствие и отвернулся. Он до сих пор не мог смотреть на Чехоню, который так равнодушно убил Крылатого. Даже не засомневался, не переспросил у Марчука, не дал вознести мольбу к Спасу, если иномирец верил в него.

А вот старшего Молота ничего не смущало. Он громко поздоровался с Карницким и добавил:

— Ну, дай Спас, в этот раз бумагомарания будет поменьше. Да, малой?

Адриан ничего не ответил, но понял, что поездка будет не из приятных. Сначала в карете до железной станции трястись, а потом в поезде всю ночь провести с Молотами в одном отсеке каретного вагона. Впрочем, Чехоня уснул, едва поднявшись в поезд, второй Молот почему-то побаивался Марчука и помалкивал, так что Карницкий сам не заметил, как задремал, прижавшись головой к стеклу.

Проснулся Адриан от яростного скрипа замедляющегося поезда. Проснулся и вспомнил, по какому поводу они ехали в Поборг. Мор! А это похуже огненных девочек и дальнострельных пистолей. От оружия и магии хоть как-то можно оборониться, на худой конец, убежать, а как убежать от дурного воздуха? Вдруг будет, как с маменькой? Мало того, что умираешь, так и еще и столь неприглядной смертью, с испачканным исподним.

На Поборгской станции Марчука с Карницким уже ждала надежная карета с орденским знаком на дверце, и еще полдня они ехали до нужной деревни. А там нынче было людно. На дороге заслоны, солдаты с длинными ружьями, на которых грозно поблескивали трехгранные штыки. Унтер-офицер прохаживался рядом с заслоном, то и дело поглядывая в сторону селения. От Ордена там был всего один человек, худенький парнишка с первыми неаккуратными усиками, которые он явно растил, чтоб казаться старше. А выглядело скорее нелепо, будто он отрезал прядь волос с головы, причем не со своей, и прилепил на верхнюю губу.

Карету со старопольскими орденцами он встретил радостно, подбежал к дверце, сам открыл и застыл перед ней, мешая выйти. Чехоня мощной лапищей отпихнул юнца и вышел, с кряхтением разминая поясницу.

— Добрались наконец. Ну, чего тут у вас? Где народ-то? Неужто молча помирает? Или через лес по-тихому бежит?

— Нет. То есть да. Не совсем, — засуетился юноша. — Я Паник Куликов, утром прибыл из Белоцарска, а вы, значит, из Старополья?

— Вот что, Паня, кликни нам старшого. Пусть растолкует, что от нас надобно!

Марчук кашлянул, перебивая Чехоню.

— Паник, ты из магов, верно?

— Да-да! — закивал юнец.

Карницкий уставился на невзрачного и нелепого Паню, пытаясь разглядеть в нем магические способности. Почему у какого-то Пани они есть, а у благородного Адриана их не нашлось ни капельки?

Адриан помнил, как три лета назад в питомник приехали люди аж из самого Срединного хребта, чтобы определить, если ли у кого из воспитуемых необычные дарования. И все знали, что счастливцы даже с малой толикой магии отправятся на обучение в самое сердце Ордена, да и потом им дадут хорошее жилье в столичном городе, и посылать будут лишь на сложные вызовы, где замешаны иномирные маги.

Проверяли по-всякому. То нужно было углядеть что-то необычное в простой вещице, то влить силу в пустой амулет, то повлиять на огонь свечи или каплю воды. Адриан честно старался, смотрел и так, и сяк, пыжился над амулетом, сверлил взглядом свечу, но ничего не вышло. Напоследок мужик из приехавших, с густой курчавой бородой и взглядом многолетнего пропойцы, положил руку на лоб Карницкого, подождал чуток и качнул головой. Не подходит.

Да, в питомнике говорили, что этот мир не богат магией и какими-то потоками, потому отыскать мага почти невозможно. Лишь единицы обладают хоть каким-то сродством с чудесными силами, и то, чаще всего, лишь в чем-то одном. Кто-то умеет видеть те самые потоки и угадывать магические предметы, принесенные чужаками, кто-то может вливать силу в амулеты, превращая их из грубоватого украшения в подобие щита, кто-то умеет творить чудеса. И, увы, Карницкий оказался не из их числа, а жидкоусый Паня как раз из таких.

— Стрела приказал оцепить деревню, никого не выпускать, при попытке прорыва стрелять на поражение, сам же выспросил приметы чужака и уехал, — сказал Паня. — Здешние Молоты приглядывают за лесом и речкой, а так все выезды перекрыты.

— Как выглядят хворые? Как распознали? — спросил Марчук.

— Да это неважно! Я полагаю, что мор вызван магическим воздействием. Но отсюда не могу разобрать, что именно послужило толчком. Мне нужно пройти за заслон, — маг указал на деревню, — а эти не пускают. Мол, не было указания кого-то пускать. Как думаете, мне лучше поехать в город к командору отделения? Или вы объясните ротному, что мне нужно туда пройти? Иначе зачем вообще звать мага?

Марчук пристально посмотрел на юношу, отчего тот отступил на шаг и растерялся.

— Чехоня, пройдись-ка кругом, поговори с Молотами, разузнай, что тут да как. Офицер! Есть ли место, откуда видно сельчан? Может, где трупы лежат поблизости?

— Это вам лучше с другой стороны зайти. Тут тихо. Весь народ туда сбежал!

Карницкий встал на подножку кареты и вгляделся в деревню, до которой полверсты было от заслона. Здесь, видать, последнюю неделю жара стояла, да такая, что трава пожухла и пожелтела. Близ леса всё зеленое, но чем ближе к домам, тем желтее и суше. А людей и впрямь не было видно. Ни людей, ни скота, ни пичуг каких.

— Объехать можно?

— Только напрямую, через деревню, а пускать никого не велено. Быстрее пешком обойти!

— Значит, здесь от Ордена только маг и Молоты? Ни командора, ни Стрел нет?

— Ну а чего тут зря торчать? — хмыкнул унтер-офицер. — Чужак-то удрал давно. Худо вы работаете, граничники.

Отвечать на грубость Марчук не стал, махнул Карницкому и поспешил в обход, по еле заметной свежепроложенной тропе, которая угадывалась лишь по примятым травам. Несколько раз пересекшись с подгорскими Молотами и махнув перед ними орденским знаком, Аверий с Адрианом выбрались на опушку с другой стороны. Там и впрямь было намного оживленнее.

Солдаты открыто целились в людей, что стояли в десятке шагов от заслона. Карницкий взглянул на сельчан и вздрогнул. Там стояли живые скелеты, тощие, изможденные, с сухой морщинистой кожей, хотя у некоторых женщин одежда, ленты и платки указывали, что это не столетние старухи, а юные незамужние девицы на выданье. Среди стоящих были и дети, больше похожие на низкорослых старичков. И никто не плакал, не голосил и не рыдал. Наверное, потому, что у них попросту не было сил. Были и такие, кто лежал, растянувшись на блеклой траве, то ли уже мертвые, то ли при смерти.

— Марчук и Карницкий из Старопольского отделения! — представился кому-то Аверий.

Адриан, заглядевшись на несчастных сельчан, забыл обо всем на свете. Что же это за хворь такая, которая будто вытягивает соки из людей?

Сбоку раздался выстрел. Карницкий подпрыгнул на месте, оглянулся, боясь увидеть мертвого человека, но увидел, что солдат подстрелил лишь паршивую тощую псину, которая хотела пробежать через заслон.

— Может, их покормить хотя бы? Протолкнуть им котелок с кашей? — негромко сказал Адриан.

— Не, без толку, вашбродь, — отозвался пожилой солдат, стоявший поблизости. — Это не голод, а хворь. Иначе б собаку давно съели. Да и мычание то и дело из деревни слышится, значит, есть у них чего пожрать.

— Как узнали о чужаке? Кто рассказал? — продолжал спрашивать Марчук.

Адриан посмотрел, с кем беседует его старший, но это был всего лишь кто-то из военных.

— Не знаю. Граничники нам не докладывают. Сказано, никого не пускать ни туда, ни оттуда. И всё.

Марчук взглянул на хворых буквально раз и поспешил обратно. Карницкий за ним. В лесу они столкнулись с Чехоней, и тот на бегу поведал, что будто бы чужака в деревне-то и не видели. Местный грамотей уклад знает, блюдет, жарник у них есть. Так что, может, хворь сама собой случилась? Просто люди стали чувствовать себя хуже, слабели, теряли аппетит, спать начали помногу. Особенно худо приходилось тем, чьи дома ближе к закатному концу. В крайнем доме все так и померли, слегли разом — и всё. И скотина с ними. Кто-то догадался, что тут дело нечисто, и поехал в город, сначала к приказам. Власти засуетились, послали кого-то из лекарей. Орден узнал не сразу, но, услыхав новости, отправил Стрелу на всякий случай, а посланца — в застенки, чтоб не бегал с хворью по городу. Что вызнал Стрела, никто не знает, но он уехал, сказав, чтоб перекрыли деревню.

— Надо повидаться с тем посланцем. Он как, еще не помер?

Чехоня лишь пожал плечами.

В Аверия будто бес вселился, он ничего толком не говорил, только бегал туда-сюда вокруг деревни. И зачем они вообще тут нужны, если чужака вроде и нет, а если и есть, его уже здешний Стрела ищет? Тогда ведь только и остается, что ждать. Ждать, пока вся деревня вымрет, и сжечь. Да, жаль их. Но лучше одна деревня, чем целая губерния! Разве не так должен мыслить орденец?

Но Марчук ждать не хотел, он с ходу сел в ту же карету, что их сюда привезла, и потребовал отвезти его к подборгским орденским застенкам.

— Карницкий, Куликов, со мной! — коротко бросил он. — Живо!

Снова бессмысленная поездка. Адриан уже изрядно устал, проголодался и хотел хоть ненадолго остановиться, чтоб передохнуть и прийти в себя.

Темница в Поборге мало чем отличалась от Старопольской. То же каменное здание без окон и с обширным подвалом, такой же бледный и мрачный лекарь, который осматривал орденцев, возвращающихся с вызовов.

— Мне к сельчанину с хворью! — с ходу ткнул орденским знаком Марчук.

— Там он, внизу. Только открывать нельзя и к двери близко не подходить!

— Знаю!

Внизу Марчук распахнул зарешеченное оконце на двери и приблизил лампу.

— Эй ты, подойди-ка сюда! Как здоровье? Слабость? В сон клонит? Лучше стало или хуже, как в город приехал?

В неровном свете Адриан разглядел вполне обычное, не иссохшее лицо мужика.

— Лучше, ваша милость. Говорил уже, что здоров, выпускайте, ан нет, не пускают. Без вины в темнице держат.

— Чужака видел?

— Откуда, ваша милость? Сроду в Хлюстовке их не было. Грамотей-то наш уклад кажное лето нам сказывает, страхи всякие от них, от чужаков! Разве ж мы без понятия?

— Кто в крайнем доме на западе жил? На закатной стороне.

— Так ведь Игошка Малой, ваша милость. И жёнка его, ребятенков, поди, пять либо шесть.

— И что тот Игошка? Каков был?

— Да какой… как все. Землю пахал, скот держал, свистульки хорошо из липы резал, переливчатые. Со всей Хлюстовки к нему за свистунами бегали. А он и не гнал, садился и прям сразу вырезал. Не пил почти. Простой. Больше и припомнить-то нечего.

— А перед тем, как хворь напала, он ничего чудного не делал? Мож, из дома не выходил или гостей перестал привечать?

— Да не, ваша милость. Выходил, здоровья желал, мелюзгу не гонял. А, баба моя удивлялась, что с их двора дым не шел, будто жёнка Игошкина стряпать перестала вовсе. Мож, они как раз и прихворали тогда.

Марчук кивнул, захлопнул оконце, не слушая возмущенные крики сельчанина, и пошел к выходу.