Граф

Глава 6

— Очень… очень выдающаяся идея!- натужно просипел Виллие. Похоже, он где-то прихватил простуду… ну, или, голос слегка ослаб от старости. Шутка ли — ему в этом году должно было исполнится шестьдесят три года! Но при этом Яков Васильевич был ещё вполне себе крепок и вполне успешно продолжал исполнять должности лейб-хирурга и президента Медико-хирургической академии. Именно ему Николай пару лет назад передал все записки со знаниями «из будущего» по медицинской части, которые сумел выжать из памяти бывшего майора. Там было весьма немного — и сам Даниил был ни разу ни врач, и нынешний уровень технологического развития не давал особенно развернутся. Например, что толку писать об аппарате Илизарова, если повторить его на текущей технической базе невозможно? Или про антибиотики? А кое-что они с Клаусом и сами были не прочь воплотить в жизнь. Например, тот же аспирин… з-зараза такая. Ну никак не удавалось пока отработать техпроцесс его получения. Не то чтобы совсем — тут подвижки появились, а именно чтобы производить его много и относительно дёшево… Но всё-таки кое-что вспомнить удалось. Причём не только из медицины, но и из всякого смежного. Например, известный любому советскому школьнику эксперимент с бульоном и двумя колбами с разными горлышками, в той истории проведённый великим французским учёным Пастером, здесь носил имя «эксперимент Виллие». После чего, кстати, Яков Васильевич стал ярым сторонником жёсткого внедрения правил гигиены. Причём везде — от военных госпиталей, больниц и родильных домов до казарм, трактиров и торговых лавок. Так что можно было надеяться, что тот австрийский врач-гинеколог, которого коллеги запихнули в психиатрическую лечебницу, где его просто забили насмерть, всего лишь за то, что он требовал от медицинского персонала хорошенько мыть руки если они подходили к роженицам после того, как поковырялись в трупах в морге, теперь останется в живых[1]. Ему о нём рассказывал ефрейтор Гогохия ещё во времена «срочки»… но вот как его звали — Данька уже напрочь забыл.

Но главным, всё-таки была медицина, вспомнить удалось не так уж и мало — горчичники (прикиньте, их до сих пор не придумали), активированный уголь (тоже не использовался), медицинские банки, привычный бывшему майор стетоскоп с резиновыми трубочками, благодаря которому, кстати, заметно увеличился спрос на производимую одним из его подразделений резину, использование хлорки и карболовой кислоты, всё та же мазь Вишневского и шприцы! Те образцы, которые сейчас применялись для парентерального введения лекарств иначе чем нечто пыточное и считать было нельзя. В лучшем случае эти образцы напоминали шприц из фильма «Кавказская пленница», которым «вакцинировали» персонаж Моргунова. Причём не стеклянный. В худшем… не стоит вам этого знать. Спать будете спокойней.

Знакомый ему с детства многоразовый стеклянный шприц с рисками на стеклянном цилиндре пока сделать так и не удалось даже им. Из-за крайне слабого развития в стране стекольного дела! Пришлось делать полностью металлический с рисками на штыре поршня… Но браться ещё и за стекло у Даниила не было ни времени, ни желания. Он и так постоянно отвлекался на разные проблемы. Например, чтобы оснастить будущие школы учебниками пришлось заняться разработкой технологии производства бумаги из древесной массы. Иначе они выходили ну очень дорогими… Ох и повозиться пришлось, но, слава богу — справились. И хоть бумага получилась крайне дрянной по качеству — тяжёлой, ноздреватой, желтоватой и с массой включений типа мелких щепочек, но зато достаточно дешёвой для того, чтобы на доходы от модного дома «Аврора» уже в этом году удалось напечатать почти десять тысяч учебников арифметики и грамматики…

Ну а сейчас Яков Васильевич увлечённо рассказывал Даниилу об опыте применения ещё одной идеи из того списка. А конкретно — фиксации переломов и иных повреждений конечностей с помощью… гипса. Да-да, до сего момента гипс для этого не применялся!

— Представьте себе, Даниил Николаевич, с помощью гипсовой фиксации конечностей нам удалось во время этой компании снизить число ампутаций минимум на треть!

Данька слегка напрягся. Это ж как они получается до этого руки-ноги свободно резали-то, что использование примитивной гипсовой повязки так резко сократило число ампутаций? Виллие покосился на него, после чего улыбнулся и, эдак, отчески похлопал по плечу.

— Ладно, не буду вас больше отвлекать своими стариковскими разговорами. Но ежели что ещё вам ваши умники по медицинской части отыщут — милости прошу. Отнесусь со всем возможным вниманием…- Даниил уважительно улыбнулся в ответ. Ну вот — другое дело. А поначалу губы кривил. Типа, ну что может этот сопляк толкового по медицинской части предложить? И только прямое указание императора заставило старого шотландца хоть как-то заняться переданной запиской… которую «залегендировали» как некий совместный труд выпускников Железнодорожного училища, отправляемых на обучение в европейские университеты. Типа им была поставлена задача порыться там в архивах и посмотреть, что «передовая европейская мысль» за долгие века накопила. В разных областях. А ну как чего полезного, но пока самими европейцами непонятого или по каким-то причинам забытого и недооценённого удастся отыскать? И вот теперь эти «залежи» работали на развитие российской медицины… и на её авторитет. После «эксперимента Виллие» Яков Васильевич, точно войдёт в анналы истории не только как медик и чиновник, но и как выдающийся учёный-биолог мирового уровня.

Но Даниил относился к этому вполне себе спокойно. Он сам вот ни разу не собирался заниматься медициной. Да и даже если бы захотел — точно справился бы куда хуже Виллие. Потому что у того был и опыт, и авторитет, и связи, и, даже, достаточная близость к императору. Недаром же он числится у Николая в лейб-хирургах! А у бывшего майора кроме этой самой близости за душой ничего не было. Он это очень явственно осознал в тот момент, когда у него в доме появился тот посыльной из Зимнего…

— Господа!- Данька вздрогнул и развернулся. У высоких дверей, за которыми находился зал, в котором обычно проходили заседания Государственного совета, возник Кочубей. Виктор Павлович был уже в летах, но ещё крепок. — Прошу заходить. Государь скоро будет.

— М-м-м… князь, не подскажете,- обратился к нему стоящий рядом с дверью в небольшом кружке соратников главная звезда русской либеральной оппозиции… а так же председатель Департамента гражданских и духовных дел Государственного совета Российской империи Николай Семёнович Мордвинов,- появилась ли, наконец, повестка сегодняшнего заседания? Как-то необычно прибывать на заседание даже не зная, что требуется обсудить?

— Нет, повестки пока нет. Государь сказал, что обо всём объявит лично!

Мордвинов недовольно хмыкнул, но больше ничего не сказал.

А Данька слегка напрягся. Он как-то упустил из виду, что ему не прислали повестку. Впрочем, опыт участия в заседаниях Госсовета у него было небольшой. Потому что, не смотря на навязанный ему Николаем ещё сразу после Декабрьского бунта, окончившегося здесь с куда меньшими потерями с обеих сторон и куда большим «пшиком» со стороны восставших, статус члена Государственного совета — регулярным посещением подобных мероприятий Даниил себя не обременял. Потому как считал, что ему там нечего делать… Ну вот не государственный муж он ни разу и ломать голову по поводу вопросов административного устройства, законодательства, налоговой политики или, там, взаимоотношений с другим странами — ему в дугу не упёрлось. Бывшему майору и так было чем заняться, да ещё и Николай нагружал его, помимо того, чем он сам хотел заниматься или, хотя бы, в чём разбирался хоть немного лучше, чем кто-либо в этом времени, дополнительно всяким разным так, что, временами, дышать некогда было! А если и случится какой промежуток — так лучше его дома, с женой провести. И детьми.

Ну да — в августе прошло года, как раз, когда русские войска начали штурм Варшавы, у него родился сын. Наследник! Маленькое солнышко с крайне умным и серьёзным личиком и яркими, как у мамы глазками… Аврора вся светилась, когда брала его на руки. И, хотя кормила сына, по нынешнему обычаю аристократических семей, кормилица — молодая финка гренадёрских статей которая родила свою дочь всего лишь за три дня до того, как разрешилась от бремени графиня Николаева-Уэлсли, но Аврора проводила с малышом куда больше времени, чем это было в обычае у её подруг и знакомых. Она, даже, отодвинула все дела своего Модного дома и на некоторое время попросту закрыла свой салон, уже давно ставший в Петербурге весьма популярным местом — лишь бы проводить с долгожданным сыном побольше времени. Жена, даже, велела поставить в их спальню вторую колыбельку и, время от времени, брала парня к ним на всю ночь, вставая к ней как когда-то это делала Марьяна… что приводило всё высшее общество Петербурга в некоторый шок. Ну не принято было подобное здесь и сейчас ни разу! Высокопоставленные матери, родив, сразу же передавали новорождённую дитятю на попечение кормилиц, мамок, нянек, уделяя им дай бог несколько минут в течение дня. Типа зайти, проведать и проконтролировать прислугу. Причём, с течением времени ситуация не сильно менялась, и хоть какой-то интерес для родителей детки начинали представлять только когда наступало время искать им «партию». Ибо удачная партия для отпрыска могла повысить статус и значимость самих родителей… Конечно, таковых было не прям уж сто процентов — встречались и любящие семьи, уделявшие детям куда большего своего драгоценного времени, но даже на их фоне семья Даниила и Авроры всё равно сильно выделялась. Так что в высшем свете было составлено категоричное мнение, что чета Николаевых-Уэлсли — «сумасшедшие родители». Особенно, учитывая, что с дочей они вели себя совершенно таким же образом.

Короче, если была хоть малейшая возможность увернуться от заседания Государственного совета — Даниил её, как правило, не упускал. Но, увы, на тот раз ничего не сработало. Потому что вчера, на совместном ужине с Государем, только два дня как возвратившемся из Польши, Николай прямо приказал Даньке непременно присутствовать на сегодняшнем заседании. И осторожные расспросы бывшего майора о том, чем вызвана подобная категоричность, ни к чему не привели… Император вообще вернулся из Варшавы в каком-то задумчивом состоянии. И чем он там занимался ещё почти полгода после того, как последние очаги сопротивления были окончательно раздавлены — было загадкой. Ну, как минимум, для Даниила.

— М-м-м… я думаю, господа, скорее всего речь пойдёт о польских делах,- произнёс сенатор Кушников. Даниил был знаком с Сергеем Сергеевичем через его дядю — историка Карамзина. Они с ныне покойным Николаем Михайловичем были включены императором в комитет, занимавшийся разработкой программы для начальных школ, большую часть из которых составляли церковно-приходские. Бывший майор совершенно не помнил, как оно там было в той, другой истории, но здесь в программу церковно-приходских школ кроме письма и чтения, в качестве учебника для которого использовались Евангелие, Псалтырь и Жития святых, а также арифметики, оказывается входила и история[2]. Что его прямо поразило… потому что для него ЦПШ с юных лет были олицетворением всего самого отсталого в образовании. Над слабо образованными так и смялись: «Ты чего такой тупой — ЦПШ окончил что ли?» Впрочем, если подумать — это были насмешки из тех времён, когда всеобщее образование стало обыденностью. А для сегодняшнего времени практически поголовной крестьянской неграмотности церковно-приходские школы вполне могли считаться большим шагом вперёд. Так что Даниил тогда засунул всю свою воспитанную временами всеобщей грамотности неприязнь к ЦПШ куда подальше и впрягся в процесс по своей привычке — с полной отдачей, постаравшись внести в разрабатываемые программы весь свой опыт советского школьника и студента. Ну и любителя истории. Другого-то у него было… Ну а что получилось — не ему судить.

— Может и о польских,- согласно кивнул генерал граф Толстой — начальник департамента военных дел, усаживаясь на своё место за круглым столом. Даниил познакомился с ним, когда Николай очередной раз насел на него насчёт всякого военного. И бывший майор, уставший уже от подобных наездов, не придумал ничего лучшего как разразиться общевойсковыми уставами. Да-да — Дисциплинарным, Строевым, а также Внутренней и Гарнизонной и караульной службы. Потому что других он и не знал. Он же ни дня не служил в боевых частях… а в его собственной службе правоустанавливающими документами являлись не уставы, а всякие Положения и соответствующие приказы Службы тыла. Вот он и выдал всё, что помнил… Хотя помнил он не так уж и много. И, если бы ему не приходилось регулярно принимать зачёты у подчинённых офицеров и прапорщиков по этим самым уставам — наверное он вообще не вспомнил бы ничего. Однако — вспомнил. Пусть и дай бог треть от того, что было в них написано… Но даже то, что вспомнил — привело генерал от инфантерии Толстого в настоящий восторг. Он прямо-таки смаковал чеканные формулировки:

Неприкосновенность часового заключается в:

особой охране законом его прав и личного достоинства,подчинении его строго определённым лицам — начальнику караула, его помощнику и своему разводящему,в обязанности всех лиц беспрекословно выполнять все требования часового, определяемые его службой,в предоставлении ему права применять оружие в случаях, указанных в Уставе Гарнизонной и караульной службы…

— Ах, какие формулировки! Прям гранит, да нет — сталь, булат! Вот лучше и сказать нельзя!

Ну ещё бы — эти формулировки оттачивались даже не годами — столетиями…

— Ох,- вздохнул вероятно самый высокопоставленный чиновник империи на текущий момент — граф Литта. Итальянец в настоящее время являлся председателем едва ли не самого важного департамента Госсовета — государственной экономики, но Даниил с ним был знаком весьма слабо. Как-то не сильно они с ним пересекались всё это время…- Сколько вреда этот мятеж нанёс. Всё хозяйство страны в расстройство пришло… И Государь так до сих пор от гнева не отошёл. Давеча письмо его перечитывал — так он пишет: «Ежели шляхетский корпус уже не был бы расформирован — разогнал бы его на хрен!». А ещё собирается извергнуть из перечня наград орден «Белого орла» и запретить танцевать на балах полонез. Мол, чтобы вообще никаких упоминаний о мятежниках…

— Это ж он ещё в самом начале писал,- тут же отозвался Кушников.

— Ну да,- закивал Литта,- я же сказал — перечитывал,- и всем стало понятно, что главной целью этого заявления Юрия Помпеевича, было упомянуть факт того, что Государь-император пишет ему личные письма. Между тем граф повернулся к Даниилу.

— Ну а вы что скажете, уважаемый Даниил Николаевич? Вы с государем уже виделись после его возвращения. Даже ужинали семьями вчерась. Неужели даже упоминаний никаких не было?

— Нет,- Данька покачал головой.- Просто приказал дабы я на сегодняшнем заседании непременно присутствовал и всё.

— Ну так вы обычно не часто радуете нас своим посещением,- усмехнулся Кушников.- Настолько, что вам для сего, похоже, прямое указание императора требуется.

Данька пожал плечами.

— Просто не считаю себя достаточно компетентным для решения обсуждаемых здесь вопросов. Увы, господа, мне до вас и по опыту, и по возрасту, и по заслугам — как до Луны пешком,- добавил он немного лести. Ему в пень не упёрлись недоброжелатели подобного уровня…

— Как-как — до Луны пешком?- граф Толстой весело расхохотался.- Вот любите вы, Даниил Николаевич, метко формулировать…

В этот момент двери залы распахнулись и внутрь стремительно вошёл Николай.

— Господа — Государь!- рявкнул князь Кочубей. Все встали и склонились в глубоком поклоне.

Николай ворвался в зал, в сопровождении ещё нескольких человек, среди которых были герои подавления польского мятежа генералы Дибич, Гейсмар, Паскевич, и другие. Быстрым шагом обойдя огромный круглый стол, император добрался до своего кресла и опустился на него, нетерпеливо махнув рукой остальным.

— Садитесь, господа, садитесь… не будем терять времени — сегодня у нас много дел,- генералы остались стоять, выстроившись полукругом вдоль стены за спиной императора.

Члены Государственного совета и те, кто был приглашён на сегодняшнее заседание личным повелением Государя, молча опустились на стулья и замерли, преданно уставившись на государя, которого большая часть присутствующих не видела больше года. С того самого момента как император отбыл к войскам, направленным на подавление польского мятежа.

Нет, в принципе, задержку можно бы было объяснить обширным расследованием — всего по делу о мятеже было арестовано, задержано либо, в крайнем случае, отправлено в имения, где и посажено под домашний арест почти семьдесят тысяч человек. И на то, чтобы разобраться с каждым — требовалась уйма времени. Николай же ещё во времена следствия по делу Декабрьского мятежа показал, что предпочитает лично участвовать в подобных расследованиях. Или, как минимум, очень плотно их контролировать… Но даже когда следствие практически закончилось, и начались суды, он всё равно продолжал оставаться в Польше. Причём, после этого круг его общения неожиданно изрядно расширился. К нему зачастили дипломаты и официальные лица из других стран — австрийцы, пруссаки, французы… а также шушера поменьше типа тех же бельгийцев, голландцев и всяких там представителей Пьемонта и Королевства обеих Сицилий. Столь высокая дипломатическая активность вызывала немалое удивление. Ладно — австрийцы с пруссаками, в конце концов именно между этими странами вкупе с Россией была когда-то разделена Речь Посполитая. Так что всё, что происходило на бывшей польской территории, так или иначе как-то затрагивало и их интересы. Поэтому даже прибытие самого канцлера Меттерниха, со времён Венского конгресса носящего почётное звание «Архитектора Европы», было бы как-то объяснимо. Но зачем там появились остальные?

Так что взгляды, направленные на Государя, были полны ожидания множества ответов.

— Господа, я не вполне удовлетворён тем, как вы в частности и вся Россия в целом воспользовались теми возможностями, которые я предоставил…- строго начал Николай.- Вы все, несомненно, помните, что на совещании по развитию российской промышленности, которое состоялось в Москве буквально в момент начала польского мятежа, было принято некоторое количество решений, которые я считаю если не судьбоносными, то, как минимум, очень значимыми для страны. И перед своим отъездом к войскам, на последнем заседании Государственного совета, мы с вами приняли целую программу в исполнение решений того совещания… И что же я узнаю по возвращении?- Николай замолчал и обвёл присутствующих суровым взглядом.

Члены Государственного совета подобрались, переглянулись, а потом князь Кочубей, громко откашлявшись, начал:

— Государь, Совет сделал всё, чтобы поддержать ваши начинания…

— И что же?- перебил его Николай.- Сколько открыто новых заводов? Сколько проложено узкоколейный железных дорог для вывоза продукции из глубинки? Может быть мне кто-нибудь скажет число полоняников, выкупленных у кочевников членами Государственного совета, которых отправили на заселение новых земель или, хотя бы, использовали для расширения старых производств? Вы сами мне год назад плакались, что самым большим препятствием для расширения производств является нехватка рабочих рук, которая непременно усугубится ежели отменить крепость для крестьян. И я очень долгое время шёл вам навстречу, оттягивая решение этого крайне болезненного для империи вопроса. Почти все цивилизованные страны уже давно избавились этого дремучего пережитка прошлого, и только мы без рабства никак обойтись не можем… И что же? Я для кого этот указ писал? Вот вам — сколь угодно рабочих рук! В Царстве Польском живёт почти три с половиной миллиона человек, и кочевники наловили аж несколько сот тысяч — и что? Оказывается, вам эти рабочие руки не нужны — так что ли? Сколько вы у них выкупили? Всего девяносто тысяч? Да и большинство из них всего один человек… А остальные что?

Сидящие вокруг стола председатели департаментов, а также наиболее влиятельные члены Совета нервно задёргались и начали переглядываться. Николай же развернулся в сторону Даниила и ткнул в него пальцем.

— Вот прав ты был, Данька, когда говорил мне что ни хрена из того совещания не получится. Как всегда прав… А я, дурак такой, не верил. Думал мы, русские — ещё весь мир заставим содрогнуться от наших успехов, да так, что вся эта иностранщина, все эти англичане, французы и немцы со шведами рты поразевают на наши успехи глядючи!- тут император резко выбросил вперед правую руку, пальцы которой были сложены во всем известный жест и ткнул дулей в сторону князя Кочубея и графа Литты.- А вот вам! Накося-выкуси! Ни хрена мы делать не хотим…

Разнос продлился не слишком долго, но тон императора, а также полдюжины генералов, командующих закалёнными в бою войсками, только что задавившими мятеж польских аристократов, которые в настоящий момент молчаливо возвышались за спиной самодержца, заставили присутствующих осознать, что время э-э-э… размеренности… или разморенности закончилось. И более терпеть неисполнение своих повелений государь не намерен. Так что все распоряжения императора, многие из которых, если уж быть до конца откровенными, оказались членам Государственного совета совсем не по вкусу, не смотря ни на что нашли самую горячую поддержку. А все высказанные им инициативы вызывали неподдельный энтузиазм. Во всяком случае присутствующие совершенно не стеснялись его демонстрировать…

И — да, Кушников с Толстым оказались правы. Речь на заседании в первую очередь велась о бывшей Польше. Но и не правы тоже. Потому что эта речь была не столько о крамоле, приведшей к бунту, и планах противодействия оной, и не о преобразовании Царства Польского в некие новые административные образования с гораздо меньшими степенями свободы, как предлагали некоторые члены Госсовета, а, скорее, о том как… ограбить бывшую Польшу. Как выкачать из неё побольше денег, ресурсов, людей… Через конфискации, продажи отторгнутых имений, передачу в руки государства принадлежавших мятежникам ценностей, акций, счетов в банках империи и, если получится, то и зарубежных. И что надо сделать чтобы получилось… Это привело кое-кого из присутствующих в настоящую оторопь. Как так — поляки не будут прощены? Высокопоставленным участникам мятежа не получится ограничится недолгим заключением в собственных имениях или просто отъездом за границу, где они, поглощая устрицы и фуа-гра во французских ресторанах будут демонстрировать трагическое выражение лица и стоны об «утерянной родине» и мазать грязью «эту варварскую империю — оплот всего самого гнусного и мерзкого, что было только создано человечеством»? А когда граф Литта попытался осторожно указать императору, что подобные подходы точно озлобят польскую аристократию, причём настолько, что можно будет ожидать повторения мятежа в самом недалёком будущем, Николай злобно оскалился и рявкнул:

— А мне — плевать.

— Эм-м-м… что?

— Мне плевать на поляков.

И давно обжившийся в России итальянец обескураженно оглянулся, как будто ища поддержки у соратников. Но все, на кого пал его взгляд только отводили глаза.

— Но-о-о… Ваше Величество,- вновь заговорил граф,- это — крайне недальновидный подход. У поляков есть определённые традиции, например, та же традиция рокоша. Ещё со времён Речи Посполитой. Если вы помните, пан Зебжидовский…

— Я же сказал — плевать,- прервал его Николай.- И вообще, Польша — уже очень скоро станет совсем не нашей головной болью.

— Не нашей⁈ Но-о-о…

— Да-да, именно не нашей,- Николай ухмыльнулся.- Не хочу, чтобы в нашей империи продолжал жить столь подлый народ. Так что я обменял её.

— Обменяли? На что?

— На Галицию и Лодомерию!- с этими словами Николай обернулся и подмигнул впавшему в шок Даниилу. Блин! Это что, Император обменял предателей-поляков на махровых бандеровцев? Да как ему это только в голову пришло⁈

[1] Игнац Филипп Земмельвейц, получивший прозвище «спаситель матерей» за обнаружение причин родовой горячки. Посмотрите в Яндексе — очень поучительная история…

[2] Точно так же было и в нашей истории. В программу наиболее распространённой «двухклассной» программы, обучение по которой длилось четыре года (по два на класс), тоже входил предмет «история». В «одноклассную», с двумя годами обучения — нет.