Граничный Орден. Стрела или Молот

Дело о Жене Сомове

Ярко-красный поезд, выпуская густые черные клубы дыма, неохотно остановился на крошечной станции. Смотритель путей, что стоял с поднятыми флажками, до смерти перепугался, ведь прежде здесь поезда не останавливались.

— Я это… я сейчас, — бормотал он неизвестно кому, все еще держа флажки в вытянутых руках.

Большая часть вагонов была грузовой, но в середине состава выделялись цветом и наличием окон два пассажирских. У того, что стоял ближе к паровозу, распахнулась дверь, оттуда выскочил стюард, вытащил из-под вагона лесенку, ловко ее разложил, запрыгнул обратно и через минуту показался уже с двумя небольшими саквояжами. За ним вышли двое мужчин. Каждый из них в отдельности ничем не привлек бы сторонний взгляд, но вместе они смотрелись необычно.

Старший, мужчина лет сорока, выглядел как мастеровой или зажиточный крестьянин: широкое невыразительное лицо с грубыми чертами, небольшой рост, массивные плечи и крупные кисти рук, подходящие для тяжелой каждодневной работы. На это указывали и его короткая стрижка, и длинный бесформенный сюртук, и сапоги из толстой кожи, и мешок за спиной.

Младший же был высок, худ, длинные волосы на затылке перехвачены узкой черной лентой, завязанной в небольшой бант, сюртук явно шит на заказ, через плечо — охотничья сумка из свиной кожи. Узкие кисти с ухоженными ногтями, вытянутое лицо с твердым подбородком… Настоящий аристократ. Хотя, чтобы удостовериться в его происхождении, достаточно было взглянуть на круглые карманные часы из серебра, которые он то и дело доставал, нервно щелкая крышкой.

— Мы же не опоздали? Может ли так выйти, что крестьяне не знают об укладе? А вдруг он уже сбежал? И где лошади? — спрашивал юноша.

— Пешими дойдем, — буркнул старший. — Эй, смотритель! Вещи наши прибери пока к себе. Только открывать не смей!

Тот наконец опустил флажки, засунул их подмышку, выхватил саквояжи из рук стюарда и закивал:

— Не сумлевайтесь даже, вашбродь! За вещичками пригляжу. Вы же в Костовку, вашбродь? За чужаком?

— За ним. Далеко до Костовки в пешую?

— Да не, скоро доберетесь, вашбродь, еще и не стемнеет. Вот туда, прямо по дороге. Не заплутаете, тут она одна.

Старший кивнул и пошел вдоль дороги, которая угадывалась лишь по двум нешироким полоскам примятой травы. А младший чуть задержался, вынул из кармана монету и протянул ее смотрителю. Тот растерялся, не зная, как поступить: поставить саквояжи и взять деньги, или сберечь доверенную поклажу, но оскорбить аристократа, отказавшись принимать благодарность. Да и куда же их поставить? Не в грязь же? Наконец он догадался сказать:

— Да вы, вашбродь, бросьте, я потом подберу. Благодарствую премного за вашу щедрость. И вы уж изведите чужака-то! А то тут уже полдеревни помирать собралось.

Младший кинул монету к ногам смотрителя и поспешил за старшим.

Они шли молча, но младший часто вскидывал взгляд на попутчика, словно хотел что-то спросить, да не решался.

— Ну же, Карницкий, говори уже, — сказал старший.

— Господин Марчук… Аверий. Право же, мне неловко называть вас просто по имени. Может, всё же по имени-отчеству?

— Нет, так короче, привыкай. Хватит и того, что выкаешь. Так чего спросить хотел?

— Я всё размышляю над словом «попаданец». Каково его происхождение? Ведь как ни посмотри, оно звучит неприглядно, — Карницкий споткнулся, пробежал два шага, выровнялся и смущенно кашлянул. — Задумайтесь сами. Начинается оно нелепо, так еще нижнюю часть спины называют, потом куцее «данец», словно он дань должен принести. Безусловно, я сознаю, что оно произрастает из глагола «попадать»…

— Я понял, Карницкий.

— Почему не взять более изящный вариант? Иномирец, например. Или чужемирец. Или хотя бы засланец.

— Их по-всякому называли. Но когда нашу службу создали, первый пойманный чужак назвался попаданцем. Оттуда и пошло.

Какое-то время они шли молча, а потом Карницкий снова заговорил.

— Неужто и в такую глушь донесли уклад о чужаках? Вдруг крестьяне не сложили жарник? И что делать, если попаданец сейчас выскочит на нас?

— Если б жарника не было, так и нас бы не звали, — неохотно ответил Марчук. — За такое взыскание накладывают. Ты ж только из питомника. Неужто забыл всё?

— Разумеется, помню, но одно дело на бумаге, и совсем другое — жизнь. Отец так часто говорил.

Старший ничего не ответил, только согласно хмыкнул.

Через два часа — Карницкий проверил по своему хронометру — показалась деревня. Обычная такая, с избушками, которые будто от древности наполовину ушли в землю, хотя на самом деле редко когда такой дом стоял больше двадцати лет. Их изначально для тепла утапливали поглубже, ведь меж бревен щели найдутся, а в земле ветру не разгуляться.

И вроде все в порядке в деревне, вот только людей не видно: ни бегающей детворы, ни баб у колодца, ни стариков на завалинках…То ли разбежались, то ли попрятались. Карницкий задумался, как поступить в таком случае: стучать в дома и опасаться перепуганных мужиков с топорами да вилами или встать возле колодца и покричать погромче? В книгах об этом сказано не было, хотя, казалось бы, несложно предположить такую ситуацию.

Хорошо, Аверий точно знал, что делать. Он направился прямиком к самому большому дому, пнул лениво развалившуюся собаку, та взвизгнула, отбежала и громко залаяла. Такой вариант Карницкому в голову не приходил. Вскоре из дома выглянула баба, браня бестолковую животину, увидала гостей, ахнула, отпрянула и резко захлопнула дверь.

Юноша вопросительно посмотрел на Аверия. Тот стоял с равнодушным видом, словно всё шло ровно так, как он и задумывал.

И впрямь через несколько минут из дома выскочил старик, мелко закланялся.

— Господа хорошие! Прибыли! А уж мы так ждем, так ждем. Думали, как бы не помер чужак-то!

— С чего ему помирать? Четыре дня всего прошло, — сказал Аверий. — Или вы уклад не блюдете? Поди, еду не ставили в жарник?

— Ставили! Всегда ставили! — заверил старик. — Только намедни забыли. А тут сразу он!

— Всё как всегда. У всех «только намедни забыли», — еле слышно буркнул Аверий, а потом сказал погромче: — Жарник-то есть? Показывай давай!

— Веду-веду! Бегу-бегу! Жарник есть. Как сказано, так и сделали: подальше от деревни, чтоб рядом деревьев не было, а ручей близко. Как сказано, так и… Вот сюда, сюда. Тут и тропинка есть, детишки натоптали. Уж и строжили их, и пороли, а всё одно ходют. Играются, стервецы!

— Вода-то хоть была? — спросил старший.

— Была, — неуверенно протянул старик. — Куды ей деваться? Как налили, так и стоит.

Карницкий вдруг пожалел несчастного, что нынче сидел в жарнике. Четыре дня без еды, с тухлой водой или вовсе без нее, взаперти со своими нечистотами… Не позавидуешь ему.

— Как поняли, что чужак?

— Дык сразу видать! Вышел из болота, девок напугал, побежал за ними, кричал бесовские слова. Ну мы его тут вилами-то придержали, загнали в жарник и заперли. Всё, как сказано было.

— Он ничего не обронил? Вещи его не трогали?

— Ничего не ронял. Всё с ним в жарнике.

— Он кого-то касался? Говорил с кем-то долго? Девок тех не тронул?

— Нет-нет. Но мы все потом в бане отсидели, одежу сожгли, а вилы прокалили.

— Сжигать не обязательно, проварить довольно было.

— Бабы напужались, не хотели варить, вот и сожгли.

Вышли на поляну, где стоял жарник — крошечная хибара с щелями меж бревен и хлипкой крышей.

— Молчит чегой-то. А то кричал всё, — растерянно промолвил старик.

Аверий вздохнул.

— А если б их двое было? Или десятеро?

— Так не было их никогда тут. И так народ злился, что впустую дом сложили.

— Ладно, можешь идти.

Старик сразу же поспешил обратно в деревню, не то гости еще чего спросят, еще какую неполадку сыщут.

— Эй там, живой еще? — крикнул Аверий.

Карницкий выпучил глаза. Не очень-то речь похожа на ту, что записана в «Уложениях о говорении и распознавании».

— Жив! Живой я! Выпустите меня уже! Я умираю с голоду! Ничего я вам не сделаю! Я не хотел пугать девочек, просто обрадовался, что людей встретил! Пожалуйста! И воды свежей, а то от этой я уже весь продристался. В смысле — живот крутит. Ну прям выкрутило уже до кишок! Эй, вы еще там?

— Да. Сначала я задам несколько вопросов, а уж потом выпущу.

— Задавайте скорей. Только выпустите отсюда!

— Ты кто таков? Откуда взялся?

— Я Женя! Женя Сомов!

Карницкий невольно хмыкнул. Какое нелепое имя! Уже по нему одному понятно, что это иномирец.

— Я пришел к вам из другого мира. Я, я много всего знаю, научу всякому! Алгебре там, геометрии. Например, знаете ли вы, что такое синус? Или косинус?

Аверий неторопливо вытащил из заплечного мешка арбалет, длина которого была всего лишь с локоть, поднатужившись, оттянул толстую тетиву до крюка, наложил болт.

— Как попал сюда? Нарочно или случайно?

— Случайно! Мы в поход с ребятами пошли, место силы искать. Дошли до той скалы. Мишка всё говорил: Белый камень, Белый камень! Там, типа, энергия такая, аж до костей пробирает. Я ничего не почувствовал. Камень и камень. Уж и потрогал его, и посидел на нем, и потер, вдруг он как лампа у Алладина… Алладин — это… Ну, я потом расскажу, обхохочетесь. В общем, ничего. А потом хоп — и я в болоте каком-то. Кроссовки целиком под воду ушли, а они белые, хрен потом отстираешь. Я парней кричу, а они…

— Ты один сюда попал? Рядом больше никого не было?

— Один. Я их звал, но никого не видел. Уже потом девочек в старинных платьях встретил, побежал за ними. Я ведь два дня ходил, людей искал. А они меня вилами! А ведь я колдун! У меня такая штука есть, которая души отбирает. Хочешь покажу? Или вообще подарю. У меня много всего есть! Богатым станешь! Только выпусти меня, а?

— Сейчас я открою дверь. Стой на месте, пока не разрешу выходить. Понял меня?

— Понял! Наконец-то! Хоть кто-то умный нашелся.

Аверий кивнул напарнику, тот снял сумку, вынул оттуда перчатки, натянул, подошел к жарнику, медленно поднял засов и тут же отпрыгнул назад.

— Толкай дверь! И стой на месте!

— Да понял я!

Дверь открылась не сразу, видно, ослабевшему чужаку не хватало сил. Но он справился, и Карницкий увидел паренька в перепачканной одежде, белобрысого, совсем юного, ему едва ли исполнилось четырнадцать. Он держал перед собой какую-то дощечку или плоскую коробочку.

— О, блин, я думал, уже сдохну тут. Вот, смотри, я тебя щелкнул! Специально выключенным держал телефон, чтоб не сел. Видишь? Тут ты… А чего ты на меня наставил? Не, я без оружия.

Совсем не страшно щелкнул арбалет. Болт пробил мальчишке грудь, того отбросило назад Карницкий бросился к двери, снова захлопнул ее на засов.

— Поджигай, — кивнул Аверий. — Дождя не было, загорится быстро.

Младший вытащил из сумки дорогие спички, поспешно запалил одну, положил к дому, но та погасла. Он запалил вторую, стараясь не думать о том, что сейчас случилось, о перепуганном взгляде мальчишки, который не ждал смерти, о его нелепых и во многом непонятных словах. Вторая тоже погасла. Аверий поморщился: каждая спичка стоила немалых денег.

— Да не торопись. Не уйдет уже. Сначала хворост собери, а уж потом суй его к жарнику.

— Разумеется, я сейчас…

Карницкий быстро набрал сухих веток, запалил третью спичку, поджег хворост и подоткнул его к стенам дома. Огонь сначала неуверенно лизал толстые рассохшиеся бревна, потом распробовал их на вкус и впился покрепче. За потрескиванием Карницкому чудились стоны и мольбы мальчишки, но ведь он уже мертв. Наверняка, мертв. Ведь не мог же он выжить после арбалетного болта?

Его первый попаданец. Совсем не страшный, не хитроумный и не обладающий какими-либо силами. Просто мальчик, случайно залетевший в чужой для него мир.

Нет, Карницкий учил «Классификацию попаданцев», знал, что бывают и такие, которые переходят в своем теле, без оружия, без навыков, без подготовки. Знал, что они, чаще всего, безвредны и беспомощны, этому повезло хотя бы, что понимал местную речь, а ведь бывают и безъязыкие. Но как бы то ни было, любого попаданца надо убить. Так гласит закон.

Ведь попаданцы неминуемо приносят с собой смерть.

Аверий стоял возле полыхающего жарника, пока не обвалилась крыша, кивнул своим мыслям, вскинул мешок обратно на спину и пошел к деревне. Карницкий поспешил за ним, то и дело оглядываясь на огонь.

Старик, видать, деревенский грамотей, ждал их у окраины, переминаясь с ноги на ногу.

— Так как? Чужак, да? Спалили? Будет ли лихоманка или обойдется? У меня полдеревни разбежалось. Кто в лес, кто к родне подался. Некоторые бабки и вовсе омылись да в новое обрядились, чтоб, значит, схоронили их.

Марчук оглянулся на Карницкого, сказал:

— Что стоишь без дела? Отписку пиши.

Карницкий огляделся, высмотрел щербатую колоду, на которой дрова рубили, кое-как приладился на нее задом, вытащил бумагу, переносную чернильницу и замер, думая, как бы изложить всё увиденное. А перед его глазами не железное перо и не желтоватый лист, а счастливые глаза мальчишки, едва ли успевшего понять, что никто его на волю и не выпустит.

В питомнике не раз говорили, что попаданцы могут выглядеть как угодно. Извне приходят не только грозные мужи с оружием или без него, но и ветхие старушки, красивые девицы, мальцы, едва научившиеся ходить, легкомысленные юнцы, мудрые старцы. А еще в питомнике предупреждали, что многие из попаданцев неотличимы от местных жителей, и на первых заданиях каждый из выпускников испытает стыд, вину, страх, что ошибся и убил не того.

— Потому вас приставят к опытному орденцу, чтоб вы не натворили глупостей.

Карницкий, как и его сокружники, тогда вознегодовал. С какой стати он должен жалеть попаданцев? Почти все в питомнике так или иначе пострадали из-за них, многие потеряли близких, некоторые и вовсе остались сиротами. У него самого хотя бы отец был.

А сейчас юноша не знал, смог бы он выстрелить в того мальчишку. Ведь из его слов получалось, будто он не хотел никуда попадать, так случайно вышло.

— Карницкий! Адриан! — окрик Марчука привел младшего в чувство.

Тот склонился над бумагой: «74 год от Шестимирного собора. Месяц цветень, 35 день. Пришел зов из деревни Костовка, что в сорока верстах от города Старополье, мол, появился из болот чужак в диковинной одежде…».

А Аверий тем временем строжил старика.

— Почему у поезда никто не встречал? Сам же говоришь, что пересказывали вам уклад! Да и в доме твоем он должен храниться. Грамоту же знаешь?

— Знаю, как не знать, — оправдывался тот. — Да мы не ждали скоро. Вешко же не воротился пока! Пока туды, потом обратно, так ден шесть бы прошло.

— Вешко твой пусть сам на телеге трюхает. По укладу в пять дней мы должны прибыть. Любому дурню ясно, что мы на поезде приедем. А с едой что? Чуть не подох чужак-то! Даже воду свежую не налили.

— Ну откуда ж у нас столько еды, чтоб кажый дён менять! Цветень же месяц, не урожайник. Да и не было здесь никогда чужаков. Я и на жарник едва уговорил людей.

— Пусть каждая изба в свой черед готовит и несет в жарник. Разносолы не надо, хоть отруби сварят, день простоит, потом свиньям скормить или курам. Потом другая изба варит. И воду хоть раз в неделю менять! В другой раз приеду, самого заставлю пять дней в жарнике отсидеть! Понял?

— Понять-то понял. Да чего их, нелюдей, кормить? Все едино — сжечь.

— А если б то не чужак был? Если б городской чин прибыл? Или купчишка какой от дороги отбился?

— Так что же я, совсем дурной? Нешто я чужака не узнаю?

Карницкий поднял голову и увидел, что Аверий надвинулся на старика. Того и гляди, ударит.

— А узнаешь? В Ордене три лета учат тому, а ты сразу и отличишь? Почему не спросил знак показать? А вдруг, пока орденцы сюда от поезда топали, на них чужаки напали, раздели, ограбили да еще и пытали день? И сейчас перед тобой не орденец Аверий Марчук, а чужак, в его одежды обряженный?

— Чур меня, чур! — старик размашисто сделал знак, отгоняющий злых духов.

— Значит, так. Сегодня-завтра к вам прибудут орденские служки. Их кормить-поить, на постой взять. Покажешь им, где того чужака увидели. Часто первый прокладывает путь следующим, так что они постерегут, пока путь не закроется. И чтоб новый жарник построил! Крепкий и хотя бы на пятерых.

Грамотей мелко кивал и пятился.

«Уж не перестарался ли Аверий? — подумал Карницкий. — В следующий раз ведь не известят город, а сами спалят потихоньку. И хорошо, если сожгут попаданца, а если коробейника или путника?»

— Но за то, что делал всё по укладу, будет тебе награда. Кого учишь на замену?

— Внука, — вздохнул старик. — Сына учил, но тот помер.

— Лето учебы Орден возьмет на себя. Как вернемся в город, отпишем наверх, будет деревне облегчение.

— Ох, благодарствую! Благодарствую! А то тяжеленько выходит. Много берут за учение, уже люди косятся на меня…

Марчук не был в настроении выслушивать разглагольствования деревенского грамотея, потому резко того оборвал:

— А сейчас готовь нам двух коней, а лучше трех, и чтоб кто-то показал дорогу до станции. Хоть почтовой, хоть железной.

— Так ведь это… доберетесь ли до ночи? Может, у нас заночуете, а уж с утреца…

— Где станция?

— В соседней деревне. Оно там получше, и постоялый двор есть, и почтовая станция. Поезд каждую неделю встает, так ведь скоро темнеть будет.

Марчук все же добился, чтоб им дали коней, при том не самых негодящих. Значит, не столь уж нищая деревушка-то, раз были верховые кони с уздой и седлом. Мальчишка верхом сгонял до железных путей, забрал саквояжи. Орденцы же успели поесть, Карницкий даже половину листа написал.

Когда посыльный вернулся с вещами орденцев, те уже были готовы отправиться. Карницкий легко взмыл в седло, проверил, на достаточную ли длину опущены стремена, скривился, что надел сапоги без каблуков. Конь сразу почувствовал опытного наездника и баловать не стал. Марчук же забрался на спину своей кобылы с крыльца, тяжело перевалил ногу, кое-как нащупал стремя и жестковато взялся за уздечку. Впрочем, ездить он умел, хоть и не был столь привычен, как его подопечный.

Карницкий заставил коня пройти по кругу, напоследок оглядел деревушку, где впервые встретился лицом к лицу с чужаком, и поскакал вслед за Марчуком и провожатым.