Гражданка Иванова, вас ожидает дракон

Глава 29. Тайна винного подвала

— Ну чего ты? Перестань плакать. Он подлец, и когда-нибудь я его убью, — лорд Ракон сидел на ступенях лестницы, ведущей в винный подвал. Василиса всхлипывала, уткнувшись герцогу в плечо. Ее горячее дыхание обжигало шею.

Почему он сюда привел Гражданку, Фольк не знал. Ноги сами шли. Может быть, потому, что дважды здесь ее поцеловал? Правда, если следовать этому принципу, могли оказаться и в курятнике. Не самое лучшее место для объяснений. Но в ее спальню однозначно не пошел бы — зачем раскрывать инкогнито своей спутницы? И в личные покои не стоило соваться. Пока не стоило.

Все зыбко и непонятно. Не для него, для Гражданки Ивановой. Он сам уже определился. Вернее, провидение за него сделало выбор: подсунуло нареченную, а вместе с ней и проблемы.

Лорд хмыкнул, Василиса подняла на него заплаканные глаза. Он поймал слезу, что сползала по ее щеке, сунул палец в рот.

— Соленая…

Вспомнился день, когда Фольк понял, что за него все решила судьба. Слишком долго герцог Хариим наслаждался свободой и открыто бросал провидению вызов. Оно, зло посмеявшись над ним, дало ту женщину, что не обладала ни титулом, ни богатством, ни влиянием рода. От осознания, что ничего уже не исправить, ему сделалось так больно, что захотелось совершить что-то экстремальное, на грани жизни и смерти.

Фольк не пошел к водопаду, некоторые струи которого силой удара могли сломать позвоночник, там вода была слишком сладкой, а хотелось противоположного — горечи. Чтобы обжигала горло и не давала открыть глаза. Море приняло его тело. И как не разбился, спрыгнув с утеса Смертников?

Собирая сведения о роде Хариим, новоиспеченный герцог наткнулся на свидетельство, что с этого крутого утеса драконы скидывали врагов. Есть крылья — взлетит, нет — прощай. Если бы не бурное море, что исступленно билось о камни, дно было бы усеяно костями тех, кто не смог: совсем непросто в воздухе обернуться из человека в ящера. Вот и погибали, попадая в неприветливые руки яростных волн. Драгоны, Фельгорды и Камгерры — многие из них сложили здесь головы, пытаясь отнять золото у Хариимов, разбогатевших на пустом месте. Словно в насмешку, золото было только на их участке, ни пяди в сторону. Вот и бесились. Золото оно такое — застит драконам глаза, лишает разума.

«Наверное тогда и было решено перепрятать его. Только где? На острове? В новом, только что отстроенном замке? Или наоборот, подальше от семьи, чтобы ненароком при нападении никто не погиб?»

Род Хариим был сильнейшим, но закончил свое существование тихо. Дядя только перед смертью вспомнил, что нужно назначить наследника. Звал кузена и старшего племянника, которые были по крови самыми близкими к Хариимам, но лорды Варнир и Райхин Драгон воротили нос, зная бедственное положение родового замка и сколько туда придется вкладывать. Думали, что дядя погряз в долгах. Полагали, что им объявят сумму только при оформлении наследства, а потому пришли к старому герцогу только тогда, когда он перестал дышать.

Выходит, зря медлили. Конечно, заметили и даже обсудили странную гримасу — на лице усопшего змеилась слишком уж ехидная улыбка, но кто бы мог предположить, что за тайну он от них скрывал?

— Их Светлость ждали до последнего, — объявил старый слуга. Это он сейчас прислуживает Индису Аль-лелю, в эльфе находя какое-то сходство с почившим хозяином. Страшно подумать, сколько старику лет. — Зовя вас, он говорил, что если не услышите истину из его уст, то никогда не поймете, чего лишились навсегда.

Фольк, который только что окончил университет, жалел, что не нашел время и не навестил забытого всеми родственника.

— Что дядя мог нам сказать? Где спрятаны его долговые расписки? — брат морщился и делался похожим на отца, который всегда кривил лицо, даже при разговоре с матерью. Он же занят. Нельзя тревожить его выдающийся мозг всякими пустыми словесами. Второй человек в империи никогда не снизошел бы до появления у кровати представителя пусть древнего, но никчемного ныне рода.

Напрасно они кривили лица. Долгов не оказалось. Как и денег. Один титул. Фольку нечего было терять, кроме несвободы. Какая свобода при императорском дворе? Навязанные правила, навязанный брак, долги и те были бы навязаны. Пришлось бы делать, чтобы быть как все, купаться в роскоши и похваляться успехами. Когда ты всем должен, ты не выпадешь из общей упряжки, будешь тащить ее, даже если сделается тошно.

Вчерашний студент выбрал независимость — ее сулила корона герцога. Остров отдали ему легко. Думали, наиграется и прибежит с поклоном к родителям. А он играет до сих пор. Вот и игрушку себе нашел. Сидит, сопит в плечо. Накидку скинула еще при входе в погреб. Зашипела, уколовшись о колючки венка. Золотая маска полетела следом.

— Откуда эти чертовы колючки?

— Это ты сама.

— Сама? — не поверила, смотрит через ресницы, хмурится. Хорошо, что не плачет.

— Я думал, на балу тебя будут переполнять приятные эмоции, а у тебя то маки, то кактусы.

— Это магия, детка? — Василиса хмыкнула. Зачем расспрашивать, если ответ известен?

— Магия настроения. Я хотел каждую минуту знать, что ты чувствуешь, а платье, что тесно обнимало бы твое тело, в качестве проводника подошло как нельзя лучше. Поэтому под него нельзя было надевать корсет.

— А панталоны? Они тоже мешали проводнику?

— Панталоны мешали мне.

Удар кулачком по плечу был реакцией на его слова.

— Вот скажи, за что тебя можно было бы полюбить? — Фольк всматривался в лицо Василисы. Факельный огонь мешал, бликовал, произвольно менял угол освещения.

— Кому? — Вася опять нахмурилась. Платье, что только что начало наливаться нежным цветом стыдливых незабудок, вновь пошло маками.

— Мужчине.

— Я красивая?

— К красоте быстро привыкаешь.

— Умная? Я ведь хорошо учусь. Без неудов.

— Пока твои таланты в экономике не видны. Считаешь как первоклассница на палочках. Вспомни, как ты сбивалась, по нескольку раз пересчитывая бутылки.

— Просто я думала не о том.

— А о чем ты думала?

— О вас. И о том, что совсем не умею целоваться. Мне никогда не заслужить десятку. Вот качерка — та умелая, ей раз плюнуть, чтобы поцеловаться на высший бал. Вот и идите к ней. Почему сидите здесь, а не отплясываете в компании нежной розы?

— Ступени каменные, холодные, — он подвигал коленями, чтобы Вася вспомнила, что примостила попу вовсе не на лестнице. — Боюсь, ты заболеешь. А с сопливыми мне точно целоваться не захочется.

— Ну, пока я не заболела, может, попробуем?

Вася вложила в поцелуй всю страсть, всю накопившуюся в ней нежность, даже злость и та пошла в дело.

— Ну? Ну как? — она смотрела в его прикрытые густыми ресницами глаза и искала ответ. Герцог медленно, слишком медленно облизал губы.

— Это полный ноль, — и широко улыбнулся.

— Ах… Ах… — Василиса не нашла слов, соскочила с колен лорда Ракона, заметалась по полутемному подвалу. Платье полыхало алым.

— Скажи, а за что можно полюбить меня? — задал неожиданный вопрос Фольк.

— За красоту? — она остановила свой бег. Платье на глазах начало розоветь.

— Мужчине она скорее мешает.

— За ум?

— Не хотел бы я, чтобы это было основным определением. «Его полюбили за умную голову», — милорд подвинулся к перилам, оперся о них спиной и вытянул свои длинные ноги. — Сразу представляется, что на носу сидят очки, а из-под мышки торчит книга.

— За то, что обалденно целуетесь?

— М-да? — на лице появилась улыбка кота.

— Но я вам не пара.

— Почему?

— Нет нужных умений. Полный ноль.

— Но ты же хорошая ученица? Сама только что призналась.

— По искусству любви у меня сплошные неуды. Меня даже бросил парень, которому я хотела отдаться в палатке у ручья.

— Неудачница? — Фольк укоризненно покачал носками замшевых сапог.

— И за что, по вашему, можно полюбить такую? — руки Василисы сцепились в замок. — Красоту и ум не предлагать.

— Ты нежная. Немного наивная, но душа твоя чиста. Бесхитростная, как речной лютик.

— Хитростная, я очень хитростная. Иначе не подслушивала бы в библиотеке, когда там собрались журналисты.

— Я сам тебя туда позвал.

— Но мальчишка сказал «нэн»!

— Я хотел, чтобы ты спряталась. Но даже если бы ты не догадалась забраться на второй этаж, журналисты все равно не обратили бы внимания на служанку. У слуг нет лица.

— Желали, чтобы я услышала о вашем подвиге? Ещё бы! Герцог спас крестьянку! Он герой! — продекламировала Василиса, приставляя ко рту рупор из ладоней.

— Но теперь-то ты знаешь, какими опасными бывают новые знакомства? Как я мог позволить увести неизвестно куда мою… к-хм… служанку. Кстати, что тебе сказал Солеро? Когда ты за одно мгновение покрылась колючками, я понял, что должен вмешаться.

— Но разве вы не заметили, что, кроме меня, еще кое-кто покрылся колючками. Тот, кто целуется на верную десятку. Качерская царевна не простит, что вы бросили ее посередине танца.

— Я улажу эту проблему завтра. Так что тебе сказал Солеро?

— Поинтересовался, побывала ли я в вашей постели. Я не могла ответить «нет», что меня и разозлило, — Вася не рискнула произнести, что Солеро оскорбил ее неразборчивостью в связях. Кто она и кто родственники-лорды? Драгоны, как бы они ни ненавидели друг друга, всегда помирятся, а служанка останется виноватой.

— Ты еще и скромная. Тоже одно из достоинств, за которые можно полюбить.

— Я херессита. Моя скромность ложная, — платье вновь сделалось красным, когда Василиса вспомнила о произнесенном в любовном бреду пожелании «целуйте меня везде».

— Спорить не буду, потому что собираюсь насладиться и этим твоим талантом, — герцог тоже помнил о ее нескромном поведении.

Вася, сгорая от смущения, отошла в сторону, провела пальцем по каменному узору из лютиков. Чтобы увести разговор с щекотливой темы, произнесла первое, что пришло на ум:

— Почему наверху лютики из мрамора или из дерева похожи друг на друга как близнецы, а здесь, в подвале, они какие-то недоделанные.

— В смысле?

— Вот, смотрите, — ее палец дрожал, когда она указывала на пустоту. — Никаких цветов и листочков, одни загогулины. А здесь над загогулиной выбит какой-то невнятный бугорок.

Она заглянула за винную полку.

— Ой, а там бугорок сделался крупнее. Кажется.

— Оставь. Давай вернемся к нашему разговору о херессите, — герцог согнул ногу в колене, положил на нее руку. Осознание того, что под платьем Гражданки ничего нет, делало тему «распутства» крайне волнительной.

Но, увы, Василису, одежда которой приобрела густо оранжевый цвет, что означало крайнюю степень азарта, намек на чувственное продолжение не отвлек. Она решительно прошла к лестнице и сняла со стены факел.

— Вы должны это видеть! — кинула она герцогу, принуждая его подняться. — Я думаю, скульптор изобразил бутон, просто его в темноте не разглядеть. Вам не кажется это удивительным?

— Какая разница? Цветок, бутон?

— Ну как вы не понимаете, она повела факелом вдоль узора, — во всем замке лютики как замороженные, а здесь вдруг движение. Неужели вам неинтересно, что хотел сказать скульптор? И почему здесь, в подвале?

Видя, что проще подчиниться, чем разубеждать Василису, что скульптор просто экспериментировал, был в художественном поиске, чтобы потом разукрасить весь замок совершенными по красоте эмблемами рода Хариим, Фольк поднялся. Перехватил из рук Василисы довольно увесистый факел, ткнул им в стену, чтобы разглядеть изыскания художника.

— Видите? Видите, здесь бутон уже поднял головку, а здесь, — она обогнула полку, один из лепестков отогнулся.

— А здесь, а здесь, а здесь… — проворчал герцог, не успевая за бегом Василисы, которая лишь на мгновение замирала между полками, чтобы увидеть, как изменились лютики. Теперь рядом с первым поднимали головки другие. Крупные и мелкие, красивые — в полном расцвете, и нет — еще не оформившиеся, а то и вовсе теряющие лепестки.

Стена с барельефом из каменных цветов привела их в тупик. Здесь уже не стояли полки с вином. В углу пылились пустые бочки, старый пресс и прочие орудия виноделия.

— Говорят, на острове когда-то рос чудесный сорт винограда. Но и он захирел.

— Посветите, пожалуйста, сюда, — Василиса протиснулась между стеной и бочкой, в которой при желании могла спрятаться целиком, до того та была огромной. — Здесь что-то написано.

Герцог осторожно сунул факел в простенок над головой Василисы.

— Не прочесть, — Вася явно расстроилась. Столько бежала, а результат никакой. Непонятные слова, а вместо лютика торчащие из пожухлой травы голые стебли. — Нужны очки.

— Подожди, я сам, — бочка заскрипела, когда Ракон попытался втиснуться в узкое пространство. Пришлось снять карнавальную экипировку.

«Будто поверженный орел», — Вася проводила взглядом брошенный на пыльный пол камзол. Рукава в первом и последнем полете «орла» заполошно взмахнули искусственными перьями.

— Я, кажется, знаю этот язык, — лорд сдвинул спиной бочку, та жалобно заскрипела, грозясь разрушиться и похоронить под обломками нежданных гостей.

— Поникший лютик мне укором, — громко прочел он. –

Венец, увы, не рассмотрел,

А за нехитрым тем убором

Скрывается судьбы удел.

Это, случайно, не о тебе, Гражданка? Венок из поникших лютиков, тебя за ним не рассмотрел.

— Нет, совсем не я судьбы удел, — Василиса с печалью во взоре смотрела на то, что осталось от некогда красивого цветка. Стихи заставили ее задуматься. — Наверное, тот, кто писал слова, имел в виду именно это архитектурное украшение, сплетшееся в венок, имя которому жизнь цветка: от прекрасного расцвета до жалкого увядания.

— Ерунда какая-то, — разочарованно произнес лорд Ракон.

— Нет, не ерунда, — Василиса с трудом, но развернулась к милорду. — Помните, вы говорили, что гномка что-то бормотала о поникшем лютике? Так вот он, тот самый увядший лютик, — Вася провела пальцем по оставшемуся в одиночестве стеблю, у основания которого валялись опавшие лепестки. Скульптору как нельзя лучше удалось показать последние мгновения жизни цветка. — Наверняка это аллегория, только мы ее не понимаем. — Ой!

Василиса сунула палец в рот.

— Что такое? — Фольк требовательно дернул Гражданку за руку и поднес к ней факел. На пальце наливалась капля крови.

— Будто лезвием полоснуло, — пожаловалась Василиса и опять сунула палец в рот, совсем забыв, что он грязный.

— Ты слышала щелчок? — Фольк наклонился, насколько позволила бочка, и внимательно осмотрел стену.

Василиса отрицательно помотала головой.

Герцог, сведя брови к переносице, протянул руку к последнему рисунку и осторожно провел по поникшему стеблю большим пальцем, потом показал его:

— Смотри!

— У вас тоже кровь! Острый камень, наверное…

Теперь и Василиса расслышала, как что-то внутри стены щелкнуло. От страха перед неизвестностью она прижалась к Ракону. Оба застыли, когда каменная плитка с противным скрежетом сдвинулась в сторону и явила глубокую нишу.