Граф

Глава 5

— Chyba się zgubiliśmy… Cholerna śnieżyca![1]

Генерал Радзивилл натянул поводья и слегка приподнял капюшон, вглядываясь в темноту. Бесполезно! Дождь, ливший сплошной стеной, не давал ничего разглядеть. Ну и где этот чёртов хутор, который обещал им поручик Влачевский, являвшийся уроженцем здешних мест? Неужели им придётся часами плестись в темноте по этому бурелому в поисках хоть какого-то укрытия? В таком случае лучше было бы просто сдаться этим восточным варварам. Уж как минимум крышу над головой и сухую одежду генералу и имперскому князю они бы обеспечили. Да и за горячей похлёбкой дело бы тоже, пожалуй, не стало…

Восстание началось славно — бурно, громко, весело! Русских войск в Варшаве было постыдно мало — глупый российский император отчего-то очень воодушевился идеей присоединить к своей варварской империи каких-то совсем уж диких горцев, обитающих на Кавказе, и множество частей были отправлены на ту войну. Так что со штурмом казарм проблем не возникло. Кроме того, восставший народ изрядно пограбил русских купцов и, как обычно, евреев, а перепившиеся студенты и мещане вдоволь поразвлекались с их жёнами и дочерями, а также с оставшимися в городе родственницами русских военных, сначала изнасиловав их, а потом прогнав голыми через всю Варшаву, весело погоняя тех кнутами и зашвыривая камнями до самой Вислы, где их и притопили. Ну а что ещё с ними делать-то — московитских ублюдков плодить?

В принципе, ничего из ряда вон выходящего не произошло — все революции пестрят подобными эпизодами. Те же французы во время своей Великой тоже изрядно поизмывались над собственными аристократками, раскладывая и хором употребляя оных на порогах их собственных дворцов, которые параллельно весело разграблялись. Цивилизованным нациям пристало делать вид, что ничего непотребного не происходит — обычная борьба за свободу… Но русские варвары поступили подло! Они буквально завалили Европу памфлетами, в которых выставляли горячих польских патриотов и борцов за свободу злобными ублюдками, способны только лишь грабить и насиловать. И самое обидное, им даже не пришлось ничего придумывать! Всё, что они излагали в своих памфлетах — являлось абсолютной правдой. Да, по его глубокому убеждению — извращённо поданной, раздутой, неполной, искусно препарированной, но, всё-таки, правдой. Которая очень сильно ударила по имиджу польских борцов за свободу в просвещённых странах. Но особенно сильно им навредило то, как получилось с наместником Царства Польского — Великим князем Константином.

Этот недоумок, брат обоих варварских императоров — прошлого и нынешнего, в принципе был вполне безобиден. Покорённый великой польской культурой и красотой польских женщин, он позволял полякам почти всё, не замечая, что его потуги стать здесь своим вызывают у истинных патриотов Польши всего лишь презрительную усмешку. В их глазах он вёл себя как мелкий африканский князёк, очарованный величием Британии и начавший носить европейскую одежду, устраивать five o’clock, и учредивший Английский клуб, при этом даже не догадываясь о том, что в глазах истинных англичан он всегда будет стоять ниже самого нищего британского сквайра… Но его терпели. И льстили в глаза. И прощали ему пребывание в его постели одной из первых польских красавиц. Потому что он был лучшим вариантом из всего того, что могла предложить эта варварская империя, тем не менее сумевшая разгромить самого Наполеона… Нет, в салонах Варшавы было принято отдавать главную роль в поражении великого корсиканца британцам, восхищаться великим Веллингтоном, оправдывая катастрофический восточный поход Бонапарта, в котором он потерял свои самые опытные и подготовленные войска холодом, бездорожьем, звериной природой восточных варваров, способных спать на снегу и питаться хвоей и отринувших все мыслимые правила цивилизованной войны, но Михаил Гедеон, прошедший ту войну с первого до последнего дня отлично знал, что это не так. В той войне победили именно русские. Значит русские были сильны. А раз нет шансов — нужно смириться и получить лучшее из возможного. И Великий князь Константин был как раз этим самым единственно возможным лучшим. Особенно учитывая, что он с одной стороны был братом нынешнего императора, а с другой — терпеть его не мог. И потому максимально ревностно относился к попыткам младшего братца совать свой нос в польские дела.

Так продолжалось до июля прошлого года. До «Трёх славных дней»[2]… Князь вздохнул… и поперхнулся водой, стёкшей с задранного капюшона.

— Пся крев! Эй, кто там… что мы остановились?- за шумом дождя послышался топот… то есть чавканье копыт, после чего перед Михаилом Гедеоном возникла слабо различимая тёмная масса.

— Пан Главнокомандующий,- просипел голос вахмистра Скшетусского,- поручик Влачевский сбился с дороги, но предлагает двигаться вперёд. Где-то впереди должна быть река, на берегу которой он надеется определиться куда направляться дальше.

— Ну тогда чего мы стоим?- ворчливо пробурчал Михаил Гедеон.- Давай, давай — naprzod…

Победившая революция во Франции всколыхнула поляков. Потому что мечта о свободе любимой Родины всегда горела в сердцах польских патриотов. И они никогда не смирились бы с тем, что их страна исчезла с карты Европы. Никогда!

— Кто ты естешь?

Поляк честный!

В цо ты вежишь?

В Польске вежим!

Який знак твой?

Ожел белый…

И пример французов, очередной раз свергнувших тирана, полыхнул в сердцах польских патриотов путеводным маяком. Да так, что уже двенадцатого августа — месяца не прошло после «Трёх славных дней», встал вопрос о немедленном выступлении!

Но тогда горячие головы удалось остудить. Потому что ничего не было готово. Не было оружия, не были организованны отряды, не была проведена достаточная работа в армии Царства Польского, большая часть которой пока была лояльна русскому трону (ну да — русские узурпаторы оказались такими идиотами, что сохранили польскую национальную армию)… Военные ценят силу, а Россия смогла эту силу показать. Всему миру. Так что на стороне патриотов пока не было действующих генералов. Сам Михаил Гедеон давно, ещё с двадцать второго года, с того момента как он стал сенатором-каштеляном, отошёл от армейских дел. Так что немедленное выступление, скорее всего, окончилось бы катастрофой… Поэтому было принято решение его перенести и подготовиться. Так что в августе ситуацию удалось удержать.

За следующие два с половиной месяца было сделано очень многое — собраны деньги, часть из которых поступила из-за границы, запасено оружие, перетянуты на свою сторону десятки офицеров-поляков, среди которых были генералы Хлопицкий, Круковецкий и Шембека… Тогда же прошло бурное обсуждение того, как поступить с Константином. Нет, понятно, что убивать члена правящего рода, пусть и не совсем европейской, а прямо даже варварской, но, всё-таки, империи, не comme il faut, хотя среди патриотов были и те, кто настаивал на том, что русских надо резать всех, не взирая на личности, однако, в конце концов, сошлись на том, что лучше арестовать, а затем уже решать. Может затеять публичный суд, принудив покаяться во всех совершенных (а может, даже, и каких не совершённых) преступлениях, показав всему миру гнусную харю «московитов» и их гнилое имперское нутро. Может использовать как аргумент в торге с русским императором — как-никак, при всех их разногласиях, он, всё-таки, был его родным братом. А может и казнить. Но потом. После суда. Как бы по закону… Кто ж знал, что сторонники немедленной казни, среди которых было множество студентов Варшавского университета, которых привел в ярость недавно разосланный по университетам проект императорского закона об образовании, согласно которому после десятилетнего переходного периода высшее образование в империи можно будет получать только и исключительно на русском языке, не согласятся на озвученный компромисс и втайне решат сделать всё по-своему.

Восстание началось вечером двадцать девятого ноября. Атака казарм русских полков, в которых оставалось не так-то и много солдат, прошла по плану. Польские полки либо остались в казармах, либо присоединились к восставшим. Были захвачены арсенал, склады, полицейское управление… а потом появилась информация, что Константин убит, а его головой студенты на площадке перед фасадом дворца Бельведер, служившего ему резиденцией, играют как мячом. Причём, происходит это в присутствии множества народа, часть из которого со смехом присоединилась к игре… Именно тогда у Михаил Гедеона впервые засосало под ложечкой.

Следующие несколько месяцев прошли в лихорадочной подготовке. И ощущении накатывающейся катастрофы. Если до начала восстания многие — тот же генерал-лейтенант Хлопицкий, коему прочили пост диктатора восстания, полагали возможным как-то договориться с русским императором, то после столь зверского и циничного убийства его брата всем стало ясно, что рассчитывать на подобное бесполезно. Что, вскоре, подтвердил и сам император Николай, прислав послание, в котором было только два слова: «Вы заплатите». Торопливо сформированное на базе Административного совета Временное правительство развило бурную деятельность, рассылая депеши и отправляя делегации к европейским дворам, а также публикуя прокламацию за прокламацией, призывающие поляков «Встать на защиту любимой родины и её свободы», но в сердцах поляков поселился страх. Потому что, прислав своё послание император Николай замолчал…

— Пан генерал — река!- обрадованно прокричал вахмистр, указывая куда-то в темноту. Михаил Гедеон прищурился и вгляделся — ему исполнилось пятьдесят два, и хотя он ощущал себя всё ещё достаточно крепким, зрение уже потихоньку подводило, но в такой темноте это оказалось не слишком удачной идеей.

— Где?

— Да вот же — шагов пятьдесят! Теперь скоро будем под крышей…- но в этот момент позади послышался хриплый лай и отдалённый вой. Князь вздрогнул и втянул голову в плечи. Догнали. Нашли…

Первые кочевники появились на границах восставшей Польши в конце февраля. Низкорослые воины в малахаях на крепких маленьких лошадках, вооруженные луками и копьями… как будто история вернулась на шестьсот лет назад, когда Европе угрожали неисчислимые полчища монголов. Но сейчас ведь не тринадцатый век! Так что поначалу к ним отнеслись пренебрежительно. Мерзкие свинособаки в вонючих халатах — да мы их плетьми разгоним, кишки выпустим, пинками в хлев загоним! Тем более, что поначалу тех было всего несколько сотен… Короче, польские жолнежи брезгуют марать сабли о подобную дрянь — так что пусть разбегаются в страхе едва завидев бравых воинов! И первые столкновения, вроде как, подтверждали это мнение. Кочевники, по большей части, избегали вступать в схватки с вооружёнными отрядами, предпочитая щипать крестьян и торопливо убегать при появлении отрядов повстанцев. Впрочем, возможно, крестьян они грабили по необходимости. В конце концов, здесь никто не готовил им фуража и иного снабжения — вот они и снабжались как могли. Потом их число начало расти.

Первый тревожный звоночек прозвучал в конце марта, когда около тысячи кочевников, изменив своему обычному поведению, к которому все уже привыкли, не стали убегать от отряда косиньеров, возглавляемого юной графиней Плятер, а приняли бой… окончившийся для борцов за свободу катастрофой. Чрезвычайно малое количество огнестрельного оружия, имеющееся на вооружении отряда повстанцев, позволило кочевникам почти без помех пользоваться своими луками, а тот факт, что подавляющее большинство косиньеров были пешими — без проблем держать дистанцию. Так что уже спустя полчаса девяносто процентов ополченцев были с различной степени тяжести ранами, а оставшиеся десять — или убиты, или в плену. Да-да, кочевники не стали вступать в конную схватку с немногочисленными польскими всадниками, пытавшимися прямой атакой задержать подлых степняков, дабы дать возможность ополченцам с косами добраться до них, а просто забросали тех арканами и, сдёрнув с лошадей, уволокли подальше, где и скрутили. В том числе и графиню, возглавившую эту отчаянную атаку… Что там с ней было потом — Бог знает, но когда её передали-таки в руки русских офицеров, она была очень тихой и кроткой, хотя до этого была ярким примером гордости и неукротимости, заявляя, что собирается безжалостно резать русских где только увидит!

Следующее столкновение, случившееся через неделю, так же окончилось разгромом. На этот раз кочевники вступили в бой уже с регулярной частью. Ну почти. Отряд генерала Серавского, более чем на две трети состоящий из военных бывшей Варшавской пехотной дивизии, был атакован ордой, состоящей из нескольких тысяч кочевников, около пяти сотен казаков и двух пехотных рот, при поддержке батареи новых русских лёгких мортир. Так как у Юлиана Серавского как с огнестрельным оружием, так и с кавалерией всё было в порядке — он посчитал, что легко разгромит дикарей. И начало сражения давало определённые надежды на это… Но когда генерал Серавский ударил кавалерией — всё пошло наперекосяк!

Да — одиночный кочевник не мог ничего противопоставить наследнику знаменитых крылатых гусар. И даже пара-тройка дикарей в малахаях, вступи они в прямую схватку — скорее всего проиграли бы гордому поляку. Но дело в том, что на одного польского кавалериста приходилось как бы не десяток кочевников. Так что атака польской кавалерии вместо того, чтобы стать триумфом борцов за свободу — превратилась в их могилу…

Но даже гибель самой лучшей, самой элитной части отряда, по мнению Юлиана Серавского, ещё не означала непременного поражения. Наоборот, он был уверен, что его закалённые бойцы, многие из которых прошли ещё войны Бонапарта, заслужив его искреннее уважение своей выучкой и доблестью, способны разогнать всю эту противостоящую ему шваль даже голыми штыками. И так бы оно, вероятно, и случилось… если бы не эти новые русские мортиры.

Они были примитивными. У них было множество недостатков — так, например, из выпущенных ими снарядов более трети просто не взрывались! Увы, сделать что-то с этим было сложно — Михаил Гедеон читал записку, составленную по итогам изучения этих мортир опытным артиллеристом генералом Совиньским. Тот утверждал, что увеличить число срабатываний примитивного взрывателя снаряда этой мортиры, представляющего из себя всего лишь обычный капсюль, насаженный на трубку с инициирующим зарядом пороха, не представляется возможным. Если делать капсюль из более тонкой меди, что должно было заметно увеличить число успешных подрывов снарядов у цели — резко возрастала опасность взрыва снаряда в момент выстрела в канале ствола. А усовершенствование конструкции взрывателя должно привести к столь значительному удорожанию стоимости снаряда, что лёгкая мортира становилась оружием дивизионного, а то и корпусного уровня… на котором она была ну вот совсем не нужна. Её имело смысл применять на ротном, батальонном, максимум полковом уровне. Выше же уже имелись, да и требовались совсем другие калибры и уровень могущества снарядов.

Как бы там ни было, даже такое — достаточно примитивное оружие в текущих условиях показало себя с лучшей стороны. В конце концов, если из двух сотен «мин», как отчего-то называли эти снаряды русские, не взорвалось семьдесят — остаются ещё сто тридцать тех, которые сработали, а две сотни мин батарея этих мортир выпускала за три с половиной минуты… И этого оказалось достаточно чтобы разбить польские каре, отдав оглушенных и растерянных жолнежей во власть хищных кочевников. После чего судьбу борцов за свободу Польши решили пусть и устарелый, но куда более скорострельный лук и намного более длинное нежели ружьё со штыком копьё. Ну и древний степной союз всадника и коня… пусть даже такого мелкого и дохленького, какие были у кочевников, но всё равно этот «союз» в несколько раз превосходил любого поляка по весу и, соответственно, импульсу удара.

После чего ситуация последовательно принялась скатываться к катастрофе.

К концу мая царские войска очистили от повстанцев всю бывшую Литву. К августу — вышли к предместьям Варшавы. Причём, похоже, они не торопились, потому что, после двух разгромных поражений польской объединённой армии, под Кобриным и Седльце, в которых повстанцы только пленными потеряли четырнадцать и одиннадцать тысяч, всем стало ясно что не то что о победе и восстановлении независимой Польши уже и речи не идёт, но даже сдаться достойно не получится. Нет, были и победы — в битве при Козеницах генерал Дверницкий разбил корпус барона Розена, а Козаковский умелым маневром нанёс поражение войскам генерала Дибича под Любартовым, вынудив его на некоторое время приостановить наступление — в регулярной войне польские солдаты оказались вполне достойными противниками сокрушившим Наполеона русским и проигрывали лишь потому, что их было меньше и они были куда хуже вооружены. Увы военная промышленность целой империи всегда будет намного сильнее, чем у её отдельной части… но всё портили кочевники. Из-за них поляки столкнулись с чудовищными трудностями обеспечения снабжения своей собственной армии в своей собственной стране.

А ещё цивилизованный мир почему-то всё никак не собирался вступаться за гордую Польшу… Нет, не смотря на все русские памфлеты, поддержка совсем не исчезла — продолжали звучать грозные заявления от весьма многочисленных «друзей Польши», во многих столицах люди выходили на массовые демонстрации в поддержку борьбы поляков за свободу, люди собирали деньги и тёплые вещи для «благородных повстанцев», закупали порох и свинец, слали восторженные петиции, кое-кто, даже, ехал добровольцем… но это было и всё. Никто не ввёл флот в Балтийское море. Никто, не смотря на многочисленные просьбы и отправленные прямые приглашения, не ввёл войска. Даже оружия присылали по минимуму и стараясь максимально соблюдать тайну поставок… А русские, во главе с самим прибывшим к войскам императором Николаем, накатывались на Польшу с неотвратимостью парового катка категорически отвергая любые предложения о мире кроме безоговорочной капитуляция. И многим казалось, что слова: «Вы заплатите» висят огненными буквами на затянутых тучами небесах. Цивилизованная Европа же, напрочь забыв о том, что свободная Польша является её истинной и неотъемлемой частью, продолжала спокойно наблюдать за начавшейся агонией восстания…

Последние несколько недель Радзивилл со товарищи не раз ломали голову начёт того — было ли это следствием той ошибки со зверским убийством Великого князя Константина в первый день Восстания, или совокупностью всего, что случилось с того момента, либо просто никто и не собирался как-то серьёзно помогать польскому стремлению к свободе, цинично использовав горячий порыв поляков всего лишь для ослабления извечного врага, а потом равнодушно бросив их. Но так и не поняли, где именно они ошиблись настолько серьёзно, что всё пошло наперекосяк. И многие склонились к мнению, что никакой ошибки не было — их просто предали.

К исходу августа в Висле появилось несколько русских вооружённых пароходов, которые, после того как итоги восстания всем стали совершенно понятны, пропустили пруссаки через свою часть реки — и существенная часть орды кочевников была с их помощью переправлена на левый берег Вислы в районе Плоцка. После чего они рассыпались по всему левобережью, устроив настоящий хаос в тылах. Так что Правительство было вынуждено снять часть войск с обороны Варшавы и отправить их наводить порядок. Но, поскольку в ожидании штурма столицы убрать с линии фронта наиболее подготовленные части никто не рискнул — всё закончилось плохо. Слабо вооружённые и обученные отряды косиньеров и добровольцев из числа студентов и городских обывателей были разгромлены уже изрядно поднаторевшими к тому моменту в схватках кочевниками почти молниеносно. После чего русские пошли на штурм Варшавы… Громко. Торжественно. Под оркестры. А чего им было смущаться, если восьмидесятитысячному корпусу русских войск при четырёхстах орудиях и этих новомодных лёгких вьючных мортирах, сосредоточенному под Варшавой Временное правительство после всех потерь смогло противопоставить всего тридцатитысячную группировку, наполовину состоящую из ополченцев, на вооружении которой было всего около ста пушек. Все остальные были потеряны в предыдущих боях. Так что уже через неделю русские, всё так же под оркестры, вошли в город…

Ну а часть наиболее «запятнавших себя» в глазах императора Николая руководителей восстания, в число которых входил и сам Михаил Гедеон, воспользовавшись неразберихой и тем, что плотной блокады осаждённого города не было — рванули в бега. И вот уже третий день он с двумя десятками самых преданных слуг и офицеров уходил на юг, пытаясь добраться до границы с Австрией.

— Пан главнокомандующий — вам нужно немедленно уходить,- вскинулся вахмистр, выхвативший саблю и напряжённо вглядывающийся в темноту.- Мы задержим дикарей, а поручик сможет довести вас до дома…

— Где они меня и настигнут через четверть часа после того как покончат с вами,- криво усмехнулся Михаил Гедеон.- Или вы думаете, что их собаки, сумевшие отыскать нас по следу в таком дожде, теперь отчего-то оплошают?

Вахмистр гневно вскинулся, но промолчал. А что было говорить? Эти кочевники стали настоящим «бичом божьим» для поляков, обрушившись на страну словно саранча и пройдясь по ней, оставили за собой хаос и разруху. Они грабили и захватывали всё — урожай, фураж, инструменты, лошадей и иной скот, бельё и утварь, телеги и возки, мужчин и женщин, даже детей и стариков… По весне был опубликован указ императора Николая, о том, что ради освобождения попавших в плен к инородцам поляков он намерен после окончания войны выделить средства на выкуп оных. Но пока, вследствие резкого увеличения военных расходов, казна не имеет такой возможности. Однако, исходя из принципов милосердия и человеколюбия, он дозволяет иным обеспеченным подданным самостоятельно выкупать у инородцев захваченных людей, с условием последующего возмещениями оными затраченных средств. Но отработка таковых долгов не должна составить более десяти лет… И это резко повысило число захватываемых кочевниками крестьян и жителей мелких местечек. Они развернули настоящую охоту за людьми, кинувшимися прятаться от людоловов в леса и тайные урочища, которых в величественных польских лесах всё ещё было предостаточно. Но это было почти бесполезно. Степные следопыты со сворами пастушьих собак, приученных находить разбежавшихся овец и баранов, умело выслеживали прятавшихся, жестоко подавляя любые попытки сопротивления и безжалостно вырезая всех, кто пытался его оказать. Так что уже через пару недель вереницы «должников» потянулись на юг и восток, в Поволжье, на Урал и в Сибирь. И никто не мог сказать — вернётся ли кто-нибудь из них хоть когда-то в родные края. Увы, десять лет — слишком долгий срок. Да и кто может сказать — будут ли у тебя даже спустя десять деньги на то, чтобы добраться из Сибири до родного края… И, похоже, сейчас один из таких отрядов встал на их след.

— Но-о-о, что же нам делать, Ваше Сиятельство?- растеряно выдохнул вахмистр. Но Михаил Гедеон ему не ответил. Он скинул с головы промокший насквозь капюшон, тряхнул волосами, сбрасывая стекающую по ним воду и опустил руку, отпуская натянутую уздечку. Всё. Побег не удался. Теперь нужно просто честно принять уготованную ему Богом судьбу… не поймав напоследок спиной наконечник калмыцкой или башкирской стрелы. Именно этим, во многом, и был вызван его отказ убегать дальше. Кто его знает, что там придёт в голову кочевнику, уловившему в ночном сумраке неясную мчащуюся тень?

Но признаваться в этом князь Радзивилл никому не собирался. Даже себе.

[1] Мы, кажется, заблудились… Чёртова метель!

[2] Июльская революция во Франции против реставрации Бурбонов, свергнувшая короля Карла Х и изрядно подстегнувшая либеральные движения во всей Европе. Считается предтечей «Весны Европы» — массовой серии буржуазно-демократических революций в Европе, состоявшихся в 1848 году.