Жмурки

Глава 7

Тётка радужного пятна не заметила.

Проверив, что Маша поела и наскоро осведомившись, как дела, она тут же умчалась.

И каково же было Машино удивление, когда оказалось, что тётка поскакала к соседям!

Ну всё, — решила девочка, запихивая скатерть подальше, с глаз долой, в шкафчик для обуви. — Теперь Антигона ей точно наябедничает.

Как приклеенная, торчала она в окне своей спальни — в надежде увидеть хоть что-нибудь. Но не вышло: тётку, видать, проводили на кухню, а та часть дома из окна не просматривалась.

Тётки не было довольно долго и Маша вся извелась. Где-то она прочитала такую фразу: ожидание смерти хуже самой смерти.

И теперь как раз выдалось время над ней поразмышлять…

Маша уже была согласна на любую головомойку, на любые санкции, когда к дому подъехал длинный, как вагон метро, лимузин, из которого вылезли важные, как пингвины, Алесан Сергеич и Сашхен.

На похороны ходили, — со знанием дела решила Маша.

Как-то она уже видела Алесан Сергеича в таком специальном костюме, как будто он пингвин. Мыш Терентий объяснил, что так люди одеваются лишь по особым случаям: или в театр, или на похороны.

И так как в театр взрослые ходят вечером — дедуктивно вычислила Маша, тётка брала её однажды на взрослый спектакль. Значит, были на похоронах.

Услышь её логические выкладки старший сосед, он бы закурил свою любимую вишнёвую трубку, скорбно покивал и нашел бы, что девочка, в общем и целом, права.

Устами младенца глаголет истина, — сказал бы он и поморщился: говорить стёртыми от долгого употребления фразами господин Голем не любил.

Алесан Сергеич и Сашхен прошли по тропинке в дом, за ними тащилась совершенно офигенская девица с причёской шариком и такой чёрной кожей, что Маше она показалась глянцевой, как крышка рояля в актовом зале школы.

Девица была грустная: пухлые губки поджаты, глазки смотрят в землю…

Интересно: а как её зовут?.. — завистливо вздохнула девочка. — Уж конечно не Машей.

У такой фифы ТОЧНО самое, что ни на есть, КОРОЛЕВСКОЕ имя…

Некоторое время Маша предавалась размышлениям об именах. Твёрдо она была уверена лишь в одном: чем ЭКЗОТИЧЕСКЕЕ было имя, тем интереснее у человека жизнь.

А людям с такими именами и волосами, как у неё, даже на театре разрешали играть только всяких там… поломоек.

Да-да-да, она сама видела.

Блондинки играют принцесс. Брюнетки — роковых любовниц. А девушки с коричневыми волосами драят им туфельки и приносят диадему — хотя охотнее расцарапали бы их красивые личики.

Маша вновь тяжело вздохнула.

Показалась тётка.

Но не с главного входа, а с другой стороны — должно быть, там и была кухня…

Не глядя по сторонам, она прошла на их сторону и скрылась за домиком Рамзеса.

Расстроилась, — решила Маша. — Ну точно из-за меня… Наябедничали ей, что я Бараша с краской пустила. А как мне было его не пустить, если там этот лез…

Но тут к воротам соседей подкатил совершенно чудовищных размеров внедорожник.

Был он тускло-серым, на громадных колёсах и совсем без окон.

Броневик — сразу определил бы Мишка Лавров, Машин одноклассник и большой друг. Но его тут не было, и подсказать Маше, что это за машина, никто не мог.

Из броневика посыпались фигурки солдат в чёрных касках и чёрных комбинезонах.

И наконец-то Маша была вознаграждена за всё. За долгие часы бдения у окна, за замёрзшие ноги и продутые уши — в правом до сих пор стреляло, но тётке об этом знать не обязательно…

На груди каждого солдата тяжело покачивался самый настоящий автомат.

Маша вдохнула воздуху, сколько могла, и замерла, стараясь запечатлеть в памяти каждое замечательное мгновение.

Солдаты поднялись на крыльцо и тоже исчезли в доме…

Внизу хлопнула дверь и Маша, забыв про испачканные колготки, которые собиралась бросить в стиралку, пока тётка у соседей, побежала ей навстречу.

Может, расщедрится и скажет, что делала у соседей и что это за солдаты?..

Но к огромному Машиному сожалению, схватив телефон, тётка вновь выскочила на крыльцо.

— Делай уроки, — крикнула она Маше на бегу и хлопнула дверью.

Маша поплелась к себе. По опыту знала: об уроках взрослые вспоминают, когда не хотят, чтобы дети путалась под ногами.

На следующее утро в школу она поднялась сама: продрыхла весь вечер и всю ночь, как убитая.

Не слышала, как уехал броневик, загрузив в своё тёмное нутро несколько длинных тусклых ящиков и множество пятнистых сумок, и увозя одетых в чёрное солдат.

Не слышала, как Сашхен вышел во двор, и там на него набросились оборотни. Не слышала даже выстрела.

А тётка всё говорила и говорила по телефону, куря одну сигарету за другой, и не обращая на соседский двор никакого внимания.

В школе вроде бы всё было по старому.

Только за партами зияло ещё одно незанятое место: Мишкино.

У Маши ёкнуло сердце: до последнего она надеялась, что Мишка просто забыл ей написать…

Но лучше всё по-порядку.

Вчера не пришла Светка.

Накануне, в понедельник, она карандаш двигала. Видать, перенапряглась.

Маша вспомнила: на прошлой неделе, после занятий по поиску, не явился в школу Вася Сидорчук, а до него — Маринка Живчик.

Что-то мне такая тенденция не нравится, — ещё тогда подумала Маша.

А сейчас припомнила вчерашний разговор с Мишкой…

— Где Лебединьская? — спросила она, усаживаясь за парту.

— Сказали, заболела, — Мишка был занят: играл на айфоне в трёхмерные шахматы, и на Машу даже не взглянул. — Скарлатина что-ли… — добавил он.

Маша сморщила носик: скарлатиной дети не болели уже много лет, она это точно знала, в детдоме всем ставили прививку в плечо.

И тогда Маша открыла тетрадку на последней странице и принялась писать.

Маринка не пришла после того, как показала на карте место, где по её мнению, находился хозяин носового платка…

Его принесла незнакомая тётенька с таким лицом, словно прямо перед школой её напоили уксусом.

Маша подумала ещё немножко.

Васька заболел через неделю. В прошлый четверг он расхаживал по классу, как именинник: смог угадать десять невидимых карт подряд. Незнакомый дядька в толстых стёклах его прилюдно хвалил, гладил по голове и шутил, что скоро он, а не дядька, будет возглавлять отдел сенсорного восприятия в институте.

Васька гордился до самого ухода домой. А на следующий день не пришел. Директриса сказала, что Вася переутомился вчера, и немного позанимается дома.

Ему все страшно завидовали: все знают, что «домашние занятия» — это почти что каникулы.

Получается: Маринка, Васька, Светка…

Маша ещё раз оглянулась на пустующий стул и незанятую половинку парты.

Надо ещё раз всё хорошенько обдумать.

— Вот что, — сказала она Мишке. — Задержимся после уроков. Посоветоваться надо.

— Не получится, — Мишка не отрывал взгляда от шахматной партии. — Директриса сказала, сегодня опять придут эти, из НИИ. Просила никого не расходиться.

— Тогда так, — быстро сориентировалась девочка. — Что бы они не предлагали делать — не старайся.

Мишка даже оторвался от игры.

— Да ты что, с ума сошла?..

В принципе, он мог бы вообще ничего не говорить.

Помочь дядям и тётям из НИИ — было делом чести для любого из тех, кто учился в Машиной школе. Кому это удавалось — становились героями. О них писали в стенгазете. А в конце учебного года вообще обещали дать медаль… Кто ж такой дурак, чтобы от медали отказаться?

Но слаще всего, конечно же, были восхищение и зависть одноклассников.

Только ради этого стоило помогать учёным чувачкам, как называл их за глаза Мишка…

Завистливые взгляды и всеобщее уважение на дороге не валяются.

Как Маша его понимала!

— Мишенька… — она сладко улыбнулась. — Что ты хочешь за то, чтобы сегодня победил кто-нибудь другой?

Сосед по парте глубоко задумался. Победа — это не шутки. Вчера он был на волосок от славы, и если б не выскочка-Светка…

— Кто-нибудь другой — это ты? — подозрительно уточнил он.

— Я, — покорно согласилась Маша. — Что поделать? Вот такая я тщеславная. Я же новенькая — хочу, чтобы мне все завидовали.

Этот аргумент Мишке показался достаточно весомым.

— Ладно, — вздохнул он с видимым усилием. — Отдаю сегодняшнюю победу тебе. Так уж и быть, бесплатно.

— Ты — настоящий друг, — выдохнула Маша. Она бы прижала Мишку к сердцу, но конечно же, не перед всем классом.

— Ладно-ладно, — отмахнулся Мишка, словно уже стоял на пьедестале почёта, а потом взял, да и уступил своё место Маше.

Ему было приятно.

Но когда, после уроков, их согнали в класс, а перед доской встал тот самый дядька в стёклах, после которого пропал Васька, Мишка не утерпел.

Дело обычно обстояло так: гость, перед всем честным народом, вкратце обрисовывал проблему. Показывал картинки, или предметы, или карту местности… И приглашал желающих поучаствовать в экспер-рименте выйти к нему.

В добровольцах недостатка не было: Маша и сама частенько ходила — интересно же, что получится.

Теплилась надежда, что Мишка пошел к очкастому для виду, а стараться не будет — как и обещал…

Но когда дядька вывесил на доску карту города, раздал всем участникам флажки и предложил воткнуть их туда, где, по их мнению, находится владелец вот этой расчёски…

— Ну не удержался я, извини, — каялся Мишка, получив от очкастого свою минуту славы. — Просто когда я прикоснулся к этой расчёске… Так ясно увидел картинку! А взрослых обманывать нельзя, — добавил он ученическим голосом. — У них важная работа, мы не имеем права вводить в за-блужде-ние учёных.

Маша со вздохом согласилась.

Так-то оно так. Но вот что будет дальше…

— Придёшь домой — напиши мне в телегу, — сказала она. — И вообще: пиши каждые полчаса.

— И когда обедать буду? — ужаснулся Мишка.

Покушать он любил. И очень не любил прерывать процесс питания.

— Даже ночью, — безжалостно отрубила Маша. — Ставь будильник и шли смайлик каждые полчаса, понял? И никаких мне прикладух! Ты меня и так сегодня подвёл.

Последнюю фразу она сказала специально, чтобы надавить на Мишкино чувство вины и заставить его исполнять требуемое самостоятельно. А не с помощью программы, которую Мишка мог составить за пять минут, между двумя бутербродами.

Вернувшись домой, первым делом она проверила телефон: от Мишки сообщений не было.

Как не было их и через час, и перед сном и даже ночью…

И вот сегодня, войдя в класс и обнаружив на Мишкином месте пустоту, Маша чуть не лопнула от злости.

Ладно, — кое-как приведя чувства в порядок, она делала вид, что слушает урок, что-то там о посевах зерновых… — Не убивают же их, а? — размышляла она. — Иначе бы уже на весь город крик поднялся.

Достав свой листок, она сделала ещё одну запись: Мишка.

Четверо детей — это уже не шутки.

Родители в школу жаловаться не идут — значит, прекрасно знают, где находятся их дети.

А может, — она задохнулась от этой простой мысли. — Их увозят на курорт? Как бы в награду за достижения?

Фигушки, — мысль была красивая, но несостоятельная. — Тогда нам бы все уши прожужжали об этом курорте. О ништяках, которые ждут победителей, все должны знать — иначе какой в них смысл?

Для очистки совести, на перемене она позвонила Мишке домой. Может, проспал? Или правда заболел?..

Никто не ответил.

Она набрала Светку. С тем же результатом. Васькиного номера у Маши не было, но интуиция подсказывала: он тоже не возьмёт трубку.

После школы пойду к нему домой, — решила Маша.

Спрячусь в туалете, водитель автобуса решит, что меня забрала тётка, а я потом выйду и сяду на трамвай.

Она знала, где Мишка живёт: один раз он приглашал Машу в гости — посмотреть новую компьютерную игрушку. Родители на работе, бабушка сегодня навещает подругу — похвастался тогда Мишка.

Он и научил её прятаться, пока школьный автобус не уйдёт… Маша тогда ему позавидовала: Мишка в школу ходил сам.

Катался на трамвае, дружил с бродячими собаками и сколько угодно подходил к бомжам…

Как только закончился последний урок, Маша схватила рюкзак и кинулась к выходу из класса.

И чуть не сбила с ног директрису — та как раз открыла дверь.

— Куда несёшься, Кукушкина? — спросила директриса. — Команды «домой» не поступало.

— Так звонок же, — беспомощно возразила Маша. Все знали: с директрисой спорить бесполезно. Захочет — и оставит после уроков, пока не стемнеет.

— Подождёт твой звонок, — директриса грубо пихнула её обратно в класс. За её спиной стоял очкастый — тот самый, что и вчера…

Эх, Мишка, Мишка, — вздохнула Маша. — Значит, применяем «план Б».

Уже на остановке до Маши дошло: она не помнит номера трамвая. Где выходить — помнит, а номер — нет.

Крепко зажмурившись, она вспомнила рогатую морду, похожую на голову кузнечика. Огромные стёкла, как глаза… Пять! — она чётко увидела номер на светящемся табло.

Маршрут номер пять.

Если поймёт, что едет не туда — просто выйдет и вернётся к школе пешком, только и всего…

Это было целое приключение!

В Севастополе они с ребятами тоже катались на общественном транспорте. Только на троллейбусах — трамваев там с войны не было. Но здесь, в Питере, конечно же, всё было по-другому. Там, в далёком Крыму, вагоны сохранились ещё с советских времён, были покрашены в бело-голубой цвет и имели сглаженные, чуть примятые, бока.

Питерские же трамваи напоминали гончих. У них были хищные очертания, двигались они бесшумно — также, как хищники, и в них требовалось платить.

Дома их пускали в транспорт бесплатно: все знали детдомовских по характерным серым пальтишкам и коричневым ботинкам, и пускали в общественный транспорт и даже в кино — на утренний сеанс — просто так.

Уже устроившись на сиденье, Маша вспомнила, что денег-то у неё нет. Как нет и школьного проездного и вообще документов.

С независимым видом она принялась смотреть в окно, считая остановки…

Ей было выходить на шестой.

Вроде бы, никто не обращал на неё внимания. Чуть освоившись, Маша оглядела вагон.

Душа ушла в пятки.

Прямо напротив, через два сиденья, сидел очкастый из школы! И смотрел прямо на неё.

Во рту сделалось сухо, в голове загудело, а в глазах начало медленно, но неуклонно темнеть.

Только этого не хватало, — вцепившись в сиденье, Маша низко опустила голову.

Один раз ей приходилось падать в обморок — когда в детдоме у них брали кровь из вены.

Тогда были точно такие же ощущения: голоса в голове, как бы что-то бормочущие, потемнение в глазах и светлые мушки…

— Привет, — сказал знакомый добрый голос рядом с ней, и в голове тут же прояснилось. Маша открыла глаза, поморгала и увидела учителя математики, Теодора Палыча. Тот сел на соседнее сиденье и участливо посмотрел на Машу. — Куда собралась?

— До… — Маша прочистила горло. — Домой.

Математик усмехнулся.

— Ты живёшь в другой стороне, Маша, и ездишь домой на школьном автобусе.

А какого чёрта? — подумала она.

Чёрт в мироощущении Маши занимал особое место: к нему следовало обращаться только в исключительно крайнем случае…

— Мишка сегодня не пришел, — сказала она. — Хочу его навестить. Узнать, не заболел ли.

— Лавров, что ли? — переспросил учитель. Маша кивнула. Сегодня математики не было, и он мог просто не знать. — Так это… — он почесал в макушке. — Ольга Викторовна сказала, что его родители решили перевести. В другую школу.

Ольгой Викторовной звали директрису.

— Он бы мне обязательно сказал, — тихо поведала Маша учителю. — Понимаете? Мы с Мишкой друзья.

— Понимаю, — кивнул учитель. — Я и сам, признаться, несколько… — он не договорил. — А хочешь, я с тобой пойду?

На миг Маше очень захотелось, чтобы большой, добрый Теодор Палыч пошел с ней. А потом проводил до дому…

Но напомнив себе про «план Б», покачала головой.

— Спасибо, — она даже улыбнулась. — Но я сама. Понимаете, мне ведь надо с ним поговорить…

— Понимаю, — казалось, получив отказ, учитель был изрядно озадачен. — Сама, так сама. Расскажешь завтра, как он там, — Теодор Палыч поднялся. А потом улыбнулся и сказал: — А здорово ты сегодня с поиском справилась. Рекордное время! Я был очень впечатлён.

И пошел к дверям троллейбуса. Маше было выходить на следующей остановке.

Как только он ушел, Маша вспомнила про очкастого.

И вздохнула с огромным облегчением: место, где тот сидел, теперь занимала толстая тётенька в вязаном берете.

Интересно, как это будет?.. — гадала она, выйдя из трамвая и оглядываясь, чтобы сориентироваться, в какой стороне Мишкин дом.

Раз он вчера не написал — значит, до дома даже не добрался.

Пропал где-то по дороге…

Ноги Маша передвигала на чистом упрямстве. Страшно было — жуть.

«Закончить гештальт» — любила говорить тётка.

Маша для себя это поняла так: если что-то задумал — надо это обязательно сделать, довести до конца.

Так и с походом к Мишке: она на девяносто девять процентов была уверена, что его нет дома — со вчерашнего дня… Но раз решила проверить, надо дойти. Закончить гештальт.

Ага, — сказала она себе. — Вот за этой тумбой мы повернули к ларьку мороженого, — Мишка просто не мог пройти мимо, это было выше его сил. — А потом пошли от него направо, через сквер к вон тому вон белому дому.

Очкастый сидел на лавочке в сквере и делал вид, что читает.

Когда Маша приблизилась, он убрал телефон, поднялся и пошел ей навстречу.

— Ну здравствуй, Маша Кукушкина, — сказал он, подойдя почти вплотную. От плаща его, серого, как осеннее небо, сильно пахло сигаретным дымом и ещё чем-то едким, похожим на скипидар.

— Мы с вами сегодня виделись, — вежливо сказала девочка. — Вы к нам в школу приходили.

— Это был не я, — сказал очкастый. — Это был… — он махнул рукой в воздухе и рядом с ним появился такой же очкастый в сером плаще.

Маша широко раскрыла глаза.

— Ух ты… — с искренним восхищением протянула она. — Что это?

Он второго очкастого ничем не пахло.

— Фантом, — с готовностью ответил первый очкастый. — Хочешь, расскажу, как его сделать?

— Спрашиваете!

На мгновение Маша забыла обо всём: о Мишке, о своём недоверии к очкастому — она просто увлеклась новой и интересной задачей.

— Тогда давай прокатимся, — предложил очкастый.

Как по волшебству, с ними рядом, на тротуаре, затормозил серый автомобиль.

Маша мгновенно пришла в себя. В горле снова сделалось сухо, как в пустом ведре.

Мишка, — напомнила она себе. — Он просто погибнет, если не будет съедать хотя бы одну шоколадку в день…

Несахарный диабет, — пояснил друг, уплетая мороженое вот на этом самом месте. — У диабетиков сахара и так много, поэтому им нельзя. А я — наоборот.

Сделав шаг назад, она посмотрела на автомобиль, на очкастого, сглотнула…

А затем кивнула.

— Давайте, — голос не хотел подчиняться. — Прокатимся.

Очкастый гостеприимно открыл дверцу автомобиля.

Маша на подгибающихся ногах шагнула ближе, сняла рюкзак, и держа его в одной руке, влезла в салон.

Машина уехала, а на земле осталась мятая шелковая ленточка.

Её родная сестра осталась в школе, в глубине парты, обвязанная вокруг тетрадного листка.

Как только Маша устроилась на скользком, как клеёнка, сиденье, резко запахло тем же остро-терпким запахом, как от плаща очкастого, и она потеряла сознание.